Текст книги "Просто насыпано"

Запись диска – финал

Писатель и музыкант Сергей Орехов, послушав мои песни, сказал, что «это класс», что он хочет делать к ним аранжировки, что он работает на одной барнаульской студии, которая пока еще оснащена недостаточно, но через пару месяцев они получают из Москвы все необходимое оборудование. Спонсоров я искал месяца четыре, затем позвонил Орехову: «Я готов».

– Приезжай, – сказал Орехов.

Когда я приехал, выяснилось, что оборудование не пришло, так как они не наскребли нужного количества денег.

– Ерунда, – сказал Орехов, – пока наскребаем, начнем запись на том, что есть. «То, что есть» – это был ужасный советский пульт «Электроника», трехканальный кассетный магнитофон и древний студийный «STM» с тридцать восьмой скоростью.

Но я взял у людей деньги, и отступать мне было некуда.

Мы начали работать. И тут случилась инфляция. И накопленные студией деньги «сгорели», так что рассчитывать на обновление оборудования уже не приходилось. А та сумма, которую я привез им за заказ, стала столь незначительной, что за нее и одну-то песню записать я вряд ли где-то смог бы.

Но был договор, деньги я заплатил до того, как они обесценились, и ребята, ворча, продолжали работать. Однако время от времени появлялись заказы, за которые платили реальные сегодняшние цены, и тогда работа со мной откладывалась в долгий ящик. Я завис в Барнауле надолго. Со мной работали через день, а то и через два или через три. Нехотя. Я скандалил.

Неожиданно Орехов устранился, объявив, что с музыкой он завязал и будет теперь заниматься книгоизданием. Аранжировки стал делать оставшийся в студии Юра Бородин, которому мои песни активно не нравились.

Записывались очень странно. На одну дорожку – сделанную Бородиным мы писали клавишную аранжировку, на вторую – голоса, на третью – живые инструменты.

Саксофониста Илью Клевакина мы услышали в кабаке. Он отличался тем, что, как только начинался стриптиз, принимался играть мимо нот, пялясь на прелести танцовщиц.

Я очень устал от этой записи. К тому же, периодически звоня в Томск, я узнавал, что на работе над моей головой сгущаются тучи. Ведь мой «отпуск» длился уже почти три месяца. Питались мы в «мантышной» через дорогу, периодически травясь. Ох уж эти перестроечные пищевые кооперативы…

Мы все больше ругались и все меньше работали.

Сводили альбом в шесть рук: у пульта стояло сразу три человека, и каждый отвечал за свои дорожки, при этом кое-что доигрывалось вживую прямо на сведении…

Когда свели последнюю песню, Юра отдал мне бабину и сказал:

– Всё.

– Всё? – переспросил я.

– Всё! – заорал Юра.

– Ну и идите на хуй! – рявкнул я и вышел, хлопнув дверью.

Вот как мы достали друг друга.

… Через два месяца, правдами и неправдами, виниловый диск-гигант я на «Мелодии» издал и привез несколько штук в Барнаул. Подарил их музыкантам, с которыми работал.

– Если бы мы знали, что ты правда пластинку выпустишь, мы бы не так работали, – сказал Юра.

– А как?

– По-другому…

Юрина Бабушка и Кашпировский

Во время записи Юра время от времени водил меня обедать к своей бабушке, так как жила она неподалеку от студии и прекрасно готовила. Ей было за восемьдесят.

Самым занятным было наше первое посещение. Я не сразу сообразил, что мне кажется странным в этой пожилой женщине. Но, налив нам по тарелке вкуснейшей солянки, она сама все для меня объяснила.

