Текст книги "Айседора Дункан. Жрица любви и танца"

Не стоит думать, будто бы 7 долларов – это небольшие деньги. Когда Джеку Лондону исполнилось тринадцать лет, а был он всего на год старше Айседоры и жил в том же Окленде, ему удалось скопить 2 доллара, на которые он купил старую-старую лодку, на этой посудине мальчик ходил по извилинам дельты, а иногда решался ненадолго выйти в залив. Конечно, это, с позволения сказать, судно протекало, на нем не было выдвижного киля, лодку то и дело заливало водой, она могла попросту опрокинуться, но все же это была самая настоящая лодка, на которой он рыбачил или перевозил грузы!

Позже за 6 долларов он приобрел подержанный ялик и еще на доллар 5 центов перекрасил старую посудину, за два доллара приобрел парус, за доллар сорок центов – весла.

Маленькие проворные мальчишки самых разных национальностей быстро расставляли кегли в кегельбане и подносили пиво, успевая шустро протирать столики, кланяясь за каждую подаренную им мелкую монетку и не обращали внимание на оплеухи и затрещины.

Портовые города говорили на множестве языков, так что для простоты представители одной национальности старались селиться рядом, быстро открывая собственные пансионы, столовые, кафе и магазинчики, в которых старались придерживаться обычаев далекой родины. Тем не менее невозможно же все время сидеть в одном-единственном квартале, да и не закроешься от желающих попробовать новых экзотических блюд, приобрести что-то в лавочках или снять дешевую, не говорящую еще на английском девчонку. Не закроешься, да и зачем?

На каждом углу те же мальчишки-разносчики предлагали опиум, их хозяину товар доставлялся напрямую из порта, после чего порошок распределялся малыми порциями, которые и предлагали клиентам пронырливые детишки. Другие пацаны тут же бегали с лотками, полными пачек самых различных сигарет, в некоторые из которых были вложены картинки с изображениями знаменитых скаковых лошадей, парижских красоток, ну и, естественно, чемпионов бокса. Коллекционировать картинки – страсть всех мальчишек того времени, кроме того, собранные серии можно было сбыть за весьма приличные деньги, так что, продавая очередную пачку, маленький собиратель не отходил далеко от покупателя, стремясь хотя бы краем глаза узреть момент, когда тот достанет вожделенное сокровище и… о, если вдруг это оказывалась та самая, недостающая карточка?! Несчастного покупателя ждала вторая серия уговоров, просьб, коммерческих предложений или даже слез. В результате мальчишку либо прогоняли взашей, либо он становился счастливейшим обладателем картинки, пополнившей его драгоценную коллекцию.

И если мальчики из хороших семей проводили дни напролет в местном яхт-клубе, одетые, точно беспризорники, дети вчерашних эмигрантов за малую денежку драили палубы, очищали днище от ракушечника, приобретая морские профессии на практике.

Многочисленные лавки старьевщиков принимали лоскуты, бутылки, мешки и жестянки, обычно все старое и ветхое, тем не менее вся эта мелкота пользовалась огромным спросом как раз в среде не успевших еще обзавестись собственным имуществом приезжих. Поэтому в среде эмигрантов считалось незазорным рыться в мусоре, пока все те же пришлые, но более счастливые и обеспеченные, так как работали дворниками и уборщиками, не прогоняли бывших соотечественников, разграбляющих помойки на их участках.

Но рыться на свалках мусора или работать на подай-принеси – все таки удел стариков и мальчишек, а нормальные мужчины искали себе работу по силам, например, на консервной фабрике платили 10 центов в час при рабочем дне от 10 до 12 часов с небольшими перерывами. Если рабочие не справлялись с планом, приходилось работать хоть до полуночи, а последние трамваи уходили в парк в 11 часов ночи.

