Текст книги "Большая пайка"

Когда, уже у самого поста ГАИ, они бросили опостылевшие чемоданы на обочину, Леонарди вдруг заметил, что Сергей, побледнев, озирается по сторонам.

– What happened, Sergei? – спросил он. – You became so white at no time at all. You feel unwell?

Сергею действительно было не по себе. Последние сто метров он пристально всматривался в припаркованные машины, но своей так и не увидел. А теперь они стояли у самого поста ГАИ, и дальше машин не было.

– You wait a minute here, Tommaso, – сказал он. – I think we have missed my car. I have to go back to find it.

Леонарди сел на чемодан, а Сергей, закурив предпоследнюю сигарету, двинулся в обратный путь на поиски машины. Пройдя с полкилометра, он уже все понял, но по инерции продолжал двигаться дальше. Потом повернул обратно.

– Sergei, – сказал Леонарди, продолжавший сидеть на чемодане, – I understand. Somebody had stolen your car when you have been helping me to locate my luggage. Shall we go to the police?

Сергей обреченно кивнул головой и полез в будку ГАИ. Там сидели двое.

– Тут такое дело, – начал Сергей, стараясь говорить спокойно. – Пока я был в аэропорту, у меня машину угнали.

– Уже третий, – сокрушенно отреагировал лейтенант. – За сегодняшнее утро уже третий. Ты где ее оставил?

– Да вот, прямо напротив вас.

– А сигнализация была?

– Была.

Сигнализацию Терьян установил с помощью Платона. Тот познакомил Сергея с каким-то умельцем, который провозился с терьяновской машиной целый день, а потом сообщил, что такой сигнализации ни у кого нет и вряд ли когда будет. И это была чистая правда, так что обращаться с новой системой Сергей учился целую неделю. Включалась она в тот момент, когда машина ставилась на ручной тормоз.

Стоило снять машину с ручника, как в салоне зажигался свет. Надо было медленно досчитать до десяти и выключить освещение – в ином случае машина начинала реветь, мигать фарами и дергаться на месте. Любое прикосновение к ней при включенной сигнализации приводило к тому, что одновременно зажигались фары и внутренний свет, а затем раздавался предупредительный гудок, похожий на ворчание потревоженного медведя.

– Странно, – сказал лейтенант. – Вроде бы сигнализация не срабатывала. Хотя черт его знает, тут разве уследишь. Давай документы.

Сергей протянул лейтенанту техпаспорт, тот передал его сержанту и, заглядывая ему через плечо, начал диктовать по рации данные об автомобиле:

– «Жигули», ВАЗ 2109, цвет белый, госномер… номер двигателя… номер кузова… предположительное время угона…

Сержант, наклонив голову к плечу, заполнял бланк.

Когда лейтенант закончил бубнить, Сергей обратился к нему:

– Слушай, лейтенант, я сюда иностранца приехал встречать, вон он на чемодане сидит. Нам же теперь как-то до города добираться надо. Нельзя как-нибудь с транспортом помочь? Может, вызовешь такси из аэропорта по рации?

Лейтенант выглянул из будки, посмотрел на зябнущего на чемодане Леонарди и недоверчиво перевел взгляд на Терьяна.

– Это, что ль, иностранец? Это же бродяга какой-то, Радж Капур.

– Да его в аэропорту так уделали. Мы багаж искали.

– А документы покажет?

– Tommaso! – крикнул Сергей из будки. – Would you please come here!

Леонарди встал с чемодана и, обхватив себя руками, двинулся в сторону будки.

– Show them your papers, – приказал Терьян. – They will help us to get taxi.

Леонарди посиневшей от холода рукой выковырял из кармана паспорт и обратился к лейтенанту:

– Look, officer, may I use your toilet? Please.

– Чего он выкаблучивается? – спросил, недоумевая, лейтенант, выслушав перевод и возвращая Леонарди паспорт. – Какой такой туалет? Ему что, леса мало? Пусть бежит за кустик, и все дела. А такси сейчас попробую вызвать.

Леонарди покорно кивнул и, как сомнамбула, удалился в лес. Лейтенант снова схватился за рацию.