– Говорят, в Барнаул Кашпировский приехал…

– Да, – подтвердил я, – за билетами очереди дикие…

– А я в него не верю, – покачала она головой, – тоже мне врач! Я целых полгода все его программы смотрела, и ни одну болезнь он мне не вылечил. Только зачем-то волосы стали черными. Были седые, а теперь – вот…

Тут только я понял, что мне показалось необычным в ее старческой внешности: роскошная густая черная грива. Пораженный я, прихлебывая солянку, исподтишка разглядывал ее, пытаясь найти признаки того, что волосы покрашены. Но таких признаков не было. А бабушка все приговаривала: «Врач, называется… Никакого с него толку… Никогда больше его смотреть не буду… Уже все соседи просмеяли, дескать, что ты, старая, совсем под старость лет очумела, краситься взялась. Им ведь не докажешь…»

Психолог в Питере и птица

Я только-только начал остывать от истории с Элей. Поехал на «Интерпресскон»[4]4
  Фестиваль фантастики (конвент) в Санкт-Петербурге


[Закрыть] с сыном Костей. Там, на клубной сцене пансионата Министерства обороны со знаковым названием «Разлив», организаторы устроили концерт-междусобойчик. Я тоже участвовал в нем, спел несколько песен.

После концерта ко мне подошел человек и представился биофизиком-психологом Виктором Вельгельмовичем Слауцитайсом. Он сказал, что пишет диссертацию, основанную на тестировании людей по его личной системе. Чем больше людей пройдет тестирование, тем лучше для его диссертации. И важно, чтобы это были люди с самыми различными типами личности. Он должен охватить весь спектр. Он спросил, не буду ли я так любезен, и не соглашусь ли пройти его тест.

Я согласился. Свободное время у меня было, так почему бы не помочь человеку? Тогда он сходил в свой корпус пансионата и принес анкету. Я ужаснулся. Анкета представляла собой толстенный том. Она содержала в себе тысячи вопросов, на которые, правда, не надо было отвечать развернуто, достаточно было обозначить «да» или «нет» – «+» или «–».

На заполнение анкеты я потратил несколько часов. Злился. Но что поделаешь – пообещал. Потом отдал анкеты психологу. Тот сказал, что должен ввести эти данные в компьютер, а результат сможет выдать только завтра. Договорились встретиться завтра в 12.00 на скамеечке возле корпуса.

Мы встретились. Он принес том еще толще прежнего. Это были результаты. Он стал рассказывать мне, кто я такой. Я слушал его вполуха, но кое-что меня заинтересовало. Например, он сообщил мне, что фантазия моя находится на среднестатистическом уровне (это у писателя-то фантаста! Прямо, обидно…), а вот что зашкаливает, так это «способность организовывать других людей».

Подумав, припомнив некоторые эпизоды из своей жизни, я понял, что так оно и есть. Еще я узнал, что у меня напрочь отсутствует «агрессия к противоположному полу». Оказывается, в той или иной мере она присутствует у большинства людей, а вот у меня ее нет. Хорошо это или плохо, не знаю.

Потом он предлагал мне какую-нибудь жизненную ситуацию, а затем говорил, как я в этой ситуации должен поступить. Всегда угадывал. Мне было неприятно, что я, оказывается, такой предсказуемый. И, честно говоря, все это было мне не слишком-то интересно. Ну, может он предсказать мое поведение, мне-то что с того? Он ведь не может мне, например, предсказать будущее… Психолог, почувствовав мое нетерпение, стал закругляться, но под конец сказал:

– А еще, Юлий, должен вам заметить: вам будет намного легче жить, когда вы измените свое мировоззрение. Сейчас вы мир воспринимаете дробно, хаотично, словно он – броуновское движение случайностей. А ведь это не так. Мир гармоничен. Нет ничего, что было бы в нем само по себе…

Я понял, что он намекает на высшую гармонию, то есть на Бога. Тогда эта мысль была для меня неприемлема и даже смешна. Я сказал:

– Ну, и как же это все взаимосвязано? Вот сидим мы с вами. А вон в небе летит чайка. Разве мы связаны с ней? Вы можете повлиять на нее, можете, например, заставить ее сесть вам на руку?

– Нет, – ответил психолог, явно обижаясь на то, что я не желаю его понять. – Конечно не могу. Но это вовсе не значит, что мы с ней никак не связаны.

