Текст книги "Вторжение: Взгляд из России. Чехословакия, август 1968"

Командир полка и другие офицеры получили награды, вместе с ними и одного рядового отметили. А мы, все остальные, получили письменные благодарности от министра обороны.

– Из Чехословакии вы вопреки запрету вывезли уникальные фотографии, относящиеся к вторжению. Как вам это удалось? Вы говорили, что досматривали всех очень строго.

Советские десантники в ЧССР. Сентябрь 1968 года

(Из личного архива Б.В. Шмелева)

– Это был риск, но у меня получилось. Я долго думал, как все это провезти. В конце концов мы с сослуживцем разобрали рацию и провезли снимки в ней. К счастью, их никто не нашел.

– Как вы сегодня оцениваете вторжение войск государств Варшавского договора в Чехословакию?

– Когда я теперь вспоминаю об этом, то чувствую себя невольным соучастником вмешательства, задушившего законное чехословацкое стремление к демократизации и большей свободе.

– Когда и как вы к этому пришли?

– Я осознал это вскоре после возвращения домой в Москву. События в ЧССР значительно повлияли на ситуацию в Советском Союзе. Брежневское руководство боялось повторения пражской весны и потому начало снова по-сталински закручивать гайки, хотя на этот раз уже без откровенно кровавых репрессий. Никто из нас особо не хвастался своим участием в августовском вторжении, люди не писали воспоминаний, не создавали ветеранских объединений, не собирались на годовщины операции. Время от времени мы вспоминали об этих событиях вдвоем, втроем – но скорее пили водку, чем отмечали.

Не забуду ночь 5 декабря 1969 года, когда нас после демобилизации отправили на поезде домой в Москву. Мы приехали на Белорусский вокзал, а потом – а нас было несколько сотен – направились по ночной улице Горького к Кремлю. Мы пели, кто-то играл на гитаре, кто-то барабанил или кричал – так уж оно заведено. Между Центральным телеграфом и Моссоветом мы встретили старого ветерана войны. Наверное, ему не спалось и он гулял по городу. «Чего это вы тут разорались?» – окликнул он нас строгим командирским голосом. Кто-то из толпы ему весело ответил: «Молчи, дед, я Прагу брал!» «Ну и дурак!» – отрезал в ответ ветеран[51]51
  В опубликованных воспоминаниях Б. Шмелев приводит реплику ветерана в более резкой и «ненормативной» версии.


[Закрыть]. Наверное, это и есть самая честная оценка нашей тогдашней «работы», какую мне доводилось слышать.

Журналисты

Димитрий Белошевский
Медийное закулисье вторжения
Судьбы (некоторых) российских журналистов в августе 1968 года

Картина ключевых исторических событий никогда не бывает полной. Каким бы искренним ни было стремление как можно ближе подобраться к истине в последней инстанции и дать исчерпывающие ответы на мучительные вопросы, оно ничего не меняет. С момента роковой ночи с 20 на 21 августа 1968-го года, когда Чехословакия стала жертвой «братского» вторжения, миновало уже больше сорока лет, однако все еще остаются вопросы, на которые мы не получили ответа.

Пражская весна имела заметный отклик в тогда еще чехословацких средствах массовой информации и благодаря этому незаметно проникала и на территорию СССР. Как вспоминают в интервью, помещенных в этой книге, бывшая советская диссидентка Людмила Алексеева и ее единомышленница Наталья Горбаневская, некоторые чехословацкие газеты с опозданием примерно на один день попадали в отдельные киоски и гостиничные холлы крупнейших советских городов. В Москве подобный киоск находился, например, в гостинице «Националь» на Тверской улице, которая носила в те годы имя пролетарского писателя Максима Горького. Чешские и словацкие газеты, которые появлялись здесь более или менее регулярно, быстро раскупались желающими, чаще всего вовсе не жившими в этой гостинице. Статьи внимательно прочитывались, быстро переводились на русский язык и распространялись в советском самиздате. Из чешских газет советские граждане имели возможность покупать «Руде право», а также «Праце», «Свободне слово» и даже «Лидовоу демокрации». В конце 1960-х годов Чехословакия была неотъемлемой составной частью так называемого Восточного блока, и из-за нерешительности Кремля, который не знал, какую позицию ему занять в отношении пражского потепления, чехословацкая пресса поступала в СССР вплоть до рокового августа 1968-го. После введения цензуры ее поток значительно уменьшился, а по мере того как нарастало давление внутри Чехословакии, изменился и сам тон печатных изданий.

Пражская весна в империи Ленина

Если образ Пражской весны в чехословацкой печати, на радио и телевидении до рокового 21 августа 1968-го был в основном положительным, то советская партийная печать описывала ее в совершенно иных тонах. Ничего удивительного. Согласно основателю СССР Владимиру Ульянову-Ленину, журналист – это вовсе не независимый информатор: он «должен быть не только коллективным пропагандистом и агитатором, но и коллективным организатором»[52]52
  Не совсем точный контекст: Ленин характеризовал таким образом не профессию журналиста, а газету как институцию («Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор» – Ленин В.И. С чего начать? // Ленин В.И. Полное собрание сочинений в 55 томах. Т. 5. М.: Издательство политической литературы, 1966).


[Закрыть]. Непримиримость к врагам революции стала в Советской России законом еще в 1918 году, когда большевики объявили «красный террор» против всех тех, кто недостаточно горячо поддерживал их идеалы. Со временем мало что изменилось: еще в начале горбачевской перестройки, в середине 1980-х годов прошлого века писаным и неписаным кредо для любой советской редакции был категорический «наказ»: журналисты являются передовым отрядом партии, а корреспонденты центральных газет «Правда», «Известия», «Труд» и «Советская Россия» наделены особым статусом.

