Текст книги "Мы больше нигде не дома"

ВИКЖЕЛЬ

«Мы стали злыми и покорными, Нам не уйти. Уже развел руками черными

Викжель пути.»

(неточная цитата из Гиппиус)

Викжель (Всероссийский исполком союза железнодорожников) (август 1917 – январь 1918) – центральный профессиональный орган на железной дороге.

Оба – старые.

К адюльтеру совсем малопригодные.

Но у него завелись деньги, и роковая любовь полагалась ему «по понятиям».

А ей, вообще, было все равно, кто.

Потому что она была не от мира сего.

И еще слегка глухая.

Оба, не сговариваясь, решили, что лучше будут гулять по улицам.

Вокруг был почти настоящий Петербург: Белые ночи, Бедные люди, вокруг декорация из оперы Пиковая дама, вполне подходящая для Роковой любви.

В общем, решили гулять. В первый же день пошел дождь.

И даже не дождь, а именно то, что зовется Разверзлись Хляби Небесныя.

Никакой зонтик не поможет.

У него были новые замшевые ботинки.

А у нее просто насморк.

Они простояли в подворотне полтора часа.

Нужно было говорить о любви. Но он все время говорил о здоровье.

Он рассказал ей, что выпуклые ногти свидетельствуют о склонности к астме.

У нее тоже оказались выпуклые ногти.

Еще он рассказал про почечную грыжу.

Вообще сказал, что у него уже пошел Процесс Разложения.

А она рассказывала про хорошее: про то, что в Центре Простатологии на Фурштатской, хоть и дороже, чем на Звездной, почти вдвое, но зато – самые современные технологии.

И ей там недавно все проверили, и все оказалось, по словам врача, «очень прилично». И даже Лейкоциты «в очень приличном состоянии».

Что такое Лейкоциты, никто из них толком не знал, но, все равно, звучало как-то приятно.

Ей, по крайней мере, представлялось ее Приличное Лоно чем-то вроде голубого небесного свода в храме, и эти самые Лейкоциты сияли на голубом фоне как звездочки.

Они еще немного поговорили о болезнях, но когда он начал рассказывать про геморрой, а она радостно подхватила, оба вдруг запнулись и поняли, что когда Роковая Любовь – таких тем касаться нельзя.

Тут он вспомнил, наконец, что приехал в Петербург специально, чтобы у него случилась вот эта самая роковая любовь. С какой-нибудь молодой женщиной, «обладающей философским складом ума».

И молодыми длинными ногами.

Он много раз представлял себе, как будет рассказывать ей о своей докторской диссертации.

О своем уникальном исследовании, посвященном истории Профсоюза Железнодорожников в Восемнадцатом году.

Никто кроме него не занимался этой темой.

Он мечтал, что расскажет про Викжель молодой женщине, и у них возникнет интересная философская полемика. Потому что ее отношение к Викжелю будет страстным, а его, в сущности – равнодушным. Но он просто объяснит ей, что

Викжель – это первая и последняя попытка – российского пролетариата – быть.

29 октября 1917 года Викжель – провозгласил забастовку с требованиями формирования из партий эсеров, меньшевиков и большевиков однородно-социалистического правительства без участия в нём лидеров революции Ленина и Троцкого…

Провал выступления Керенского-Краснова на подступах к Петрограду позволил Ленину и Троцкому прервать наметившиеся переговоры с бунтующим профсоюзом…

Следует заметить, что слово «Викжель» тогда было у всех на устах…

Викжель предложил различным партиям приступить к переговорам…

Поддержанная демократической интеллигенцией, действующей ради поражения собственной страны, администрация Викжеля устроила «затык» со снабжением…

На митингах и собраниях рабочие приняли решение о немедленном созыве второго Всероссийского съезда железнодорожников с целью переизбрания Викжеля…

На съезде Советов была оглашена телеграмма Викжеля от 26 октября…

В телеграмме говорилось: «Викжель принимает на себя общее руководство всем ведомством…»

О том, насколько подобная позиция Викжеля была оправданна и насколько тенденция…

Дождь все не кончался, и он стал рассказывать историю Профсоюза Железнодорожников прямо тут в подворотне.