– Порядок, – сказал он, закончив переговоры. – Через десять минут подойдет. Закончил? – повернулся он к сержанту.

Тот кивнул и протянул Терьяну заполненный бланк:

– Распишитесь и проверьте данные на машину.

Пока Сергей, шевеля губами, читал, сержант о чем-то напряженно размышлял, потом произнес:

– Что-то номер знакомый. Он мне сегодня точно пару раз на глаза попадался. Мужик, а это не она стоит?

Выглянувший в окно Сергей с изумлением увидел свою машину. Она стояла в десяти метрах от чемоданов Леонарди, и он проходил мимо нее как минимум трижды.

– Ну ты, мужик, даешь, – подвел итог лейтенант. – Свою машину – и не узнать!

Сергей хотел было сказать ему, что после нескольких прогулок по аэропорту и маму родную не узнаешь, но передумал и, сердечно поблагодарив обоих, вылез из будки. Когда он уже завел двигатель, из кустов выбежал промокший от росы Леонарди.

– Oh, good work, – сказал он, увидев, что Сергей уже за рулем. – Police are very efficient.

Cергей решил не объяснять суть происшедшего. И если до сих пор он списывал загадочную слепоту Леонарди при поиске багажа на природную итальянскую придурковатость, то теперь пришел к выводу, что атмосфера блокированного и загаженного аэропорта и впрямь содержала в себе нечто, препятствующее адекватному восприятию окружающей действительности.

Когда они загрузили чемоданы Леонарди в багажник и собрались трогаться, мимо них лихо прошуршала машина с шашечками и остановилась прямо перед капотом.

– Эй, лейтенант! – заорал высунувшийся в окно таксист. – Где эти гребаные интуристы?

– Вон, в «девятке» сидят, – крикнул в ответ лейтенант. – Все нормально, езжай обратно.

– То есть как, езжай обратно? – Таксист вылез из «Волги», не глуша мотор. – Я ж из очереди ушел. Что мне, опять в хвост становиться? А план за меня кто будет делать?

– Ну это ты с ними разбирайся.

И лейтенант решительно отвернулся, показывая всем видом, что разговор окончен и он больше не желает принимать участие во всей этой истории.

Таксист вразвалку подошел к терьяновскому автомобилю и просунул голову в окно.

– Слышь, шеф, – сказал он, стараясь говорить внятно. – Ты такси заказывал? Такси, понял? Такси. Я приехал. Ай кам. Такси. Ноу такси? О'кей. Ю пэй мани. Доллар, доллар, дойчемарк. Андастенд?

– Да хватит тебе, – Терьян протянул червонец. – Достаточно?

Таксист побагровел.

– Ты чего, падла, по-русски не понимаешь? Я ж тебе объясняю, наших не вожу. И деревянных не беру. Не был бы ты интурист, хрена бы я поперся тебя ловить! Валюту давай! Десять баксов за беспокойство. Понял?

– What does he want? – спросил Леонарди. Он сидел, привалившись к спинке боком, и глаз не открывал.

– Money, – ответил Терьян. – And he will not take rubles. Tommaso, if you have some cash, would you please give him five dollars.

Леонарди полез во внутренний карман пиджака, достал бумажник, раскрыл его – Сергею бросилась в глаза толстая пачка долларов, – вынул пятерку и протянул Терьяну.

– Pay him.

Таксист схватил купюру, широко улыбнулся и, махнув приветственно рукой, произнес:

– Сэнк ю, мистер. Вонт ту бай рашен сувенир? – Жестом фокусника он выудил из-за пазухи бутылку водки и двух матрешек, раскрашенных под Горбачева.

Сергей резко нажал на газ, и машина рванулась по направлению к Москве.

Было около часу дня. Самолет Леонарди улетал в шестнадцать тридцать, и в Шереметьево надо было появиться самое позднее в три часа. Времени для того, чтобы забросить Леонарди в «Инфокар», а потом в Шереметьево, оставалось в обрез.

