Текст книги "«Крысиный остров» и другие истории"

VII

Меня разбудили выстрелы, крики и топот в коридоре.

Сперва я подумала, что они устроили вечеринку, слегонца слетели с катушек и что кто-нибудь пособачился, скорее всего с Рагнаром.

Кто-то дернул ручку двери в мою спальню. И понял, что дверь заперта. Как всегда. Нет, я не боюсь, что они завалятся меня насиловать. Во-первых, они знают, что я из них мозги вышибу, во-вторых, знают, что Брэд им башку открутит, а в-третьих, ты словно теряешь привлекательность, когда парни понимают, что ты западаешь на то же, что и они сами, – на девушек. Но мне также известно, что когда ты, мягко говоря, в неумеренных количествах употребляешь расширяющие сознание препараты, то рано или поздно решишь попытать счастья. А это принесет им столько мороки, что лучше держать дверь запертой. Но на мой взгляд, взаперти сижу не я, а они.

Я спустила ноги с кровати и вытащила из-под нее «калашников». Голоса в коридоре принадлежали не нашим, и я услышала грохот. Оглушающие гранаты. Сегодня ночью дежурит Оскар, какого вообще хрена, он что, заснул?

Дверь больше никто не дергал. Значит, мимо прошли? В ту же секунду я услышала глухой щелчок из-за двери и звук, похожий на удар плетью, когда пуля пролетела мимо меня и впилась в стену.

Я подняла автомат, выдернула предохранитель и дала очередь. Даже в полутьме я видела, как пули раскрошили дверь и из нее во все стороны полетели белые щепки. Кто-то повалился на пол и завопил. Я натянула штаны, накинула куртку и бросилась к окну. Внизу на газоне лежал Оскар, раскинув в стороны руки и ноги, словно принимал лунные ванны. Рядом валялся «калашников». Я быстро прикинула: сколько их, я не знаю, но Оскара они взяли, не дав поднять тревогу, и у них есть оглушающие гранаты. То есть вряд ли любители. А мы? Сборище обдолбанных подростков, поднаторевших в нападении, но уж никак не в защите. И если я сама быстро что-нибудь не придумаю, то очень скоро все придумают за меня.

В кармане у меня лежал ключ от мотоцикла.

Вот отстой, мне ведь даже есть куда податься. Мария предложила мне переселиться к ней. Да и сама я об этом подумывала, разве нет? Ладно, когда-то члены «Хаоса» стали для меня спасителями, но ведь все мы тут, вся наша стая из двенадцати особей спасала друг дружку. И верность тут ни при чем, да и кодекс чести тоже – это все херня. Разве кто-нибудь хоть чем-то жертвовал ради меня?

Я открыла окно, вылезла наружу, ухватилась за подоконник и разжала руки. Розы в вазоне под окном давно уже загнулись, а вот сухие ветки от них остались, давным-давно они успели вырасти здоровенными и колючими – я прямо как будто в колючую проволоку приземлилась.

Я перевел дыхание, выдернул из оглушающей гранаты чеку и кивнул Даунингу. Кивнув в ответ, тот повернул ручку двери, ведущей в комнату, которая, если верить плану, представляла собой хозяйскую спальню, и чуть приоткрыл дверь.

Я делал так, как показывал Даунинг, – наклонился и подтолкнул вперед гранату, стараясь поменьше шуметь. Даунинг снова закрыл дверь, и я досчитал до четырех.

Даже несмотря на дверь, грохот был жуткий, а в замочной скважине блеснул свет.

Даунинг вышиб ногой дверь, и мы встали с обеих сторон от проема, как учил Даунинг.

Сердце колотилось, и я стремительно водил по комнате лучом фонарика, выискивая Эми. Когда я направил его в окно, то увидел, как по газону кто-то бежит к мотоциклам. Я повернулся, и луч наконец выхватил из темноты какую-то фигуру, которую я сначала принял за скульптуру. Мертвенно-бледный парень сидел на кровати, уставившись прямо перед собой, словно парализованный. Даунинг предупреждал, что оглушающие гранаты именно так и воздействуют на людей.

Это был Брэд.

Даунинг рявкнул, приказывая Брэду поднять руки, но Брэда, похоже, совсем оглушило, по крайней мере, он лишь молча пялился на нас. Даунинг врезал ему прикладом по физиономии, и в свете фонаря блеснула кровь вперемешку со слюной.

