Текст книги "Изумрудные росы"

4

Всякий может однажды уйти, уйти,

Всякий может забыть свой дом.

Жил Охотник, который сумел почти

Это сделать, но перед сном

Он всегда говорил: «О, мой дом, прости»,

Говорил про себя, притом.

«Книга стабильности» махаон,

т. V, песнь II;

«Трилистник» (избранное).

Позавтракав порцией какой-то новой бурды и хлебнув «напитка бескрылых», Грег вышел из пластиковой хибары и сообщил Лабастьеру о своем желании умыться. А потом, сказал он, ему бы хотелось познакомиться с культурой всех трех видов бабочек, ведь есть же у них, наверное, какие-то иллюстрированные книги, альбомы или фильмы…

– По поводу умывания есть два варианта, – ответил Лабастьер. – Первый вариант: мои подданные доставят сюда несколько сосудов с водой, и ты умоешься здесь, на площади. Мы предусмотрели это. Второй вариант: завтра, когда мы отправимся в столицу махаон, по пути нам встретится несколько открытых водоемов, и ты сможешь искупаться там.

– А сами урании когда-нибудь моются?

– Да, конечно. Когда дома достигают зрелости, они перестают питаться из почвы, и их сок становится просто водой. Она слабо сочится в стенах, и через специальные отверстия урании берут ее, чтобы умыться или утолить жажду. Но и купание в водоемах – одно из любимых развлечений ураний.

– А крылья?

– Да, некоторое время после купания бабочка лишена возможности летать, но когда крылья высыхают, она вновь обретает эту способность. Бабочки купаются, если рядом нет врага и если некуда спешить.

– О’кей, – сказал Грег. – Я бы хотел использовать обе возможности: слегка умыться сейчас, а завтра искупаться по дороге.

– Воду скоро доставят тебе, – заверил Лабастьер.

– А как насчет книг?

– Здесь есть некоторая сложность, – ответил император. – В полном смысле того, что вы называете «книгами», у бабочек нет. У ураний не было никогда, а у маака и махаон они были в глубокой древности. Причем у махаон это была одна-единственная книга – «Книга стабильности». Но ни у тех, ни у других книги не содержали иллюстраций, а лишь текстовую информацию. Ни живописи, ни кинематографа наша цивилизация не знает, так как на достаточно ранней стадии ее развития мы освоили более совершенный вид передачи информации. Это мнемотехнология – способ консервации и передачи мыслеобразов посредством мнемофильмов. А теперь, давно уже, и древняя текстовая информация, как исторический раритет, содержится в определенном формате только на мнемоносителях.

Грег кивнул. Мудрено, но понять можно.

– А я мог бы посмотреть то, что вы называете мнемофильмами?

– Мне нравится общаться с тобой, – заметил император. – Мы очень часто думаем похоже. Я исследовал этот вопрос. Наши нервные системы почти одинаковы, и, наверное, ты мог бы стать субъектом мнемотехнологий. Но бабочку этому учат с самого раннего детства, одновременно с тем, как ее учат ходить, летать и говорить. И считается, что чем позднее начать эти занятия, тем труднее ей дастся это искусство. Были случаи, что по тем или иным причинам бабочка вовремя не получала нужных навыков и оставались «мнемоглухой» на всю жизнь.

– Ясно. Но, может, все-таки попробовать?

– Я был готов к этому вопросу. Мы подготовили для тебя адаптированный вариант мнемопроектора, и скоро его доставят сюда.

Пока они разговаривали, стайки бабочек доставили к входу в жилище Грега шесть сосудов. Можно было помыться. Правда, прямо скажем, довольно относительно. В каждом сосуде было не больше литра воды, а что такое мыло, шампунь, полотенце, зубная паста и щетка, бабочкам объяснять было явно бессмысленно. Не говоря уж о бритвенном приборе. Но спасибо и на том.