Он замолчал и стал хмуро наблюдать за удаляющейся птицей. Внезапно она сменила траекторию движения и, снижаясь, полетела прямо к нам! Хлопая крыльями, она пролетела между нашими головами и вновь ринулась вверх.

Это был единственный в моей жизни случай, когда я видел чудо. Самое смешное, что и сам психолог был ошарашен не меньше моего.

Позднее, когда мировоззрение мое действительно изменилось, и я и впрямь уверовал в Гармонию, я часто вспоминал его. И каждый раз, приезжая в Петербург, я все собираюсь позвонить ему, телефон у меня есть… Но почему-то не звоню. Наверное, боюсь разрушить чудо.

Пуля

Москвич Олег Пуля был издателем, работником издательства «Аргус». Люди, шутя, говорили: «Олег, ты слышал, в Питере появился издатель по фамилии Штык? Так он – молодец…»

Олег первым расчухал, что книга «Остров Русь» – золотая жила и заключил с нами договор. По нынешним временам – грабительский, а по тем, когда ни Лукьяненко, ни меня никто особенно не знал и печатать не стремился – вполне приемлемый.

Сам Олег довольно приятный, но странный человек. Его квартира состояла тогда из одной огромной комнаты-зала (он убрал в ней все стены-переборки) и кухни. «Зал» был завален самым разнообразным хламом, но, в основном, книгами, которые стопками лежали на полу, на столе и на половине дивана (на второй половине Олег спал). Зато в углу стоял, закутанный в полиэтилен программируемый супер-пылесос (!) чуть ли не с дистанционным управлением. Полная крутизна.

Квартира эта, находящаяся в Мытищах на станции «Перловка», которую мы, конечно же, называли «Пёрловка», была оснащена дверью, похожей на дверь сейфа с безумной надежности замком… А вместо звонка из стены торчало два проводка, и чтобы позвонить, нужно было их замкнуть…

Олег жил один. Хотя и был женат. Жена жила с мамой. Нам он рассказывал, что он очень любит ее, показывал фотографии, спрашивал: «Правда, красавица?!» Потом объяснял: «Она считает, что я полный болван, занимаюсь не тем, чем надо, и жить со мной не хочет».

В связи с этим Олег искал жене замену. Делал он это следующим образом. Давал объявление в газете: «Молодой (34) обеспеченный мужчина б/п (это означает «без вредных привычек») ищет спутницу жизни. Фото прилагать обязательно. А/я такой-то».

На его абонентский ящик сыпались письма. Он просматривал их, выбирал фото поинтереснее, звонил, встречался, дарил цветы, вез к себе в Пёрловку… Убедившись за ночь, что кандидатка не годится его жене и в подметки, он признавался ей в том, что несвободен, и объяснял ситуацию. И он не лицемерил, он был искренен и искренне страдал… Однако история моя совсем не о том.

Однажды мы с Сергеем, оказавшись в Москве проездом с какого-то конвента (он в Алма-Ату, я – в Томск), отправились к Олегу обмыть наш договор. Пили какие-то вина, ели пельмени с различными соусами, которые Олег чуть ли не коллекционировал, во всяком случае, был большим их знатоком и любителем. Стояло лето, было жарко, и в какой-то момент я захотел выйти на улицу подышать.

Вышел. Возле дома у Олега раскинулся летний рынок. И тут я вижу – что за диво?! – через рынок стройными колоннами движутся сотни юных привлекательных девушек! Позднее я узнал, что в Перловке находится общежитие пищевого технологического института. И я оказался на улице как раз в момент прибытия на станцию электрички, в которой студентки возвращались с занятий.

Зрелище было столь величественным и заманчивым, что я приложил к глазам руку, так как в них лезло солнце. Я чувствовал себя главой девичьего государства на трибуне демонстрации. Внезапно я почувствовал, что кто-то подхватил меня под руки. Огляделся. С лева и с права от меня стояли и крепко держали меня два огромных детины с откровенно бандитскими рожами.