Я толкнул Брэда на кровать и навалился на него. Никакого сопротивления он не выказывал.

– Это я, – сказал я, – Уилл. Где Эми?

Он заморгал.

Вдавив дуло пистолета ему в лоб, я повторил вопрос.

– Мы знаем, что это вы, вашего дежурного мы уже убили. Хочешь следом за ним отправиться, Брэд?

– Она… – начал он.

Он запнулся и умолк на две секунды, но этого хватило, чтобы я затрясся будто осиновый лист.

– Ее тут нет. Мы, как только выехали из Даунтауна, сразу ее отпустили. Она что, так и не вернулась?

Может, оттого, что мимику он получил в наследство от отца, я сразу понял: он лжет.

Я ударил пистолетом. И еще раз. Кажется. Потому что, когда Даунинг остановил меня и я пришел в чувство, лицо Брэда смахивало на нелепую кровавую маску.

– Она мертва, – сказал я.

– Этого ты не знаешь.

Я прикрыл глаза.

– Он не врал бы, будь она жива.

Забежав под навес, я села на мотоцикл. Отсюда я видела газон и луч фонарика, плясавший в комнате Брэда.

Они добрались до него.

Я уже собиралась было завести двигатель и через четыре секунды свалить оттуда подальше, но замерла. В голове все крутилась одна мысль. Мысль о том, что я бросаю Тупня, отдаю его на растерзание. Я посмотрела на окна комнаты, где жили Тупень и Герберт, единственный черный в банде. В окне горел свет. Возможно, туда они еще не дошли. Я соскочила с мотоцикла и метнулась обратно, к их окну. Встав на цыпочки, заглянула внутрь. Тупень, в трусах и футболке, сидел на кровати и смотрел на дверь. Герберта нигде не было. Я постучала в окно. Тупень вздрогнул, но, когда я прижала лицо к стеклу и он узнал меня, обрадовался.

Он подошел к окну и открыл его.

– Герберт пошел посмотреть, чего за дела, – сказал он, – а ты не знаешь…

– Обувайся! – прошептала я. – Сваливаем!

– Но…

– Живо!

Тупень исчез из вида.

Потом я увидела, как он воюет со шнурками. Сама я считала секунды. Надо бы раздобыть ему обувку на липучках.

– Ни с места, – послышалось сзади.

Я обернулась. Какой-то лысый мужик целился в меня из ствола с оптическим прицелом. Я шагнула к нему.

– Ты чего, не слышала… – начал он, но выпустил ствол и потерял всякую охоту дышать и говорить, когда я боковым ударом засветила ему между ног.

Мужик осел на землю, а я снова повернулась к окну. Тупень стоял на подоконнике.

– Прыгай! – сказала я.

Поймать-то я его поймала, но он так потяжелел, что мы оба повалились на газон. Но потом мы вскочили на ноги, и он двинул следом за мной к мотоциклам.

Услышав, как Толстяк с кем-то переговаривается, я открыл окно и выглянул наружу.

По газону бежали длинноногая девушка и кривоногий парень-коротышка. Это были те двое, я не сомневался: сидя в ту ночь в гараже, я запомнил каждую деталь – лица, фигуры, походку, голоса. На них были мотоциклетные шлемы, девушка запрыгнула на мотоцикл, а паренек уселся позади. Она принялась рыться в кармане, похоже искала ключ, и на белой, выглядывающей из-под куртки футболке заплясала красная точка.

Лазер.

Я распахнул окно. Внизу стоял Толстяк, прижав к щеке винтовку с лазерным прицелом.

– Не стреляй! – заорал я. – Мы не убийцы.

– Заткнись, – простонал он, не глядя на меня.

– Это приказ!

– Прости, но это плохие парни.

– Если выстрелишь, я тоже выстрелю, – сказал я.

Тихо. Наверное, поэтому он опустил винтовку и поднял голову. И увидел нацеленный на него пистолет. Он не сводил с него глаз, пока мы вслушивались в рев мотоцикла, который немного погодя стих, когда мотоцикл, вылетев через ворота на дорогу, умчался прочь.

Я опустил пистолет. Не знаю почему, но крошечная частичка меня хотела, чтобы он пристрелил их. А я потом пристрелил бы его.

– Вертолет будет через четыре минуты! – объявил лейтенант. – Те, кто собирается улетать, – приготовьтесь!

