Текст книги "Просто насыпано"

Юлий Буркин
Просто насыпано

«Только в тот период моей жизни, когда в ней была Элька, все как-то связывалось воедино, нанизывалось на общую нить. А до и после – просто насыпано. Это факт, он никак не умаляет прелести нынешней жизни. Но это факт».

Юлий Буркин. «Королева белых слоников»

«В нашей жизни возможны две трагедии. Одна – когда не получаешь того, что хочешь, вторая – когда получаешь. Вторая хуже».

Оскар Уальд

«Пустой ум гораздо лучше приспособлен к отысканию жемчужин, хвостов и прочих вещей, потому что он ясно видит то, что находится у него под носом. Ум же, до отказа набитый информацией, сделать это не в состоянии».

Бенджамин Хофф. «Дао Винни-Пуха»

Как-то я ехал в поезде с Вадиком К.[1]1
  Фэн и критик.


[Закрыть]. Вадик – энциклопедист: эрудит и интеллектуал. В разговоре я ляпнул что-то, что его насмешило. Сказал какую-то ерунду, ошибся… Тогда он осторожно задал мне пару вопросов из той же области знаний… Потом он стал серьезно экзаменовать меня – по географии, по химии, по физике, по истории, по литературе и прочим дисциплинам. По окончании этого процесса он был просто в шоке. Он говорил:

– Юлий, ты же ни хуя не знаешь! Ни ху-я! Ни в какой сфере! Как ты пишешь книги?!!

Я, конечно, и сам был удивлен. Я и раньше замечал, что иногда не знаю очевидных для окружающих вещей, но никогда не придавал этому особого значения. Но лучшая защита – нападение:

– Потому я и пишу книги и, заметь, хорошие книги, что ни хуя не знаю. А ты знаешь все, а вот книг не пишешь. А зачем тебе их писать, ты ведь и так все знаешь? Но всё это ВСЁ ты где-то вычитал. То есть все, что ты можешь написать, уже где-то написано, и ты это прекрасно понимаешь…

Интуитивно я всегда чувствовал, что знания мешают творчеству. Музыку я начал писать, когда учился игре на классической гитаре. Мне было лень разбирать пьесы до конца, и, заучив примерно треть, оставшиеся две трети я обычно досочинял. Преподаватель сначала ругался, а потом и вовсе отказался меня учить… Гитариста-виртуоза из меня не получилось, зато я пишу песни. За десять лет учебы в общеобразовательной школе я не смог выучить наизусть ни одного стихотворения. НИ ОД-НО-ГО. Но сочинения «на вольную тему» я всегда писал на пятерки.

Так что, не судите этот текст строго. Все предыдущие мои книги были хотя бы немного навеяны какой-либо другой литературой. Как бы хороши они не были. То есть, в какой-то степени, принимаясь за новую вещь, я примеривал на себя чью-то маску. Этот же текст написан мной-настоящим. Он глупый (и текст, и я-настоящий). Если считать глупостью отсутствие знаний. Однако глупый человек по-своему совершенен, спросите у Винни.

… Когда мне было года три, я нашел в кладовке нашего дома мешок с чем-то напоминающим сухофрукты. Попробовал жевать, вкус оказался другой, не фруктовый. Потом я узнал, что это – сушеные грибы. Этот вкус так запомнился, что я и сейчас люблю пожевать кусочек сушеного гриба, и, если не делать это часто, то этот вкус вызывает ощущение детства.

Еще помню, я был уверен, что наша кошка – заколдованная принцесса, но подобные воспоминания, наверное, есть у всех, ничего уникального в них нет. Детство вспоминается в основном именно ощущениями, а не фактами.

Потом я учился в школе, потом в музучилище – играть на фаготе, потом пошел в армию, пришел обратно домой – поступил на отделение журналистики, женился, работал в газете «Молодой ленинец»… Все воспоминания о том периоде у меня какие-то инфантильно-смешные. Ну, вот, например.

«Антошке мирное небо», зеленка и рак Вова

Студентами мы с моим другом Костей Поповым работали на полставки в многотиражке Института автоматизированных систем управления. Газета называлась «Радиоэлектроник».

Редактор дала мне задание написать портретный очерк о некоей отличнице. Говно вопрос. Я нашел ее в общежитии. Оказалось, она замужем, у нее есть сынишка Антон. Ей бы взять академ и сидеть с ним дома, но она крутится, как может, так как повышенная стипендия семье не лишняя.