– В чем дело? – испугался я.

– Ты чего это на наших девок пялишься? – отозвался один из них.

– Извините ребята, я не знал, что они ваши.

– Базар наш, значит и девки наши, – резонно объяснил мне второй.

– Понял, – согласился я. – Я тогда пойду?

– Ага, – усмехнулся бандит. – Пойдешь. Только с нами.

И они куда-то повели меня.

– Ребята, – испугался я, – а вы меня будете убивать или грабить?

– А у тебя есть, что взять? – обрадовались они.

– Не-ет, – заверил я, хотя в кармане у меня и лежало пятьсот баксов.

– А ты кто, вообще, такой?

– Писатель.

– Писатель?! – Изумились они. – Чем докажешь?

Надо же, именно для этой поездки на фестиваль я сделал себе несколько визиток.

– Стойте, сейчас покажу.

Я достал визитки. Они прочли: «Писатель-фантаст».

– Класс! – еще сильнее обрадовались они. – С писателем мы еще не пили! Тем более, с фантастом.

Они завели меня в один из рыночных ларьков. К тому моменту я уже понял, что они – рэкетиры из банды, которая является «крышей» этого рынка. Перепуганный хозяин ларька быстро накрыл на стол, выставив водку, свежие овощи и шашлыки.

– Ребята, меня друзья ждут, – пытался отвертеться я.

– Скажи спасибо, что живой, – отвечали «ребята». – Расскажи лучше что-нибудь, раз писатель.

Я рассказал им пару анекдотов, от которых они чуть не умерли.

Выпили.

Еще анекдот.

Выпили.

Еще, еще…

Минут через двадцать, рассказав с десяток анекдотов и всосав с перепугу почти флакон водки (а ведь я и до того был слегка пьян), я взмолился:

– Меня друзья ждут, отпустите!

И меня отпустили. Сказали, что им понравилось пить с писателем.

Я добрался до квартиры Пули. Хотел позвонить, но меня шарахнуло током. Рассердившись, я стал бить в дверь сейфа ногой. Сейф открылся, и я упал в него. Больше я ничего не помню.

Сергей и Олег решили, что я вышел на улицу, купил бутылку водки и жадно, из горлышка, в одиночку выпил ее. Мудила. А как еще можно было объяснить то, что из квартиры я вышел почти трезвым, а вернулся через двадцать минут – никакущий?

Проснувшись утром, я почти ничего не помнил и был уверен, что меня ограбили. Проверил. Деньги были на месте. Все-таки народ наш литературу уважает.

Надпись на ноге и прыжок с вертолета

Примерно в это время я познакомился с Танькой. Она здорово меня выручила, ведь после Эльки я все еще был в полудепрессивном состоянии и не знал, куда себя девать.

Было лето. Меня, как бывшего редактора городской газеты, а ныне писателя, пригласили выступить на вечере северского клуба «Зеркало». Я пел песни. Мне было одиноко. Я осматривался. И увидел довольно симпатичное молодое женское лицо. После выступления я вышел покурить на крылечко. Девушка стояла там же и курила. Я, не долго думая, предложил: «Давайте, возьмем шампанского и поедем ко мне». «Давайте, – не стала ломаться девушка. – Только мне нужно за пропуском домой зайти, а то обратно не попаду». (Северск – закрытый город.)

Заехали за пропуском. Поймали тачку. Примчались ко мне. Пили и трахались. Она рассказала, что у нее сложности с любимым.

Рано утром, часов в восемь, мы вышли на улицу. Я купил ей букет цветов. Мы решили прогуляться пешком. Не прошли и квартала, как рядом с нами остановилась машина, открылась дверца. Таня охнула и подошла. Она перекинулась парой слов с сидящим за рулем. Машина уехала. Таня вернулась ко мне:

– Это был мой любимый. Я не знаю, как он тут оказался… Теперь между нами все кончено.

