Текст книги "«Ревность» и другие истории"

Однако же, глядя на скалолазов на утесе, я вздрогнул. Полагаться нельзя ни на что, и если что-то может пойти не так, рано или поздно так оно и случается. Некоторые думают, будто это дурацкая шутка вроде закона Мерфи, но они ошибаются. Это чистая математика и логика. Все допускаемое законами физики происходит – вопрос лишь в том, когда именно оно произойдет.

Подойдя к утесу, я отыскал глазами каменный выступ, где стояла женщина с веревкой, тянущейся до скалолаза метрах в десяти над женщиной. Цепляясь за скалу, я забрался на выступ.

– Виктория Хэссел? – запыхавшись, спросил я.

– Добро пожаловать, – ответила она, не сводя глаз с альпиниста.

– Спасибо, что согласились со мной поговорить. – Я ухватился покрепче за щель в скале и опасливо посмотрел вниз. Всего-то метров шесть, а под ложечкой засосало.

– Боитесь высоты? – спросила Виктория Хэссел, хотя, как мне показалось, на меня она даже не взглянула.

– А разве не все боятся?

– Некоторые сильнее.

Я посмотрел на скалолаза. Парнишка, похоже, был моложе ее. И, судя по тому, что ногами он почти не двигал, и по тому, как цепко Виктория Хэссел сжимала веревку, скорее ему можно было поучиться скалолазанию у партнерши, чем наоборот. Возраст Виктории Хэссел определить было сложно. Примерно от тридцати пяти до сорока пяти. И она казалась сильной, по крайней мере на вид. Почти тощая, долговязая, но с накачанной спиной под тесным спортивным топом. Жилистые руки, ладони и альпинистские брюки перепачканы известняком. Она с долей снисхождения взглянула на мой костюм и коричневые кожаные ботинки. Я знал, что ветер растрепал остатки моих волос и теперь они торчат в разные стороны. Ее же волосы были убраны под вязаную шапочку.

– Много тут альпинистов, – кивнул я на утес.

– Обычно больше, – сказала Виктория и перевела взгляд на напарника, – но сегодня ветер сильный, многие в кафе сидят. – И она мотнула головой в сторону покрытого барашками моря.

Отсюда было видно почти все. Шоссе, машины, центр Массури и люди там, внизу, словно черные муравьи. На лысом холме под нами, на тропинке, я разглядел поднимающихся к утесу скалолазов.

– Вы, может, не поверите, – сказала Виктория, – но в такой ветер веревки задувает наверх, прямо на гору, и иногда они зацепляются там так, что не отцепишь.

– Почему же, охотно верю.

– Вот и хорошо, – ответила она. – Так чем могу помочь, господин Балли?

– О, давайте дождемся, когда ваш напарник спустится.

– Да это простой маршрут, так что выкладывайте.

– Я где-то слышал, что, когда страхуешь, лучше не отвлекаться.

– Спасибо за совет, – криво улыбнулась она, – но я, с вашего позволения, сама разберусь.

– Ладно, – согласился я, – но позвольте обратить ваше внимание на то, что ваш напарник неправильно закрепил веревку в последнем карабине.

Искоса взглянув на меня, Виктория Хэссел посмотрела на карабин. И убедилась в моей правоте: веревка крепилась наоборот. Сорвись он сейчас – и веревка окажется вне карабина, так что падение не прекратится.

– Я видела, – слукавила она, – он скоро до следующего карабина доберется, и тогда уже опасаться нечего.

Я кашлянул.

– Он, похоже, сейчас будет «ключ» проходить, и, на мой взгляд, с «ключом» ему придется непросто. Если он упадет, карабин его не спасет, а следующий карабин так низко, что ваш напарник до самой земли не остановится. Согласны?

– Алекс! – крикнула она.

– Чего?

– Ты на предыдущем карабине веревку неправильно закрепил. Выше не поднимайся! Спустись и закрепи правильно!

– Я лучше до следующего крюка долезу и там уже закреплюсь нормально!