Минут через пятнадцать автомобили, несшиеся навстречу машине Терьяна, стали дружно мигать дальним светом. Терьян сбросил скорость до положенных шестидесяти. Тем не менее, когда он проскочил мимо стоявшей на обочине машины ГАИ, та лихо развернулась и устремилась за ним в погоню. А из установленного на крыше громкоговорителя раздалось:

– Водитель белых «Жигулей», примите вправо и остановитесь. Примите вправо и остановитесь!

Сергей выполнил приказание. Автомобиль ГАИ остановился сразу за ним метрах в пяти, но выходить из него никто не торопился. Сергей подождал минуту, потом поставил машину на ручник и вышел. Как только это произошло, из автомобиля гаишников выскочили трое в милицейской форме и бросились по направлению к «Жигулям». Один, положив руку на кобуру, блокировал дверцу, за которой тихо угасал Леонарди, а двое других обступили Терьяна.

– Накатался? – угрюмо спросил один из них. – Ничего, дальше с нами поедешь.

Тут до Терьяна дошло, что лейтенант из будки успел объявить об угоне машины, а вот сообщить, что она уже нашлась, наверняка забыл.

– Ребята, – взмолился он, – это моя машина. Посмотрите документы. Вот у меня и паспорт есть. Это там домодедовские забыли передать, что машина нашлась. Не верите, запросите по рации.

Гаишники переглянулись. Старший полистал документы Терьяна, пожал плечами, полез в машину и начал переговоры по рации. Потом вылез и сказал:

– Лопухи они там. Подняли тарарам. Ладно, можешь ехать.

– А вам не трудно передать по трассе, что машина больше не в угоне? – спросил Терьян. – Меня ведь на каждом километре будут тормозить.

– Нам не положено, – ответил старший. – Это может сделать только отделение, где зарегистрировано транспортное средство, или те, кто объявлял в угон. Я сказал тому дуболому, он сейчас передаст. Бывай!

– What do they want? – слабым голосом спросил Леонарди, потирая скулу.

– They think that I drive a stolen car, – пояснил Терьян. – The officer back there has forgotten to transmit that my car had been found.

Леонарди сделал неудачную попытку улыбнуться.

На пересечении Каширского шоссе и кольцевой их снова ждали. Сергей, понимая, что они безнадежно опаздывают, решил проигнорировать телодвижения инспектора и пролетел мимо него. Но уже через километр его взяли в кольцо три патрульные машины. Пришлось остановиться.

– Всем выйти из машины. Руки за голову, – прозвучала команда.

– Tommaso, I think we should better go outdoors, – сказал Терьян, оценив превосходящие силы противника.

– That I will not do, – решительно заявил Леонарди. – You explain that I am a foreigner and I will go to the Embassy…

Закончить ему не удалось. Объединенные силы милиции выволокли правонарушителей из машины, развернули и уложили лицом на капот.

– Ну-ка посмотри, что у них есть, – раздался голос.

Сергей услышал, как кто-то из нападающих радостно докладывает:

– У этого в белом полные карманы валюты.

– Годится! – обрадовался главный. – Одеть наручники и обоих в машину. Тачку обыскать.

Терьян почувствовал, как на его запястьях со щелчком захлопнулись стальные браслеты. Блюстители порядка погнали Сергея и Леонарди к патрульной машине – при этом тычки в спину были весьма болезненными – и запихнули внутрь. Следом за ними в автомобиль залез капитан милиции.

– Значит, наживаемся на людском горе, – констатировал он. – Пока люди маются от нелетной погоды, угоняем машины. Ну народ! Что будете говорить – мол, покататься решили? Откуда валюта?

Сергей терпеливо повторил историю с машиной и объяснил, что наличие валюты у иностранца – вещь совершенно естественная. Капитан долго проверял документы, потом связался по рации с постом ГАИ в Домодедово и наконец убедился в полной невиновности задержанных.

– Бывает, – сказал он. – Ты скажи своему итальянцу, чтобы не жаловался. Зато он теперь знает, как работает московская милиция. Расскажет там у себя, в Италии. Эй, сержант! Сними наручники.