Как смог написал о ней. Статейка вышла серенькая, под замечательным искрометным, прямо-таки, названием «Отличница Таня». Однако, несмотря на ублюдочность и банальность ее взяли в печать. Да, собственно, тогда только ублюдочность и банальность и печатали.

В последний момент перед сдачей номера редакторша вспомнила: «Ёлки! Газета выходит в День защиты детей, а мы ни слова, ни полслова! Надо было огромный материал на эту тему засандалить!.. Что же делать?» Она принялась лихорадочно просматривать тексты номера. Наткнулась на мой и вскричала:

– Вот! То, что нужно!

Быстренько вымарав в середине материала упоминание о сынишке героини, в самом конце она вписала: «А еще у Тани есть сын Антошка. И самое главное, чтобы над его головой небо всегда было чистым!»

Затем она поменяла заголовок с «Отличницы Тани» на «Антошке – мирное небо!», а сверху обозначила рубрику: «Ко дню защиты детей».

От такого профессионализма я просто охуел.

С тех пор, когда мы с Костей Поповым обнаруживали, что что-то шито белыми нитками, мы, переглянувшись, констатировали: «Антошке – мирное небо»…

* * *

После первого курса я явился на практику в районную сельскохозяйственную газету «Правда Ильича».

– Вот и славно, – сказал редактор, – садись в машину, будешь делать интервью с пастухом.

– С каким пастухом?! – запаниковал я, – я же ничего в коровах не понимаю!

– А хули в них понимать, в коровах? – ответил редактор. – Вот езжай и учись.

И я поехал.

Пастух курил на скамеечке, коровы бродили по полю.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я корреспондент газеты «Правда Ильича».

– Здравствуйте, – кивнул пастух и выкинул окурок.

– Скажите, вот тут коровы… Питаются…

– Ну?

– А что они пьют? – спросил я, чувствуя себя полным идиотом. Видимо пастух почувствовал про меня то же самое. Он ответил:

– Воду.

– А где вы ее берете? – спросил я, чуть не плача.

– Из города привозят, – ответил пастух уверенно.

– Бесперебойно? – поинтересовался я, слегка воодушевляясь.

– Кого там! – скривился пастух. – Еще с какими перебоями! Жара стоит, бывает, коровы маются от жажды, а воды все нет и нет!..

Обрадованный «наличием проблемы», ведь нас учили, что проблема – основа журналистики, я все это скоренько записал и «продолжил расследование»:

– А еще какие у вас есть трудности?

– Зеленки нет совсем, – драматично вздохнул пастух.

– Понятно! – кивнул я, как мог деловито, и отметил названный факт в блокноте. Затем, решившись блеснуть знанием единственного известного мне сельскохозяйственного термина, спросил: – А как, извините, травостой?

– Какой тут, на хуй, травостой, – горестно покачал головой пастух. – Травы нет совсем… Зато крапивы много! Крапивой коров и кормлю!

Всё. На этом наш предельно содержательный разговор закончился, я сел в машину и вернулся в редакцию. Там я принялся за материал. К вечеру он был готов, а утром я вручил его редактору. Тот начал читать…

– Ты что с ума сошел? – спросил он меня для начала. – Где это видано, чтобы коровам в деревню воду из города возили?

– А где же они воду берут? – усмехнулся я с чувством явного превосходства.

– В пизде! – рявкнул редактор. – В речке они воду берут! Где же еще? Ты с пастухом этим где разговаривал? На скамеечке, небось? Возле домика?

– Да, – признался я, несколько обескураженный.

– А шаг бы шагнул от скамеечки, заметил бы, что луг этот находится на берегу реки!

Я понял, что топографию своего района редактор знает в масштабе 1:1.

Он продолжил чтение… И вздрогнул:

– А это что еще такое? «Коровам не хватает зеленки, куда смотрит сельская аптека!» Что такое зеленка, ты знаешь?

– Конечно знаю, – пожал я плечами. – Лекарство. Ею ранки мажут, лишаи разные…

– Дурак ты! Зеленка – это озимая рожь. Корм это!

Прочитав еще пару строк, он схватился за сердце и процитировал:

– «Передовой метод! Нет травы, кормим коров крапивой! Крапивы у нас навалом!» Да ты опизденел, что ли, практикант хуев?! Да нас с тобой обоих за это посадят! Ты знаешь, что от крапивы молоко становится вредным для здоровья, ядовитым почти?! От такого молока подохнуть можно!

Я к этому моменту уже осознал, что пастух сразу, с первых слов разговора, понял, какой к нему приехал лопух… Я стоял перед редакторским столом красный, как рак… Какого же было мое удивление, когда он, основательно мой материал почиркав и оставив в нем только общие бессмысленные фразы, отдал его в печать… Ну нечем, нечем ему было заполнять свою убогую районку.