В общем, это счастье, что Айседора и Елизавета умудрялись не просто работать, а иметь свое собственное дело, а Дора аккомпанировала певцам или давала уроки музыки. Судя по всему, ни Раймонд, ни Августин и не пытались подрабатывать, хоть как-то вкладываясь в семейный бюджет.

Мечты-мечты…

Однажды вечером, когда мама наигрывала что-то на пианино, после развода она приобрела довольно-таки странную привычку – часами просиживать перед инструментом, отрешенно глядя в пустоту или вдруг переключаясь на декламацию стихов. Музыка сменяла поэзию, новая музыкальная волна сметала хрупкие строки, и так продолжалось до глубокой ночи, если не до утра. Детей при этом никто не укладывал, они были вольны слушать, идти к себе или засыпать, где застал их легкокрылый Морфей, внимая маминому голосу. Так вот, однажды вечером, когда мама музицировала, а Айседора придумывала движения нового танца, который утром собиралась показать своим ученикам, к ним в гости зашла старая знакомая, жившая некоторое время до этого в Вене. Наблюдая за грациозной пластикой юной Дункан, она хлопала в ладоши, всячески поощряя танцовщицу, и наконец уверенно предрекла: «Айседора – вторая Фанни Эльслер[4]4
  Фанни Эльслер (наст. имя Франциска Эльслер; 23 июня 1810, Вена – 27 ноября 1884, Вена) – австрийская танцовщица балета. Наряду с Марией Тальони Фанни Эльслер была известнейшей балериной XIX века.


[Закрыть]!»

«Вот что, Дора, если ты хочешь, чтобы девочка сделалась второй Фанни, просто необходимо показать ее лучшему балетмейстеру Сан-Франциско. Я напишу адрес».

На следующий день, Дульси уже стояла у станка в классе великого маэстро, внешне послушно делая упражнения, а на самом деле зверея от нелепой гимнастики, к которой ее принудили злые люди! Ей-то казалось, что, стоит только показать танцы великому педагогу, как балетмейстер немедленно перейдет в ее веру и откроет талантливой мисс Дункан дорогу в светлое будущее. Как же! А он видел кошмарную технику, полное непонимание системы и, начиная с азов, пытался научить девочку тому, что знал сам.

На третий день занятий возник конфликт. Учитель попросил Айседору подняться на цыпочки, та с деланным удивлением осведомилась, почему она должна это делать. И, услышав «потому, что это красиво», ответствовала, что это глупо, неестественно и безобразно, после чего покинула класс.

В это время, должно быть, видя старания младшей из дочерей Доры Дункан, Фортуна улыбнулась многострадальному семейству, и в их жизни снова нарисовался Джозеф, блудный папенька в очередной раз разбогател и горел желанием поделиться с бывшей женой и детьми деньгами, которые, по всей видимости, жгли несчастному карманы. Вообще в жизни мистера Дункана случались взлеты и падения, три раза он баснословно богател и столько же раз терял все, до последнего цента, это был четвертый и последний случай, когда Джозеф получил большой куш, на который тут же купил Доре и детям новый дом. Да еще какой – с большими залами для танцев, амбаром, ветряной мельницей и площадкой для тенниса. При этом, бывший глава семьи не удосужился выяснить, занимается ли кто-то из его отпрысков спортом, как и чем они вообще жили все это время.

Но да бог с ним, наконец-то семейство имело собственное убежище! Августин первым делом осмотрел дареный амбар, сообщив, что отныне здесь будет размещен его театр! С королевским достоинством он проследовал в гостиную, где, обнаружив ковер у камина, взял ножницы, и… у персонажа его первого спектакля Рипа Вана Уинкеля появилась роскошная борода!

Репертуар обсуждали на семейном совете. Было решено, что мама возьмет на себя аккомпанирование, Августин будет играть в спектаклях, а также в первом отделении читать стихи, у него была отличная память. Айседора в первом отделении представит серию танцевальных этюдов, и во втором уже все вместе, братья, сестры и тетя Августа, покажут комедию.