Только перестройка положила конец монополии партии и правительства на издательскую деятельность. А с 1 августа 1990 года в Советском Союзе вступил в силу закон о печати, положивший конец также и предварительной цензуре.

Советские средства массовой информации, находившиеся в полном подчинении у партийного аппарата, поначалу вообще молчали о том, что происходило в Праге. Но в конце весны 1968-го поднялся вал жесточайшей критики, со временем перешедшей на уровень почти неприкрытых угроз. Когда 4 апреля московская «Правда» опубликовала старательно смонтированные части выступления Александра Дубчека с изложением «Программы действий»[53]53
  «Путь Чехословакии к социализму. Программа действий КПЧ» – документ Компартии Чехословакии, содержавший план демократических преобразований в стране. Разработан по поручению январского Пленума ЦК КПЧ экономистами и партийными деятелями в окружении А. Дубчека (К. Рихта, З. Млынарж, О. Шик, П. Ауэрсперг) в феврале 1968-го; 5 апреля одобрен Пленумом ЦК КПЧ; 10 апреля опубликован в «Руде право».


[Закрыть], последовало «спонтанное» осуждение «безответственных» чехословацких товарищей. «Настроения простых людей на собрании трудящихся Ярославля выразила швея Раиса Беседина: “Я и расстроена, и возмущена. Неужели за двадцать лет люди в Чехословакии еще не поняли, какой строй лучше?”»[54]54
  Гвоздев С. Август 1968-го: далеко от Праги // Аргументы и факты. Ярославль. 1996. 23 августа.


[Закрыть]

Кампания против Пражской весны направлялась из московских редакций – и ее важнейшей частью стали репортажи советских корреспондентов, работавших в Праге. Нам не удалось выяснить точное количество советских журналистов, трудившихся в чехословацкой столице непосредственно перед роковой ночью с 20 на 21 августа 1968 года, но нет сомнений в том, что здесь были корреспонденты ТАСС, газет «Правда», «Известия» и нескольких других советских средств массовой информации. Предполагать, что кто-либо из них отважился бы отправить в свою московскую редакцию материал, где рассказывалась бы правда о происходящем в тогдашней ЧССР и одобрялась проводимая там политика, столь же наивно, как думать, будто в Москве кто-нибудь бы подобную статью опубликовал. Советские СМИ накануне 21 августа 1968 года отличались друг от друга лишь мерой негодования по поводу чехословацких событий и жесткостью высказываемых в адрес «предателей» угроз.

И тем не менее нашлись «исключительные личности», которым и посвящен этот раздел нашей книги. По тогдашним меркам необычайно смело в роковые для Праги дни вели себя сотрудники корпункта «Известий» – газеты, считавшейся относительно либеральной (в сравнении, например, с ортодоксально коммунистической «Правдой»). Содержательно и тематически все советские газеты походили одна на другую, разница заключалась лишь в напоре, с каким они вбивали в читательские головы идеологические клише. В то время как «Правду», выходившую миллионными тиражами, советских людей заставляли порой выписывать насильно, «Известия» и «Труд» исчезали с прилавков еще утром, потому что отличались более спокойным тоном.

История «известинца» Владлена Кривошеева, рассказанная им в интервью, которое опубликовано в этом сборнике, не уникальна. Та же судьба постигла его коллегу Бориса Орлова, который ненадолго приехал в Прагу весной 1968-го по приглашению газеты «Руде право» и был очарован событиями Пражской весны. После встречи с В. Кривошеевым он отказался «по-партийному верно» описывать ситуацию в оккупированной Праге и был без промедления отозван в Москву. Затем его ожидали увольнение из редакции и длительные поиски работы[55]55
  Борис Сергеевич Орлов (1930) – журналист, политолог, историк, политический деятель. С 1961-го работал в «Известиях» в качестве журналиста-международника. В начале 1968-го был в командировке в Чехословакии, встречался и беседовал со многими деятелями Пражской весны. 20 августа 1968 года был послан освещать ввод войск; сопровождал танковую колонну Советской армии, вошедшую в Чехословакию из ГДР. Сразу после прибытия в Прагу принял решение «сообщать в Москву только то, что происходило на самом деле»; об этом решении уведомил редакцию газеты по телефону. Через день был отозван из Чехословакии и уволен из «Известий». Устроился (по рекомендации Л. Карпинского) на работу в только что созданный Институт конкретных социологических исследований (ИКСИ), откуда через год также был вынужден уйти. С 1970-го работает в Институте научной информации по общественным наукам. В годы перестройки принимал активное участие в попытках создания в СССР социал-демократического движения; вошел в руководство Социал-демократической партии России (СДПР) и был одно время (в 1992-м) ее председателем.


[Закрыть].

Принудительному отзыву на родину вследствие несогласия с оказанием «братской помощи» подверглись и некоторые советские сотрудники редакции журнала «Вопросы мира и социализма». По-русски этот журнал назывался «Проблемы мира и социализма»[56]56
  «Проблемы мира и социализма» – теоретический и информационный ежемесячный журнал, орган международного коммунистического движения, издававшийся с 1958 по 1990 год. Редакция журнала формировалась из представителей нескольких десятков коммунистических и рабочих партий и располагалась в Праге; само издание осуществлялось почти на тридцати языках. Журнал курировался Международным отделом ЦК КПСС. В первой половине 1960-х редакция журнала – по крайней мере, советская ее часть – считалась средоточием либеральной мысли в сфере общественных наук. Первым шеф-редактором «Проблем мира и социализма» вплоть до 1964 года был академик А.М. Румянцев, социолог и экономист, обладавший прочной репутацией одного из ведущих представителей «антидогматического марксизма». В редакции работали ученые и журналисты, представлявшие неортодоксальные направления в философии, социологии и других областях гуманитарного знания, такие как Мераб Мамардашвили, Борис Грушин, Юрий Карякин. Близок к редакции был Лен Карпинский – тогда еще не исключенный из партии диссидент, а крупный партийный функционер, секретарь ЦК ВЛКСМ и член редколлегии «Правды».