Я слушал его вполуха, потому что сейчас, стоя на крыше небоскреба и готовясь к прощанию, думал о другом. О том, что в ту ночь мне хотелось выстрелить. О том, как я хотел, чтобы обстоятельства дали мне шанс стать таким, каким я, как мне казалось, не был. О том, что я уже не знаю, кто я. Я смотрел на счастливчиков, прислушивающихся к тарахтению вертолета, высматривал у них в глазах муки совести. Если они и были, то я их не видел.

Мы собрались в гостиной, пока Даунинг с Ларсеном осматривали оставшиеся помещения.

У нас был один тяжело раненный, с их же стороны один – дежурный – был убит и еще четверо ранены.

– Ему надо в больницу, – сказал Чанг о нашем раненом.

Его подстрелили через дверь.

– Херня, мы же договорились, что не будем никого вмешивать, – возразил Толстяк.

Судя по всему, его мучила боль в промежности.

– Но… – начал Чанг.

– Забей, полицейские на хвосте нам не нужны, – отмахнулся Толстяк.

– Отвези его в больницу, – велел я.

Толстяк повернулся ко мне. Физиономия у него раскраснелась от гнева.

– И это говорит тот, кто отпустил одну из этих отморозков.

– Смысла убивать ее не было. Она все равно сбежала бы.

– Мы здесь, чтобы наказать, Адамс. А ты просто ищешь свою дочь и для этого пользуешься нашей помощью. Оно бы и ладно, но не хрен тогда изображать за наш счет доброго самаритянина. Расскажи-ка Симону, что эта девка не заслужила пули.

Я посмотрел на Симона. Повар, полноватый, с мягким голосом, добрыми глазами и заразительным смехом. Да, мы и смеялись тоже. К Симону и его родным тоже наведались бандиты с мертвой Юстицией на шлемах. Они стреляли гранатами из базуки, и за несколько секунд дом охватил пожар. Жена и сын с ожогами по-прежнему лежали в больнице, и никто не знал, выживут ли они.

– Что скажешь, Симон? – спросил я. – Лучше было бы, если б Толстяк ее убил?

Симон долго смотрел на меня.

– Не знаю, – наконец ответил он.

– Поможешь Чангу отвезти Рубена в больницу?

Симон кивнул.

В гостиную вошли Даунинг с Ларсеном.

– Нашли кого-нибудь? – спросил Толстяк.

Они не ответили. А на меня старались не смотреть. Остатки надежды во мне умерли.

Эми лежала в подвале, на грязном матрасе. Они заперли ее в прачечной, которая, похоже, не использовалась. Не для того, чтобы Эми не убежала, а чтобы спрятать тело. Я уставился на нее. Сердце мое остановилось. Мозг лишь регистрировал происходящее. Если она не умерла от чего-то еще раньше, то причина смерти очевидна: лоб был раскроен.

Я вышел в коридор, где ждали Ларсен и Даунинг.

– Давайте допросим их. – Я кивнул наверх, где в гостиной сидели связанные бандиты.

– Ты не хочешь сначала… – начал Ларсен.

– Нет, – покачал я головой, – давайте приступим.

Ответ на вопрос, кто виноват, мы получили быстро – воспользовались старым, но эффективным методом, за который я в бытность мою адвокатом критиковал полицейских.

Мы развели бандитов по комнатам и оставили их на какое-то время там, после чего стали парами заходить к ним, делая вид, будто уже поговорили с остальными. Говорил я, и первые мои слова были одинаковыми:

– Не скажу, кто именно, но один из ваших только что сообщил, что мою дочь Эми убил ты. Кто тебя заложил, сам догадаешься. Я же с удовольствием пристрелю тебя через пять минут, если ты не убедишь меня в том, что на самом деле убийца не ты.

Такой неприкрытый блеф кто-нибудь из них наверняка разоблачил бы. Однако полной уверенности ни у кого из них не было. По крайней мере, уверенности в том, что остальные десять тоже раскусят вранье. Поэтому вот и задачка: почему я должен молчать и надеяться, что это блеф, если кто-нибудь другой наверняка расколется?

После четырех допросов двое сказали, что это Брэд. После шести мы точно знали, что он сделал это в спальне клюшкой для гольфа. Я пошел к Брэду, сидевшему в одном из двух кабинетов, и выложил все, что мы узнали.