Вскоре все было отрепетировано, нарисованы афиши, и театр начал понемногу работать. Айседоре было четырнадцать, когда театр выбрался из амбара и отправился в свое первое турне по побережью. А через год их с Верноем роман закончился свадьбой. Точнее, женился он. На той самой невзрачной девушке, с которой несколько раз его видела Айседора. Обиженная Дункан сразу же порвала с Верноем все отношения и выбросила дневник.

Теперь, как никогда прежде, она чувствовала, что Сан-Франциско давит на нее, во-первых, здесь продолжал жить, не зная о том, какую нанес ей рану, предатель Верной. Во-вторых, настало время доказать всему свету, на что способна Айседора Дункан.

– Этот город погубит нас всех! Да, у нас есть крыша над головой, мы преподаем и зарабатываем какие-то деньги. Но разве это предел наших мечтаний? Молодость пройдет, сила и желание иссякнут, а мы все еще будем сидеть здесь, покрываясь пылью, – внушала несостоявшаяся Джульетта своим менее смелым родственникам. – Как хотите, но, даже если никто не поддержит меня, я назло всем поступлю в любую театральную труппу и прославлюсь. А вы как хотите!

Вскоре такая возможность действительно представилась, Дора и Айседора рука об руку отправились с визитом к заезжему антрепренеру. Просмотр состоялся утром на большой сцене. Мама привычно заняла место за роялем, для показа были выбраны музыкальные фрагменты «Песни без слов» Мендельсона. Надев свою короткую белую тунику, Айседора порхала по темной сцене, счастливая уже тем, что выступает в самом настоящем театре. К сожалению, антрепренер не разделял ее восторгов, и, когда девушка собиралась поведать ему о своем танце, ретроград заявил, что показанное мисс Дункан совершенно не подходит для театра, скорее уж, для церкви, но…

Мать и дочь немедленно откланялись.

Единственное, что вынесла Айседора из своего разговора с антрепренером: она несет в мир нечто новое и прекрасное, такое чистое, что ее танцы разумно было бы показывать в церкви. А значит, скорее всего, она не найдет такого театра, в котором сможет танцевать, во всяком случае, не в этой глуши! Еще более вероятно, что такой театр должна создать она сама.

Отсюда вывод: если в провинцию специально приезжают низкопробные балаганы, в которых не место высокому искусству, надо отправляться на поиск такого театра, в котором незазорно было бы выступать даже такому новатору, как Дункан. Куда? Проще всего в Чикаго. Там полно театров. Что нужно для успеха мероприятия? Один билет до места и немного денег на первое время, дабы снять комнату и чем-то питаться. Как скоро удастся получить ангажемент? Очень быстро. Возможно, первые несколько дней придется походить по городу в поисках самого лучшего театра, но зато потом…

Дора во всем поддержала дочь при единственном условии – в Чикаго они поедут вместе. Еще не хватало, чтобы девочка попала в плохую историю. Было решено, что остальные останутся дома и будут ждать, когда Айседора заработает деньги и вызовет их телеграммой.

С помидорами и перцем

Все вещи мамы и дочки уместились в небольшом сундучке, кроме того, они взяли с собой 25 долларов и некоторые хранившиеся дома драгоценности бабушки, которая к тому времени уже умерла.

Айседора готовилась к блицкригу, но все антрепренеры, перед которыми она показывала свои танцы, как завороженные, говорили то же, что и тот, первый, в Сан-Франциско: «Это не для театра». Любая на месте Дункан давно уже уразумела бы, что придется меняться, что на свете просто не существует подходящего ей театра, и, если хочешь выжить… но Дункан продолжала упорствовать. Меж тем деньги вышли, бабушкины драгоценности оказались не такими уж и дорогими. В результате произошло то, что и должно было произойти: их выгнали на улицу, забрав все вещи в уплату за долг. Что дальше? В карманах ни пенни, перспектив ноль, невозможно не только вернуться домой, но даже дать телеграмму с призывом о помощи.