Грег огляделся. Бабочек – и самцов и самок, вокруг было несколько сотен. Они стояли на земле, сидели, свесив ноги, на деталях его жилища, парили в воздухе… Сперва Грег опять хотел сказать Лабастьеру, что, мол, умывание – дело интимное, но потом плюнул. С какой, в конце концов, стати ему стесняться существ, которые и людьми-то не являются? Это во-первых. Во-вторых, император хотел для своих подданных шоу, так подыграем императору. Ну, и, наконец, был третий момент, в котором Грег вынужден был себе признаться: он чувствовал некоторую досаду от давешнего ночного инцидента с самками и хотел показать им, что не такой уж он целомудренный недотрога. А вполне нормальный мужчина.

– Можно начинать мыться? – спросил Грег.

– Конечно, – отозвался император.

Биолог сбросил с ног краги, стянул с себя блузу, скинул шальвары и не без тайного торжества услышал вздох восторженных зрителей, а также их быстрые и, как он предположил, восторженные переговоры.

Вообще-то по человеческим меркам сложен он был прекрасно, а долгие тренировки перед экспедицией и во время нее сделали мышцы рельефными, а тело – стройным и подтянутым… Впрочем, кто знает, каковы тут понятия о красоте.

Только было он наклонился, чтобы взять первую чашу, как услышал голос императора:

– Грег Новак, я уже не уверен в том, что хорошо для тебя, а что плохо… Не позволишь ли ты нашим девушкам и юношам умыть тебя? Растереть очищающими зельями и умастить кожу благовонными маслами…

Грег выпрямился и сказал, махнув рукой:

– Черт с ними. Пусть моют.

Что тут началось! Если ночью в его опочивальню проникло лишь несколько самок, мыть его их кинулось несколько десятков. Все они, оказывается, были заранее вооружены чем-то вроде щеток или мочалок, пропитанных пахучими пенящимися веществами. Группка самцов, подняв одну из чаш, стала осторожно лить из нее воду на Грега, а самки принялись от души драить его.

Принимая позы, астронавт чувствовал себя то Статуей свободы, которую вдруг решили отполировать заново, то загнанным в ангар на чистку экомобилем…

– Эй-эй! – взвизгнул он, подпрыгнув на месте, когда какая-то особо усердная мойщица принялась чересчур рьяно драить его чресла. Бабочки в ответ разразились таким дружным похожим на перезвоны колокольчиков смехом, что Грег покраснел, от того что вновь подумал о них, как о женщинах.

Надо отметить, он и раньше замечал, что некоторые из них хороши собой, теперь же, приглядевшись при ярком дневном свете, убедился в том, что, будь они нормального человеческого роста, каждая могла бы не без успеха претендовать на роль элитной модели. Это было заметно тем сильнее, что одеты они были легче легкого – по-видимому, готовились к водным процедурам… Похоже, генетики, ваяя их, потрудились на славу. Что, вообще-то, логично: взялся создавать новый вид – бери от старого только лучшее.

Грег поймал себя на том, что слегка завидует самцам этого племени. Он скосил взгляд на тех из них, что поливали его, и сразу почувствовал себя неуютно. По сравнению с их сверхпропорциональными утонченными телами его фигура, наверное, кажется бабочкам неказистой и кряжистой. «А чего еще можно ожидать от предка? – подумал он с легкой горечью. – Обезьяна останется обезьяной, даже если будет очень большой…»

Когда тело Грега было отдраено уже на несколько раз, а пена – смыта начисто, бабочки взялись тщательнейшим образом протирать его кожу и волосы сухими, но пропитанными благовониями лоскутками материи.

– Ну как, ты доволен? – спросил Лабастьер Первый.

– Да, неплохо, – признался Грег. – Честно говоря, не ожидал, что удастся так хорошо вымыться. Передай этим девушкам мою благодарность.

Лабастьер что-то сказал бабочкам, те откликнулись смехом и переливчатым воркованием.

– Они говорят, что ты – красавец, – перевел Лабастьер.

«Ну-ну, – подумал Грег, – люди тоже, почесывая за ухом у гориллы, бывает, приговаривают: „Ах ты мой красавец…“»

– А еще, – продолжал император, – они говорят, что будут счастливы видеть тебя на сегодняшнем празднике.

«Для того и помыли?» – подумал Грег и нахмурился:

– Что еще за праздник?