Прямо ей – этой, совсем не Той.

И слушала она Не Так. Невнимательно.

И вместо этого все время прижималась к его свитеру.

Не вполне молодой щекой.

И не вполне молодой ногой все время трогала его колени.

От этого у него все путалось в голове и вообще становилось похоже на самое раннее детство: когда девочка что-нибудь предлагает тебе показать

и разрешить потрогать.

Например, за шоколадку. Или конфету Красная Шапочка.

Так вышло, что вокруг оказалась декорация вовсе не из Пиковой Дамы, подходящая к Роковой Любви, а именно вот такая – подходящая к потным ладошкам и к Игре В Доктора.

Подворотня. Дождь. Помойка во дворе.

На стене подворотни – надпись странного содержания:

Света! Люда сосет всем кроме Игоря!

Они, конечно, долго спорили, что вообще—то означает это сообщение, пытались реконструировать схему отношений между четырьмя неизвестными: Светой, Людой, Игорем и самим доносителем.

Полемика была, но назвать ее философской было никак невозможно.

Он продолжил про Викжель.

Викжель, угрожая всеобщей забастовкой на транспорте, в ультимативной форме потребовал…

Викжель потребовал создания «однородного социалистического правительства»

При этом частью этого правительства отныне рассматривался и Викжель.

В противном случае Викжель грозил всеобщей стачкой железнодорожников

В случае отказа от ультиматума Викжель угрожал начать забастовку в ночь с 29 на…

Впоследствии по Викжелю станут равняться и другие рабочие объединения.…

Викжель относится отрицательно к захвату власти одною какою—либо политической…

20 сентября за стачку высказался Викжель. В ночь на 24 сентября в России началась…

Викжель удовлетворился перечисленными уступками и распорядился 25…

Викжель не признавал в этом вопросе никаких других интересов…

Поэтому Викжель воспринял как оскорбление тот факт, что его даже не пригласили на съезд…

Межпартийные переговоры по инициативе Викжеля стали важным, но все-таки эпизодом в развитии послеоктябрьской политической ситуации в стране…

Ультиматум Викжеля послужил причиной первого кризиса советского правительства.…

В дни октябрьского переворота нейтралитет Викжеля, не пропускавшего эшелоны с…

Делегация ЦК, посланная на переговоры с Викжелем, не возражала против…

В период Октябрьского восстания Викжель пытался быть «нейтральным» и играть роль…

Викжель уже в конце октября и начале ноября 1917 года отказал в поддержке…

С Викжелем приходилось считаться, потому что, как я уже сказал, о,…

Дождь все не проходил.

Она вспомнила рассказ из сборника «Американская фантастика».

Про то, как в космосе выловили марсианку, приняли ее на борт космолета.

Она была красивая. Но сразу выяснилось, что Марсе всегда такая погода, то есть атмосфера, ну такая температура, при которой вода замерзает…

– Это сто градусов да?

Он поправил, что вода замерзает при нуле, а при ста закипает.

Она совсем было запуталась, растерялась.

И решила рассказ вообще не рассказывать.

Но потом все-таки придумала:

– Одним словом, там все люди могли существовать только при ста градусах мороза.

И вот девушку-марсианку посадили в специальный стеклянный холодильник. Жить она могла только там.

Там она ходила в летнем платье и была очень красивая.

Один космонавт в нее влюбился.

Он каждый день приходил ее холодильнику, и они смотрели друг на друга.

И разговаривали.

Рассказывали друг другу всякое.

Иногда он надевал специальный скафандр и входил к ней туда.

Им хотелось поцеловаться, но это было точно нельзя.

Тогда они решили хотя бы потрогать друг друга.

Он протянул руку и погладил ее по щеке.

И на щеке у нее сразу остался ожог.

Так кончался этот рассказ.