По чистой случайности, отбирая у матери и дочери вещи, хозяева квартиры не догадались содрать кружевной воротник с платья Айседоры. Либо не представляли его истинной ценности, либо просто велели убираться, забрав только те вещи, что на них. В общем, так или иначе, но, продав кружева, Айседора выручила за них 10 долларов, на которые удалось снять небольшую комнату и приобрести ящик помидоров, которыми бедняжки и питались затем целую неделю, употребляя томаты без хлеба и даже без соли. А перспектив устроиться куда-нибудь не прибавлялось. Дошло до того, что Дора настолько ослабла, что могла только лежать, глядя в потолок. Скорее всего, она предпочла бы умереть, нежели помешать дочери довести ее эксперимент до конца, не сетуя на судьбу. Страшно переживая за мать, Айседора готова была пойти на все, что угодно. Мыть полы и посуду, выгуливать чужих собачек, но на подобную работу брали людей с опытом и рекомендациями. В конце концов девочка сдалась и пошла в первый попавшийся театр, где попросила сказать ей напрямик, что она должна сделать для того, чтобы работать у них. Айседора была хороша собой, прекрасно танцевала. Посмотрев ее программу, управляющий кафе на крыше «Масонского дворца» попросил Дункан создать совершенно новый образ разбитной девчонки и кокетки в юбчонке с воланами, которые станут весело играть, когда танцовщица будет прыгать и задирать ножки под какую-нибудь забористую песенку. На языке управляющего это звучало как «добавить перца». Первым порывом Айседоры было надавать нахалу по морде, но она вовремя вспомнила про ослабевшую от голода мать и смирилась с неизбежным.

Воланы и оборочки – это еще не самое страшное, что есть на свете, пообещав явиться назавтра с новым номером и костюмом, Айседора покинула кафе, после чего какое-то время бродила по улицам Чикаго, чувствуя, что еще немного, и она сама рухнет на мостовую в голодном обмороке. В том, что она справится с воланами, дрыганием и перцем, не было сомнений. Удавалось же как-то, ничему не учась, преподавать светские танцы, получится и это. Другой вопрос: где взять денег на костюм?

В отчаяние она набрела на магазин Маршаля Фильда и, приметив там молодого управляющего, лицо которого показалось ей располагающим, рассказала ему все без утайки, попросив дать ей красного и белого материала на воланы, а так же кружев на оборки, чтобы она могла сделать костюм и получить ангажемент. Все это он должен был выдать ей даром, поверив на слово. Удивительно, но и тут Айседора добилась своего, поблагодарив подарившего ей и ее матери шанс на выживание Гордона Селфриджа[5]5
  Гарри Гордон Селфридж (11 января 1856 – 8 мая 1947) – британец американского происхождения, основатель Лондонского универмага «Селфридж».


[Закрыть] и пожелав ему всяческого счастья.

Пройдет всего несколько лет, и из скромного служащего одного из магазинов Маршаля Фильда Гордон Селфридж сделается миллионером, и тогда уже знаменитая, известная всему миру Айседора напомнит ему о кусках материи, которые он одолжил незнакомой девушке, поверив ей на слово.

В тот же день Айседора вернулась к матери и уже осточертевшим помидорам. Услышав об успехах свой маленькой Дульси, мама мужественно приподнялась и, облокотившись о стену, до утра шила костюм. Так что на следующее утро, собрав все свои силы, Айседора отправилась на вторую пробу.

Ее ждали, оркестр был в сборе, Айседора выбрала популярную мелодию «Вашингтонская почта» и, когда заиграла музыка, выскочила на сцену, весело улыбаясь, подскакивая, кружась и лихо задирая стройные ножки. Управляющий аплодировал стоя, сразу же предложив 50 долларов в неделю и заплатив деньги вперед. Теперь мать и дочь Дункан уже не ждали голодная смерть и выселение на улицу. И хоть Айседора и не была в восторге от своего нового места работы, но у нее все равно не было иных предложений.