– Послушайте, капитан, – попросил Терьян, потирая кисти рук, – а нельзя все-таки хоть что-нибудь сделать, чтобы меня больше не тормозили? Мне его в Шереметьево везти, у него самолет в четыре. А мы все никак до Москвы доехать не можем.

– Да это не проблема, – рассеянно сказал капитан, наблюдая, как сержант возится с наручниками Леонарди. – Чего ты ковыряешься?

– Заело что-то, – удрученно ответил сержант, вытирая пот со лба. – Ключ проворачивается.

– What are they talking about? – поинтересовался Леонарди, явно находящийся на последнем рубеже сознания.

– They have some problem with taking off your handcuffs, – пояснил Сергей, вдруг представив себе, что наручники с Леонарди снять так и не удастся и ему придется лететь в Цюрих в железных браслетах. – Be patient, please.

Леонарди слабо кивнул и откинулся на спинку сиденья, выставив из машины скованные руки, над которыми продолжал колдовать сержант.

– Ни хрена не выйдет, – подвел он печальный итог минут через десять. – Придется ехать в отделение.

Когда Сергей, следуя по пятам за милицейской машиной, уже подъезжал к отделению, Леонарди вдруг сказал:

– Sergei, you remember I spoke about all this perestroika and economic growth stuff the other day? Just forget it. What happened today clearly shows that what you have now is complete collapse. You are finished! Never again this country will become civilized. Collapse – that what it is now.

Сергей расхохотался.

– Tommaso, I do not want to be apologetical, but here you are absolutely wrong. What you call collapse is just a trivial event of our everyday life. We are so accustomed to all these local catastrophes that we cannot consider them any other way than just a routine. You know what is our greatest advantage before you foreigners? If we ever have a real collapse we would never recognize it as a disaster but deal with it as with a minor trouble. This is why we survive when other people may go to despair.

Томмазо красноречиво пожал плечами, давая понять, что на такие идиотские высказывания не считает нужным реагировать.

Пока в отделении с Томмазо снимали наручники, Сергей позвонил в «Инфокар».

Ему потребовалось некоторое время, чтобы объяснить разъяренному Платону, почему Леонарди, вместо того, чтобы уже два часа беседовать с Платоном, сидит в отделении в наручниках. Наконец Платон принял решение.

– Выезжаю, – мрачно сказал он. – Ты мне все планы поломал. Я сам повезу Томмазо в Шереметьево. А ты отдыхай.

Сергей дождался приезда Платона, попрощался с Леонарди и поехал домой.

За последующие две недели его останавливали еще раз десять. Потом перестали.

Собачий рай Год, прошедший после разрыва с Ликой, Терьян прожил плохо. Он продолжал ходить на работу в институт, но делал это как бы по инерции, практически ничем не занимаясь и не замечая происходящих вокруг него изменений. А изменилось многое. Времена семинаров, конференций, бурных защит, вечерних посиделок с обсуждением самых последних результатов канули в прошлое. Казалось, что наука в одночасье перестала быть не просто нужной, но даже интересной. В те редкие дни, когда Сергей появлялся на службе, он машинально пролистывал накопившиеся журналы и ксерокопии статей, не отдавая себе отчета в том, что каждый раз их становится все меньше и меньше. Терьян встречал ссылки на свои работы в известных западных изданиях, но это его больше не радовало. Скорее по привычке он выписывал наиболее интересные формулировки теорем для того, чтобы впоследствии более детально разобраться с техникой доказательств, однако это «впоследствии» так и не наступало. Обычно Сергей предпочитал оставаться дома, все дольше и дольше залеживаясь по утрам в постели. Вернее, не в постели, а на диване, потому что овладевшее им безразличие ко всему на свете не позволяло Сергею заниматься даже самыми обычными необходимыми делами. Когда лежать надоедало, он вставал, шаркая ногами тащился на кухню, открывал и съедал банку консервов, запивал ее водой из-под крана, а затем снова возвращался на диван.

На улице он появлялся, только если нужно было ехать на службу, и на обратной дороге пополнял запас продовольствия и сигарет. Первые месяцы его тревожили телефонные звонки – спрашивали, главным образом, Лику. Во время одного из выходов в окружающий мир Терьян купил себе автоответчик китайского производства – кооперативные ларьки с разнообразным барахлом уже заполонили всю Москву.