От этого рассказа им стало совсем грустно.

Он еще немного рассказал про Викжель.

Профсоюз железнодорожников – Викжель – был тогда очень влиятельной силой. О нем даже очень далекая от всяческих профсоюзов декадентка Зинаида Гиппиус писала…

Сочувствием широких масс Викжель не пользуется. Во время переговоров выяснилось, что народные социалисты даже не могут вести переговоры с большевиками,…

Напрасно старался перебравшийся в Москву Викжель еще раз выступить со своим подмоченным…

И в тот же день Викжель предъявил Всероссийскому Центральному…

Тогда она решила вспомнить что-нибудь смешное.

Вспомнила, что однажды у нее дома ночевал странствующий монах.

Он приехал на велосипеде.

Он жил в монастыре и передвигался по Питеру на велосипеде.

От одной бабы к другой.

Он был очень красивый, похожий на Иисуса Христа и на Джона Леннона.

Настоящий такой Странствующий Монах-распутник.

Такой, про которого есть сказки у всех народов.

Участник историй про Петрушку, Кашперека, Панча и Полишинеля.

Когда монах приехал к ней на велосипеде, она не поняла, что он из Такой Сказки.

Просто подумала, что ему удобно ночевать у нее из-за велосипеда.

У нее подъезд закрывался на домофон.

Она стала кормить монаха, и разговаривать с ним о духовном.

О Вере в Бога.

О Добре, Жалости и Сопереживании.

Говорила все время она, – такой экзальтированный бесконечный монолог.

Так часто женщины разговаривают с молодыми духовными отцами.

В середине монолога он вдруг спросил ее ни к селу, ни к городу:

– Слушай, а ибацца ты любишь?

Наверное, это у него был такой отработанный прием.

Наверное, он всех экзальтированных женщин сбивал вот этим вопросом.

И ее собирался сбить, как птицу влет.

Но она не смутилась и сразу ответила без запинки – честно:

– Люблю!

И в следующую секунду добавила испуганно:

– Но не очень!

Потом все смеялись над ней. Это даже стало анекдотом, такой ответ на такой вопрос.

На этом история про монаха кончилась. Но правильно она сделала, что рассказала ее, потому что теперь они могли вместе посмеяться.

И еще немножко пофилософствовать, насчет того, что значит такой вот смешной ответ.

Такой ответ значит, что всяка живая тварь любит соитие.

Но среди человеков иногда встречаются такие, которые Мало Что согласны

за это отдать.

Есть даже такие, которые вообще Ничего за это отдать не согласны.

И им не надо сунуть руку в огонь, чтобы догадаться, что за этим последует

Боль и Сожженная Щека.

Оба они были именно такие.

Им ведь было куда пойти.

Могли бы не стоять два часа в подворотне.

Со своим дурацким Викжелем.

Питер 2008—2010

НЕВЕСТА

Саше Бондареву

Политическая история.

Дело было в Париже. Я сидела в подвале у Хвоста.

Как обычно, неприкаянная, в полной мере.

Вокруг сидели другие пропащие ребята.

И однажды в этот подвал пришел дядька, хвостов друг.

Из респектабельных. Из переводчиков.

Респектабельными из хвостовых друзей были врачи и переводчики.

Дядька был красивый, кудрявый и с кудрявой бородой.

Я с ним познакомилась еще в Нью-Йорке, когда он туда приезжал.

И вообщем, он забрал меня из этого подвала на выходные.

Как детдомовского ребенка забирают.

Привез в свою красивую квартиру.

И там приготовил какой-то вкусный ужин…

Мне там понравилось. Такая идиллия.

И к утру я уже решила, что я – невеста.

И он тоже так решил, потому что поэт Емелин не дать соврать, нет мне равных

в умении разводить сентиментальный интим и морочить людям головы

матримониальными наклонностями.

Я вот, будучи, б…..ю, по которой проскакал эскадрон, тем не менее,

не выношу слова «любовница». Да и слово «гелфренд» меня коробит.

