Текст книги "Галина Вишневская. Пиковая дама русской оперы"

Глава 3
Война

Линия фронта – это улыбка войны.

О’Санчес

Школы продолжали работать, и 1 сентября никто не отменял. Просто теперь наряду с обычными предметами там преподавали науку войны – нужно было уметь перевязать раненого, гасить зажигательные бомбы, обращаться с оружием.

Теория стремительно превращалась в практику. Прямым попаданием разрезало огромный линкор «Марат», стоявший в Петровской гавани. «Когда мы прибежали туда, глазам нашим представилось страшное зрелище: сотни матросов в одних тельняшках, среди них масса раненых, вплавь добираются до берега и в изнеможении падают на землю… Здесь же им оказывают первую помощь. Вода в гавани красная от крови. Первая кровь… Так вот что такое война!..»

А немцы уже под Ленинградом, бомбежки, обстрелы каждый день. И вот уже Галина голыми руками разбирает развалины только что, буквально минуту назад рухнувшего дома, чтобы вытащить оттуда хоть кого-нибудь. Тут же появляется первое горькое знание – «мертвые тяжелее живых», в воздухе запах битого кирпича и опаленного железа. В Ленинграде горят Бадаевские склады с продовольствием. Вывод напрашивается сам собой – урежут паек. То, что Кронштадт попадет в положение осажденного города, никто и не представлял.

Вообще, мы много говорим о блокаде Ленинграда, но ведь полностью зависящий от него Кронштадт страдал не меньше.

Война началась 22 июня, а уже 20 ноября 1941 года рацион хлеба составлял 125 граммов на иждивенческую карточку и 250 на рабочую. Кроме этого давали 300 грамм крупы и 100 грамм масла на месяц. А потом стали выдавать только хлеб. Спастись могли лишь те, у кого были какие-то запасы.

В домах и даже школах перестали топить, электричества нет совсем. Дома все сидят у коптилок – баночек с горючей жидкостью, из которой торчит маленький фитилек. В результате у всех прокопченные лица, копоть заполняет поры, морщины, собирается в уголках глаз. Никто не умывается, тем более не моется. А как мыться, когда в доме холоднее, чем на улице? Да и воду нужно таскать в квартиру ведрами. Перестали мыться – появились вши. Поначалу еще работали столовые, где можно было за талончик на 20 г крупы получить тарелку жидкого супа. Хоть что-то теплое, уже хорошо.

Губная помада, у кого она была, намазывалась на хлеб, от нее зубы были красные, как у вампира. А по улицам ночью шастали самые настоящие вурдалаки, те, кто потихоньку отрезали у мертвецов куски мяса. Непонятно, как они потом умудрялись готовить трофеи? Ведь почти все жили в коммуналках, а мясо, вари его или жарь, весьма сильно пахнет.

Если кто-то терял карточки, было понятно, что он вряд ли продержится до следующего месяца, поэтому многие не спешили выносить из домов покойников, продолжая получать хлеб на их карточки. Трудно представить, каково это было, жить в одной комнате с трупами.

В Галиной семье дядя Коля[34]34
  Брат отца.


[Закрыть] и дядя Андрей ходили опухшие от голода, а бабушка так ослабла, что уже не могла подняться. Она ужасно мерзла и все время сидела возле буржуйки, на растопку которой пошли уже все шкафы, столы, досочка за досочкой уходил паркет.

Старались сохранить книги. Обливаясь слезами, отрывали переплеты и топили ими, только не любимые тексты, не любимых героев, не волшебные стихи, согревающие сердца, помогающие хотя бы ненадолго сбежать в волшебный мир. И еще работало радио, где кроме сводок с фронта звучали довоенные радиопостановки и стихи…

 
«У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,
У подъездов, глухо запахнутых,
У резных чугунных ворот
Гражданка Анна Андреевна Ахматова,
Поэт Анна Ахматова
На дежурство ночью встает»[35]35
  Ольга Берггольц, из стихотворения «В 1941 году в Ленинграде».


[Закрыть].
 