[Закрыть], однако в Чехословакии его назвали короче – «Вопросы». По одной из неофициальных версий, чехословацкие товарищи отказались даже помыслить о том, что понятия «мир» и тем более «социализм» могут сопровождать какие-то «проблемы».

Владлен Кривошеев с «Известиями» от 3 августа 1968 года; на первой странице – сообщение о встрече представителей коммунистических и рабочих партий в Братиславе. Москва, 2009 год

(Фото Либора Унгерманна)

Один из сотрудников тогдашней русской редакции Владимир Лукин в своем интервью, помещенном в этом сборнике, называет «Проблемы мира и социализма» одним из самых прогрессивных журналов. И хотя с сегодняшней точки зрения это кажется абсурдным и неправдоподобным[57]57
  Автор, вероятно, имеет в виду «абсурдность» и «неправдоподобность» (с современной точки зрения) того факта, что прогрессивным и либеральным мог быть один из ведущих партийных журналов.


[Закрыть], Лукин тем не менее во многом прав. Как говорит дальше в этой же книге тогдашний пражский знакомый Лукина Петр Питгарт, в 1960-х годах журнал был изолированным островком критического мышления. В пражской редакции члены коммунистических партий Восточного блока встречались с людьми с Запада и вели оживленные дебаты на волновавшие всех в те времена темы. Это была обыденная редакционная жизнь. Сотрудники редакции имели доступ к официально закрытой информации, так что к некоторым вещам они относились более критично, чем большинство их коллег. И хотя в «Проблемах мира и социализма» тоже существовала цензура, свободомыслие Пражской весны они отразили куда ярче, чем многим бы хотелось. Через эту редакцию прошли многие будущие российские социологи, философы и политологи, которые оказали сильное влияние на перестройку, начатую Михаилом Горбачевым[58]58
  В частности, в «Проблемах мира и социализма» работал в 1958 – 1961 годах будущий помощник М.С. Горбачева по международным делам Анатолий Сергеевич Черняев.


[Закрыть].

Здание семинарии в пражском районе Дейвице, где размещалась редакция журнала «Проблемы мира и социализма»

(Фото Зузаны Михалковой)

К кругу замечательных людей, оказавшихся в 1960-х годах в Праге, принадлежал и все еще недооцененный философ Мераб Мамардашвили, который посвятил себя изучению немарксистской философии. Он стал одним из основателей Московского логического кружка, ведущую роль в котором играл логик, диссидент, писатель и публицист Александр Зиновьев[59]59
  Основателями неофициального Московского логического кружка (сами они называли себя «диалектическими станковистами» или «диастанкурами»), возникшего на философском факультете МГУ в начале 1950-х, помимо А.А. Зиновьева и М.К. Мамардашвили были Г.П. Щедровицкий и Б.А. Грушин. Позднее от кружка отпочковался Московский методологический семинар Г.П. Щедровицкого. В разные годы и в кружке, и в семинаре принимали участие многие ныне известные философы, социологи, искусствоведы, художники, скульпторы и т. п.


[Закрыть]. В редакции «Проблем мира и социализма» М. Мамардашвили провел несколько лет – с 1961-го по 1966-й. Изначально он вообще не хотел ехать в Прагу, полагая это пустой тратой времени, но потом никогда не жалел о своем решении.

Однако он никогда не строил иллюзий в отношении того, что коммунизм можно трансформировать. Его дочь Алена Мамардашвили вспоминает: «У него было острое неприятие этого режима и этой идеологии в любых обличьях, и больше всего он не переносил переустроительство, реформаторство социализма, называя это отвратительным советским цирком. Отношение было оформившимся и не менялось на протяжении жизни. Он часто повторял: “Социализм как система по определению антидемократичен… Любое пробуждение мысли само по себе антисоциалистично или антикоммунистично… Коммунистическая идеология должна быть отклонена полностью… Коммунизм и состоит в том, чтобы быть бесчеловечным… Дать коммунизму человеческое лицо – это мошенничество”»[60]60
  Из интервью Алены Мерабовны Мамардашвили интернет-изданию «Частный корреспондент». 17 сентября 2010 года. См.: http://www.chaskor.ru/article/alena_mamardashvili__eto_v_pervuyu_ochered__reaktsiya_udivlennogo_cheloveka_kotoryj_v_izumlenii_podnyal_brovi_20497.


[Закрыть]. Так Мамардашвили высказывался еще в Праге. Социолог Борис Грушин, также проведший в Праге несколько лет, вспоминает: «Если я когда-либо и встречал настоящего нонконформиста, то это был именно Мераб… Уже давно, в 1950-е, он сумел освоить мировосприятие, до которого мы, остальные, доросли совместными усилиями только к 1990-му. Даже не в году 1985 или 1987, а только сейчас. Потому что именно сейчас однозначно проявляется вся глупость иллюзий недавних лет о перестройке и т. д. Мераб ясно видел это уже давно»[61]61
  Цит. по тому же источнику. Борис Андреевич Грушин (1929 – 2007) – философ и социолог, один из основателей российской социологии. Выпускник философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, профессор, член-корреспондент Академии наук, один из основателей Московского логического кружка. В 1962 – 1965 и 1977 – 1981 годах был сотрудником журнала «Проблемы мира и социализма».


[Закрыть].