Я люблю простое слово «невеста».

И вот, проснувшись на следующий день, мы решили, что я теперь невеста.

И что в понедельник мы съездим за вещами в мою мансарду «шамбр де менаж»

на Пигаль 11, и буду я жить теперь, как невеста, вот в этой красивой квартире,

с этим красивым дядечкой.

А пока было воскресенье, и дядичка решил позвать гостей

и показать им чудную невесту – меня.

Сам он был русский интеллигент. Родом, наверное из казаков.

А в гости к нему пришли два друга, и оба из дворян.

Один был происхождением русский князь.

А второй – грузинский и тоже князь.

Оба были ужасно красивые.

Вообщем, вокруг меня были три реально красивых дядички.

Ну с такими прекрасно-благородными лицами.

И все трое были с такой пепельной сединой.

Им, дядичкам, в ту пору было наверное чуток за 50.

А мне было под 40.

Мой дядичка-жених опять приготовил какой-то волшебный ужин.

Я им понравилась. И я сидела такая радостная.

И грелась в лучах их благожелательного внимания.

Я там действительно устала в этом хвостовском подвале под названием

«Пир на Райской улице». Устала от всеобщей неприкаянности.

От того, что Хвост выдал мне ключи от этого места

и поручил присматривать за порядком, то есть за всеми этими странными

осколками развалившейся страны, которых понесло по свету,

и прибило к хвостовскому райскому пиру.

Большинство из них были простые люди, не обремененные особым образованием,

но с серьезным опытом выживания… пьяницы, наркоманы, поэты, художники, провинциальные барышни, магазинные воры, уличные музыканты…

Я чувствовала себя – какой то комиссаршей из «Оптимистической трагедии».

А пуще того – левоэсеровской еврейской девушкой при штабе батьки Махно.

И вообщем – устала.

А тут был дивный вечер. Столовое серебро. Крахмальная скатерть.

И вино в хрустальных бокалах.

И разговоры о литературе, о поэзии… О России…

И я буквально расплавилась от покоя, уюта и восторга.

И сказала:

– Какое счастье, что в России наконец кончилась гражданская война!

Что не прошло и ста лет, а мы, наконец, вот так вот сидим,

и все мы на одной стороне фронта. Давай те выпьем за это! Это так ценно.

А то ведь еще каких то 80 лет назад, например в 19-м или 20-м, я ведь даже в плен

не смогла бы вас брать…

Вот такую странную телегу я прогнала в виде тоста.

И дядички удивились и спросили:

– Какой плен? Почему не могли бы нас брать в плен? О чем вы, Джульетта?

И тут я конечно стала разъяснять, следуя за полетом собственной бурной фантазии:

– Да я о войне, о гражданской. Ну если б мы все встретились тогда.

Например, в 19 году. Вы то были бы белые. Вы были бы офицеры Белой гвардии.

Ну, чисто по происхождению. А я то была бы красная конечно.

Еще и комиссарша. И я не смогла бы вас брать в плен,

потому что вы были бы уже взрослые, такие зрелые офицеры.

Не какие-нибудь юнкера.

Юнкеров я бы просто отпускала под честное слово.

А вас пришлось бы расстрелять.

Потому что мы не могли брать пленных.

Вокруг была степь и на много миль кругом – никого.

И только враждебные нам хутора с предателями хуторянами.

Может, мы вообще были в окружении.

И надо было прорываться к своим. А у нас еда на исходе.

И медикаменты на исходе. И обоз с ранеными.

Ну как при таком раскладе тащить за собой пленных?

Невозможно. Взрослых белых офицеров – приходилось расстреливать.

Не из садизма. Просто такая вот ситуация…

Ну вы сами представьте себе эту степь выжженную.

И мы идем по ней. Раненые стонут.

Бинты кровавые сохнут на солнце. Вороны кружат над нами…

Нет другого выхода. Надо расстрелять…

Вот такую я нарисовала словесную картинку. Вполне выразительную и выпуклую.