… Недели через две я вновь оказался в Северске и решил зайти к ней, хотя ни о чем таком мы не договаривались. Просто я запомнил, куда мы ездили за пропуском. Звоню. Открыла Таня, одетая в спортивный костюм. Сказала обрадованно, но сдержанно:

– А, это Вы, Юлий Сергеевич. А я ждала Вас…

– С чего это вдруг? – засмеялся я.

– Не верите? Надеюсь, вы не думаете, что я пишу это каждый день?..

С этими словами Таня подтянула вверх штанину, и я увидел надпись сделанную авторучкой на ее икре: «Этой ноги касался сам Юлий Буркин»…

Она купила меня этим.

Потом, на день рождения, я подарил ей цепочку с бляшкой, на которой была выгравирована эта фраза… Иногда, чтобы сделать мне приятное, Таня носила эту цепочку на ноге и даже хвасталась окружающим.

Но все-таки отношения, которые у нас сложились, правильнее было бы назвать сексуально-дружескими. Мы никогда не лезли с ней друг другу в души, мы просто помогали друг другу коротать нелегкие дни, да отчим ее чинил мне древний «Форд»[5]5
  Подробнее о нем читай в моей книжке «Звездный табор, серебряный клинок»


[Закрыть], который я в тот период купил.

… Стоп. Два слова о «Форде». Купить-то я его купил, а вот ездить еще не умел, и мой сослуживец Коля Данцов взялся меня обучать. Первый сеанс обучения решили провести вечером в лесу. Это было тем паче удобно, что машина у меня стояла тогда в гараже, арендованном на самой окраине города.

Итак, в назначенное время мы встретились у гаража. Темнело. Коля оказался в дупель пьяным. Я сказал:

– Коля, ты – урод. Как мы будем учиться, если ты – пьян?

Он ответил:

– За рулем-то будешь ты, а я буду сидеть справа и давать команды. Дорогу я эту знаю. Поехали!

С дуру я согласился. Мы вывели машину из гаража, и двинулись прямиком в лес по грунтовке.

– Быстрее! – покрикивал Коля. – Газуй! Чего ты плетешься, как черепаха!

Было уже темно. С непривычки и от тряски я мало что разбирал впереди, хотя фары и были включены. Я даже дороги практически не видел. Но, подстрекаемый Колей, разгонялся все сильнее и сильнее.

И вдруг Коля заорал:

– Направо! Направо!!!

– Куда направо?! – перепугался я.

– Направо! Поворачивай скорее!!! Тут поворот, я помню!

И я повернул. Позднее выяснилось, что поворот направо был метров на двадцать дальше…

На скорости километров в восемьдесят мы въехали в чащу и запрыгали по кочкам. Перед носом машины замелькали деревья, и я, виртуозно маневрируя, чудом избегал столкновения с ними. Я хотел остановиться, но со страху вместо тормоза давил на сцепление и газ. Машина взревывала и я, вновь пугаясь, отпускал педали…

Внезапно мы выскочили на открытое пространство, влетели на какую-то насыпь и, как вкопанные, остановились.

– Ну, ты-ты-ты даешь… – сказал Коля. Хмель его как рукой сняло. Я не стал вдаваться в подробности, кто дает, кто не дает, кто прав, кто виноват и тому подобное. Меня и самого трясло. Мы вышли из машины. При свете полной луны перед нами предстала чудовищная картина. Мы находились на железнодорожной насыпи, «Форд» лежал на брюхе поперек рельсов, а его передние и задние колеса висели в воздухе.

Внезапно вдали послышался звук приближающегося поезда.

– Пиздец! – заорал Коля. – Помогай!

Он кинулся за машину и стал пытаться столкнуть ее с насыпи… Я тоже в панике схватился за бампер. Если нам и посчастливилось не убиться, несясь на автомобиле по лесному бездорожью, то здесь мы легко могли заработать по грыже: «Форд» весил две с половиной тонны.

Звук поезда становился все ближе.

– Бесполезно! – закричал Коля. – Бежим!