… А эта история случилась, когда я уже работал корреспондентом отдела учащейся молодежи газеты «Молодой Ленинец».

Пришла ко мне девушка-практикантка по имени Оксана. «Дайте мне задание», – говорит. Ну, и дал я ей задание: написать про студенческий клуб подводников.

Через пару дней она принесла мне материал, но меня на месте не оказалось, и она оставила текст у меня на столе. Я пришел, прочитал. Нормально. А особенно понравилось, что в клубе этом, в аквариуме, живет рак по имени Вова. И я, редактируя, поставил абзац про рака Вову в начало корреспонденции.

Спустя несколько дней девочка звонит мне:

– Юлий Сергеевич, ну как, понравился вам материал?

– Нормально, Оксана, молодец! – отвечаю я с воодушевлением. – Только я решил начать с рака.

Чувствую при этом, что какое-то слово странное у меня в конце фразы получилось и, на всякий случай, как бы пробуя его на вкус, еще раз повторил: «Срака…»

– Не поняла, – испуганно говорит Оксана на том конце провода. Тогда я судорожно стараюсь понять, как мне сказать, чтобы все вышло прилично. Как-то падеж надо поменять. Не «с чего начать», а «чем начать», решаю я и быстро говорю:

– Я решил начать раком.

Девочка трубку бросила, и не появлялась у меня, пока я не нашел ее сам в университете. Правда, она было шарахнулась от меня, но я ее догнал и объяснил, что ничего дурного в виду не имел. Но все равно она больше со мной не сотрудничала.

Самолет в Стрежевой

Я отправился в командировку в город нефтяников Стрежевой. Добраться туда можно было только таким образом: на автобусе доехать до районного центра «поселок Александровский», а оттуда – на самолете.

До Александровского я доехал. Нашел «аэропорт» – длинный дощатый барак. Купил билет до Стрежевого и стал ждать, сидя на скамеечке и читая «Мертвую зону» Кинга. Через некоторое время раздался звонкий девичий голос:

– Рейс номер четыре, за мной!

Я глянул в билет. Рейс номер четыре.

– За мной! – вновь выкрикнула дивчина, и теперь я увидел ее. Точнее – ее спину: она уже бежала к выходу, а за ней спешили трое мужчин и собака дог. Я вскочил со скамейки и кинулся за ними. Догнал уже на взлетном поле.

Когда я увидел самолет, я понял, почему нас, пассажиров, только четверо: это был «кукурузник» АН-2. Никогда я на таком не летал. Пропеллер уже вовсю ревел. Из кабины высунулся летчик и заорал:

– Быстрее, смертнички!

«Нехорошая шутка», – подумал я, и мы забрались в самолет. Сиденья были жесткими, откидными, мы уселись друг против друга, прислоняясь спинами к стенкам самолета. Дог улегся на пол между нами. Внезапно гофрированная картонная перегородка между салоном и кабиной сложилась в гармошку, и оказалось, что летчик находится от меня на расстоянии вытянутой руки.

– Пристегнитесь! – сказал он, отвернулся, и кукурузник побежал по взлетной полосе. Когда его шасси оторвались от почвы, и самолет выровнялся, кто-то из пассажиров осторожно спросил:

– Шеф, а куда мы так торопимся?

– В могилу, – отозвался добрый летчик. – У меня оклад сдельный. Сейчас гроза начнется, могли рейс отменить.

– А почему не отменили?

– Дурни потому что. Не заметили еще.

– А заметят?

– Поздно будет. Уже летим…

«Так. Встряли», – поняли мы.

И тут началось. Резко стемнело… Грянул гром, засверкали молнии, сплошной поток воды застлал видимость в окошках… Воздух стал сырым и спертым. Казалось, наш самолетик кувыркается в этом черном мокре то так, то сяк. Собака принялась скулить, а потом и блевать. Тесный салон наполнился вонью.

– Крепче за баранку держись, шофер! – немузыкально орал пилот, вновь отгородившись от нас фальшивой стенкой, и от его пения становилось особенно плохо.

… От этого полета я отходил двое суток, пластом лежа в стрежевской гостинице, прозванной постояльцами «Бастилией». Приверженность местных жителей к экстриму подтверждала «памятка», висевшая над кроватью. Посвящена она была тому, как следует вести себя при пожаре. Шокировала последняя обнадеживающая строка: «Если коридор уже объят пламенем и выйти из комнаты не представляется возможным, откройте окно и громко взывайте о помощи».