Выступление Айседоры делились на две части – в первой она исполняла свои собственные танцы, а во втором влезала в воланы и оборки и «задавала перца». Управляющий изготовил афиши, публика ликовала, и только Айседоре казалось, что она предает свой идеал и делает что-то ужасное, по меньшей мере то, что делают продажные женщины. Поэтому, отработав деньги, она без сожалений покинула кафе на крыше, пообещав себе больше не опускаться до такой работенки.

«Богемия» и богемцы

Теперь у них появились хоть какие-то средства, но постоянной работы, увы, не было. В кафе требовались исполнители популярных песенок, плясуньи канкана или актеры входящей в моду пантомимы. Театры тоже не отличались стремлением к новаторству. В результате бесплодных поисков Айседора как-то вышла на помощницу редактора одной из крупных чикагских газет, мисс Эмбер, которой изложила свои взгляды на танец. Окинув взглядом тощую девочку и ее осунувшуюся, бледную от недоедания и нервотрепки мать, Эмбер все поняла, пригласив юное дарование вместе с родительницей присоединиться к местному художественному клубу «Богемия», где Айседора познакомится с артистами и литераторами, а также где она могла бы время от времени выступать перед публикой.

Айседоре было просто необходимо оказаться в компании единомышленников, людей, способных к нестандартному мышлению, которые, быть может, укажут ей наконец путь к славе. Заручившись приглашением Эмбер, они в тот же вечер явились в «Богемию», где застали толпу плохо одетых и дурно причесанных людей, весело распивающих пиво, и то и дело поднимающих тосты за искусство, «Богемию» и богемцев, друг за друга и, разумеется, за добрейшую Эмбер.

Эмбер угадала, бесплатные бутерброды – вот, пожалуй, то, что действительно было нужно вечно голодным матери и дочери!

Когда пришло время выступить Айседоре, Эмбер показала ей, где можно переодеться, Дора села за инструмент и… богемцы ничего не поняли, из того, что хотела сказать им своим танцем юная танцовщица. Когда смолкла музыка, воцарилась гнетущая тишина, которую внезапно разрушил чей-то пьяный выкрик:

– Молодец, девочка! Выпьем же за «Богемию» и богемцев!

– Выпьем! – оживились «люди искусства», после чего Эмбер велела вынести еще пару подносов бутербродов, а богемцы хлопали по плечам Дору и Айседору, радуясь дармовой выпивке и бесплатному зрелищу. Ошарашенная, сбитая с толку танцовщица в конце концов была вынуждена смириться с происходящим, признавая, что, даже если местная публика и не поняла ее танца, они не запретят им время от времени появляться в «Богемии», пользуясь теми же благами, что и остальные. А именно – бесплатной едой.

Позже она узнает, что среди потрепанной публики, поднимающей за нее полные кружки пива, во время ее первого выступления в клубе действительно были поэты и художники, музыканты и певцы, которых бескорыстная Эмбер поддерживала, как умела, на свои собственные средства. Эти люди приходили и приезжали отовсюду, они разговаривали на разных языках, но все они были людьми творческими или, во всяком случае, так представляли себя. Художники несли Эмбер свои картины, которыми уже были завешены все стены, музыканты и певцы старались радовать публику по-своему. Некоторые из этих людей, возможно, жили в нищенских ночлежках, художественных коммунах или просто на улицах города, дожидаясь заветного часа, когда откроется клуб и можно будет перекусить и выпить. Тем не менее это были достаточно спокойные и неконфликтные люди, среди которых молоденькая танцовщица чувствовала себя в полной безопасности.