Мераб Мамардашвили в Праге. Первая половина 1960-х

(Из личного архива В.П. Лукина)

С рядом иностранных сотрудников журнала он сблизиться не смог, потому что пугал их своими вольнодумными высказываниями. У его французского друга и сотрудника пражской редакции выспрашивали: «Он не провокатор? Не агент КГБ?» То есть они даже не представляли, что человек из Советского Союза может изъясняться так свободно, не будучи при этом ни психом, ни провокатором[62]62
  Подробный рсссказ об этих эпизодах, как и о всей жизни Мамардашвили в Праге, можно найти в воспоминаниях французского писателя и журналиста Пьера Бельфруа «Пражские годы», опубликованных на интернет-сайте «Мераб Мамардашвили». См.: http://mamardashvili.com/about/bellefroid/1.html.


[Закрыть]. Ответы на эти вопросы есть в интервью, которое Мамардашвили дал испанской журналистке Пилар Бонет. Он заверяет ее, что его жизненный опыт в корне отличается от политической и идеологической ангажированности так называемых «людей шестьдесят восьмого года». «Я никогда не проходил их пути. Я всегда, с юности, воспринимал власть и политику как существующие вне какой-либо моей внутренней связи с этим. Я не вкладывал в мое отношение к власти, к тому, что она делает, к ее целям – будь то хрущевские цели или какие-то другие – никаких внутренних убеждений. Если угодно, я все время находился в некоторой внутренней эмиграции. В Праге я находился в позолоченной эмиграции, потому что там было удобно и комфортно жить и к тому же это красивый город. А в Москве – во внутренней эмиграции. Я никогда не разделял идеологию дела. Не строил никаких социалистических и социальных проектов. Я философское животное, и так было всю жизнь. У меня не было никаких реформаторских претензий к обществу. Я не собирался ни марксизм улучшить, ни общество»[63]63
  Мамардашвили М. «Мой опыт нетипичен». Из интервью корреспонденту газеты «Эль Паис» Пилар Бонет. См. интернет-сайт «Полка букиниста»: http://society.polbu.ru/mamardashvili_understandphilo/ch32_i.html.


[Закрыть]. При этом в 1961 году Мамардашвили вступил в КПСС и свои взгляды публично не высказывал. Репрессии коммунистического режима его практически не коснулись.

Советское вторжение в августе 1968-го стало шоком для людей этого круга, в том числе и для многих сотрудников советской редакции «Проблем мира и социализма». Несколько человек, выразивших несогласие с вводом войск, были незамедлительно отозваны из редакции и отправлены вместе с семьями в Москву. Яркие свидетельства о ситуации в редакции 21 августа и в последующие дни содержатся в воспоминаниях Кирилла Хенкина[64]64
  Кирилл Викторович Хенкин (1916 – 2008) – переводчик, журналист, писатель. Вырос за рубежом (в 1923 году семья уехала из Советской России), закончил Сорбонну. Участник гражданской войны в Испании. В феврале 1941 года вернулся в СССР. В годы Великой Отечественной войны – в отряде особого назначения НКВД СССР; участвовал в диверсионно-разведывательных операциях в тылу противника. После войны – сотрудник отдела иновещания Московского радио. В редакции «Проблем мира и социализма» работал в 1965 – 1968 годах. После отзыва из Праги занимался переводческой деятельностью, контактировал с московскими диссидентами. В 1973-м вновь эмигрировал. Жил в Мюнхене, работал политическим комментатором на радио «Свобода». Автор нескольких книг, посвященных истории советской разведки; наиболее известная из них – цитируемый здесь «Охотник вверх ногами» (о советских разведчиках Рудольфе Абеле и Вилли Фишере) – вышла в ФРГ в 1980-м и была впоследствии переиздана в России (М.: Терра, 1991).


[Закрыть], еще одного тогдашнего работника журнала.

«Утром жена, как всегда, пошла за газетами.

– Не плачьте, пани, – сказал ей старый киоскер, – я знаю, вы этого не хотели!..

В зале заседаний четвертого этажа, куда нас собрали в то утро сразу же по приезде на работу, перед советскими сотрудниками редакции выступил новый шеф-редактор Константин Иванович Зародов[65]65
  Константин Иванович Зародов (1920 – 1982) пришел на должность шеф-редактора «Проблем мира и социализма» с поста заместителя главного редактора «Правды» в 1968-м и работал там до своей смерти в апреле 1982-го.


[Закрыть].

Горящий советский танк на Виноградской улице. Прага, 21 августа 1968 года

(Национальный архив Чешской Республики)

– Товарыщы! – сказал он.

Добрая советская традиция! При Сталине любой секретарь обкома – будь он русский, украинец, а то ненароком еврей – старался с трибуны говорить с грузинским акцентом. При Хрущеве стало принято импровизировать и сбиваться на мат. При Брежневе оратор должен был говорить с той особой жлобской интонацией, которая выработалась годами партийной болтовни у крепко пьющих ерников…

– Так вот, товарыщы, некоторые чехословацкие товарыщы будут, возможно, просить объяснить им происходящие события. Так вот, товарыщы, вы можете сказать чешским товарыщам, что эти братские войска находятся здесь как харанты их свободы и независимости. Так и скажите, товарыщы, – мы харанты.

(Он говорил “г” по-украински, как “Сам”.)

…На пятый день оккупации за неправильное отношение к этому жесту братской помощи и поведение, недостойное советских людей, нам с женой дали два часа на сборы и отправили домой…

За отправкой наблюдали двое сотрудников редакции, не отходившие от нас с того самого момента, как мы получили приказ об отъезде, и следившие, чтобы мы никуда не звонили по телефону, а также два товарища рангом повыше: главный редактор бюллетеня журнала “Проблемы мира и социализма” Кандалов и племянник заведующего международным отделом ЦК КПСС Бориса Пономарева, автор многочисленных брошюр по вопросу сионизма, патологический антисемит Евгений Евсеев, по кличке Таракан (за рыжие усы)…

Это был торжественный момент для него. Он угадал! Он знал заранее!