И они дядечки эти как-то действительно все это представили….

И наверное, так же хорошо как я. Я ведь придумала все это на ходу.

То есть, мысль и фантазия бежала вровень с рассказом…

Я часто так сочиняю именно пока говорю.

И конец моей речи был такой:

– А вот нынче все мы тут вместе и как это прекрасно!

Давайте выпьем за конец гражданской войны!

Дядечки со мной не выпили. Поставили свои бокалы.

Они еще спросили у меня:

– А почему вы Джульетта так уверены, что были бы красной? Да еще и комиссаршей?

– Ну тоже чисто по происхождению. Я то по происхождению из семей еврейских ремесленников, из черты оседлости. Да и по характеру тоже, наверняка тогда ввязалась бы в революцию. Ну была бы я гимназистка, или там курсистка какая-нить.

Из таких, что ездили при штабе Махно. Такими были мои двоюродные бабушки. Вообщем уверена…

За столом повисло молчание.

Дядечки князья и тот дядичка, что мой жених – смотрели на меня хмуро

и без малейшего умиления.

Потом они сказали что-то неприятное даже не мне, а моему жениху – своему другу.

Что-то не грубое – но такое горькое…

И мрачно засобирались домой. И ушли.

Жених тоже был мрачен. Сказал что-то типа, что много я лишнего болтаю.

И наутро отвез меня обратно в райский подвал, сдал хвосту с рук на руки.

И больше он в моей жизни не появлялся…

Потому что оказывается, гражданская война кончилась только в моем воображении.

А в жизни она никогда не кончается.

И в этом году мы все особенно хорошо это почувствовали…

Питер 2014

ЛЕТАЮЩИЕ СОБАКИ

Майк был потомственный псих.

Ходили слухи, что его папа, физик-изобретатель, измученный сперва гебухой,

а потом цеэрухой, однажды вошел в вагон сабвея,

перестрелял там из автомата полвагона и потом, придя домой, повесился.

Примерно такие слухи ходили.

Вообще то Майк был ленинградский еврей, как многие из нас.

Но даже внешне он был какой то необычно-экзотический.

Огромный, смуглый, с черными кудрями, и такими именно антрацитово-черными глазами.

Он был похож на цыганского барона.

Ну, как мы себе представляем цыганского барона.

Вообщем, он тоже считался психом.

Не мог толком ни учится, ни работать.

Когда то он водил такси, в Нью-Йорке и потом в Бостоне.

Пытался даже учиться, вроде бы на инженера.

Потом он уехал назад в Россию и жил там в деревне.

С какой то деревенской женщиной – дояркой.

Потом снова вернулся в Бостон… Мама купила ему квартиру.

Они получили деньги за своего отца-психа, за его какие то изобретения.

Вообщем, Майк по прежнему водил такси в Бостоне.

И часто приезжал в Нью-Йорк.

Мне он дико нравился. Я однажды сказала своей подруге Марусе:

– Ну какой Майк прекрасный! Слушь, а давай я его с Лилей познакомлю?

Я тоже тогда в Нью-Йорке бывала наездами.

А жила замужем в американской глубинке.

Маруся ответила:

– Ну ты што забыла, почему ты сама с ним когда-то не «познакомилась»?

– Да. Забыла. А почему?

– Да потому что он потомственный сумасшедший.

– Ааааа… Ну да…

А потом я развелась и вернулась в Нью-Йорк.

И Майк вдруг позвонил мне из Бостона.

И сказал что у его двоюродного брата будет свадьба – в Нью-Йорке через неделю.

И что он меня приглашает быть его «дейт».

Так и сказал «дейт».

Его привезли в Америку 17-и летним, а не 30-летним как меня.

Он был реально двуязычным. В отличие от меня.

«Дейт» – это значит быть его девушкой в этот праздничный вечер.

Я сперва сказала что подумаю.

И подумала немного. Псих все-таки.

Но потом решила что жизнь моя нынче такая мизерабельная.

А он мне так нравится.

Что пусть.