– Нет, Алекс, не надо…

Но он уже сошел с удобных мизеров и двинулся наверх, к большому пассиву, который, похоже, казался ему неплохим, но был усыпан известняковой крошкой – от более натренированного взгляда это не укрылось бы, – а раскрошился известняк оттого, что множество скалолазов уже неоднократно пытались зайти на этот пассив, вот только безуспешно. А путей отступления оттуда не существовало. Я видел, как болтаются брючины на ногах – нет, не от ветра, а от стресса, о котором наслышаны все альпинисты и который рано или поздно настигает каждого. Я видел, как Виктория тянет веревку, чтобы сократить падение, но веревки все рано оставалось достаточно – Алексу суждено было упасть на выступ.

– Алекс, справа, шагни вправо! – закричала Виктория.

Она прекрасно понимала, что происходит. Но было слишком поздно. Алекс согнул руки в локтях и приподнял их – верный признак, что силы были на исходе.

– Он падает, спрыгните отсюда, – тихо проговорил я.

– Алекс! – закричала она, не обращая на меня внимания. – Подними ногу, ты справишься!

Обеими руками я ухватил ее за обвязку.

– Ты какого хрена творишь… – зашипела она, обернувшись ко мне.

Я посмотрел на Алекса. Он кричал. И падал. Я дернул Викторию на себя и, резко вывернувшись, сбросил ее с уступа вниз. Ее короткий пронзительный крик на миг заглушил протяжный вопль Алекса. Руководствовался я простой логикой: надо сбросить ее куда-то пониже, чтобы тяжесть ее тела остановила падение.

Веревка натянулась – и та ее часть, что шла наверх, и тот конец, на котором висела Виктория. Остальные альпинисты стихли, да даже ветер, похоже, затаил дыхание.

Я поднял голову.

Алекс висел у скалы. Карабин, хоть и с неправильно закрепленной веревкой, все-таки остановил падение. Ну что ж, сегодня я ничью жизнь не спас. Подойдя к краю выступа, я взглянул на Викторию Хэссел. Зажим у нее на обвязке сработал, и теперь Виктория болталась метрах в двух подо мной и потемневшими от ужаса глазами смотрела на меня.

– Прошу прощения, – произнес я.

* * *

– Благодарю, – сказал я Виктории, когда та налила кофе из термоса в два пластиковых стаканчика и один из них протянула мне.

Она отправила Алекса к альпинистам, в связке забирающимся на холм, а сама осталась со мной на выступе.

– Мне вас благодарить надо, – ответила она.

– Да за что же? Карабин выдержал, поэтому все и так обошлось бы, а вы коленкой ударились.

– Но вы поступили правильно.

Я пожал плечами:

– Мы все себя этим утешаем.

Она криво улыбнулась и подула на кофе.

– Так вы, значит, альпинист?

– Был когда-то, – ответил я, – уже почти сорок лет на маршрут не выходил.

– Сорок – это долго. А что произошло?

– Хм… Произошло… А кстати, тут-то что произошло? Я читал, что кто-то погиб?

Предмет для разговора был неприятный, однако Виктория Хэссел ухватилась за него – все, что угодно, только не то, о чем я приехал поговорить.

– Классическая ошибка. Забыли сравнить длину маршрута с длиной веревки, а на конце веревки не завязали узел. На спуске страхующий не заметил, что веревка закончилась. То есть заметил, но было уже поздно. А так как узла на конце не было, конец веревки выскользнул, и альпинист упал. Всего восемь метров – мог бы и выжить, но он ударился головой о камни, тут и двух метров хватило бы.

– Человеческая ошибка, – сказал я.

– Как всегда, разве нет? Вы когда в последний раз слышали, чтобы веревка порвалась или крючья из скалы вылетели?

– Тоже верно.

– Жутко это все, – покачала она головой, – и тем не менее. Я читала, что в тех местах, где гибнут скалолазы, резко увеличивается количество туристов, желающих заняться альпинизмом.

– Правда?

– Вслух об этом мало кто говорит. Но если бы в этом занятии не было риска, то скалолазанием увлекалось бы намного меньше народа.

– Адреналиновые наркоманы?

– Это как посмотреть. По-моему, мы подсаживаемся не на страх, а на контроль. Ощущение, что опасность подчиняется тебе, что ты – хозяин собственной судьбы, чувство, которого в обычной жизни не испытываешь. В критических ситуациях мы не совершаем ошибок и поэтому становимся героями.

– До того самого дня, пока не утрачиваем контроль и не допускаем ошибку. – Я отхлебнул кофе. Вкусный. – Если, конечно, это вообще ошибка.

– Да… – тихо проговорила она.