Он откинулся на спинку кресла, прямо на связанные за спиной руки, и зевнул.

– Ну валяй, пристрели меня тогда.

Я сглотнул, выжидая. Я ждал. И дождался слез. Не моих, а его. Они капали на письменный стол из серого состаренного тикового дерева и впитывались в древесину.

– Я не хотел, мистер Адамс, – всхлипывал он, – я любил Эми. Всегда любил. Но она… – он судорожно вздохнул, – она меня презирала. Считала, что я для нее недостаточно хорош, – он хохотнул, – я, наследник самого богатого человека в городе. Каково, а?

Я не ответил. Он поднял взгляд и посмотрел на меня:

– Она сказала, что ненавидит меня, мистер Адамс. И знаете что – тут я с ней солидарен. Я тоже себя ненавижу.

– Можно считать это признанием, Брэд?

Он посмотрел на меня. Кивнул. Я взглянул на Ларсена, и тот тоже коротко кивнул, подтверждая, что мы с ним слышали одно и то же. Мы поднялись и вернулись к ожидающему нас Даунингу.

– Сознался, – сказал я.

– И что будешь делать? – спросил Ларсен, тоже выходя в коридор.

Я перевел дыхание.

– Посажу его в тюрьму.

– В тюрьму? – усмехнулся Даунинг. – Да его вздернуть надо!

– Ты хорошо подумал, Уилл? – спросил Ларсен. – Ты же понимаешь, что, если сдашь его полицейским, его на следующий день выпустят.

– Нет, он отправится в свою собственную тюрьму.

– В смысле?

– В тюрьму, где он запер Эми. Предварительное заключение, пока я не подготовлю дело и не передам в суд.

– Ты хочешь… чтобы сын Колина Лоува предстал перед судьей и присяжными?

– Разумеется. Перед законом все равны. На этом основана наша нация.

– А вот тут, Адамс, боюсь, ты ошибаешься, – сказал Даунинг.

– Правда?

– Наша нация основана на праве сильнейшего. Тогда дела обстояли так же, как сейчас. А все остальное – представление для галерки.

– Ну что ж, – проговорил я, – может, получится быть сильнейшим и справедливым одновременно.

Меня прервал крик. Кричали за домом.

Мы бросились туда, но опоздали.

– Черномазый признался, – сказал Толстяк.

В руках у него был факел, и в его отсветах лицо блестело от пота. Толстяк, как и мы, глядел на большой дуб. Вокруг замерли все остальные. Все мы молчали.

На нижней толстой ветке болтался парень, подвешенный за веревку на шее. Высокий, тощий, лет шестнадцати, в футболке с надписью «Хаос», похоже самодельной.

– Герберт! – хрипло крикнули из окна.

Я обернулся, но никого не увидел.

– Мы уже получили признание, – сказал я, – ты повесил не того.

– Не о том признании речь, – усмехнулся Толстяк, – этот признался, что он подпалил дом. А повесил его не я, а вот он. – Толстяк показал на человека, стоявшего прямо под повешенным.

Это был Симон, наш душевный повар. Скрестив на груди руки, он смотрел на труп и что-то бормотал. Возможно, молился. За своих обожженных родных. За убитого. За самого себя. За всех нас.

С остальными мы никогда не обсуждали, как поступим с членами «Хаоса». Основной задачей было освободить Эми, и мы не сомневались, что члены банды, оказавшие сопротивление, пощады не дождутся – их убьют или искалечат, и большинство из нас считали такую месть вполне достаточной. Но что с ними делать, если они сдадутся – как сейчас, – мы так и не решили.

Вариантов, собственно говоря, имелось три. Казнить их. Изувечить их. Или отпустить.

Толстяк единственный выступил за казнь.

Некоторые предлагали отрезать что-нибудь пленникам, например правую руку, однако добровольцев выполнить такое не нашлось. Подозреваю, их расхолаживала мысль о том, что где-то рядом разгуливают девять изуродованных, но совершенно дееспособных и жаждущих отмщения мужчин.

Лучше всего приняли предложение Даунинга о том, чтобы высечь мерзавцев веревкой, – такое наказание наверняка сочтут щадящим и мстить за него не станут.