Пусть я буду его «дейт».

Может ничего плохого и не выйдет.

За что он мне так нравился, я толком объяснить не могла.

Вспоминала про него все-какое то несерьезное.

Например, как мы вышли из кабака однажды,

и к нам подскочил какой-то тип – уголовного характера,

такой весь на коксе – весь такой напружиненный.

И он стал говорить быстро и нервно:

– Ну пойдем, пойдем назад, пойдем, сыграем в карты…

А Майк так медленно ему отвечает:

– Парень, ты же видишь я вышел из кабака. Разве я похож на человека,

который выйдет из кабака, если у него в кармане остался хоть доллар…

Вообщем он как то так сделал, что этот напружиненный отстал от нас.

Без драки.

Такое я всегда уважала – умение именно без драки отвязаться от приставшей шпаны…

У которой драка – как раз и есть главная цель обычно…

Рядом с Майком я чувствовала себя всегда защищенной…

У него была большая черная борода.

Такие негритянские волосы на голове и негритянская борода.

Мы пошли на эту свадьбу двоюродного брата.

Ее играли в бруклинском русском ресторане, про это я ничего не помню,

потому что все врем думала, что же будет потом, куда же мы поедем потом,

и если поедем, то как все это будет?

После свадьбы мы поехали на другой конец Нью-Йорка.

В район Вашингтоновы Горки.

Майк сказал, что ночует в лишней квартире у Маруси и ее мужа…

Да у них была такая квартира – лишняя.

Они ее когда то сняли – потому что было очень дешево.

И с тех пор в одной комнате марусин муж сделал мастерскую,

он лепил такие африканские скульптуры из красной глины.

А другую комнату они периодически сдавали, в основном знакомым.

Но периодически она просто стояла пустая.

Вот туда мы и приехали. Была уже глубокая ночь – темно.

Мы поднялись на лифте на 4-й этаж.

Маруся с мужем жили под нами – на 3-м этаже.

Мне было как-то страшно, что нужно сейчас вот тут с Майком ночевать.

Ведь он – псих. Еще и потомственный.

Это же страшно спать с психом.

Я думала, а вдруг он сделает мне больно?

Я нервничала.

Думала – может все таки пойти в низ к Марусе?

Там все конечно спят уже, но я скажу, что мне страшно с Майком оставаться.

Ничего – поймут, простят…

Но я же на самом деле хочу остаться именно тут, именно с ним…

И все-таки осталась.

И все вышло прекрасно. Нежно и ласково.

И небольно и нестрашно…

и он был совершенно нормальный.

Совсем не как псих.

А именно как нормальный любовник.

Все получилось…

И я стала засыпать, лежа головой на его руке.

И думала сквозь сон:

«ну вот, какой же он псих?… чего же я боялась?…

все ж хорошо так,,, и он совсем нормальный…»

Майк тоже засыпал…

И вдруг он сказал:

– Знаешь, я прошлым летом снимал у них эту хату.

Жил тут целый месяц. Мне нравилось тут просыпаться.

Каждое утро я просыпался и видел, что прямо напротив моего окна

стоит стая бродячих собак. Они просто стояли и смотрели на меня…

Тут мне стало как-то грустно.

Потому что я вспомнила, что квартира эта номер 4-а на четвертом этаже.

И я поняла, что он все-таки псих, и это у него такой бред.

Про стаю собак за окном на 4-м этаже.

Такой вот бред у него – летающие собаки.

Я заснула в грусти и тревоге.

Последняя мысль перед сном, что вот все-таки связалась с настоящим психом…

Утром я проснулась совсем рано. Мне нужно было сбегать в ванную.

В комнате было уже светло.

Я посмотрела в окно.

Первое что я увидела – была стая бродячих собак.

Это ж был район Вашингтоновы Горки.

Там много горок и холмов.

И дом этот бы прислонен к холму.

Собаки стояли на отвесном склоне холма.

Они стояли прямо напротив окна и смотрели на меня.

Питер 2015.