Записав на автоответчик приветствие «Говорите, я слушаю», Сергей поставил аппарат рядом с диваном и слушал входящие звонки, не снимая трубку. Сначала звонки были частыми, но со временем они стали раздаваться все реже. Потом было несколько дней бурной телефонной активности, когда Платон бросил Сергея на обслуживание Леонарди, а сразу после этого звонки практически сошли на нет.

Как-то в конце лета телефон, молчавший более недели, неожиданно проснулся к жизни. Сергей перевернулся на спину, пошарил рукой в поисках сигареты, закурил и снова, в тысячный раз, стал изучать причудливый узор из трещин на почерневшем от дыма потолке комнаты. Минут через десять он, не глядя и не поворачиваясь, покрутил регулятор автоответчика. Раздался голос Сысоева:

– Сережка, привет! Поздравляю тебя с днем рождения, желаю всяческого благополучия и всего такого. Куда пропал? Прочтешь запись – позвони. Может, я к тебе заскочу вечерком, поздравить лично.

Терьян сел и обвел комнату глазами, словно бы впервые за этот год увидев ее по-настоящему. Пыль, накопившаяся за месяцы растительного существования, густым слоем покрывала мебель. Пол рядом с диваном был уставлен немытыми чашками и стаканами – Сергей уже давно пил только воду из крана, а мыть посуду ему было противно. В коридоре валялись два полиэтиленовых мешка с грязным постельным бельем, которые он еще полгода назад хотел сдать в прачечную, да так и не собрался. На письменном столе лежала стопа вытащенных из ящика, но так и не прочитанных газет и журналов, на которой стояли две забитые окурками ракушки, используемые в качестве пепельниц.

Сергей прошел в спальню и немного постоял там, оглядываясь по сторонам. За прошедший год он заходил сюда только раз или два, когда перетаскивал в другую комнату свои нехитрые пожитки – костюм, рубашки, белье… И каждый раз болезненно долго задерживал дыхание, потому что даже совершенно нереальная вероятность снова почувствовать запахи Лики – аромат ее тела, волос, духов – казалась ему невыносимой. Злополучный плюшевый медведь продолжал сидеть на шкафу. Терьян поднял голову: медведь смотрел на него своими пластмассовыми глазками – ну что, брат, досталось тебе, даже про собственный день рождения забыл бы, если бы Сысоев не напомнил, так и будем вместе подыхать в этой берлоге, мне-то что, я плюшевый, а ты на своем диване окочуриться не боишься? среди окурков и позеленевших от плесени чашек? а приедет Витька вечером – ты его напугать хочешь?

Не первый раз ему звонили друзья или просто хорошие знакомые, грозясь нагрянуть вечером в гости. Обычно Терьян оставался на диване, считая про себя вечерние звонки во входную дверь, пока они не прекращались. Сегодня можно было бы поступить точно так же, но что-то подсказывало Сергею, что этого не произойдет. День рождения… В прошлые времена, давным-давно, Таня устраивала ему дни рождения с размахом, насколько позволяла зарплата младшего научного сотрудника, обремененного семьей, – приходили Платон с женой, Витька, Леня Донских, Танины подружки. Витька читал стихи, все танцевали, было весело…

Последнюю бутылку, по заведенной Платоном традиции, обязательно распивали во дворе, в детской песочнице, прямо из горлышка. А сейчас Сергей валяется на диване в грязном тренировочном костюме, среди окурков, пыли и мусора, и даже не вспоминает, что когда-то в этот день с самого утра в доме не смолкали телефонные звонки, пахло вкусной едой, был слышен писк дочек, а на столе красовался огромный букет его любимых астр. Витька вот вспомнил, а он – нет.

Было одиннадцать утра. Сергей прошел по квартире, прикидывая про себя, что можно успеть сделать до вечера, пересчитал деньги в бумажнике и в ящике на кухне, принял душ и побежал по магазинам.