31 августа 1941 года повесилась Марина Цветаева в доме Бродельщиковых в Елабуге, куда вместе с сыном была определена на постой. За два года до этого ее муж Сергей Эфрон был расстрелян, еще раньше их дочь Ариадна[36]36
  Ариадна Сергеевна Эфрон (1912–1975) – переводчица прозы и поэзии, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса (оригинальные стихи, кроме написанных в детстве, при жизни не печатались); дочь Сергея Эфрона и Марины Цветаевой.


[Закрыть] попала в тюрьму. Эфрон был арестован НКВД 10 ноября 1939 года. Был множество раз пытан, но так и не согласился дать показания против близких ему людей. 16 октября 1941 года на Бутовском полигоне НКВД вместе с ним расстреляли 135 человек, нужно было спешно «разгрузить» переполненные тюрьмы.

 
«Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек».
 

Лилась «Песня о Родине» Исаака Дунаевского[37]37
  Исаак Осипович Дунаевский (полное имя Исаак Бер Иосиф Бецалев Дунаевский; 1900–1955) – советский композитор и дирижер, музыкальный педагог. Автор 13 оперетт и балетов, музыки к нескольким десяткам кинофильмов, множества популярных советских песен, народный артист РСФСР (1950), лауреат двух Сталинских премий (1941, 1951). Депутат Верховного Совета РСФСР 1-го созыва.


[Закрыть] на стихи Василия Лебедева-Кумача[38]38
  Василий Иванович Лебедев-Кумач (настоящая фамилия – Лебедев; 1898–1949) – русский советский поэт, автор слов многих популярных советских песен.


[Закрыть] из фильма «Цирк». Песня написана в 1936 году.

В результате Ариадна провела 8 лет в исправительно-трудовых лагерях и 6 лет в ссылке в Туруханском районе. Реабилитирована только в 1955 году.

Неудивительно, что Цветаева не нашла в себе силы продолжать неравную борьбу. Перед смертью поэтесса написала три предсмертные записки: тем, кто будет ее хоронить, «эвакуированным», Асеевым и сыну[39]39
  Цветаева Марина Ивановна. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969.


[Закрыть]. Записка сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Записка Асеевым: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает. А меня – простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете – увезите с собой. Не бросайте!».

Записка «эвакуированным» (сама записка была изъята в качестве вещественного доказательства и затем утеряна. Текст ее был скопирован сыном Марины Георгием Эфроном): «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы – страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом – сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

Могила Цветаевой, так же как могила Мейерхольда, утеряна.

Однажды во время блокады отец нашел Галю и пригласил ее в гости. В то время Павел Иванов работал на продовольственном складе, он жил в Кронштадте вместе со своей новой любовницей Татьяной. В 1942 году, убежденный большевик, ленинец, он встречал свою похожую от голода на тень дочь богато убранным столом, на котором чудо-птицей возвышался зажаренный гусь!

«Павел, что это дочка-то твоя такая худенькая?» – поинтересовалась Татьяна.

Уходя, Галя попросит отрезать кусочек чудо-птицы для бабушки, и Татьяна выдаст ей лакомство.

Удивительный контраст: в этом доме не только не голодали, а словно и не знали об окружающем их голоде и горе, словно не было трупов на улицах, не было ужаса, не было войны.

Павел Андреевич Иванов – отец Галины Вишневской

От богатого довольного жизнью отца Галя вернулась в холодную комнату к бабушке, поделиться с ней нечаянным подарком. Вскоре девочка узнает, что еще не видела самого худшего в этой жизни. Однажды ночью, когда Галя спала, на бабушке загорелась одежда, услышав крики, девочка бросилась к ней, накинула одеяло, сбила пламя, но старушка уже получила множественные ожоги, которые было нечем и, главное, некому лечить. Два дня Галя мужественно ухаживала за пострадавшей, делала марганцевые примочки, бабушка могла только плакать и призывать смерть, которая, наконец, милостиво избавит ее от страданий. На третий день девочка не выдержала и, завернув бабушку во все одеяла, повезла ее в госпиталь. Там старушка и умерла через пару дней.

Пришедшая после очередного дежурства на крыше Галина не только не нашла своей любимой бабушки, а даже не смогла выяснить, где ее похоронили. Всех мертвых увозили при первой возможности, никто никого не ждал, да и мог ли кто-то гарантировать, что вернется?