– Он называется Праздником соития, и для ураний это самое главное событие в году. Я специально разбудил тебя накануне праздника, чтобы ты украсил его своим присутствием. Если захочешь, конечно.

– А в чем его смысл?

– Изначально это был день, когда юноши и девушки выбирали друг друга в партнеры и демонстрировали свой выбор племени. И если племя соглашалось с выбором, они становились супругами… Урании – самые преданные мои подданные, и именно эта преданность когда-то давно чуть не привела их к полному вымиранию. Мне пришлось вмешаться и искусственно исправить демографическую ситуацию. Теперь этот праздник имеет дополнительный смысл…

– Какой?

– Он олицетворяет торжество возрождения вида.

«И дифирамбы императору», – подумал Грег, но, вспомнив о своем решении стать дипломатом, вслух сказал:

– Передай, что я буду рад присутствовать на вашем празднике.

Лабастьер вновь пропел что-то, и бабочки стали поспешно покидать площадь.

– Они летят отдыхать и готовиться, – пояснил император, – не забывай, урании – ночные существа.

– А где он будет проходить, этот ваш праздник? – поинтересовался Грег.

– Здесь, – отозвался Лабастьер. – Это ведь главная площадь города ураний.

«Здорово! И как бы это, интересно, я смог не присутствовать на нем? Что и говорить, спасибо за приглашение…» Грегу захотелось как-то поддеть императора, и он задал вопрос, который вертелся у него на языке уже несколько минут:

– Ты сказал, что преданность чуть не привела ураний к вымиранию. Если не секрет, как это случилось?

– Будет лучше, если ты увидишь все сам. Сейчас мы попробуем, сможешь ли ты воспользоваться возможностями мнемопроектора. Его уже доставили. Сядь.

Тут только Грег заметил, что поблизости копошаться несколько бабочек с какой-то странной аппаратурой, и уселся подле, по-турецки скрестив ноги.

– Мы подсоединили к стандартному мнемопроектору обруч рассчитанный на твою огромную голову, – сказал Лабастьер. – Надень его. Постарайся расслабиться и ни о чем не думать. Если мысль важна, она сама придет к тебе… Плыви по течению мысли… Расслабься!..

Не так-то легко расслабиться по команде! Но – надо так надо… Грегу ОЧЕНЬ хотелось увидеть то необычное, что сулили ему мнемотехнологии бабочек. Увидеть их мысли, увидеть мир их глазами. И в то же время он чувствовал, что подсознательно противится этому как вторжению в собственную личность…

«Спокойно, спокойно, – говорил он себе, закрыв глаза. – Не думать. Стоп… Стоп…»

И вдруг что-то произошло. Как будто незримая, но в то же время разноцветная волна омыла сознание и увлекла за собой – в искристые просторы несуществующей реальности… Но какие-то собственные мысли все равно лезли в голову и мешали…

– Стоп! – вновь приказал себе Грег и даже поднял руку. Глаза открылись сами, но вместо окружающего мира перед ним предстало нечто совсем иное, и он знал, что это – ВОЛНОВОЕ ОТРАЖЕНИЕ ВСЕЙ ЕГО ЖИЗНИ. И было очень, очень важно разобраться в хитросплетениях рисунка… Но мысли и страх продолжали мешать…

– СТОП!!! – закричал Грег, понимая, что происходящее сейчас чрезвычайно значимо, что, возможно даже, именно сейчас решается его судьба… И тут же очнулся, обнаружив себя стоящим на четвереньках и до нитки мокрым от пота… Почему-то очень важным казалось сорвать с головы обруч, и он успокоился, только сделав это…

– Неудача, – констатировал император. – Твоя психика противится, хотя некоторый контакт с мнемодатчиком есть. Вполне возможно, что рано или поздно у тебя получится. Но не обязательно. Попробуем еще?

– Только не сейчас! – взмолился Грег.

– Хорошо, – легко согласился император Лабастьер Первый. – Попробуем потом. В городе махаонов.