Сам я вообще не желал никак их наказывать, потому что мы не могли представить «обвиняемых» к суду. Ведь именно это и отличает нас от них, а отказываясь от мести, мы не только последуем принципам, на которых наши предки основали эту страну. Мы подадим хороший пример, покажем этим юнцам, что даже в эпоху хаоса можно поступать цивилизованно, что существует и обратный путь. Я пообещал, что лично позабочусь о том, чтобы с Брэдом Лоувом обошлись согласно основополагающим принципам правового государства.

Не уверен, что переубедили их мои слова. Или что Ларсен – единственный, помимо меня, кто потерял близкого родственника, – кратко высказался в мою поддержку. Или это ветер, который принялся раскачивать тело молодого темнокожего парня, так что ветви тихо стонали, заставляя нас отворачиваться.

Больше не раздумывая, мы освободили всех, кроме Брэда.

– Мы об этом еще пожалеем, – сказал Толстяк, пока мы смотрели, как гаснут в городской тьме вдали задние огни удалявшихся мотоциклов.

VIII

Эми похоронили, предварительно проведя отпевание в церкви в Даунтауне. Убранство внутри было скромное, но все, как ни удивительно, уцелело, словно даже грабители признавали святость дома Господня. Некролог мы нигде не печатали и никого не приглашали, поэтому единственными гостями, помимо Хейди, Сэма и меня, были Даунинг, Ларсен и Чанг.

Остаток дня я потратил на то, чтобы уговорить Хейди перебраться на выстроенную на холме виллу Колина вместе с семьями Чанга, Ларсена и Даунинга. Я напоминал, как легко бандиты из «Хаоса» добрались до нас, и говорил, что это не просто может повториться – оно непременно повторится, и тогда лучше, если нас будет много. Хейди отвечала, что так нельзя, это чужой дом и чужая собственность, пускай даже сейчас там никто не живет. Я возражал, что право собственности я уважаю и тем не менее прямо сейчас это право разумнее ненадолго упразднить. К тому же нам нужно место, где мы сможем держать Брэда в предварительном заключении до начала судебного процесса.

На следующий день мы перевезли все необходимые вещи в виллу на холме и начали превращать ее в нашу крепость.

Государственная прокуратура располагалась в большом белом здании в Даунтауне, выстроенном с архитектурным пафосом, вызывающим уважение, и в то же время с унылой рациональностью, чтобы не провоцировать возмущение, ведь построили его на деньги налогоплательщиков.

Кабинет государственного обвинителя Адель Матесон представлял собой обычное рабочее место и не напоминал посетителям и коллегам об авторитете и статусе его владелицы. Простой письменный стол со стопками документов, слегка старомодный компьютер с торчащими проводами, шкафы с юридической литературой, окно, откуда открывается приятный, но не отвлекающий вид. И ни единой семейной фотографии, напоминающей о том, что в жизни есть вещи поважнее работы и что пора бы уже отправиться домой.

Из-за стопок документов, из кожаного кресла с высокой спинкой на меня поверх очков смотрела государственный обвинитель Матесон. Среди ее коллег попадались и более знаменитые, но тем выше ее ценили в кругу специалистов. Если она чем-то и славилась, то своей цельностью, выносливостью в охоте за власть имущими и отказом от публичности. Один журналист как-то написал, что во время интервью и пресс-конференций государственный обвинитель Матесон обходится четырьмя ответами: «да», «нет», чуть подлиннее – «это нам неизвестно» – и самым длинным «этого мы прокомментировать не можем».

– Вы юрист, мистер Адамс, – проговорила она, выслушав меня, – если у вас есть доказательства, что этот человек убил вашу дочь, почему вы пришли сюда, а не в полицию?

– Потому что полиции я больше не доверяю.

– Да, времена сейчас удивительные, это верно, однако органам государственного обвинения вы доверяете?

– Обращаясь напрямую к государственному обвинителю, я, по крайней мере, сокращаю путь к судебному разбирательству.

– Вы боитесь коррупции, верно?

– Отец этого парня – Колин Лоув.

– Тот самый Колин Лоув?

– Да.

Она дотронулась пальцем до верхней губы и что-то записала на листке бумаги.

– Вам известно, где сейчас этот молодой человек?

– Да.

– И где же?

– Если бы я ответил, что его поместили в предварительное заключение в частную тюрьму, вы возбудили бы против меня дело, и тогда дело против этого парня пострадало бы. Как считаете?

– Лишение свободы, разумеется, серьезное преступление, и если признательные показания получены в таких условиях, суд вообще может их отклонить.