Бутылки джина и вермута, которые Виктор принес в подарок, Терьян принял с благодарностью. Из выпивки ему удалось раздобыть только приторно-сладкий «Спотыкач». С едой дело обстояло лучше, потому что рынки реагировали на изменение экономической ситуации повышением цен, а не исчезновением продуктов.

– Ты чем сейчас занимаешься? – спросил Виктор, стараясь не слишком рассматривать косметически прибранную Терьяном квартиру.

– Все тем же, – лаконично ответил Терьян. – Двигаю науку.

– Я, между прочим, тебе уже неделю пытаюсь на работу дозвониться, – сообщил Виктор. – То трубку никто не берет, то говорят, что тебя нет. Ты на работе-то появляешься?

– Попробуй мясо, – предложил Терьян, меняя тему. – Кажется, нормально получилось. А что у вас там творится? Как бизнес?

– Вроде нормально, – сказал Виктор, тоже не проявляя особого желания обсуждать производственные вопросы. – Ладно, будь здоров, с днем рождения!

Когда бутылка с джином опустела и настала очередь вермута и сваренного Терьяном кофе, к Виктору вернулось красноречие.

– Я тебе скажу, Тошка развернулся! Он просто создан для этих дел. Мы с тобой да наши компьютеры – такая мура по сравнению с тем, что он творит. Ты историю с «фиатами» знаешь?

Терьян мотнул головой.

– Леонарди помнишь? Ну вот. Я в деталях рассказывать не буду, это не особо интересно, но Платон его раскрутил на финансирование закупки партии «фиатов» где-то в Европе. Причем не платя ни копейки. Впрочем, дело даже не в этом, и не в том, что половину продали прямо с колес, тут весь юмор – как эти «фиаты» вообще удалось сюда притащить. Уже обо всем договорились, машины чуть ли не к границе подходят, вдруг в офис влетает Ларри и трясет газетой. Что оказывается?

Какой-то там зампред или пред чего-то, это неважно, пишет, что есть решение правительства, прямо запрещающее ввоз в страну иностранных автомобилей для розничной торговли. А ввозить их можно только для внутреннего потребления – то есть, для потребления внутри той организации, которая, собственно, и ввозит.

Понял? Но организаций таких – раз-два и обчелся, и никакого «Инфокара» среди них нет. Связались с железной дорогой, вагоны остановили, а что делать дальше – никто не знает. Платон в Италии. Позвонили ему, он послушал и говорит: спокойно, ребята, их там наверху – полтора десятка человек, которые думают, как бы нас объегорить, а нас – весь народ! И тут же вылетел в Москву. Утром появляется в конторе, загорелый, пахнет, как Бендер, вином и барашком – и тут же на телефон. Выясняется, что одна из этих фирм, которая как раз и может ввозить машины для себя – «Станкоимпорт», – прямо соседствует с нашим Институтом, и Платон там когда-то читал лекции от общества «Знание» и вроде даже знакомился с директором. Вызвонил директора, тот долго вспоминал, потом вспомнил, говорит – приезжайте. Платон схватил Ларри, рванули они в этот «Станкоимпорт», часа через два Платон звонит оттуда Ленке – помнишь ее? – и говорит: чтобы к вечеру столы ломились, водителей всех задержать, остальных – по домам. Дело было в пятницу. И вот считай – два дня и две ночи они директора этого и двух его замов поили-кормили, девок им откуда-то из «Метрополя» возили, подарки дарили, а к вечеру в воскресенье те подписали документы, что машины приходят на «Станкоимпорт» для испытаний или чего-то там еще, а потом оптом продаются «Инфокару». Тут главный фокус был в том, чтобы, во-первых, машины пришли к тому, к кому можно, а во-вторых, чтобы продажа была оптовой, а не розничной. В понедельник Платон, еще не проспавшись, вызвал каких-то юристов, те долго эти документы крутили и заявили, что никаких нарушений закона нет. Он еще полдня в конторе посидел, потом говорит – работайте, ребята, я все сделал – и опять на самолет и в Италию. Нормально?