– Правильно! – обрадовался Грег. – Давай попробуем там…

– Что ж, отдыхай. Ночью ты будешь главным героем нашего праздника. Тебе нужно набраться покоя…

Что это было? Действительно ли аппаратура бабочек вызвала в его психике процессы, благодаря которым он мог постичь нечто важное о себе, или то было всего лишь отражение чьих-то чужих, записанных на носитель, мыслей и чувств? Как бы то ни было, Грег чувствовал себя разбитым и, несмотря на полуденное время уснул, едва добравшись до своего немудреного ложа.

Он был уверен, что его разбудят, однако проснулся сам. Было темно и тихо. Грег выглянул из своей беседки (именно так он все чаще называл про себя свое жилище). Высоко над стволами черных сейчас «домов» светила полная, словно налитая желтым соком, луна. Грегу показалось, что он один, на дне громадного колодца. Но когда глаза привыкли, он разглядел в лунном свете, как несколько десятков бабочек в центре площади занимаются какими-то приготовлениями.

– Все начнется примерно через час, – раздался в ухе знакомый голос, и Грег даже подпрыгнул от неожиданности. – Я бы разбудил тебя.

Грег с удивлением увидел, что император не сидит, как обычно, во флаере, а на собственных крыльях порхает возле него. Словно читая его мысли, Лабастьер пояснил:

– Я слишком много отнял у ураний, привнеся в их племя цивилизацию. Я ощущаю себя обязанным им, и хочу, чтобы хотя бы Праздник Соития остался таким, каким он был в былые времена. Антиграв – из нынешней эпохи, он не подходит. Никакой техники.

«Антиграв – это флаер», – догадался Грег и заметил:

– Ты вновь упомянул, что отнял что-то у ураний…

– Да, я хотел чтобы ты увидел эту истории в мнемозаписи, но раз ты не можешь… Я расскажу тебе коротко. Сядь, мне легче будет говорить.

Грег послушно уселся на пороге, а император опустился и встал перед ним.

– Летать трудно? – немного удивился Грег.

– Нет, но все-таки это отнимает какие-то силы и рассеивает внимание. Особенно, когда порхаешь на месте. А вы разговариваете, когда быстро идете или бежите?

– Понял, – согласился Грег. – Слушаю тебя.

– Мои родители были простыми маака. Мать, Ливьен, была ученым, отец, Рамбай, – дикарем, в детстве попавшим в племя ураний и воспитанным им. Они встретились и полюбили друг друга, когда мать в составе научной экспедиции, ищущей человеческое биохранилище, оказалась на территории ураний. Потом, как я уже рассказывал тебе, они нашли то, что искали, и я стал обладателем человеческих знаний.

– Только я не понял, как это вышло, – заметил Грег, наблюдая привыкшими к полутьме глазами за тем, как бабочки возводят посередине площади какую-то пирамиду.

– Если я начну объяснять это, мне придется говорить очень долго. Суть моего рассказа не в этом. Суть в том, что я благодаря этим знаниям понял, как прекратить междоусобные войны бабочек и сделать наш мир благоденствующим. Но для этого сначала нужно было взять в нем власть. Мне нужна была армия. А под руками было только племя ураний. Они не годились для войны, они были нежными и романтичными и называли себя… – тут император пропел что-то похожее на «эйни-али» и тут же перевел: – «дети любви». К тому же их было мало. Этот вид бабочек и без того был самым генетически нестабильным, подверженным отклонениям и неплодовитым, а в те дни еще и махаоны истребили большую часть племени, за то что они укрывали меня и родителей…

Грег не стал расспрашивать, какое дело до всего этого было махаонам. В это время новая группка бабочек на площади занялась новым делом: улетая далеко к стволам «домов», они возвращались, протягивая за собой еле видимые нити, и летели дальше – на другой край площади.

– Я нашел выход, – продолжал Лабастьер. – Пусть армия будет небольшой, но она должна быть единым организмом, и я создал этот организм из себя самого: в тот год все оставшиеся самки племени ураний родили от меня сыновей…

– Силен, – присвистнул Грег.

– Их было не так много, – взгляд императора стал сердитым. – Около сотни. Но мы сумели сделать переворот в городе маака, а потом армия маака захватила махаонов… Но мой отец, он ведь был взрощен ураниями, не простил мне того, что его племя попало под жернова истории.