– Плод отравленного дерева.

– Да, вы, конечно же, знакомы с этими принципами. Но если все так, как вы рассказываете, если существуют свидетели, готовые подтвердить, что он действительно признался и что признание получено не при помощи насильственных методов, то наше дело будет выглядеть внушительнее.

Я заметил, что вместо «ваше дело» она сказала «наше». Может, это из-за того, что я упомянул имя Колина Лоува?

– Необходимо, чтобы ваши слова подтвердил кто-нибудь из членов банды, обвинивший Брэда в убийстве, – сказала она.

– Это непросто, но из нас несколько человек слышали, как они обвиняют Брэда.

– Такие показания переданы через посредника, и вам как юристу прекрасно известно, что в уголовном деле этого недостаточно. Для того чтобы выдвинуть обвинение, мне нужна уверенность, что присяжные сочтут обвиняемого виновным, – иначе говоря, никаких сомнений быть не должно.

Я кивнул:

– Я найду того, кто подтвердит, что это Брэд.

– Хорошо, – Адель Матесон хлопнула в ладоши, – тогда я запускаю процесс и мы с вами держим друг друга в курсе. Это дело – хороший повод показать всем, что правовое государство еще не полностью рухнуло.

– Я тоже на это надеюсь. – Я посмотрел на единственную картину в кабинете.

Маленькая, она висела чуть кривовато, однако рамка и стекло были целыми. Юстиция. Слепая и справедливая. И никакой дырки во лбу.

Покинув государственного обвинителя, я пошел напрямую в полицейский участок в Даунтауне, где отыскал старшего инспектора Гарделл. Она проводила меня до парковки возле торгового центра, и там я рассказал, что смогу отдать Брэда Лоува под суд, если заручусь показаниями кого-то из тех, кто назвал его виновным.

– Вы поймали этого подонка, но хотите отдать его под суд и выпустить на свободу? – спросила она таким же тоном, каким, наверное, атеист интересуется у христианина, правда ли тот верит, что по воде можно ходить.

– Мне надо найти кого-нибудь из их шайки, поможете мне?

Она покачала головой. Я решил было, что это отказ, однако она проговорила:

– Я буду прислушиваться и присматриваться, но и вы… – продолжение этой фразы я знал, – дышать не забывайте.

Я поблагодарил ее и ушел с таким чувством, будто она смотрит мне вслед и по-прежнему качает головой.

Превратить виллу в неприступную крепость взялся Чанг, инженер-строитель.

Стену вокруг дома сделали повыше, двое ворот укрепили, а все предметы между стеной и домом, за которыми можно укрыться, устранили. Окна забили пуленепробиваемыми ставнями с проделанными в них бойницами, стены, двери и крышу усилили, и теперь им даже гранаты были нипочем. По всему участку заложили мины и поставили ружья-растяжки с датчиками движения. Помимо этого, повсюду установили камеры, которые транслировали происходящее на экраны в командном пункте. Командный пункт мы оборудовали в подвале – оттуда мы могли удаленно управлять пулеметами и гранатометами на втором этаже. У нас имелись два дрона с камерами, и они тоже управлялись дистанционно, из командного пункта, или, как называл это помещение Даунинг, штаба.

Короче говоря, если кто-то решится захватить эту виллу, без бомб и артиллерии им не обойтись. На тот случай, если в дом все же прорвутся, у Даунинга была пара приборов ночного видения. Он рассказал, что в Ираке, в Басре, темнота сослужила им отличную службу, когда они с однополчанами перерезали электрический провод перед тем, как начать ночную охоту на террористов. Когда наши родные легли спать и дом погрузился во тьму, мы с Чангом и Ларсеном немного поучились пользоваться приборами ночного видения, но, честно сказать, у меня от него закружилась голова, а к горлу подступила тошнота. И когда Чанг, не предупредив, включил свет, я, не успев снять очки, словно уставился прямо на солнце и долго потом еще ходил ослепший.

Чанг предложил прокопать туннель на тот случай, если понадобится отступать. Над этим предложением я думал долго, однако ответил, что такой туннель дорого нам обойдется. Я соврал.