Про ежа

Примерно в то же время я написал свою первую фантастическую повесть «Ёжики в ночи»[2]2
  burkin.rusf.ru/books.


[Закрыть]. А на самом деле ежа я вообще видел только один-единственный раз в жизни. Я откуда-то ехал через станцию Тайга. Сижу на вокзале, рядом – молодая пара. У них под ногами – сумки и ящик из-под посылки, стандартный. И что-то в нем шебуршится. Я спросил:

– Кота везете?

– Нет, – говорят, – ежа.

– Ой, – обрадовался я, – покажите! Я ежей ни разу в жизни не видел!

Они удивились очень, парень взял плоскогубцы и вытащил несколько гвоздей. После этого снял крышку.

Раньше я думал, что еж, это такой маленький забавный зверек, который бегает по лесу, собирает грибы, ягоды и несёт их своим ежатам… Мультиков насмотрелся. Когда парень открывал ящик, я думал, что увижу именно этого зверька, кругами бегающего по дну коробки…

Не тут-то было. Величиной «зверек» оказался ровно с коробку. Он стоял в ней боками впритык к стенкам, не имея возможности повернуться. Он только злобно поскребывал когтями дно и мрачно смотрел вверх, прямо на меня. Это был очень неприятный и далеко не глупый взгляд. Взгляд беспощадного хищника. У меня по спине побежали мурашки, и я попросил хозяина побыстрее ящик закрыть.

Печальная история о детях

Этот случай я запомнил на всю жизнь. Мои сыновья были тогда еще совсем маленькие, младшему – Стасу – год, старшему – Косте – два. Сижу я как-то на кухне, книжечку почитываю, дети возятся в соседней комнате. Потом слышу, Стас разревелся. Ну, это дело обычное. Вскоре он на кухню входит, зареванный, жалуется:

– Папа, меня Коська дерет. – (Это значит, бьет).

Я, не отвлекаясь от книжки, отвечаю:

– А ты сдачи дай.

Стас продолжает:

– Он меня на кресло загнал, там гвоздь, я поцарапался…

Я мудро советую:

– А ты возьми молоток и забей его.

Стас перестает плакать и, не веря своим ушам, спрашивает:

– А можно?

– Конечно можно, – отвечаю я, продолжая читать.

Стас удаляется.

Через пару минут в комнате с видом идущей на заклание жертвы появляется Костя. Позади него движется Стас с поднятым над головой молотком.

– Папа, а он убегает, – сообщает он.

И тут до меня доходит, что «забить» он собирается не гвоздь, а своего старшего брата. Я в ужасе. Кричу:

– Положи молоток на место!!!

И тут слышу полный обиды голос Кости:

– Папа, а я слышал, как ты разрешил…

Представляете, что пережил бедный ребенок, когда его папаша разрешил брату «забить» его молотком?.. Я до сих пор радуюсь, что он оказался не самым послушным в мире ребенком, и не стал смиренно дожидаться своей участи…

«Новая арифметика»

Мы Костей делали уроки. Выполняя действия, он проговаривал их вслух. Он уже подглядел ответ и знал, что должно получиться «24 пассажира». Поэтому, его комментарии выглядели так:

– В первом действии мы от десяти отнимаем три, получаем семь. Во втором действии семь умножаем на три и получаем двадцать один. В третьем действии к двадцати одному прибавляем пять, получаем двадцать шесть, но мы скажем, что двадцать четыре. Итого: двадцать четыре пассажира осталось в автобусе… – и все это говорится спокойным, ровным голосом, будто так всегда и делается…

Я просто обалдел, услышав это и увидев написанное: 21 + 5 = 24 (пас.).

Сперва я хотел пристыдить его. Но потом прозрел.

– Костя, – сказал я ему. – Ты совершил гениальное изобретение. Ты изобрел новое арифметическое действие, под названием «но мы скажем». Есть сложение, вычитание, умножение и деление, а теперь будет еще и «но мы скажем». С помощью этого действия мы спасем всю советскую экономику.

Например. В колхозе десять доярок. Каждая из них в день надаивает по десять литров молока. Десять умножить на десять, будет сто, но мы скажем, что пятьсот… И все в порядке!

Мы хорошо посмеялись тогда, и Костя даже придумал для нового арифметического действия какой-то специальный значок. Возможно, он и получил бы государственную премию, но тут грянула перестройка.