– Но ведь вот оно!.. – не понял Грег, – и показал рукой на «дома».

– Да. Но процесс возрождения был очень медленным. Прошли столетия, и мой отец давно мертв. Мир бабочек расцвел, но до сих пор урании – племя самое малочисленное, хотя сейчас их намного больше, чем когда-либо. Я пытался объяснить отцу, что я смогу возродить племя, что другого выхода у меня нет, но он умер, так и не поверив мне и не простив.

– Досадно, – сказал Грег искренне.

– Урании – самые любимые мои дети, – сказал император. – И в искупление своего долга перед ними, я ввел в ритуал праздника один элемент… Впрочем, увидишь сам.

– Лучше объясни, а то не пойму еще…

– Поймешь… Но чтобы ты понял, поясню. Я бессмертен, но это не значит, что бессмертна моя физическая оболочка. Нет, она старится и умирает. Но мои возлюбленные жены рожают мне все новые оболочки, и моя личность – в тысячах таких тел… Когда одна из оболочек испытывает боль, ее испытывают все они. Я привык к вечной боли, Грег Новак. Живя вечно, я постоянно умираю.

Внезапно раздался низкий, на пределе слышимости, звук, похожий на щипок струны контрабаса, и император закончил:

– Мне пора. Поспеши и ты приблизиться к центру действия, потом будет трудно пробиться.

Низкий раскат повторился, потом еще и еще – «бом-м, бом-м, бом-м…» – набирая темп. Лабастьер вспорхнул и полетел, Грег, послушно поднявшись, побрел в ту же сторону.

И вовремя. По-видимому, заслышав сигнал, бабочки стали слетаться на площадь со всего города. Они буквально сыпались с неба. Тем временем выстроенная ночью «пирамида» занялась огнем, и вскоре костер полыхал вовсю, так что на площади стало светло как днем. Но пламя его было неоднородным – в ритме, задаваемом невидимым контрабасом, оно меняло свои цвета.

Прошло не меньше получаса. Грег огляделся: площадь была забита битком. Тут только он заметил, что над нею натянута многоярусная паутина из прозрачных нитей, и теперь бабочки усаживались на нее, чуть подрагивая крыльями для равновесия. Сейчас их собралось на площади в сотни раз больше, чем тогда, когда город встречал «бескрылого предка».

Зелище было грандиозным. Эдакий Коллизей до самого неба. Но больше всего поражало то, что при таком скоплении человекобабочек тишина нарушалась только звуком невидимой басовой струны. Внезапно ритм и темп ее ударов изменился, тон звука стал не однородным, а превратился в еле уловимый мелодический рисунок, и тут же на его фоне зазвучали завораживающие трели флейт и колокольчиков… Но нет, это были не инструменты. Это пели урании!

Сидя метрах в тридцати от костра и наблюдая за его разноцветьем, Грег как зачарованный слушал этот хор эльфов. Внезапно в ухе раздался голос императора:

– Не туда смотришь, Грег Новак. Подними взгляд.

Грег глянул вверх. Зрелище того стоило. Сотни обнаженных самок в причудливом танце кружились над костром. Покрытые блестками крылья отражали огненные всполохи, и в полутьме возникали удивительные цветные узоры.

– Это девственницы, – сообщил Лабастьер. – Окажи им внимание, встань, протяни к ним руки. Скоро их разберут мужья.

Грег не стал спорить. Самки были прелестны, и он был только рад послужить их празднику. Он поднялся и поднял к ним руки. Хор запел громче, танцующие сместили центр своего кружения от костра к Грегу.

– Спасибо, – сказал император, и Грег даже смутился от такого неожиданного слова в его устах. – Они расскажут об этом своим внукам, а те своим… Хватит. Сядь.

Грег повиновался, и танец вновь переместился к костру. Император, которого Грег не смог найти взглядом, продолжал:

– Раньше на этом празднике, когда самцы выбирали себе жен, одним разрешалось соединиться, другим, имеющим генетические отклонения, – нет. И эти несчастные брослись в огонь костра. Я сделал так, что теперь никаких отклонений нет и в брак разрешено вступать всем. Символом освобождения юных ураний от страха перед костром стало то, что их боль я взял на себя.