Через бывших сослуживцев в морской пехоте Даунинг узнал о складе боеприпасов, которые нам удалось выменять на лекарства и продукты. Боеприпасы мы с Ларсеном сложили в небольшой винный погреб. Бутылок на полках все равно не осталось, – видно, их члены «Хаоса» забрали с собой, а стены в погребе были толстые. Но когда Чанг пришел посмотреть на боеприпасы, он показал на дыру в стене, где он проложил отдельную канализационную трубу. Если здание оцепят и отрежут нас от городского водопровода и канализации, то у нас будет собственная сточная труба, выходящая на крутой заросший склон чуть ниже виллы, и в придачу еще и водопроводная труба, которую Чанг тайком подсоединил к водопроводу внизу, в долине. В том маловероятном случае, если захватчики обнаружат сливное отверстие канализационной трубы и поймут, что она ведет в наш дом, то запросто могут бросить внутрь гранату, однако стены у виллы такие мощные, что большого вреда это не наделает, заверил нас Чанг. Если, конечно, не хранить здесь взрывчатку.

Растолковывал он все это, по обыкновению, сухо и обстоятельно, ничем не выдавая иронии, и как раз поэтому мы с Ларсеном рассмеялись, Чанг же наградил нас печальным взглядом, отчего мы захохотали еще громче. Боеприпасы мы перенесли в прачечную, где держали Брэда. Я посадил его туда, потому что именно там они заперли тело Эми. Мне казалось, что, если обстановка будет напоминать ему о совершенном злодеянии, муки совести будут еще болезненнее.

Закончив перестановку и отведя Брэда в винный погреб, я встал в дверях и посмотрел на Брэда. Лежа на матрасе, он читал одну из книг, которые я отдал ему. За дни в этой тюрьме он уже успел побледнеть и осунуться, хотя мы вдоволь кормили его и каждый день выводили на прогулку в сад.

– Это для чего? – спросил он, показав на отверстие возле своей головы.

– Сливная труба.

– Дерьмо типа меня сливать? – Он отложил книгу и, сжав кулак, сунул руку до локтя в трубу.

– Люди – не дерьмо. Никто из них.

– Если я похудею и смогу залезть внутрь, то где я вылезу?

– На склоне возле дома Полански.

Не знаю, зачем я рассказал ему об этом. А может, знал уже тогда? Я поднял пластиковую ленту, слетевшую с ящика с боеприпасами, свернул и убрал в карман.

– Это чтобы я на ней не повесился? – Брэд усмехнулся.

Я не ответил.

Брэд приподнялся на локте:

– Почему бы вам не покончить с этим и не казнить меня?

Странное ощущение. Он лежал, а я стоял, и он находился в моей власти, однако он будто бы смотрел на меня сверху вниз.

– Потому что мы не такие, как ты. – Я посмотрел ему в глаза.

– Значит, скоро станете. Если доживете.

– Я надеюсь, – сказал я, – что это ты станешь таким, как мы. Или не таким, а лучше нас.

– И что для этого надо – чтобы я всю оставшуюся жизнь просидел взаперти?

– Не факт, что ты снова не сделаешь выбор, который плохо скажется на твоих близких, Брэд.

– Тогда дайте мне шанс. Выпустите меня. Папа заплатит столько, сколько потребуете, обещаю. Нет, столько, сколько я потребую!

Я покачал головой:

– Есть кое-что поважнее, Брэд.

– Да бросьте, что может быть важнее отцовского состояния – оно ж охрененно огромное?

– Выбрать добро, а не зло.

Брэд рассмеялся и подтолкнул книгу по полу в мою сторону:

– Так в этой книжке написано, ага. Леволиберальная херня.

Я посмотрел на обложку. Том Бингем. «Верховенство права». Леволиберальная херня? Это означает, что он, по крайней мере, прочел ее и составил собственное мнение. Возможно, мои надежды оправдались – и я, и все остальные недооценивали интеллектуальные способности Брэда?

– То есть вы утверждаете, будто не хотите отомстить? – спросил он. – Тогда вы врете!

– Возможно, – согласился я, – но казнь – месть недостаточная. Потому что – да, я хочу, чтобы ты раскаивался. Хочу, чтобы тебя мучила та же боль, что и меня, такая, какая появляется, когда теряешь самых любимых. И я хочу, чтобы в тебе поселилось то же чувство вины, что живет во мне, оттого что у тебя не хватило сил защитить собственную семью. Я – обычный человек. Однако мы, люди, обладаем уникальной способностью отказываться от быстротечного удовольствия ради более высоких целей.