– В ту ночь, когда Франц и Джулиан поссорились, Франц звонил вам восемь раз. На следующий день Джулиан исчез. Чего Франц от вас хотел?

– Не знаю. Может, маршрут обсудить? Может, ему нужен был новый напарник, ведь с братом-то они поругались.

– Судя по данным его телефона, вы так и не перезвонили. Но вместо этого вы позвонили Джулиану. Почему?

Кутаясь во флисовую толстовку, Виктория грела руки о стаканчик с кофе. Она медленно кивнула.

– Франц и Джулиан – они похожи. И все-таки разные. С Джулианом говорить проще. Но я позвонила, просто чтобы отсечь самую очевидную версию – вдруг Джулиан находится там, где на звонок можно ответить.

– Разумеется, – сказал я, – они похожие и разные. И, судя по всему, музыкальные вкусы у них тоже разные. «Лед Зеппелин» и… – Я забыл, как зовут того слащавого певца. – Зато девушка им нравится одна и та же.

– Похоже на то.

Я посмотрел на нее. Мой датчик ревности никаких сигналов не поймал. Никакой влюбленностью тут и не пахнет, Виктория в Джулиана не влюблена, и романтических отношений между ними нет. Франц не пытался просить Викторию помочь ему расстроить роман Джулиана и Хелены. Так в чем же дело?

– Как по-вашему, что произошло? – спросила она. – Джулиан пошел плавать, ему стало плохо, и он утонул? Может, из-за сотрясения мозга?

Я понял: она прощупывает почву. От моего ответа зависит ее следующий шаг.

– Вряд ли, – ответил я, – по-моему, это Франц его убил.

Я посмотрел на нее. Как и предполагал, она удивилась меньше, чем если бы у нее самой не имелось никаких подозрений. И она сделала большой глоток кофе – как будто хотела замаскировать возникшее от волнения желание сглотнуть.

– Что скажете? – спросил я.

Она огляделась. Еще четверо альпинистов в связке стояли довольно далеко. При таком ветре они нас не услышали бы.

– Тем вечером я видела, как Франц возвращается домой.

Вот оно.

– Мне не спалось, и я сидела на веранде, а веранда у меня в комнате выходит на дорогу. Я увидела, как Франц припарковался и вышел из машины. Один, без Джулиана. И в руках у него было что-то вроде одежды. Когда он отпер дверь, то огляделся и, кажется, заметил меня. По-моему, он понял, что я его видела. Наверное, поэтому он и звонил. Хотел объяснить все.

– А вы не хотели слушать его объяснений.

– Я не хотела, чтобы меня в это втягивали, по крайней мере, пока мы еще что-нибудь не узнаем. Пока Джулиана не найдут.

– И что тогда?

Она вздохнула:

– Я подумала, что, если Джулиана не найдут или найдут его тело, тогда я приду к вам и обо всем расскажу. Раньше мой рассказ только все усложнил бы. Получится, будто я обвиняю Франца в преступлении. Мы, альпинисты, дружим. Готовы положиться друг на друга. Мы каждый день доверяем друг дружке собственную жизнь. Действуй я сгоряча – и все испорчу, понимаете?

– Понимаю.

– Вот дерьмище.

Я проследил за ее взглядом. Наверх по тропинке поднималась одинокая фигура.

– Это Франц, – сказала она, поднялась и помахала ему.

Я прищурился.

– Вы уверены?

– Вы же видите эту его шапку с радужным флагом.

Я снова прищурился. Радужный флаг. Права геев. И никакая не растаманская.

– Я думал, он натурал, – сказал я.

– А вы в курсе, что можно защищать чьи-то еще права, не только свои собственные?

– То есть Франц Шмид – такой вот защитник?

– Не знаю, – пожала она плечами, – но он точно за «Санкт-Паули» и Бундеслигу.

– Простите?

– Это про футбол. Его бабушка с дедушкой были родом из моего города, Гамбурга, у нас два футбольных клуба, и они соперничают. Первый – Гамбургская спортивная ассоциация – ребята добрые, правильные и богатые. Мы с Джулианом болеем за них. А второй – это злобные левые панки «Санкт-Паули». Их символ – пиратский череп с костями, они защищают права сексуальных меньшинств и поддерживают все, что раздражает порядочных жителей Гамбурга. Франц, похоже, болеет за них.