– Ничего, – сказал Терьян, лишь смутно уловивший суть комбинации. – А как там вообще все остальные? Как Цейтлин?

– Тоже нормально. С ним, правда, посложнее. У него есть свой участок, кстати, неплохие деньги приносит, и был бы Марик поспокойнее, так вообще никаких проблем не было бы. Беда в том, что он всюду лезет. Вроде бы все заняты делом, каждый своим, так нет! Тут Муса затеял строительство – не то ресторан, не то клуб, я особо в это дело не вникал. Ну, ты Мусу знаешь, он никогда не шумит, то к себе кого-то позовет, то сам съездит, в общем, что-то происходит – Платон при этом в курсе и, вроде бы, даже доволен, – но все это никак на народе не обсуждается. Так ведь для Марика это нож острый. Как же так, что-то делается, и мимо него. Вот он и пристал к Мусе, что у того земельные проблемы не решены, а без земли вся его работа – в пользу бедных. И так он всех с этой землей достал, что Платон махнул рукой и сказал: Муса, хрен с ним, пусть занимается, если хочет. А у Марка образовалась гениальная идея. Он решил купить где-то речной пароходик типа «поплавок», перегнать в Москву и поставить на прикол.

– Послушай, – сказал Терьян, припоминая, – он мне про эту штуку что-то рассказывал. Ну и как, получилось?

– Почти, – кивнул Виктор, прищурив глаза. – Пароходик, почти бесхозный, он нашел в ста километрах от Москвы. Эту байду когда-то вытащили на берег, а принадлежала она местному колхозу или совхозу. Там во время уборочной страды селили студентов, которые на картошку приезжали. Теперь уже не ездят, поэтому пароходик стоит на берегу и тихо гниет. Марик съездил туда, задурил голову начальству, выпил с ними водки, они и говорят – забирай на фиг пароход и делай с ним что хочешь. Марик вернулся в Москву, сразу шум, ликование, суета… Нанял плотников, перегнал их в колхоз, они за неделю пароход залатали. Неделька была, я тебе скажу, та еще! Каждый божий день Марик является в офис, грязный как чушка, небритый, в ватнике и кирзовых сапогах, нос торчит на полметра, и начинает командовать – эту машину за ящиком водки, эту – за ящиком тушенки, и все давай-давай, все быстро-быстро, в общем, строительство Магнитки. Муса в такие минуты просто запирался в кабинете, чтобы тот его не трогал. Ладно, починили, слава богу, пароходик, начал Марк насчет буксира договариваться. Еще дня четыре никто в офисе больше ничем не занимался – все организовывали ему переговоры с руководством Московского речного пароходства. В этом ресторане, в том ресторане… Ларри не выдержал, спрашивает: Марик, о чем ты с ними столько времени договариваешься? А тот отвечает, гордо так, что он цену на буксир на три тысячи сбивает. Ларри усами пошевелил, видать, посчитал, сколько на рестораны для этого потрачено, но не сказал ничего. Короче, закончились переговоры, грузится Марик на буксир, в свитере, в сапогах, в ветровке, – прямо морской волк – и отбывает за своим пароходом. После чего исчезает на три дня. То есть, трое суток о нем – ни слуху, ни духу, мы уже всерьез забеспокоились.

Потом появляется, лица на нем нет. Что такое? Утоп пароход где-то на подступах к столице. Они днище заколотили, а законопатить – или что-то там еще – забыли.

И вот этот пароход перекрыл речной фарватер, понаехала куча милиции, и грозят нам, вроде бы, всякие штрафы.

– Чем же все кончилось? – поинтересовался Сергей.

– А ничем. Пароход действительно утонул. Мы с Платоном ездили смотреть.