И тут Грег увидел императора. Это мог быть только он. Одинокая бабочка медленно-медленно спиралью планировала из поднебесья вниз… Хор смолк. Девственницы остановились и, собравшись кольцом, зависли над костром в причудливом венке. А император все кружил и кружил, опускаясь все ниже и ниже. Вот он замер… А затем, сложив крылья, рухнул в костер.

Хор бабочек взвизгнул. Грег вздрогнул, и тут в его ухе раздался такое пронзительное и жуткое верещание, что тело покрылось гусиной кожей. Рука дернулась к уху, чтобы выдернуть наушник, но звук уже прекратился.

Тяжело дыша, Грег встряхнул головой. Минуты две или три на площади царила гробовая тишина. Слышно было только, как в костре что-то трещит и лопается. Потом из толпы зрителей к девушкам поспешили самцы и, забрав одну или нескольких, стали улетать с ними во тьму города.

5

– О, неприкаянный ветер,

Кто тебя гонит прочь?

– Недруга я не заметил:

Недруга скрыла ночь…

– Жаль. Если б день был светел,

Я бы сумел помочь.

«Книга стабильности» махаон,

т. XIII, песнь IV;

«Трилистник» (избранное).

– Приветствую тебя, Грег Новак, – услышал астронавт, едва высунувшись из «беседки». На привычном уже месте перед ним висел флаер императора.

– Салют, салют, – отозвался Грег. – Так и думал, что снова увижу тебя здесь.

– Это даже не говорит о твоей догадливости. Я ведь все объяснил тебе.

– И то верно.

– Ты готов отправиться сегодня в город махаонов?

– Из этой клетки я готов отправиться хоть черту в зубы.

– Ты считаешь, что я недостаточно гостеприимен?

– Для тебя, возможно, и достаточно, – туманно ответил Грег. – А сколько туда идти?

– Все зависит от тебя. Если будешь идти быстро, доберемся к завтрашнему вечеру.

– А на твоем… Э-э… антиграве?

– Час.

– А что, для меня подобное средство передвижения слабо было сделать?

– Я не хочу давать тебе повод замышлять побег.

«Во всяком случае, честно», – подумал Грег. Действительно, когда он говорил о таком средстве передвижения, мысль, что оно, в случае чего, поможет ему бежать, мелькнула… «Куда я денусь с подводной лодки…» – пробормотал он, а Лабастьеру сказал: – Ну, и когда мы начнем обсуждать возможность пробуждения моих товарищей? Для начала, хотя бы, моей… э-э… самки.

– Вот и еще одна причина, которая делает пеший переход более приемлемым, – заявил Лабастьер. – Будет время поговорить. О твоих товарищах и о других мирах. Ты расскажешь мне о них?

– О’кей. Я могу умыться?

– Если ты настаиваешь. Но придется подождать. Если же ты потерпишь, то довольно скоро по дороге у тебя будет возможность искупаться.

– Тогда уж лучше в пути, – махнул рукой Грег.

– Сейчас тебе принесут завтрак…

– Полдник, – уточнил Грег.

– Пусть так. После того как ты утолишь свой голод, выступаем.

В том, что у Лабастьера все распланировано заранее, Грег убедился, обнаружив, что из города ураний они выходят не тем же путем, каким пришли, а другой, проложенной в нужном направлении, дорогой-ущельем. Прощаться с ним бабочки не вылетели – видно, сценарием это предусмотрено не было.

Только выйдя из города, Грег осознал, что топать придется не по дороге. Действительно, откуда здесь дороги, зачем они бабочкам? Проклиная все на свете, в сопровождении пяти флаеров брел он по напоминающей степь равнине, поросшей чахлой, но жесткой серо-зеленой травой.

– Кстати, – сказал император, когда Грег присел отдохнуть. – У меня есть сюрприз для тебя.

– Представляю, – ворчливо откликнулся Грег.

– Да? – искренне удивился Лабастьер. – И что ты представляешь?