В темном костюме, в черных очках, он неподвижно стоял в стороне и наблюдал.

…Самолет внешне выглядел как обычный рейсовый самолет “Аэрофлота”. Но внутри он был оборудован как транспортный военный. Нас было в этом рейсе Прага – Москва (с посадкой в Варшаве) десять пассажиров: мы с женой, еще одна пара из редакции, которую отсылали в Москву за аналогичные грехи, один сотрудник, попавший на этот рейс случайно, и семья какого-то польского дипломата – муж, жена и трое детей. Около нас навален наш багаж: чемоданы, мешки, сшитые впопыхах из пледов, свертки.

…После Праги я понял, что, даже будучи простым переводчиком, но высокоценимым и высокооплачиваемым, я – соучастник.

Быть им я больше не хотел.

…Я никогда не расстаюсь с патроном, подобранным в жаркий августовский день 1968 года в Праге, на углу Семинарской улицы и площади Приматора Вацки.

Был второй или третий день оккупации. Опьяненную небывалой свободой страну сунули головой в вонючий мешок, душили. Мы с женой ощутили тогда приход братьев-освободителей как удавку на собственной шее, как наручники на собственных запястьях, как кляп в глотке. Держась за руки, мы метались по городу, подчас смутно видя, куда идем, натыкаясь на бронетранспортеры и танки, перегородившие улицы и мосты. Мы что-то пытались говорить солдатам, принимавшим нас, вероятно, за провокаторов: не могли же им говорить такое советские люди. А ведь мы были тогда гражданами Союза Советских Социалистических Республик.

Там, где Семинарская улица, изогнувшись дугою вдоль глухого заднего фасада Клементинума (обширный ансамбль, целый квартал, состоящий из бывшего монастыря, двух садов, трех храмов и четырех библиотек), переходит в площадь Приматора Вацки, в конце улицы стоял пулемет. Возле него были почему-то рассыпаны патроны. Никого не было. Я поднял патрон и положил в карман. Солдат, болтавший с какой-то чешской парочкой из тех, кто приветствовал нашествие, окликнул нас. Мы продолжали идти не оборачиваясь, не ускоряя и не замедляя шаг. Пусть выстрелит в спину, пусть убьет, пусть на улице Праги советский солдат застрелит хоть одного гражданина своей страны. Как мы ненавидели эту заискивающую чешскую пару…

Прага. Конец августа 1968 год

(Национальный архив Чешской Республики)

Подобранный в Праге патрон вскоре улетел со мной в Москву, и с тех пор я не расстаюсь с ним никогда»[66]66
  Хенкин К. Охотник вверх ногами. М.: ТЕРРА, 1991. С. 254 – 255, 256, 257, 258 – 259.


[Закрыть].

После депортации ненадежных лиц пришло время «нормализации». В Праге вновь работали лишь те журналисты, которые полностью приспособились к ритму налаженной пропагандистской машины. Вот очень характерный отрывок из документа, которым они руководствовались:

«Постановление секретариата ЦК КПСС, 3 сентября 1968 года.

Секретно.

1. Обязать Агентство печати “Новости” подготовить в 10-дневный срок к изданию “Белую книгу” о деятельности контрреволюционных сил в Чехословакии. Разрешить тираж русского издания в 100 – 150 тысяч экземпляров.

2. Обязать Министерство обороны СССР (товарищ Гречко), КГБ при Совмине СССР (товарищ Андропов), ТАСС (товарищ Лапин) предоставить имеющиеся в их распоряжении документы и материалы, раскрывающие подготовку и характер контрреволюционного заговора, а также действия антисоциалистических и империалистических сил в Чехословакии и вне ее, направленных на отрыв Чехословакии от социалистической системы и реставрацию капитализма»[67]67
  Радио «Свобода» (http://www.svoboda.org/content/transcript/2134869.html).


[Закрыть].

«1968 год нас изменил»
Беседа с Владимиром Лукиным

Владимир Петрович Лукин (1937) – политический и государственный деятель. Окончил историко-филологический факультет МГПИ и аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений. В 1965 – 1968 годах работал в Праге, старшим референтом в редакции журнала «Проблемы мира и социализма». После вторжения отправил по начальству докладную записку, в которой обосновывал свое несогласие с этой акцией; был снят с должности и отправлен обратно в Москву. В дальнейшем работал в Институте США и Канады АН СССР, возглавил там сектор дальневосточной политики. В 1990-м избран народным депутатом СССР; занял пост председателя Комиссии по международным делам Верховного Совета РСФСР и вошел в состав его президиума. В 1992 – 1993 годах – посол России в США. Осенью 1993 года стал одним из трех соучредителей партии «Яблоко». Депутат Государственной думы 1-го, 2-го и 3-го созывов. В 2004 – 2014 – Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации (омбудсмен).

– Вы родились во времена большого террора, который вашей семьи коснулся непосредственно.

– Мои родители были комсомольцами и партийными активистами. Отец основывал комсомол и характером напоминал Павку Корчагина. Воевал в Гражданскую войну, помогал создавать колхозы. В 1937 году родителей послали руководить партийными органами в Омске. Там их арестовали и посадили в тюрьму. Сначала отца, потом мать. Мне тогда было три месяца, и я остался один в опустевшей квартире.

– Что с вами происходило дальше?

– И в такие времена нашлись добрые люди. На одном этаже с родителями жил комсомольский секретарь Порфирий Игнатьевич Мичуров. У его жены Зинаиды Ивановны за три дня до моего рождения тоже родился сын. Она меня спасла. Кормила и пеленала, пока из Москвы не приехала бабушка.

Владимир Лукин

(Фото Александра Щербака)

– Ваших родителей казнили или в конце концов выпустили?