Человек на тропинке остановился и смотрел в нашу сторону. Я встал и выпрямился, словно показывая, что не прячусь. Франц по-прежнему стоял – похоже, разглядывал нас. Очевидно, понял, что машет ему Виктория, и теперь раздумывает, кто же это такой рядом с ней. А возможно, он узнал меня по костюму. Он же, скорее всего, ждал, когда я объявлюсь, ведь рано или поздно мы докопались бы до сообщения, в котором он открытым текстом признается в убийстве Джулиана. У него было достаточно времени, чтобы придумать оправдание. Я ожидал, что он примется утверждать, будто написал это сообщение, чтобы пробудить в Хелене любопытство, а потом признаться ей, что слегка преувеличил – на самом-то деле он всего лишь запустил брату в голову бильярдным шаром. Но сейчас, увидев нас с Викторией, он, возможно, понял, что этого будет недостаточно.

Фигура снова пришла в движение. Она двинулась обратно, вниз.

– Наверное, решил, что ветер чересчур сильный, – сказала Виктория.

– Не иначе, – поддакнул я.

Я видел, как он сел во взятую напрокат машину, как из-под колес взметнулись фонтанчики пыли и как машина рванула прочь. Я снова сел и посмотрел на море. Белая пена напоминала морозные узоры, расцветавшие на окнах в Оксфорде. Даже здесь, наверху, ветер был на вкус соленым.

Пускай бежит, все равно отсюда никуда не денешься.

* * *

Я по-прежнему сидел в отделении полиции, когда около полуночи мне позвонил Франц Шмид.

– Вы где? – Я встал и, подойдя к перегородке, показал Гиоргосу, что звонит Франц. – Вы на мои звонки не отвечаете.

– Тут связь плохая, – нашелся Франц.

– Да, так многие говорят, – согласился я.

Я позвонил прокурору в Афины и получил ордер на арест Франца Шмида, но мы не нашли Франца, хотя и искали в его комнате, на пляже и в ресторанах. Куда он подевался, никто не знал. В распоряжении Гиоргоса было лишь две патрульных машины и четверо сотрудников, и пока погода не улучшится, на подкрепление с Коса можно не рассчитывать. Поэтому я предложил пользоваться базовыми станциями мобильной связи и отыскать мобильник Франца. Однако Гиоргос сказал, что на Калимносе так мало базовых станций, что круг поисков это не сузит.

– Я зашел в ресторан к Хелене, – произнес Франц, – но наткнулся на ее отца, а тот сказал, что больше я ее не увижу. Вы как-то с этим связаны?

– Да. Я посоветовал Хелене и ее родным держаться от тебя подальше, пока это все не закончится.

– Я сказал ее отцу, что намерения у меня честные и что я хочу жениться на Хелене.

– Нам это известно. После разговора с вами он позвонил нам.

– Он вам рассказал, что передал мне письмо от Хелены?

– Упомянул, да.

– Хотите послушать, что она пишет? – И, не дожидаясь ответа, Франц принялся читать: – «Дорогой Франц. Возможно, во всем мире для нас предназначен лишь один человек и встретим мы его лишь раз в жизни. Мы с тобой, Франц, друг для друга не предназначены, но я молю Бога, чтобы ты не был убийцей Джулиана. Сейчас, когда я знаю, что мне нужен именно он, я умоляю тебя на коленях: если это в твоей власти, спаси Джулиана. Хелена». Балли, вы, похоже, убедили ее, что все это – моих рук дело. Что это я его убил. Вы хоть в курсе, что мне жизнь ломаете? Я люблю Хелену так, как никого и никогда не любил, больше, чем самого себя. Я просто-напросто не мыслю себе жизни без нее.

Я прислушался. В трубке гудел ветер, но я услышал и шум волн. Впрочем, он может находиться где угодно.

– Франц, лучше всего вам будет явиться в наш полицейский участок в Потии. Если вы невиновны, то только выиграете.

– А что, если я виновен?

– Тогда, явившись с повинной, вы тоже останетесь в выигрыше. Бежать вам все равно некуда, вы на острове.

В трубке повисло молчание, и я вслушался в шипение волн. Звук был другой, не такой, какой слышно у меня из гостиничного номера. Вот только в чем же разница?

– Джулиан тоже не сказать, что невиновен, – проговорил Франц.