– Ничего. Это я так… Что там у тебя?

Император не стал упорствовать в расспросах, а перешел к делу:

– Ты интересовался литературой бабочек. Я сделал для тебя книгу.

– Что значит, «сделал»?

Император что-то прочирикал, и к самому лицу Грега подплыл один из флаеров. Один из сидящих в нем самцов-ураний наклонился и с явственным усилием достал со дна машины прямоугольный предмет – размером с почтовую марку, но толщиной в сантиметр.

– Что это? – спросил тот, осторожно взяв его в руки.

– Книга, – отозвался император. – Я изучил вашу технологию изготовления книг и слегка подправил ее. Это – самый популярный в нашем мире текст – «Книга стабильности» махаон. Сейчас ее читают не только махаоны, но и маака, и урании. Это избранные, самые любимые мною стихи. Я сам перевел их на твой язык, чувствуя при этом связь времен. Когда-то почти тем же самым занималась моя мать – переводила «Книгу стабильности» с языка махаон на язык маака.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Грег и принялся разглядывать подарок. Переплет «книги» был серым и тонким, как папирус, со схематическим изображением трехлепесткового цветка, выполненным одной золотистой линией. Когда Грег осторожно перелистнул обложку, то под ней обнаружились странички столь тонкие, что страшно было и листать их. Микрон? Полмикрона? Толщиной в одну молекулу?..

– Это не для моих грубых пальцев, – Грег с сожалением хотел вернуть подарок, но император остановил его.

– Не торопись. Это флуон, материал в сотни раз прочнее вашей бумаги. Порвать страницу этой книги ты сможешь, только если сильно постараешься. А я не смогу вовсе.

– Сколько тут страниц? – спросил Грег.

– Триста тридцать три, – ответил Лабастьер. – Когда-то у махаонов это число считалось священным и изображалось цветком трилистника. На каждой странице – одно стихотворение. Мне это доставило удовольствие.

– Как ты успел перевести их за одну ночь?

– У меня тысячи голов, – напомнил император.

Грег с сомнением перелистнул первую, абсолютно чистую, и невесомую страничку. Удивительно: при почти полном отсутствии толщины страницы были не прозрачны, а белоснежны, словно плотный ватман. А вот и первый текст. Иззелена-черные буковки были малюсенькими, но Грег все-таки смог невооруженным глазом разобрать слова и прочел вслух:

 
«Мокрые усики – радуга
Сытую землю щекочут,
Это небо смешит ее, радует,
Удивить разноцветием хочет.
Личинка, это друг друга они
Так любят – и вечно, и молча».
 

– Хм-м… – покачал он головой. – Интересно. Красиво, но непонятно. Похоже на японские хокку.

– Ты прав, – отозвался Лабастьер. – Но природа этого текста несколько иная. И я не смогу объяснить тебе, в чем его специфика, ты должен почувствовать это сам. Я бы выделил тут несколько основных семантических линий: «Не суетись, и ты обретешь гармонию», «мы смертны, и жизнь наша коротка», «мир прекрасен», «вселенная едина в своем многообразии, и мы – часть ее»… Однако займись этим на досуге, а сейчас – в путь.

Грег осторожно закрыл книгу и вновь хотел вернуть, так как боялся повредить ее, сжимая в руке, но император опять остановил его:

– Утром портной сделал спереди твоей блузы специальный карман…

Грег пощупал живот и с удивлением обнаружил там маленькую, в размер книги прорезь. Сунул туда палец и тот уткнулся в дно. Усмехнувшись, Грег положил в карман книгу, и они продолжили путь.

– Ты обещал разговор о моих соплеменниках, – чувствуя, что начинает говорить слогом Лабастьера, напомнил Грег, когда они миновали поросший колючим кустарником холм.

– Обещал, – согласился император.

Минут пять после этого они шли молча.

– Так давай побеседуем, – прервал тишину Грег.

– Давай.

– Что же ты не беседуешь?! – разозлился Грег.

– Беседую, – невозмутимо возразил Лабастьер.

– Проклятье, – пробормотал Грег. – Ладно… Ты думаешь вывести из анабиоза моих товарищей?