– К счастью, второе. Когда Берия сменил Ежова, органы начали пересматривать некоторые дела и выпускать людей, не подписавших признания, что они шпионы и вредители. Мои родители ничего не подписывали, хотя их к этому и принуждали. Отец о допросах никогда не говорил. Мама потом обрывками вспоминала, как ей к ушам приставляли трубку и орали в нее, и некоторые другие ужасы. Она много болела и думаю, от последствий этих зверств рано умерла.

Слева – маленький Владимир; справа – его мать. 1930-е годы

(Из личного архива В.П. Лукина)

– Когда вы, собственно, познакомились с родителями?

– Уже у бабушки в Москве. Отец со временем вернулся на партийную работу. Был призван на финскую войну. Только успел от нее опомниться, как началась война Отечественная. Помню его возвращение в 1945-м. Я лежал в нашем деревенском доме со сломанной ногой в кустарно сделанной шине. И вдруг дверь открылась и появился отец, которого я практически не знал. Увидев эту самодельную шину, он с большевистской решимостью тут же повез меня в больницу. Где выяснилось, что нога срослась неправильно, так что мне ее сломали, и все началось заново.

– Ваши родители были убежденными коммунистами; именно в таких семьях зачастую вырастали дети, стоявшие у истоков советского диссидентского движения. Как это возможно?

– Наверное, дело в том, что мало кого из нас не коснулась политика. У нас было сильно развито социальное чувство, мы росли в среде политических и исторических дебатов. Однако история не стоит на месте, и вместе с ней менялся и наш взгляд на мир.

Я из поколения советских хиппи, примерно одного возраста с Владимиром Высоцким, немного младше Василия Аксенова, ровесник Беллы Ахмадулиной. Наше поколение выросло на Сэлинджере, Ремарке и Хемингуэе. Много ли сказали бы друг другу нахальный Аксенов и идейный Павка Корчагин? Да они не знали бы, с чего начать…

И все-таки отец отчасти повлиял на меня. Он тайком сохранил свои записи двадцатых годов, что было опасно даже в послевоенное время. Я читал их и понимал, что общество тогда еще не делилось на «гениев» и «шпионов». Тогда еще было в порядке вещей спорить с вождями.

– Как ваш отец, убежденный коммунист, относился к Сталину?

– Неоднозначно. На него сильно повлияла командировка в голодающее Поволжье. Он видел там ужасные вещи, например голодающих матерей, терявших рассудок, съедавших собственных детей. С тех пор у него было плохо с нервами, он часто терял сознание. Когда умер Сталин, он тоже потерял сознание. Это были люди своей эпохи. Сильные, убежденные, грозные и трагические.

Позже на меня оказал большое влияние Московский педагогический институт, где я учился. Там часто преподавали люди, пережившие репрессии и чистки, те, кого больше никуда не брали. В пятидесятых годах в педагогический институт начали принимать детей репрессированных, например Юлия Кима[68]68
  Ким Чер Сан, отец поэта и композитора Юлия Кима, сотрудник московского Издательства товарищества иностранных рабочих, выпускавшего, в частности, литературу на корейском языке, был арестован 26 ноября 1937-го, обвинен в «шпионаже в пользу Японии» и расстрелян 13 февраля 1938-го по приговору Военной коллегии Верховного суда. Мать Юлия Кима, Нина Валентиновна Всехсвятская, учительница, была арестована 10 марта 1938-го и приговорена 16 апреля Особым совещанием при НКВД СССР к пяти годам лагерей как «член семьи изменника Родины». После освобождения, задержавшегося до 1945 года, Н.В. Всехсвятская жила с детьми в Малоярославце, затем в Туркмении. В 1954-м Юлий Ким поступил в Московский государственный педагогический институт; его мать вернулась в Москву в 1956-м.


[Закрыть].

– Как вы из педагогического института попали в 1965 году в Прагу – в редакцию «Проблем мира и социализма»?

– После окончания института я два года работал в московских музеях, а потом поступил в аспирантуру в Институт мировой экономики и международных отношений (ИMЭMO). Во главе института стоял академик Анушаван Арзуманян[69]69
  Анушаван Агафонович Арзуманян (1904 – 1965) – экономист, академик АН СССР (с 1962-го). Выпускник Института красной профессуры. В 1937-м был назначен ректором Ереванского университета, но вскоре был арестован. Освобожден в 1939-м. В 1941 – 1945 годах – на фронте. С 1946-го – проректор Азербайджанского государственного университета; с 1952-го – сотрудник Института экономики в Москве. В 1956 году стал первым директором только что созданного Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО); способствовал освобождению советской экономической теории от строжайших догм марксизма-ленинизма. Выражение В.П. Лукина «соратник Брежнева» следует понимать буквально: с Л.И. Брежневым (в годы директорства Арзуманяна – членом Президиума ЦК КПСС, а с 1960-го и Председателем Верховного Совета СССР) он был знаком по фронту. Кроме того, позиции Арзуманяна усиливались его родственными связями с А.И. Микояном.


[Закрыть], бывший соратник Брежнева. Благодаря этим контактам в ИМЭМО разрешалось больше, чем в других местах, – например, можно было гораздо свободнее анализировать мировую экономику и политику. Я писал диссертацию о международном рабочем движении, тесно связанную с «Проблемами мира и социализма». Так я в конце концов и попал впервые в жизни за границу, да еще вдобавок в круги, сильно повлиявшие на мою дальнейшую судьбу.

Владимир Лукин. Начало 1960-х годов

(Из личного архива В.П. Лукина)

– Вы можете сравнить тогдашнюю атмосферу в Чехословакии с той, что царила в Советском Союзе?