Мы с Гиоргосом переглянулись. Значит, я не ослышался. «Невиновен», а не «был невиновен». Но на такие оговорки полагаться не стоит, я неоднократно слышал, как убийцы говорят о своих жертвах так, словно те еще живы. Может, убийцы и впрямь считают их живыми. Точнее говоря, я знаю, что умерший нередко становится спутником своего убийцы.

– Джулиан соврал. Он сказал, что тем вечером звонил со своего телефона Хелене, признался ей во всем и что они поняли, что любят друг друга. Он хотел, чтобы я отступился от нее без борьбы. Джулиан – это мне точно известно – лгун и предатель. Чтобы получить желаемое, он тебе нож в спину воткнет, но на этот раз я вышел из себя. Вы даже не представляете, как я разозлился…

Я не ответил.

– Джулиан отнял у меня самое дорогое, – продолжал Франц, – а ведь у меня, господин Балли, и было-то не очень много. Девушки вечно доставались Джулиану. Не спрашивайте почему, мы с ним совершенно одинаковые, и все же есть в нем что-то, чего я лишен. Это появилось у него не сразу, просто где-то пути наши разошлись, и он пошел по светлой дороге, а я – по темной. А потом он и Хелену решил забрать…

Волны рядом с ним разбивались о берег не с таким напором, как возле моего отеля. Звук был долгим, вот в чем разница. Волны словно перекатывались по берегу. Франц Шмид находился на пляже.

– Поэтому я приговорил его, – сказал он. – Но я из Калифорнии, поэтому приговорил не к смерти, а к пожизненному заключению. Ведь это справедливое наказание за сломанную жизнь? Вы же тоже выбрали бы такое наказание, да, Балли? Или нет? Или вы не против смертной казни?

Я не ответил, чувствуя, что Гиоргос наблюдает за мной.

– Пускай Джулиан теперь гниет в своей любовной тюрьме, – добавил Франц, – а ключ я выкинул. Хотя пожизненное – это еще как посмотреть. Такая жизнь, как у него, долго не продлится.

– Где он?

– Вы говорите, мне отсюда не выбраться…

– Франц, где он?

– …но вы не правы. Мой рейс в девять девятнадцать – им-то я и улечу, Никос Балли.

– Франц, скажите, где… Франц? Франц!

– Отключился? – спросил, вставая, Гиоргос.

Я покачал головой. Прислушался. В трубке шумели волны и ветер.

– Аэропорт все еще закрыт? – уточнил я.

– Естественно.

– Вы не слышали ни про какой рейс в девять девятнадцать?

Гиоргос Костопулос покачал головой.

– Франц где-то на пляже, один, – сказал я.

– На Калимносе полно пляжей. А ночью, да еще и в шторм, все они пустые.

– Это просторный пологий пляж. Судя по звуку, волны о берег не разбиваются, а катятся по нему.

– Кристина виндсерфингом занимается – позвоню ей, спрошу.

* * *

Машину, которую взял напрокат Франц Шмид, обнаружили на следующее утро.

Она стояла на парковке возле песчаного пляжа между Потией и Массури. Полустертые отпечатки ног вели от передней дверцы к морю. Мы с Гиоргосом, щурясь от ветра, смотрели, как водолазы бредут наперекор катящимся по песку волнам. С южной стороны, там, где пляж заканчивался, волны омывали невысокие гладкие утесы, которые чуть поодаль перерастали в вертикальную стену, желто-коричневый известняковый массив, тянущийся до самой высокой точки, той, где находился аэропорт. В стороне от нас Кристина водила своего голден ретривера, а тот вынюхивал следы. Пес с самого рождения был на один глаз слепым – это Кристина рассказала мне в участке, когда мы пили кофе. Поэтому она и назвала его Одином. Я спросил, почему она не выбрала порожденного нашей собственной мифологией Полифема, а предпочла чужого Одина.

Кристина посмотрела на меня и сказала:

– Один короче.

По словам Гиоргоса, Один – хорошая ищейка. Кристина сводила его в комнату Франца и Джулиана, чтобы пес привык к запаху, и, когда мы вернулись на пляж, Один сразу же рванул к машине и гавкал, пока Гиоргос не открыл дверцу. В машине мы нашли обувь и одежду Франца Шмида – брюки, нижнее белье, шапку цвета радужного флага и куртку, в кармане которой лежали телефон и бумажник.