– Вы прямо как по этой книжке заговорили.

– Прочти ее, – сказал я, – и поговорим.

Я вышел и запер за собой дверь.

Я прошел в спальню, где Хейди с Сэмом играли с двумя трансформерами, которых Сэму подарил на Рождество «дядя Колин» – так было написано на подарочной открытке. Когда Сэм развернул их, мы с Хейди поняли, что, если отобрать их, заменив на менее жестокие игрушки, он будет безутешен.

– Ты, как я погляжу, веселишься, – заметила Хейди.

В голосе ее зазвенела злоба, и я понял, что она слышала наш с Ларсеном смех.

– По крайней мере, пытаюсь, – парировал я, услышав в собственном голосе такую же злобу.

– Ты говорил с ним?

«С ним» – это с Брэдом. Имени его она больше не произносила.

– Я просто заглядывал к нему, – соврал я.

Мало того что я громко смеялся, так теперь придется еще объяснять, почему я веду беседы с убийцей нашей дочери? Да, я говорил Хейди, что наш долг – преодолеть смерть Эми и устремить взгляд в будущее ради нас самих и Сэма. Однако Хейди считала, что если ты не лишен чувств, то имеешь право на скорбь, что такова обратная сторона любви и что если я ее не ощущаю, значит любил Эми слабее, чем утверждаю. Разумеется, ее слова ранили меня, она это поняла и попросила прощения. Я ответил, что все скорбят по-разному и, возможно, способ Хейди лучше, не исключено, что она проработает чувства, которые я подавляю. Я видел – она не верит, что я говорю все это искренне, и все же ей явно нравилось, что я стараюсь пойти ей навстречу.

– Папа, смотри! – Подбежав ко мне, Сэм запрыгнул мне на руки, показал фигурку трансформера и зарычал. – Я Разрушитель! Я умею перевоплощаться! – Он покрутил фигурку, и на ней словно выросло похожее на вилку оружие.

Но потом Сэм вдруг утратил интерес к игрушке и посмотрел мне прямо в глаза:

– А ты умеешь перевоплощаться, папа?

– Ну ясное дело. – Я рассмеялся и потрепал его по голове.

– Тогда покажи!

Я скорчил рожу. Прежде, увидев ее, он смеялся, но теперь лишь молча глядел на меня. Я слегка расстроился. Сэм обхватил меня руками и уткнулся мне в шею. Я посмотрел на Хейди, и та наградила меня усталой улыбкой.

– По-моему, ему нравится, что папы не перевоплощаются, – сказала она.

С территории имения мы никуда не выходили, пытаясь не раздражать друг друга. Хотя здесь разместились три семьи, места тут было больше, чем у нас в доме в Даунтауне, и, несмотря на это, нам словно стало теснее. После похищения Хейди все время боялась и постоянно держала Сэма при себе. Даже отпуская его играть с другими детьми в большом саду, она находилась рядом. Я тщетно пытался объяснить ей, что безопаснее места для нас сейчас не нашлось бы, но и это не помогало.

– Они нападут на нас, – сказала она однажды, когда мы сидели в саду и наблюдали, как Сэм играет с двумя детьми Ларсена.

Они бегали по заминированной лужайке, однако мины были деактивированы. Как же радостно было слышать беспечный детский смех, убеждаясь, что они и впрямь чувствуют себя в безопасности – ведь мы так отчаянно старались убедить всех в этом. Про изнасилование Хейди рассказывать отказывалась. Когда я спросил, не лучше ли будет выговориться, она ответила, что просто-напросто не помнит. Там была девушка, которая, к счастью, вынесла Сэма из комнаты, а после этого воспоминания стерлись. В тот момент она думала лишь о Сэме и Эми. Поэтому и рассказывать особо нечего. Если воспоминания остались у нее в подсознании, пускай пока там и остаются – сейчас Хейди должна жить. Сам я решил, что причина, по которой Хейди удалось вытеснить воспоминания – а нечто подобное происходит и с физической болью, – заключается в том, что более сильная боль часто вытесняет более слабую. А более сильная боль возникла от потери Эми. Я понимал, что именно поэтому Хейди, сильная, заботливая, склонная жертвовать собой женщина, которая при других обстоятельствах взяла бы под крыло лишившихся матери детей Ларсена, сейчас почти избегала их. Роль матери досталась молодой жене Чанга.