– В Советском Союзе после хрущевской «оттепели» атмосфера была очень нестабильной. В Москве тогда боролись друг с другом за власть разные фракции и тенденции, не было вполне ясно, продолжится ли «оттепель» и каким окажется дальнейшее развитие. К примеру, на работу в журнал «Проблемы мира и социализма» меня принимал академик Алексей Румянцев[70]70
  Алексей Матвеевич Румянцев (1905 – 1993) – экономист, социолог, академик (с 1966-го), вице-президент Академии наук СССР (1967 – 1971). В 1955 – 1958 годах был главным редактором журнала «Коммунист», в 1958 – 1964 годах – шеф-редактором журнала «Проблемы мира и социализма». Недолгое время (1964 – 1965) занимал пост главного редактора газеты «Правда»; был снят с этого поста по указанию Л.И. Брежнева после того, как 21 февраля 1965 года в газете появилась за его подписью статья «Партия и интеллигенция», воспринятая многими читателями как манифест либеральных намерений нового, послехрущевского руководства КПСС (по утверждению ряда мемуаристов, статью готовил Ю.Ф. Карякин). Первый директор Института конкретных социологических исследований (1968 – 1972) – одного из самых прогрессивных научных центров тех лет.


[Закрыть], очень интересный человек. Ему был близок «социализм с человеческим лицом», так что в редакции журнала он собрал сильных и интересных личностей. И такого человека делают вдруг главным редактором советской газеты «Правда». Сегодня люди, наверное, даже представить не могут, что это тогда значило. «Правда» была центральным печатным органом КПСС… самая влиятельная газета, политический инструмент партии. И вот в ней начали появляться прямо-таки сенсационные статьи – тексты достаточно либеральных публицистов, Юрия Карякина[71]71
  Юрий Федорович Карякин (1930 – 2011) – литературовед, философ, публицист и общественный деятель. Специалист по творчеству Ф.М. Достоевского, автор ряда философских работ. В 1960-х некоторые неопубликованные статьи Карякина расходились в самиздате. Окончил философский факультет МГУ. В 1960 – 1965 годах работал в журнале «Проблемы мира и социализма», в 1965 – 1966 годах – спецкором «Правды». С 1966-го – сотрудник Института международного рабочего движения, еще одного оазиса советской гуманитарной мысли либерального направления. За выступление на вечере памяти Андрея Платонова в Центральном доме литераторов 31 января 1968 года был исключен из Союза писателей и из КПСС; по апелляции в Комиссию партийного контроля ЦК КПСС, поддержанной А.М. Румянцевым и парткомом ИМРД, исключение было заменено строгим выговором. В годы перестройки приобрел всесоюзную известность как публицист, поддерживающий радикальные политические реформы.


[Закрыть], к примеру, и других. Карякин стал политическим комментатором «Правды», а дома он при этом хранил запрещенный «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына[72]72
  Аберрация памяти: Солженицын закончил «Архипелаг ГУЛАГ» в 1967-м, уже после того как Карякин работал в «Правде», а опубликовал его в конце 1973-го, то есть еще шесть лет спустя. В самиздате эта работа Солженицына до 1974-го не циркулировала. Вероятно, в этот период В.П. Лукин видел у Карякина какую-то другую «криминальную» литературу.


[Закрыть]. Такие парадоксы были обычны для СССР первой половины шестидесятых годов, и именно благодаря им я в январе 1965-го добрался до Праги.

– Какое впечатление произвела на вас Прага?

– На первый взгляд ничего особенного. Стоял ненастный январь, в воздухе неприятно пахло жженым углем из печей. Мне понадобилось некоторое время, чтобы обнаружить и оценить красоты Праги. Прага интересный город, сегодня я считаю ее, наряду с Венецией и Брюгге, одним из трех самых прекрасных городов мира.

В пражской редакции царила чрезвычайно свободная атмосфера. Создавали ее в основном чехи и русские, ну и плюс, конечно, посланцы компартий других стран. В свое время это был один из самых прогрессивных журналов, практически бесцензурный. Официально считалось, что статьи пишут сами генеральные секретари коммунистических партий, но их содержание в основном зависело от редакции. Поэтому там время от времени появлялись вещи, которые в СССР были бы немыслимы. Например, статья Юрия Карякина о Солженицыне[73]73
  Карякин Ю.Ф. Эпизод из современной борьбы идей // Проблемы мира и социализма. 1964. № 9.


[Закрыть] и другие.

Владимир Лукин выступает с лекцией. 1960-е годы

(Из личного архива В.П. Лукина)

Что касается политической атмосферы в Праге, то я скоро понял, что стал свидетелем небывалых событий.

– Чем же она вас так привлекла?

– Надеждой и взаимосвязью с процессами, происходившими тогда в СССР. У нас уже прошел суд над Синявским и Даниэлем в 1965 году[74]74
  Судебный процесс над двумя московскими литераторами, А.Д. Синявским и Ю.М. Даниэлем, сопровождавшийся широкой пропагандистской кампанией в советской центральной и периферийной прессе, проходил в феврале 1966 года; к сентябрю 1965-го относится их арест по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде» (ст. 70 УК РСФСР). Конкретно их обвиняли в том, что в течение ряда лет они публиковали за рубежом под псевдонимами свои беллетристические произведения (Синявскому, кроме того, инкриминировали еще анонимную публикацию литературно-философского эссе «Что такое социалистический реализм?»). 14 февраля 1966 года Верховный суд РСФСР приговорил Синявского и Даниэля соответственно к семи и пяти годам лагерей. Андрей Донатович Синявский (1925 – 1997) – литературовед, литературный критик и педагог, в начале 1960-х – один из ведущих критиков «Нового мира». Его прозаические произведения с 1956 года выходили на Западе под псевдонимом Абрам Терц. Вскоре после освобождения, в 1973-м, Синявский эмигрировал. Жил в Париже, преподавал русскую литературу в Сорбонне, публиковал свои труды под прежним псевдонимом – Абрам Терц. Юлий Маркович Даниэль (1925 – 1988) – поэт-переводчик, опубликовал на Западе четыре рассказа под псевдонимом Николай Аржак. После освобождения жил в Калуге, затем в Москве, продолжал свою литературную деятельность как поэт-переводчик; публиковал свои переводные работы под предписанным ему псевдонимом Ю. Петров.