– Значит, он не соврал, – сказал Гиоргос, – он улизнул.

– Да. – Я посмотрел на ревущие пенистые волны.

Гиоргос пригласил двух водолазов из местного дайвинг-клуба, и сейчас один из них махал рукой другому и что-то кричал, но волны заглушали его крики.

– Думаете, он и труп Джулиана тоже тут утопил? – спросил Гиоргос.

– Возможно. Если Франц вообще его убил.

– Вы сейчас про его слова о том, что он приговорил брата к пожизненному заключению в тюрьме?

– Может, и да. Или нет. Возможно, он всего лишь создал ситуацию, в которой Джулиану не просто захочется умереть – он еще и страдать будет.

– Например?

– Не знаю. Ревность, как и влюбленность, – это безумие, толкающее людей на поступки, которые в другое время им бы и в голову не пришли.

Я перевел взгляд на утесы. Наверное, Франц Шмид рассуждал так же: утесы пологие и гладкие, если идти по ним, то волны смоют следы, а он доберется куда-нибудь, где его не найдут. Но рейс в девять девятнадцать? Это что значит? Чтобы дойти до аэропорта, надо либо вернуться на дорогу, либо вскарабкаться наверх. Без веревки.

Фри-соло.

Воспоминания остановить не получилось, я зажмурился и увидел, как Тревор падает.

Я быстро открыл глаза, до того, как он ударился о землю.

Нет, надо сосредоточиться.

Возможно, Франц Шмид тоже стоял тут, видел и думал то же, что и я. Что аэропорт закрыт. Что все пути отступления перерезаны. Кроме одного. Самого тоскливого. Но уплыть в море и утонуть – это непросто, на это нужно время, надо суметь не поддаться инстинкту самосохранения и не повернуть к берегу.

– Мы вон чего на отмели нашли.

Мы с Гиоргосом обернулись. Один из водолазов протягивал нам пистолет.

Гиоргос взял пистолет и покрутил его в руках.

– Похоже, старый. – Он ковырнул пальцем рукоятку, там, где расположен магазин.

– «Люгер», Вторая мировая, – сказал я и взял у него оружие.

Ржавчины я не заметил, а судя по бусинкам воды на металле, пистолет смазали маслом и в воде он пролежал недолго. Я нажал на защелку возле пусковой скобы, вытащил магазин и отдал его Гиоргосу.

– Если полный, то должно быть восемь.

Гиоргос вытряхнул патроны.

– Семь, – сказал он.

Я кивнул. Меня накрыла бесконечная грусть. Обещали, что завтра к вечеру ветер стихнет, а солнце будет по-прежнему светить, однако на душе у меня сгущались тучи. Обычно я заранее знал, временно ли это, или меня ждет затяжное уныние, но сейчас угадать не получалось.

– Рейс в девять девятнадцать, – вспомнил я.

– В смысле?

– У вас в руках патроны этого калибра.

* * *

Когда я позвонил начальнику отдела по расследованию убийств и доложил о случившемся, он сказал, что их осаждают представители афинской прессы, что несколько журналистов и фотографов уже приехали на Кос и теперь дожидаются, когда шторм утихнет, чтобы морем добраться до Калимноса.

Вернувшись в отель в Массури, я заказал в номер бутылку узо. Я пью узо всех марок, кроме разбавленной и раскрученной «Узо 12», но сейчас, узнав, что у них есть моя любимая «Пицилади», обрадовался.

Я пил и размышлял над тем, как странно все сложилось. Двойное убийство, но нет ни одного трупа. Журналисты не надоедают, начальники не стоят над душой, следователи не психуют. Никаких криминалистов и судмедэкспертов, от которых не добьешься точного ответа. Никаких обезумевших от горя родственников. Только шторм и тишина. Хорошо бы этот шторм никогда не стих.

Выпив почти полбутылки, я спустился в бар, лишив себя соблазна допить бутылку. За столиком неподалеку сидела Виктория Хэссел с парой других альпинистов – я видел их накануне в связке. Я сел за стойку и заказал пива.

– Простите?