– Я думаю об этом, – отозвался император. Грег хотел уже было взбеситься вновь, но Лабастьер продолжил: – Взвешиваю все «за» и «против». «За» не вижу ни одного.

– А «против»? Перечисли!

– Всех не сосчитать. Чем больше я с тобой общаюсь, тем больше их появляется. Например, прямо сейчас ты проявляешь удивительный для меня первобытный эгоизм. Заключив двустороннее соглашение, ты истерично требуешь от меня выполнения моих обязательств, а о своих даже не вспоминаешь.

– Какие еще обязательства?! – возмутился Грег.

– Ты обещал рассказать мне о том, с чем вы столкнулись в космосе. А так как инициатива заключения этого соглашения исходила от тебя, то и первый шаг должен быть твой. Но ты не торопишься.

– Черт! – выругался Грег. Он и в самом деле и думать забыл об этом. – Ну ладно. Я расскажу.

«Наш корабль называется „Звездный странник“, и я думаю, зря мы его так назвали. В его строительство вбухали треть годового бюджета планеты, и не стоило нам быть легкомысленными даже в названии. Надо было назвать его „Счастливчик“ или хотя бы „Разведчик“, а еще лучше „Мэйфлауэр“ – так назывался корабль, на котором когда-то по океанским водам приплыли на мою родину первые поселенцы из Европы и основали великую страну. А странник странствует ради странствий, и это главная его цель… Так, к сожалению, и вышло.

Все в этом корабле – от системы жизнеобеспечения астронавтов, находящихся в анабиозе, до „святая святых“ – гиперпространственного привода – было итогом новейших, безумно дорогих, но ни разу не проверенных на практике разработок. Во всяком случае, в совокупности. Но у человечества уже не было времени на проверки.

Нас отбирали по стольким критериям, что таких людей просто не бывает. Да и что такое „космобиолог“, если ни с одной биологической формой вне Земли люди еще не встречались? И этот самый „космобиолог“ при необходимости должен быть способен заменить пилота звездолета… И он, к тому же, чемпион континента по рукопашному бою без правил… Я лично не могу. Потому что очень трудно представлять себя. И вот такими, или примерно такими универсалами были поголовно все участники экспедиции.

Почему я стал астронавтом? Повелся на инфантильную ерунду. В детстве меня почему-то мучил вопрос: если космос бесконечен, то в мириадах вероятностных сочетаний обязательно найдется моя копия… И если мы встретимся, мы откроем друг другу какую-то тайну… Идея ушла, а интерес к космосу остался.

Мы летели на поиск новой родины для людей, потому что старую они уже высосали почти без остатка, и теперь, обезумев, за этот самый остаток дрались между собой. И посылали на бой друг с другом орды роботов. Чтобы заставить безобидных, как электрические чайники, роботов воевать, сделать их агрессивными по отношению к людям, их заражали специальными компьютерными вирусами. Этих вирусов развелось так много, что верить роботам было уже нельзя.

Природа не заложил в нас инстинкт сохранения вида. Точнее, заложила, но лишь как сочетание инстинкта самосохранения и материнского инстинкта. Дальше одного поколения это не работает. Выживи сам, сумей уберечь детей – и все будет в порядке… А тех, кто этому мешает, – убей. Было чудом, что среди нас еще находились люди, способные думать об интересах будущих поколений, а не только о себе и своих детях… Было чудом, что именно эти люди стояли в тот момент у руля и сумели правдами и неправдами ради этой абстрактной для большинства цели сделать нищих беднее еще на треть. Но, как бы то ни было, мы отправились в путь.

Газетчикам говорилось, что мы – разведчики, что, найдя землю обетованную, вернемся и заберем туда всех желающих. Специалисты знали, что это ложь. Мы должны были найти место, пригодное для жизни, и остаться там. Чтобы человечество продолжалось хоть где-то…

Но мы вернулись. Вернулись, спасая собственные шкуры. Потому, что даже изгаженная, перенаселенная и воюющая сама с собой Земля была более пригодной для жизни, чем все встреченные нами в пути миры».