Мы скатились с насыпи и, забежав поглубже в лес, обессиленные упали на мох.

– Машине пиздец, поезду пиздец, а нас посадят, – констатировал Коля.

Меня била дрожь.

Но ничего не произошло. Так и не добравшись до нас, звук поезда стал удаляться. Мы поняли, что состав прошел по какому-то параллельному пути.

– Пронесло, – облегченно выдохнул Коля. – Пойдем, посмотрим, что можно сделать.

Мы вернулись на насыпь. Я достал из бардачка фонарик, чтобы тщательнее исследовать ситуацию. Первое, что я обнаружил, это, что рельсы ржавые, все в коричневых наростах. А значит, поезда по ним уже давно не ходят.

– А машине все-таки пиздец, – сказал Коля упрямо. Я видел, что ему почему-то очень нужно, чтобы хоть чему-то пришел пиздец. Настроился, что ли.

… Посовещавшись, мы решили, что Коле нужно остаться сторожить автомобиль, а мне – отправиться за буксиром в город. Где-то час я шел по лесу. Вышел из него и побрел по городу. Еще через час наткнулся на трактор-уборщик с вращающейся щеткой. Уговорил тракториста помочь. Дал денег. Поехали в лес.

Когда мы подъезжали к нужному месту, тракторист все не верил, что свернуть направо нужно именно тут… Наконец мы добрались. Тракторист посмотрел на машину, на прыгающего вокруг нее счастливого Колю и спросил:

– Вас что, что с вертолета сюда скинули?

… Последующие три месяца я спокойно учился на курсах вождения в ДОСААФ, а танькин отец восстанавливал мой «Форд» из мертвых.

«Беляев»

Я приехал в Одессу. Впервые после Эльки. на «Фанкон»[6]6
  Фестиваль фантастики в Одессе.


[Закрыть]. Встретил меня на машине Лева Вершинин. Только я сел в автомобиль, Лева заявил:

– Учти: ты – Беляев.

– Почему? – вытаращил я глаза.

– Когда я искал на фестиваль спонсоров, мне директор одного казино сказал: «Деньги на фестиваль фантастики?.. Ну-у, не знаю… Я Беляева когда-то читал, мне понравилось. Беляев будет?» Что я мог сделать? Сказал: «Конечно, будет!» И он дал мне денег. Потом я в список наугад ткнул, в район буквы «б»; выпало, если этот мужик из казино на фестивале появится, Беляевым быть тебе.

– Ладно, – согласился я, – Беляев – хороший писатель.

Однако, Бог миловал, спонсор из казино так и не приехал.

Люди и пчёлы

 
Я заметил, что пчела
Пиздить сахар начала.
Сахар нужен ей на мёд,
Но меня это ебёт?
 

1.

Между мной и пчелами имеется некая темная, глухая связь.

На новосибирский фестиваль «Белое пятно» я взял Таньку. И сильно там напился. Очень сильно. И на меня напал какой-то пьяный кураж. Какое-то шальное вдохновение. Я вдруг стал рассказывать ей, что я, оказывается, и не человек вовсе, а пчела.

– Да-да, – говорил я заговорщицким шепотом, – никакой я не человек. Это я только с виду человек, а по составу хромосом я – пчела чистой воды. По ночам мы со старшим братом воруем на стройке известь и строим в подвале соты… (Почему известь?! Соты ведь делаются из воска! Но врал я складно.)

Не помню, что я еще говорил, но развивал я эту тему не меньше часа, и, в конце концов, просто отключился. Когда проснулся, я впервые в жизни не мог вспомнить, кто я. Тяжело оглядываясь вокруг, производил пополнение знаний о мире, в котором я словно бы только что родился.

Я увидел телевизор и вспомнил что это такое. «Ага, – сказал я себе, – на свете бывают телевизоры…» Увидел зеркало. «Еще бывают зеркала». Увидел сидящих за столом людей. «Еще бывают люди». Люди пили пиво. Значит, есть на свете пиво. И я очень его хочу!