Британский акцент. Я повернул голову и увидел мужчину лет шестидесяти, седого, в клетчатой рубахе. Для своего возраста подтянутый, он приветливо улыбался. Я здесь таких уже встречал – английские скалолазы старой закалки. Они были воспитаны на так называемом традиционном альпинизме, то есть привыкли к маршрутам, где крючья не вбиты заранее, но где ты сам вбиваешь страховку в щели и трещины. Привыкли к песчаникам Озерного края, где маршруты маркированы не только по уровню сложности, но и по уровню опасности. Где либо дождь, либо холод, либо такая жара, что начинает плодиться особенно кровожадная мошка, готовая тебя живьем сожрать. Англичане такое обожают.

– Вы меня не помните? – спросил мужчина. – Мы в окрестностях Шеффилда в одной связке с вами ходили. Это в восемьдесят пятом было. Или в восемьдесят шестом.

Я покачал головой.

– Да ладно, – рассмеялся он, – я, правда, забыл, как вас зовут, но помню, что вашим напарником был Тревор Биггз, он из местных. И еще такая француженка – все еле карабкались, а она прямо летала.

Лицо его вдруг посерьезнело. Он словно вспомнил что-то.

– Тревора-то ужасно жаль.

– Боюсь, сэр, вы меня с кем-то спутали.

На секунду англичанин разинув рот замер. На лице у него застыло изумление, почти возмущение. Я видел, как он лихорадочно роется в воспоминаниях, стараясь отыскать ошибку. А потом, словно поняв что-то, он медленно кивнул:

– Прошу прощения.

Я отвернулся и увидел в зеркало, как он подошел к своим приятелям-скалолазам и их женам-скалолазкам и что-то сказал им, кивнув в мою сторону. Затем они снова принялись обсуждать что-то, передавая друг дружке брошюру с местными альпинистскими маршрутами. Похоже, жилось им неплохо. Мой взгляд скользнул дальше, и я вдруг посмотрел в глаза Виктории Хэссел.

Она оделась в вечерний наряд скалолазов – альпинистскую одежду, только чистую. Волосы, прежде спрятанные под шапкой, оказались светлыми, длинными и прямыми. Виктория сидела, повернувшись ко мне, и, кажется, на миг выпала из общей беседы. Она не сводила с меня глаз. Не знаю, может, ждала чего-то. Сигнала. Новостей по делу Шмидов. Или просто кивка.

Я видел, что она встает, но я уже положил на стойку евро и опередил ее – соскользнул с барного стула и вышел. Вернувшись в номер, я запер дверь.

* * *

Посреди ночи я проснулся от хлопка, похожего на выстрел. Я сел. Сердце дико колотилось. Ветер сорвал с окна ограничитель, и теперь тот громко стучал о раму. Я лежал без сна и думал о Моник. О Моник и Треворе. До самого рассвета я так и не заснул.

* * *

– По прогнозам ветер потихоньку стихает. – Гиоргос налил мне кофе. – Завтра вы точно до Коса доберетесь.

Я кивнул и посмотрел в окно полицейского участка. Остров уже третий день отрезан от мира, но на портовой суматохе это, похоже, никак не сказалось. Впрочем, так уж оно тут все устроено: жизнь идет дальше, даже если тебе кажется, будто она совершенно невыносима. Или, может, именно поэтому.

К нам подошли Кристина и еще кто-то из полицейских.

– Ты угадал, Гиоргос, – сказала она, – Шмид купил «люгер» у Маринетти. Он узнал Франца по фотографии. Говорит, тот заходил к нему в магазин вечером за день до того, как пропал Джулиан. Маринетти решил, будто Франц коллекционер. Он купил «люгер» и итальянские наручники, тоже времен войны. Маринетти, естественно, божится, что «люгер» был запаян.

Гиоргос кивнул. Вид у него был скорее довольный, а не раздраженный. Когда я ранее удивился, зачем Францу понадобилось тащить с собой из Калифорнии оружие, Гиоргос предложил поговорить с Маринетти – торговцем антиквариатом из Потии. По словам Гиоргоса, в подвале у Маринетти столько итальянских и немецких военных трофеев, оставшихся со времен оккупации Калимноса, что торговец их и сам с трудом вспоминает.

– Ну что, дело раскрыто? – спросила Кристина.

Гиоргос обернулся ко мне, будто хотел переадресовать вопрос.

– Завершено, – ответил я, – но не раскрыто.

– Почему?

Я пожал плечами:

– Например, у нас нет тела, позволяющего понять, что именно произошло. Возможно, наши близнецы-братья сейчас летят на самолете в Штаты и смеются над тем, как ловко нас разыграли.