Теперь Галя сидит одна в непротопленной комнате, плохо понимая, что делать дальше. Когда-то здесь стоял высокий адмиральский шкаф с резными цветами, его пришлось сломать, чтобы топить буржуйку. В этом шкафу бабушка собирала Галино приданое – серебряные ложки и вилки, но с начала войны их пришлось заложить. Была еще страховка на Галино имя: удивительное дело, приятель деда, тоже бывший печник и тоже горький пьяница Иван Глот, которого в доме подкармливали из жалости, так как работать он уже не мог, пил, побирался, а умерев, оставил Гале совершенно невероятное наследство – страховку на целую тысячу рублей на ее имя. Когда дядя Ваня помер, хоронить его собрались всего два человека – Галина бабушка и дядя Андрей, вошли в его комнату, а там – шаром покати. Все пропил подчистую, только в углу черный гнилой матрас, и у стены – сундучок. Открыли, а там на самом дне бумага на имя Галины Павловны Ивановой. Вот же как бывает, сам голодал, а страховку для неродной ему девочки оплачивал. Только где теперь эта страховка? Бабушка положила ее в сберкассу на Галино имя, да только теперь какие сберкассы? Ищи-свищи.

Появилась возможность эвакуировать детей и женщин, их перевозили на машинах через замерзшее Ладожское озеро. Немцы об этой лазейке, разумеется, знали и бомбили. Многие машины с людьми ушли под лед, тем не менее, эвакуация не была остановлена. Никто не хотел упускать шанса спасти хоть сколько-нибудь людей! Тетя Катя с тремя детьми и дядей Андреем решились рискнуть. Галя не захотела ехать с семьей и не сразу узнала, что, успешно перебравшись на другую сторону, двое младших кузенов набросились на хлеб, впервые с начала войны наелись досыта и через день померли в мучениях. В результате Катя осталась со старшим сыном. Андрея на берегу она так и не дождалась. Ехал на другой машине, может, погиб на «дороги жизни», может потом куда-то распределили. Писем от него позже тоже не было. В общем, сгинул.

Тем же маршрутом уехал идейный коммунист Павел Иванов со своей новой женой Татьяной и ее детьми. Но и о собственной кровинушке, надо отдать ему должное, вспомнил. Да не просто так, заявился в холодную адмиральскую квартиру и оставил там восьмидесятилетнюю Танину бабушку. Она-де Ладожской дороги все одно не перенесет, а так вам веселее вдвоем будет.

Голодать, что ли, веселее? Карточки бы свои да Татьянины что ли оставил! «Так и сидела несчастная старуха на диване. Сидела и все молчала. И умерла вскоре. Соседки из квартиры напротив зашили ее в одеяло, а хоронить некому. Два дня лежала она на полу возле моей кровати. Мне страшно, я спать не могу, в квартире ни единой души больше… Все чудится мне, что она под одеялом-то шевелится… Потом пришли какие-то мужики, взяли ее за ноги – так волоком по полу, потом по лестнице вниз и потащили. Поднять да нести, видно, сил не было. Бросили на тележку и увезли».

Так и осталась Галя совершенно одна в пустой холодной квартире. Сил что-либо делать не было. Лежала и грезила наяву, представляя себя в каких-то роскошных дворцах, среди веселых, танцующих людей. И сама она не опухшая, синюшная с цинготными пятнами, а красавица, в розовом платье с зелеными лентами. И вокруг нее цветущие сады, белые беседки, фонтаны и музыка, музыка, музыка… Много всего она тогда себе навыдумывала, чтобы с ума не сойти.

Очнулась от того, что кто-то тряс ее за плечи.

– Жива? С кем ты тут? Одна? Да разве ж можно одной? Айда с нами.

Галя посмотрела – девушки, чуть старше ее, все в каких-то комбинезонах, веселые. Отчего же не пойти, там люди, там жизнь. Пошла.

Так Галя оказалась в штабе МПВО (местной противовоздушной обороны). Ее зачислили в отряд, состоявший из 400 женщин. Жили, разумеется, на казарменном положении. Командиры – старики, которых по возрасту и болезням не взяли на фронт. Галя получила такой же как у ее новых знакомых серо-голубой комбинезон и паек. Отогрелась и снова почувствовала себя живой.