– Люди, – попросил я, – дайте пива.

Люди обернулись и посмотрели на меня. Байкалов, Синицын, Лукьяненко, Кумок…

– Пчелы пива не пьют, – сказал кто-то, и они вновь потеряли ко мне всякий интерес.

Понемногу я уже начал приходить в себя.

– Какая же я пчела? – стал я их убеждать. – Вот мои ручки, вот ножки, а крыльев-то нету…

– Не надо, – сказала Танька. – Это ты только с виду человек, а на самом деле ты – пчела, я это точно знаю. Сам признался!

Я поднялся и пошел в туалет. Постоял там возле унитаза, вернулся и заявил:

– В вашем сортире для пчел ничего не приспособлено…

Люди заржали, сжалились и дали мне пива.

Попив, я окончательно оклемался и даже развеселился. Включился в беседу, хохотал вместе со всеми… Нечаянно посмотрел на себя в зеркало и обомлел. Пока я спал, эти сволочи разрисовали меня: мои лицо и шея были покрыты аккуратными черными и желтыми полосками.

Сперва я обиделся, хотел идти мыться, но потом подумал, что это даже весело. В конце концов, пчела я или нет?

Потом мы стали пугать иностранцев. Я шел по коридору босиком, в руках нес блюдечко с сахаром («Ни меда, ни нектара нет, ты уж извини», – сказали мне, всучив его). За мной двигалась процессия человек в десять. Кто-то на английском объяснял иностранцем, что в каждом уважающем себя российском отеле есть свой сумасшедший, и вот перед вами местный отельный сумасшедший, который считает себя пчелой… Иностранцы или тупо смотрели на нас, или вежливо улыбались, но чаще испуганно шарахались.

Особенно интересно было стоять перед дверьми лифта. Они открывались, находящиеся там французы или англичане визжали и, вместо того, чтобы выйти, поспешно уезжали на другой этаж.

Потом мы зачем-то спустились в фойе. Там стояли два милиционера – пожилой и молодой. Пожилой, увидев нашу дурную процессию, отвернулся и сделал вид, что ничего не заметил. Молодой не выдержал. Он не знал, что можно вменить нам в вину, но непорядок чувствовал. Он долго и внимательно наблюдал за нами, а когда мы, обойдя фойе, возвращались к лифту, остановил меня:

– Молодой человек…

– Да? – обернулся я, уже нажав кнопку вызова.

– Что у вас… с лицом?

– Болезнь такая, – ответил я и вошел в прибывшую кабинку. Моя свита последовала за мной. Последняя – Танька – высунула голову из лифта в фойе и пояснила:

– Шизофрения называется.

И мы уехали.

2.

Стихотворение про пчелу, вынесенное мною в эпиграф этого скорбного повествования очень понравилось писателю Л. Как-то, будучи у него в гостях, я проснулся среди ночи от собственного смеха. Тут же вспомнил, что мне приснилось и записал, чтобы не забыть. А приснилось мне следующее. Как будто бы Л. говорит мне:

– А мы в последнее время с Катькой (это его девушка) ебемся всегда в восемь вечера.

– Это почему? – спрашиваю я

– Потому что в это время у нас за окном устраивают фейерверки. А это очень клево– вокруг фейерверки, а мы ебемся.

– А если фейерверка нет? – спрашиваю я.

– Ну, тогда так ебемся, – помедлив, пожимает плечами Л. – Без фейерверков…

… Когда Л. уехал в одну далекую страну, я жил у него. Л. выложил в интернет свою фотографию, на которой он обнимал местную черную свинью. Мама Л., увидев эту фотографию, серьезно сказала:

– Как бы он домой ее не привез. Он с детства мечтал свинью завести.

Л. было хорошо, он хотя бы со свиньей обнимался. Мои же ночи в его квартире проходили одиноко, лишь за стенкой посапывала его Катька. А ведь вокруг бушевали фейерверки! Возможно, потому уже знакомое вам стихотворение получило следующее развитие.