– Вы же и сами в это не верите, – ухмыльнулся Гиоргос.

– Не верю. Но пока мы допускаем, что события могли развиваться иначе, мы имеем право сомневаться. Физик Ричард Фейнман сказал, что в любых утверждениях точность отсутствует, а существуют лишь различные степени вероятности.

– А что делать, если мы сомневаемся? – спросила Кристина. Она, похоже, слегка встревожилась.

– Ничего, – покачал я головой, – довольствуемся вероятностью в достаточной степени и приступим к следующему делу.

– А вы из-за этого не… – Кристина осеклась, словно решив, что зашла чересчур далеко.

– Не расстраиваюсь ли я? – закончил я вопрос.

– Да!

Я улыбнулся:

– Не забывайте – я Ревнивец. Обычно я появляюсь на первый или второй день расследования по делу об убийстве. Я – тот, кто ходит с палочкой, а потом вдруг показывает на землю, туда, где есть вода. Но копают другие, не я. Так что я привык оставлять дело нераскрытым.

Кристина задумчиво смотрела на меня. Я видел, что она мне не верит.

– А я ревнивая? – Она уперлась руками в бока и вызывающе вскинула подбородок.

– Не знаю. Сначала вам надо рассказать мне о чем-нибудь.

– О чем?

– О том, что, как вам кажется, могло бы вызвать в вас ревность.

– А если я не хочу, если мне от этого больно?

– Тогда мне не удастся ничего определить. – Я хлопнул в ладоши. – Ну что, пойдем перекусим?

– Давайте! – обрадовался Гиоргос, но Кристина по-прежнему смотрела на меня.

Она догадалась, что я все понял. Ее покрасневшие глаза говорили сами за себя. Ее мучает ревность.

* * *

Остаток дня я исследовал тропинки на склоне горы к югу от пляжа, где мы обнаружили машину и пистолет Франца Шмида. Известняковые наросты, высокие и недоступные, заставили меня вспомнить своды собора Христа Спасителя в Оксфорде, сумрачного, серьезного и такого непохожего на светлый, полный красок афинский собор Благовещения Богородицы. Возможно, как раз поэтому я, хоть и атеист, свободнее чувствовал себя в оксфордском соборе. Я позвонил начальнику, и тот сказал, что пришлет сюда следователя и двух криминалистов – уже завтра, если ветер, как и обещали, уляжется. А мне надо возвращаться: в Цицифии убили женщину, а у ее мужа нет алиби. Я попросил начальника отдать это дело кому-нибудь еще.

– Родственники жертвы хотят, чтобы приехал ты, – ответил начальник.

– Это же нам решать.

Он назвал фамилию. Судопромышленники, одна из самых влиятельных династий. Я вздохнул и положил трубку. Да, я патриот, но кое-что тут, у меня на родине, никогда не изменится.

Взгляд мой упал на особенно крутой выступ. Или, точнее говоря, этот выступ сам притягивал к себе мой взгляд. Я увидел ясный и красивый альпинистский маршрут – он начинался на песчаной площадке возле скал. Кое-где на скалах поблескивал металл. Из-за уступа я не разглядел крюка, а сразу за песчаной площадкой начиналось море, поэтому тропинка тут заканчивалась. Но маршрут, судя по всему, длинный, метров сорок, не меньше.

Я сошел с тропинки и глянул вниз. Там, метрах в пятидесяти или шестидесяти, волны разбивались об утесы. На спуске альпинисту придется осторожничать, чтобы попасть на песок, а не в море. Но какой же красивый маршрут! Пока я разглядывал скалу, мозг мой машинально принялся анализировать и продумывать движения, которых требовали скальные изгибы и неровности. Это все равно что раскопать машину, много лет пролежавшую в руинах, и повернуть ключ зажигания. Заведется ли? Я повернул ключ и надавил на педаль газа. Мой альпинистский двигатель неохотно вздохнул, закашлялся, заупрямился. И все-таки завелся. Недовольство стихло. Как раз наоборот – мышцы вспомнили и обрадовались, а мозг все подсовывал им давно забытые движения. Никаких других маршрутов я поблизости не заметил, значит скалолазы ленятся ехать в такую даль ради одного-единственного, пускай и интересного маршрута. А вот я бы не поленился, даже если это был бы последний маршрут в моей жизни. Особенно если этот маршрут последний.