Большанин

Леша Большанин, мой школьный друг, решил похудеть. Он сел на диету. И вот однажды слышу я звонок телефона. Снимаю трубку, там – печальный голос Леши:

– Юля, зайди, пожалуйста, ко мне. Мне так нехорошо…

Я прибежал к нему бегом. Дверь в квартиру была открыта. Леша лежал на кровати, на спине. Живот его был даже больше, чем всегда.

– Юля, – сказал он слабым голосом, – завтра у нас с женой годовщина свадьбы, а я съел всё, всё, что она приготовила для гостей…

Он полностью обчистил два холодильника, оставив только банку баклажановой икры и две палки полукопченой колбасы.

А сейчас он живет в Германии, и две трети желудка у него отсутствует. Он худ, как спичка, но его это не радует.

* * *

Мы с Большаниным напились, и в хмельной экзальтации решили назавтра отправиться в лес за грибами. Утром, когда на меня, как полудохлый медведь, навалилось похмелье, я вспомнил о нашем решении, как о чем-то абсолютно нереальном… Походил по квартире… Стал жарить яичницу…

Раздался звонок в дверь. На пороге стоял Большанин с пластмассовым ведёрком в одной руке и громадным ножом в другой.

– Мы что, правда, пойдем за грибами? – не поверил я своим глазам. Леша утвердительно кивнул. Вид у него был даже хуже, чем я себя чувствовал. Тогда я тоже взял пластмассовое ведро и нож. Мы вышли на улицу, сели на автобус и уехали за город.

Вошли в лес.

– Мы, правда, пошли за грибами, – сообщил мне Леша, и в голосе его слышалось изумление.

Мы пробродили часа три, не встретив ни единого гриба. Собрались, было, уже домой, как вдруг вышли на полянку, которая была просто рыжей от грибов, очень похожих на лисички. Просто трава пробиться не могла, так тесно грибы прижимались друг к другу.

«Не может быть столько съедобных грибов, – решили мы с Лешой. – Это какие-нибудь поганки. Тем более, что их и черви не едят».

Мы срезали небольшую семейку этих поганок и положили мне в ведро, чтобы показать моей матери, которая в грибах была большим специалистом. Больше брать не стали: какой прок брать грибы, если почти точно известно, что это поганки.

Приехали домой, я показал семейку маме.

– Отличные лисички, – сказала она. – И совсем чистенькие, без единого червячка.

Мы с Лехой переглянулись и поняли, что мы идиоты. Но обратно не поехали. Найти эту полянку снова мы бы не смогли все равно.

Справедливая песня…

Однажды меня пригласили выступить на зоне строгого режима. Спеть несколько своих песен. Пригласил знакомый парень по фамилии Привалихин, который работал там в школе учителем литературы. Сейчас он живет в Штатах. Мне было интересно, и я согласился.

Зона находилась прямо в городе, на площади «Южная». Я приперся туда с гитарой, Привалихин встретил меня на проходной, забрал паспорт, и минут через десять на меня выписали пропуск.

Для начала мне устроили что-то вроде экскурсии. Это было похоже на зоопарк. Переходы между зданиями представляли собой коридоры из металлических решеток. Здания были поделены на большие, но тесно забитые людьми, камеры. Люди занимались своими делами – играли в карты, драили полы, ели, курили, стирали и сушили какие-то тряпки. На нас они внимания не обращали.

Наконец меня привели в «красный уголок». Там на стульях уже сидело несколько десятков зека в черных робах. Меня представили, я расчехлил гитару и стал петь.

Ощущение было такое, словно я пою, сидя лицом к стене. Физиономии зека оставались непроницаемыми. Я исполнял песню за песней, но не удостоился не то что аплодисментов, я не заметил даже ни одной улыбки на этих землистых недобрых лицах.

Зачем я сюда приперся? Кому это нужно? Я уже проклинал себя на чем свет стоит, но отступать было некуда, и я продолжал петь. Я спел семь или восемь песен, но картина не менялась. Наконец я добрался до песни «Парус», вот ее финальные слова:

 
«Если кто-то твердит, нет свободы на свете,
Я руки не подам ему,
Я ищу тебя, друг, по фамилии ветер,
Мне так скучно летать одному»[3]3
  burkin.rusf.ru/music.


[Закрыть].
 

Закончил. В очередной раз над «красным уголком» повисла тягостная тишина. Внезапно она была прервана фразой, брошенной тихим голосом откуда-то из задних рядов:

– Справедливая песня.

… И тут публика взорвалась буквально бурей восторженных аплодисментов. Люди хлопали, свистели, топали ногами, истошно кричали…