Дежурили посменно на вышках. Если где пожар вспыхнет, куда бомба попала, где был обстрел, обо всем следовало незамедлительно докладывать командованию. Выкапывали заваленных в разбитых взрывами домах, отводили обессиленных в бомбоубежища, оказывали медицинскую помощь. А пока не было обстрела, работали по расчистке города. Деревянные строения разбивали, разламывали на дрова, после чего дрова раздавались населению.

Как расчищали? Да уж не кранами и экскаваторами со специально приспособленными для таких дел ковшами: ломами, кирками, лопатами, топорами. И все это делали голодные, озябшие, непрерывно болеющие женщины и девушки, многие, как Галина, – подростки. Войну она встретила четырнадцатилетней Джульеттой, ну или берите героиню поближе – Наташей Ростовой, которой в начале романа всего тринадцать. Тогда она еще влюбляется в Бориса Друбецкого, который живет со своей матерью поблизости от Ростовых. Помните первый бал… изящное платье, красивая прическа, туфельки. А тут валенки на ногах, лом в руках, и спешит наша героиня отнюдь не на бал, а идет тяжелой, почти мужской походкой чинить городскую канализацию. «После страшных морозов везде полопались канализационные трубы, и, как только земля оттаяла, надо было чинить канализацию. Это делали мы, женщины, – «голубая дивизия». Очень просто делали. Допустим, улица длиной 1000 м. Сначала нужно поднять ломом булыжную мостовую и руками оттащить булыжник в сторону. Выкопать лопатой и выбрасывать землю из траншеи глубиной метра два. Там проходит деревянный настил, под которым скрыта труба. Отодрать ломом доски и… чинить там, где лопнуло. Рецепт прост и ясен, как в поваренной книге. Вот так я и узнала, как устроена канализация. Стоишь, конечно, в грязи по колено, но это неважно – ведь мне дают есть».

На службе действительно кормили просто по-царски. Иждивенцам полагалось всего 125 г, здесь же хлеба отмеряли целых 300 г. Правда, его отдавали утром одним куском, и нужно было иметь недюжинную силу воли, чтобы не съесть весь сразу, а оставить хоть сколько-нибудь про запас. Еще полагался кусочек сахару и 20 г жиру. На обед – суп и каша, на ужин – каша. Всего немного, совсем чуть-чуть, но для блокады это вообще царская еда, и, что немаловажно, так кормили не от раза к разу, а каждый день!

Наш человек везде может выжить, в любых условиях, но Галина вряд ли смогла бы выдержать выпавшие на ее долю испытания, не получись у нее снова петь. Какой смысл в такой жизни, где нужно махать киркой, и при этом только мечтать о сцене? Поэтому едва отогревшись и хоть немного отъевшись на новом месте, она стала посещать джаз-оркестр при стоящей рядом морской военной части. Там она пела популярные песни, романсы и даже оперные арии.

На репетиции, разумеется, ее не командировали и не отпускали, она сама, закончив тяжелый рабочий день, натаскавшись булыжников и бревен, умывалась и бежала на спевку, чтобы после отправиться на концерт на один из кораблей, которые стояли в фортах вокруг Кронштадта.

Неудивительно, что такая работа требовала чего-то более согревающего, чем просто суп. Пили спирт, только так можно было надеяться, что организм выдержит полдня в грязи и холодной воде.

Жили все вместе комната на двадцать кроватей, в центре – железная печь, где все сушат одежду, и стол. Никаких шкафов, все свое складывается в сундучках под кроватью, есть еще тумбочка, но это для самого необходимого.

Все женщины разных возрастов, с разным жизненным опытом, кто-то замужем не однажды, кто-то уже детей успел перехоронить, кто-то, как Галина, еще и не целовался. А вокруг полно военных моряков, город-то морской. Неудивительно, что многие женщины пошли в разгул и пьянство, некоторые откровенно занимались проституцией, получая за свои услуги спирт, шоколад, махорку, кто-то довольствовался статусом ППЖ – походно-полевая жена. Дома у мужчины семья – жена, дети, а здесь под боком другая жена, все это знают, но никто не осуждает. А что делать? Такая жизнь. Впрочем, многие ППЖ позже изменяли свой статус: мужчина разводился с первой семьей и женился уже официально на своей военной подруге.

Галина Вишневская в «голубой дивизии». 1943 г.

После каждого концерта артистам ставили стандартное угощение – тарелка супа, кусок хлеба и стакан водки. Можно, конечно, попробовать выменять водку на хлеб, любителей этого дела во все времена было с избытком, а во время войны и подавно. Галя как-то возвращаясь в часть пьяная после концерта, попала под ледяной ливень. И ничего, выжила, вернулась веселой и довольной. Бросила мокрые вещи на печку сушиться, и спать. После этого уверовала в целительную силу спиртного.

А потом Галя влюбилась в молодого лейтенанта с подводной лодки «Щ № …» – «Щука», как шутливо называли ее моряки. «Петр Долголенко – веселый, красивый лейтенант, – никогда больше я не слышала такого заразительного смеха, как у него. Он был большой и добрый – с таким ничего не страшно! Когда он меня в первый раз поцеловал – это было на улице, – я в полном смысле слова от счастья потеряла сознание на несколько секунд. Очнулась – сижу на скамейке, надо мной его лицо, а вокруг него в небе звезды вертятся!»

Ради своего любимого Галя убегала в самоволку, вылезала в окно и привет. Обратно через тоже окно, если, конечно, никто в комнате не догадается его закрыть. Много раз ее ловили, отправляли на губу, в затопленный водой подвал, или вне нарядов гальюны чистить. Отсидит или отработает свое, и снова за старое.

Раз отправили ее в подвал, сапоги резиновые дырявые, а в подвале воды по колено, льдинки плавают. Если девушка в такой воде постоит, себе гарантированно все застудит, а какая из нее после этого работница, я уже не говорю, какая мать?

Галя так и сказала персонально конвоирующему ее начальнику. А он: «Ничего, на нарах отсидишься, не барыня».

Галина так обиделась, что стянула с ног бесполезные сапоги да со всей дури запустила ему в рожу. А сама все равно на нары не залезла. Так и осталась стоять. Больше часа держала характер, пока, наконец, не вернулся супостат, новые сапоги принес: «Держи, артистка!».

За самоволку полагалось 5 суток, но ей впаяли все 10, должно быть, за швыряние сапогов в начальственную физиономию по уставу еще 5 полагалось. Такая математика.

Возможно, от злости, или как раз оттого, что перед этим она целовалась с Петром, Галя умудрилась не заболеть.

А через два дня ее неожиданно освободили от отсидки, так как настало 23 февраля, концерт в честь Красной Армии, а единственный соловей в подвале заперт. Непорядок.

19 января 1943 года была, наконец прорвана блокада. Галя сидела в казарме одна, слушала радио и вдруг такое сообщение. «Что тут началось! Это было почти безумие. Хотя впереди еще много горя, но мы уже не отрезаны от своих, есть уже маленькая дверца, щель, через которую к нам могут прорваться люди с помощью!»

Казалось бы, блокада прорвана, возможно, скоро и войне конец, еще немного, и жизнь наладится, Галя и Петр строят планы послевоенной жизни.

Весной добавились работы в огородах. Нужно было землю пахать, посадить картошку, овощи. Работа, конечно, тяжелая, достали где-то плуг, а лошадей нет, пахали на себе, по очереди впрягались и тащили. А что сделаешь. Но это все равно уже не то, что в блокаду, сама природа помогает, травка зеленеет, солнышко приятно спину греет, птички на деревьях заливаются, красота. Да и Галина тоже поет, радуется. Голос чистый, звонкий, далеко летит. И тут баба одна, из их же дивизии, вдруг распрямилась над грядкой и кричит:

«– Галька, а «Щучка», на которой Петька-то твой служил, – погибла!

И зубы у нее оскалены – то ли в злобе, то ли в смехе. Как стояла я в грядке на коленях, так лицом в землю и ткнулась…

Опять одна…».

Вот так закончилась ее первая любовь.

Глава 4
Учеба

Балет и опера – это трехмерные комиксы с музыкальными субтитрами.

О’Санчес

После смерти Петра Галину как подменили: вдруг увидела она, кем на самом деле окружена, какие люди собрались в голубой дивизии, какие жестокие, злобные стервы, которым чужое счастье жить спокойно не дает, чужая радость – кость в горле. Стала тогда она проситься отпустить ее в Ленинград учиться. Сначала не хотели, не положено, мол, военное положение, кто вместо нее работать станет? Но Галина упорно гнула свое. В конце концов начальник сжалился и отпустил, да и как оставишь после той выходки, еще неизвестно, чем бы дело закончилось. Если бы Галя с обидчицей не расквиталась, скорее всего, та от страха ее бы по-тихому зарезала.

В 1943 году рабочая хлебная карточка в Ленинграде – 400 г; вывод: первым делом следует устроиться на работу, чтобы обеспечить себя хоть какой-то едой. Устроилась в Выборгский дом культуры помощником осветителя сцены. Сидит, бывало, под сценой, там прежде располагались осветительные будки, дергает рычаги, дающие свет, и при этом заучивает репертуар. Память молодая, цепкая. В результате она все роли наизусть знала, и актерам вместо суфлера реплики подсказывала.

Потом начали собирать собственную оперную труппу, и Галя перешла к ним. Работали в зале Михайловского театра. Первый спектакль – «Пиковая дама» Чайковского. Зал не топят, холодина, зимой зрители сидят в шапках и шубах, а певицы с голыми плечами. Германа пел Сорочинский, Лизу – Кузнецова, Графиню – Преображенская[40]40
  Софья Петровна Преображенская (1904–1966) – советская оперная певица (меццо-сопрано), педагог. Народная артистка СССР (1955). Лауреат двух Сталинских премий (1946, 1951).


[Закрыть], Полину – Мержанова[41]41
  Людмила Мержанова (1918–2008), оперная актриса, Большой театр, 1936–1949.


[Закрыть], Прилепу – Скопа-Родионова[42]42
  Галина Владимировна Скопа-Родионова родилась в 1917 году в семье военнослужашего. Окончив Капеллу, Галина поступила в хор Ленинградского Радикомитета, созданного в 1934 году. В 1940 году Скопа-Родионова поступила в Ленинградскую консерваторию, класс Е. А. Бронской.
  С началом войны певица была призвана в Ансамбль краснознаменного Балтийского флота, а затем в Ленинградский Радиокомитет.


[Закрыть]…

В 1959 году Вишневская будет петь Лизу в опере «Пиковая дама», когда же на своей передаче Дмитрий Дибров[43]43
  Дмитрий Александрович Дибров (род. в 1959 г.) – российский журналист и телеведущий, музыкант. Работал на четырех федеральных телеканалах («НТВ», «Первый канал», «Россия», «ТВ Центр»), член Академии Российского телевидения.


[Закрыть] спросит ее, отчего же она предпочла уйти из театра, а не осталась, дабы играть графиню, Галина Павловна решительно откажется от такой чести. «Уходить надо вовремя». Хотя она признавала, что Преображенская была лучшей в этой роли: «такого драматического меццо-сопрано я уже за всю свою жизнь не услышу».

Запомнились исхудавшие за блокаду актеры, Лиза с синими, тощими как палки ручками, перед спектаклем ей мазали белым гримом плечи и руки, иначе смотреть было страшно. Они поют, а изо рта валит пар.

Постепенно город оживал, уже работала музыкальная школа им. Римского-Корсакова. Галя пошла учиться. Педагогом был Иван Сергеевич Дид-Зурабов[44]44
  Дид-Зурабов Иван Сергеевич (1885–1963) – артист оперы (тенор), вокальный педагог. Учился в Италии, выступал на различных оперных сценах. Вел педагогическую работу в музыкальных школах в Ленинграде, в Ленинградском музыкальном училище имени Н. А. Римского-Корсакова.


[Закрыть], армянин, когда-то учившийся пению в Италии. Он был прекрасным тенором и, как вскоре выяснилось, плохим педагогом. У Галины был природный очень сильный голос, «дело в том, что у меня была природная постановка голоса – маски, грудного резонатора и дыхания, что в пении самое главное. Певцы годами учатся правильному дыханию, но часто так и не постигают этой основной тайны пения. Мне это было дано от Бога, я родилась с умением певчески правильно дышать, и его-то и лишил меня мой первый педагог. Он не должен был ломать моих природных данных, ему надо было осторожно вести меня, развивая музыкальность, общую культуру, давать разучивать нетрудные арии и т. д. Диапазон у меня был две с половиной октавы. Иван Сергеевич, постоянно говоря на уроках о крепкой опоре, о крепкой диафрагме и не объясняя, что это значит, в результате заставил меня зажать диафрагму, и сразу у меня перекрылось дыхание, сжалась гортань, и – прощай, верхние ноты! Да и вообще голос стал мельче».