[Закрыть], и мы внутренне стали отдаляться от режима. Еще подростками мы не любили Сталина, хотели больше свободы, хотели демократизации системы, пускай даже и в хрущевском издании. То есть «больше социализма». Это очень перекликалось с «социализмом с человеческим лицом».

Мои друзья в Праге не любят об этом говорить, но на весь этот процесс очень повлияло письмо Александра Солженицына съезду союза чехословацких писателей[75]75
  Известное письмо Александра Солженицына о цензуре (май 1967-го) было адресовано IV съезду Союза советских писателей. На съезде чехословацких писателей в июне 1967 года это письмо прочитал вслух писатель и драматург Павел Когоут. Впоследствии многие наблюдатели оценивали этот поступок как одно из первых проявлений общественных настроений, приведших через несколько месяцев к Пражской весне.


[Закрыть] и некоторые другие сигналы из Москвы. Сейчас об этом, кажется, вспоминать не модно, однако влияние это было, причем немалое. А я был вроде как связной, у меня и в Москве, и в Праге были друзья в интеллектуальных кругах.

– Кого конкретно из Москвы и Праги вы имеете в виду?

– В Праге я очень сдружился с людьми, работавшими в газетах «Литерарни новины» и «Литерарни листы», например с Антонином Лимом[76]76
  Антонин Ярослав Лим (р.1924) – литератор, журналист, кинокритик. В 1968-м – заместитель главного редактора газеты «Литерарны новины» (впоследствии – «Литерарны листы»), одного из интеллектуальных центров Пражской весны, председатель Союза работников кино и телевидения.


[Закрыть]. Были там и молодой Петр Питгарт[77]77
  О Петре Питгарте см. следующий материал этого сборника.


[Закрыть], Лубош Добровский[78]78
  Лубош Добровски (р.1932) – журналист, литератор, чешский политический и государственный деятель. В 1967 – 1968 годы был корреспондентом Чехословацкого радио в Москве. В 1969-м был главным редактором газеты «Листы» – наследницы запрещенной после вторжения газеты «Литерарны листы». В 1970-м, во время «нормализации», ему было запрещено публиковаться. Работал кладовщиком, мойщиком окон, истопником. В 1977 году подписал Хартию-77; публиковался в самиздате, редактировал журнал «Критический сборник». В 1989 – 1992 годах после «бархатной революции» – пресс-секретарь Гражданского форума, затем пресс-атташе МИДа, заместитель министра иностранных дел, министр обороны Чешской и Словацкой Федеративной Республики. После распада Чехословакии на два государства – руководитель администрации президента Чехии Вацлава Гавела (1993 – 1996), посол Чехии в России (1996 – 2000).


[Закрыть], карикатурист Владимир Иранек[79]79
  Владимир Иранек (Vladimír Jiránek; в русской транскрипции его фамилия иногда воспроизводится как Жиранек или Йиранек) (1938 – 2012) – чешский художник-карикатурист и кинематографист-мультипликатор.


[Закрыть]… Этот круг был связан с московским, со знаменитым философом Мерабом Мамардашвили, с его другом Эрнстом Неизвестным и многими другими.

– Вы лично знали Александра Дубчека?

– С Дубчеком я лично познакомился позже. Это был интересный человек. Он долго жил в Казахстане и прекрасно говорил по-русски[80]80
  Родители Александра Дубчека, словацкие коммунисты, переехали из Чехословакии в СССР в 1925-м, когда их сыну было четыре года: в 1925 – 1933 годах Дубчеки жили в Киргизии, в городе Фрунзе, в 1933 – 1938 годах – в Горьком. В 1938-м А. Дубчек вернулся на родину.


[Закрыть]. По-моему, по натуре он был довольно осторожным, а весу ему придали как раз пражские события. Он вовсе не был прирожденным революционером, скорее – убежденным коммунистом, далеким от коррупции, с очень человечным, личным подходом к делу.

Думаю, именно эта правдивость и притягивала к нему людей, потому-то ему многие верили и шли за ним. Лично я считал конфликт человеческих чувств с грубой силой советских и прочих солдат самым страшным последствием вторжения. Это было что-то вроде публичного унижения.

Людвик Свобода и Александр Дубчек на праздновании Первого мая. Прага,1968 год.

(Из личного архива В.П. Лукина)

– Но это мы забежали вперед. По мере приближения августа 1968-го вы, разумеется, ощущали давление советского руководства на Прагу с целью затормозить процесс либерализации и демократизации. вы пытались в этой ситуации сыграть роль посредника?

– Знаете, советы давать было трудно. Могу себе представить, какой нажим оказывался на Дубчека и остальных. Но с другой стороны, величина политика как раз и измеряется тем, насколько ясно он способен определить цель и четко ее добиваться в соответствии с обстоятельствами, в которых оказался. Недостаточно знать цель, нужно уметь ее добиваться. Если вы с этим не справитесь, то вы мыслитель, а никакой не политик. Он должен уметь действовать под давлением, настойчиво, но при этом осторожно.

Дубчек и его люди, на мой взгляд, часто забывали о возможностях властей Москвы, Берлина, Варшавы и Софии. Дубчеку был присущ некий психологический идеализм, внутренне он был убежден, что если доходчиво объяснить, что именно, на его взгляд, происходит в Праге – у него, мол, все под контролем, Прага послужит остальным примером, – то все кончится хорошо. Тут было слишком много идеализма и мало реализма, хотя это теперь, оглядываясь назад, легко так говорить.