Однажды после очередного выступления в «Богемии» к Айседоре и ее матери подсел рыжий голубоглазый поляк лет сорока пяти, представившийся Иваном Мироским. Айседора видела его и раньше, обычно он занимал столик в самом темном и дальнем углу кафе, что-то зарисовывая в блокнот, куря трубку и наблюдая с ироничной улыбкой за происходящим. Мироский оказался художником, приехавшим в Чикаго в надежде на легкий заработок. Он тоже бедствовал, но в отличие от вечно нищей Айседоры у него время от времени появлялись небольшие деньги, на которые он приглашал Дору и Айседору посидеть в недорогом ресторанчике или вывозил их на пикник за город.

Айседора много говорила с Мироским о своих танцах, вместе они строили планы создания собственного театра, где Иван будет расписывать декорации, а Айседора танцевать. Найдя в рыжем художнике родственную душу, девушка влюбилась в него со всем пылом юности. Вместе они предстали однажды перед ожидающей чего-то подобного Дорой, сообщив ей о своем желании пожениться. Мама не возражала, Иван казался ей милым и вполне самостоятельным мужчиной. Было решено немного подождать, пока Айседора повзрослеет и окрепнет. Кроме этого, с женитьбой не торопился сам жених, рассчитывая в скором времени поступить в какую-нибудь контору, справедливо не полагаясь только на свой талант живописца.

Айседора решила, что Иван – ее единственная любовь на всю жизнь. Возможно, не будь юная Дункан столь целеустремленным человеком, влюбленной и восторженной, она бросилась бы на шею своего голубоглазого принца, дабы жить с ним в горе и радости. Но получилось по-другому, жизнь в нищете, постоянные тревоги за мать, страх, что придется снова облачаться в воланы и оборки и дрыгать ногами перед пьяной публикой, заставили Айседору немного пересмотреть свой план покорения Америки, а вместе с ней и всего мира.

– В Чикаго нам ничего не светит. Мы изначально промахнулись, выбирая этот городишко. Все настоящие театры в Нью-Йорке. Надо ехать туда, и, если ничего не получится, остается бросать все и перебираться в Европу!

Иван и Дора соглашались с правотой Айседоры, но только легко сказать – поехать в Нью-Йорк, да только на что ехать? К кому ехать? Опять скитаться по улицам в поисках работы? Но если в прошлый раз у них были какие-то деньги и вещи, теперь мать и дочь балансировали на грани самой настоящей нищеты. Надо было найти выход, и вскоре Айседоре подвернулась такая возможность:

В то время в Чикаго гастролировал со своей труппой и приглашенной звездой – блистательной Адой Реган[6]6
  Реган, Ада (1860–1916) – американская актриса ирландского происхождения, с 1879-го по 1899 г. игравшая в труппе Августина Дейли.


[Закрыть] сам Августин Дейли[7]7
  Дейли, Августин (1838–1899) – американский режиссер, в 1893 г. открывший в Лондоне театр «Дейлиз».


[Закрыть]. Каждый божий день Айседора повадилась ходить к театру, в котором труппа «Дейлиз» давала свои спектакли, умоляя допустить ее к мэтру. Ей отказывали, говорили, что мистер Дейли занят, просил не беспокоить, что его нет, но Дункан не отставала, и в конце концов ее упорство было вознаграждено. Августин Дейли согласился принять ее после очередного представления.

Мистер Дейли показался юной Дункан по меньшей мере королем, так величественно он выглядел, с такой высоты взирал на всех и каждого. Девочка оробела, но быстро взяла себя в руки, слова слетали с ее губ, и она подкрепляла их жестами, то и дело вскакивая, пытаясь дотанцевать то, что не умела объяснить. Она говорила о Греции, о потерянном танце, который сумела возродить, о душе танца, лежащей в основе театра, а теперь незаслуженно забытой:

«– Я должна вам открыть великую мысль, г-н Дейли, и вы, вероятно, единственный человек в стране, который способен ее понять. Я возродила танец. Я открыла искусство, потерянное в течение двух тысяч лет. Вы великий художник театра, но театру вашему недостает одного, недостает того, что возвысило древний греческий театр, недостает искусства танца – трагического хора. Без него театр является головой и туловищем без ног. Я вам приношу танец, даю идеи, которые революционизируют всю нашу эпоху. Где я его нашла? У берегов Тихого океана, среди шумящих хвойных лесов Сьерры-Невады. Мне открылась на вершинах гор Роки безупречная фигура танцующей молодой Америки. Самый великий поэт нашей страны – Уолт Уитмен. Я открыла танец, достойный его стихов, как его настоящая духовная дочь. Я создам новый танец для детей Америки, танец, воплощающий Америку. Я приношу вашему театру душу, которой ему недостает, душу танцора. Так как знаете, – продолжала я, стараясь не обращать внимания на попытки великого антрепренера меня прервать («Этого достаточно! Этого вполне достаточно!»), – так как вы знаете, – продолжала я, возвышая голос, – что родиной театра был танец и что первым актером был танцор. Он плясал и пел. Тогда родилась трагедия, и ваш театр не обретет своего истинного лица, пока танцор не возвратится в него во всем порыве своего великого искусства!»

Недоставало музыки и возможности показать то, о чем она говорила. Но опытный антрепренер уже понял, что имеет дело с хорошей танцовщицей и, что немаловажно, целеустремленной сильной личностью. По счастью, у него оказалась свободной роль в пантомиме, которую он и предложил юной Дункан.

1 октября начинались репетиции в нью-йоркском театре, где Айседоре следовало быть без опозданий. Театр «Дейлиз» – это шанс! Нью-Йорк – город, в котором намного больше возможностей, нежели в заштатном Чикаго.

Несостыковочка, где Нью-Йорк и где Чикаго? Но последнее обстоятельство отнюдь не смущало отчаянную девочку. Она четко видела свою цель и была готова посворачивать горы, окажись те ненароком на ее пути. Но, если сама Айседора была готова идти за мистером Дейли пешком и в рваных туфлях, того же нельзя было сказать о ее многострадальной матери. Поэтому Айседора послала телеграмму домой: «Блестящий ангажемент. Августин Дейли. Должна быть в Нью-Йорке 1 октября. Телеграфно переведите сто долларов на дорогу». Хорошо, что сестра Елизавета продолжала преподавать танцы…

Конечно же, Айседора переживала вынужденную разлуку с Иваном, но да сколько еще будет таких разлук, когда они поженятся?! Что же до лучше знающей мужчин Доры, с некоторого времени она не питала особого доверия к великовозрастному женишку своей несмышленой дочери. Да и что говорить, мало ей невероятной разницы в возрасте, так еще и в таких летах и без гроша в кармане? Сорок пять – а за спиной ни недвижимости, ни приличной профессии… неужели ее красавица дочь не найдет себе в Нью-Йорке более привлекательного и благоустроенного мужа? Пусть даже из артистической среды, раз ей так нравится. Девчонка и так делает, что пожелает, не сегодня завтра вернется домой с пузом – и что тогда? Конец всем ее честолюбивым планам, мечтам и идеям? Однообразное существование между лавками мясника, зеленщика и булочника с голодным ребенком на руках при неработающем, а то и пьющем супруге…

Деньги пришли вместе с уже уставшими ждать вестей из Чикаго братом Августином и сестрой Елизаветой, это несколько затрудняло задачу доехать до Нью-Йорка и устроиться там в ожидании первых заработанных Айседорой денег, так как теперь делить сто долларов приходилось не на двоих, а на четверых. Но веселую семейку как будто бы не пугали житейские трудности. Трогательно распрощавшись с любимым, Айседора пообещала ему, что пришлет вызов, как только получится немного заработать. И тогда уже они откроют театр своей мечты и отправятся на гастроли в Европу.