«Живя раньше в Ленинграде, я, конечно, знала, что существует привилегированная часть общества, что не все ютятся, как я, в коммунальных квартирах. Но до поступления в Большой театр я и вообразить себе не могла численность господствующего класса в Советском Союзе». (Галина Вишневская)

Новое несчастье обрушилось с внезапностью падающего дома, который вдруг погреб под собой не только ничего не понимающую девочку, а еще и ее будущее оперной певицы. Точно по мановению палочки злого колдуна она лишилась половины своего дара. Как? За что? Вопросы не находили ответов. Куда мог деться голос? Был и нету.

Точно безумная, Галина бродила по улицам города, не находя себе места. Голос нужно было восстановить, но во время войны этим никто не занимался, она продолжала учиться, но учение теперь не шло впрок. При этом на Галину засматривались мужчины, с ней все время кто-то пытался познакомиться, развлечь, так что ничего удивительного, что летом 1944 года самый настойчивый кавалер добился, наконец, того, что Галина согласилась с ним расписаться.

Так Галина Иванова сделалась Галиной Вишневской. Других приобретений брак не дал, и через неделю они разошлись, чтобы уже никогда друг друга не видеть. Обстоятельства, разделившие Галину и Георгия[45]45
  Георгий Вишневский – военный моряк (брак продлился несколько месяцев в 1944 году, по свидетельству самой Вишневской – одну неделю).


[Закрыть] оказались сильнее, чем она могла себе это представить, молодой муж запрещал ей идти на сцену! Ревновал к престарелому педагогу, в общем, сама, конечно же, виновата, нужно было сначала узнать, как видит совместную жизнь морской офицер Георгий Вишневский. Впрочем, разведясь, она оставила себе звучную фамилию, которую вскоре прославила. Фамилия – это конечно не квартира с машиной, но тоже трофей.

После учебы Галя устроилась в Ленинградский областной театр оперетты, директором которого был Марк Рубин[46]46
  Марк Ильич Рубин – директор Ленинградского областного театра оперетты (гражданский брак с 1944 по 1955)


[Закрыть].

Галине было 17, она пела, неплохо двигалась, внешние данные выше всех похвал. Зарплата стандартная – 70 рублей при норме 20 спектаклей в месяц, плюс рубль пятьдесят суточных, если театр на гастролях. Для сравнения, примадонна театра получала 120 рублей в месяц. При этом главной партии нужно находиться на сцене почти весь спектакль, а статисты появляются там время от времени, и зачастую это изображение окружения главных героев. Работа поначалу оказалась несложной – массовые сцены. Здесь изобразить толпу, там – гостей во дворце. Первый же спектакль – «Продавец птиц», роль – дама на балу. Взглянула на себя Галя в зеркало и обомлела, да ведь это то самое розовое платье с зелеными лентами, как тогда в блокадном Кронштадте ей представлялось! Должно быть, видение пророческим было. Затянули ей талию корсетом, на голову – пудреный парик, мушка на щеку, туфельки на каблучках, и случилось чудо. Никогда прежде не носившая каблуков и вообще не знавшая ничего подобного, Галина чувствовала себя в этом платье так, словно в жизни ничего другого и не носила. Ее не нужно было учить, как обращаться со шлейфом, куда девать руки. Полная органика.

Выступали в воинских частях, ездили по разрушенным городам: Новгороду, Пскову, Волхову… Театр двигался вслед за армией, которая упорно вытесняла с наших земель фашистов.

Условий никаких: холод, на стенах снег, голод, крысы полчищами, на ночлег хорошо, если устраивают в жилых домах, а нет, так и на голом полу, подстелив у кого что есть. Декорации самые примитивные, чтобы в одних и тех же можно было разные спектакли играть. За три месяца работы Галина выучила практически весь репертуар, и когда вдруг актриса-субретка сломала ногу, Вишневская сумела подменить ее, с одной репетиции войдя в основной, он же единственный актерский состав. Так она получила роль Поленьки в оперетте Стрельникова «Холопка». А на следующий день уже репетировала Христину в «Продавце птиц». Работа закаляла, постепенно Галина приучилась репетировать в любых условиях. Играть приходилось в прокопченных землянках, в промерзших клубах, да хоть на железнодорожной платформе. Одна из актрис, с которой Вишневская сдружилась, тридцатипятилетняя Шура Домогацкая, умерла прямо на сцене от кровоизлияния в мозг. Ее похоронили в театральном гриме, не из уважения перед актерским и человеческим подвигом, а просто, потому что нужно было торопиться. Костюм был снят с покойницы и отдан Вишневской, к которой теперь переходил и весь Шурин репертуар.

В театре Галина научилась делать невозможное – петь с ангиной, с нарывами в горле, с высоченной температурой. Об отмене спектаклей и речи быть не могло. Если бы вдруг она сошла с дистанции, другая актриса взяла бы ее роли на себя, а театр поехал бы дальше.

Актер театра, бывший белый офицер, в финале оперетты «Свадьба в Малиновке», когда дед Нечипор говорит под занавес: «Власть больше не меняется!», цедит сквозь зубы: «Посмотрим».

Галине было 18, когда она сошлась со своим директором театра, скрипачом Марком Ильичом Рубиным. Гражданский муж был старше ее на 22 года, отношения выстраивались по принципу «отец и дочка». Он принял ее неопытной зеленой девчонкой на работу, растил, учил, сделал солисткой оперетты.

Брак не регистрировали, после войны на такие формальности мало кто обращал внимание. Просто все знали, что теперь Галина его жена. После чего наша героиня перевезла свои пожитки к Марку. Квартира, разумеется, коммунальная, но это не важно, рядом с Рубиным Вишневская чувствовала себя защищенной, у них были общие интересы, совместная работа, они прекрасно понимали друг друга, а что еще нужно для счастья?!

Прошло совсем немного времени, и Галя, к своему ужасу, поняла, что беременна. Этого еще не хватало, а ведь только-только жизнь начала налаживаться! Конечно, в своих мечтах Вишневская время от времени видела себя матерью семейства, но не сейчас же! Во-первых, она еще очень молода, во-вторых, сначала беременность, потом роды и уход за малышом, из-за ребенка ей придется оставить сцену, и еще неизвестно, на какое время. Не мотаться же по нетопленным клубам с грудничком на руках… это уже не забота, а форменное убийство.

С другой стороны, в «Голубой дивизии» она уже наслушалась рассказов про аборты, и как после них женщины раз и навсегда теряли саму возможность стать матерью. Вывод: надо рожать.

Темп работы остался прежним – 20 спектаклей в месяц вынь да положь, причем в основном по другим городам. В ужасающих условиях, с клопами, тараканами, крысами… А крыс такое количество, что они гуляют по городам, как когда-то кошки.

Тогда же в Кронштадт и Ленинград были специально завезены эшелоны котов и кошек, которые, едва добравшись до места назначения, тут же приступили к своим профессиональным обязанностям – ликвидации серого полчища грызунов. В Питере и сейчас среди дворовых Васек живут потомки тех самых героических котов, спасших город.

Вместе с театром занесло Вишневскую в Восточную Пруссию, присоединенную в то время к Советскому Союзу. Вместе с ними буквально в одном вагоне ехали бывшие пленные немцы, возвращались по домам. Все больные и голодные. Солдат – человек подневольный, собой не распоряжается, получил приказ, выполнил приказ. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Поэтому солдата нельзя обвинять, солдат не виноват. Но это сейчас хорошо так рассуждать, наше поколение блокады не знало, с войной не знакомо. В своей книге Галина Павловна пишет, что они делили хлеб с повстречавшимися им немцами. А ведь она все потеряла во время войны, всю семью, но не сломалась, не перестала оставаться человеком.

Город Кенигсберг, после 1946 он получит имя Калинин, практически сровнен с землей, от развалин до сих пор исходит специфический трупный запах, зато дороги расчищены, только что не вымыты с порошком, пленных немцев заставили. Кирпичи, обвалившуюся штукатурку убрали, а разбирать развалины и вытаскивать оттуда тела уже и у них сил нет.