Около Царицыно – торчит из воды корма. Правда, когда мы приехали, его уже оттащили чуть в сторону, чтобы баржи могли проходить. Но все равно впечатление – как от картины «Гибель „Челюскина“». Пароход и тракторами пытались зацепить, лебедку заводили, чего только не делали. Но байда, видать, капитально села на дно, а когда ее в сторону оттаскивали, то еще сильнее закопали. Я думал, Платон Марика в порошок сотрет. А он посмотрел, поулыбался и говорит – мы на него мемориальную табличку приделаем: «Здесь был Марк Цейтлин». Дня через три приходит в офис Марик – гордый такой – и говорит: все в порядке, я только что оттуда, никакого парохода нет, фарватер расчищен. Все вроде обрадовались, поздравляют его, Ларри спрашивает – как же это ты, Марик, все так здорово изладил? А Марк ходит с таинственной мордой и молчит. Потом я уже узнал, что Платон, когда вернулся из Италии, заявил Ларри, чтобы через двадцать четыре часа он про эту развалюху уже ничего не слышал. Что там Ларри делал, как – никто толком не знает, но одной прекрасной ночью пароход взлетел на воздух.

– Как это?

– А вот так! Бабахнуло – и парохода нет. Народ из окрестных деревень сбежался, смотрит – а вместо парохода только щепки плавают. И тишина.

– Так это же… – Терьян развел руками.

– Ну да. К нам потом заявился следователь. Марик-то про взрыв ничего не знал, он думал, что его пароход сам собой рассосался. Посему он следователю совершенно честно рассказал, что сам ни сном, ни духом, и вообще – сплошное расстройство, потому как пароход больших денег стоил и все такое прочее. Сразу же начал тащить следователя в ресторан. Тот, конечно, не пошел, но и от нас отвязался, только с Марка объяснение взял.

– Однако, у вас не соскучишься. – Терьян налил еще кофе.

– Не то слово! Ты про собачьи аукционы что-нибудь слышал? Нет? Ты вообще на улицу выходишь? Вся Москва афишами обклеена. Сижу я как-то в конторе, вдруг вижу знакомое лицо. Я не знаю, ты с ним встречался или нет – Петька Кирсанов, ну, у которого Платон был на кандидатской оппонентом, он еще на собственную защиту опоздал, чуть было совет не стали переносить. Не знаешь такого? Ну ладно. Я, говорит, к Платону с деловым предложением. А с ним еще баба какая-то, поперек себя шире, и парень, драный весь, с прической под Анджелу Дэвис.

Оказалось, что баба эта – какая-то знаменитая собачница, известная всей Москве, а парень – спецкор из «Комсомолки», и хотят они организовать собачий аукцион, только у них денег нет. Платон тут же загорелся, давай, говорит, делать, деньги мы найдем, проводить будем в концертном зале гостиницы «Россия», я договорюсь с Ширвиндтом, чтобы он был аукционистом, и название тут же придумал – «Гуманимал». Кстати, посмотреть не хочешь? Сам аукцион в пятницу, а завтра – генеральная репетиция в семь. Там же, в «России». Приезжай к семи, я тебя встречу у входа. Должно быть интересно, собаки будут с девочками выходить, из Дома моделей. То есть, не собаки из Дома моделей, а девочки, сам понимаешь.

На следующий день Терьян проснулся непривычно рано. Висевшие в последние дни облака исчезли, и утреннее солнце било ему прямо в глаза. Он вспомнил вчерашний вечер и решил – пойду. Запив бутерброд с сыром чашкой кофе, Сергей оделся и вышел за сигаретами. Рядом с табачным киоском, на стене дома, висел огромный красочный плакат. На фоне кремлевской панорамы красовались три симпатичные собачьи морды, наискось красными буквами было написано «Гуманимал», а ниже: «Первый в СССР собачий аукцион. Только три дня. Концертный зал гостиницы „Россия“. Лучшие собаки элитных пород. Билеты продаются».

– Кооператоры, мать их, – услышал Сергей голос за спиной. – Нас уже всех продали и купили. Теперь за собак принялись. Мужик, выручи полтинничком.

Терьян отсчитал небритому врагу кооперативного движения тридцать копеек и зашагал в сторону метро, решив съездить в центр и купить себе рубашку, чтобы вечером выглядеть хоть как-нибудь прилично. Действительно – плакаты с собачьими мордами попадались на каждом шагу, даже на станциях метро. У выхода из «Смоленской» Сергей увидел молодого парня с мегафоном, который охрипшим голосом кричал: