Текст книги "Игорь. Корень Рода"

Через два дня осторожно извлекли бревно из трубы, сняли деревянный обклад печи и принялись вырезанными из дерева скребками и жидкой глиной править неровности.

Дня четыре сохла печь, а волхвы таскали из леса сухостой, очищая лес и одновременно готовя дрова для завершающего действа в сотворении печи, – её обжига.

И вот настал миг, когда первый небольшой огонёк вспыхнул в чреве, труба дохнула тёплым дыханием, и над будущим живым сердцем избушки волхва закурился робкий дымок. Могун следил за тем, чтобы огонь нарастал медленно, потому как быстрый нагрев может привести к трещинам в глине. Первая протопка была короткой. На следующий день сделали две – утром и вечером, каждый раз добавляя больше хвороста. На третий день позволили Огнебогу разойтись так, что задымился плетёный остов печного свода. Всё сильнее разгорались дрова, всё более разогревалась печь.

Горячее яркое пламя бушевало внутри. Могун, раскрасневшийся от его жаркого дыхания, продолжал подкидывать новые порции сушняка. Волшба по созданию печи ещё не закончилась. Велесдар всё подносил и подносил сушняк, рубил или пилил слишком длинные или толстые брёвна, а могучий его сотоварищ, будто сам небесный кузнец Перун, ходил у огненной черты, живые языки пламени отражались в его очах, а блики метались по широкой груди и лику главного кудесника. Он смотрел на огонь и слушал, как поёт, нагреваясь, живая глина, и чуял, как в огненном кострище отдельные комки и песчинки спекаются в единую цельную сущность по имени Печь.

Почти всю ночь полыхало в чреве печи и, когда звук разогретой глины изменился, Могун понял, что дело сделано и стал неторопливо уменьшать кормёжку огня, ведь быстрое остывание печи тоже могло загубить все труды, как и быстрый разогрев.

– Ну вот, брат Велесдар, теперь у твоего жилища есть главное – его живая душа! – торжественно и с явным довольством проговорил Могун, поглаживая ещё горячий бок новой печи. – Пусть она хранит и жилище твоё, и тебя, и всех, кто будет с тобою тут пребывать!

Велесдар обошёл тёплую плоть печи, коснулся чуткими перстами её затвердевшей поверхности, к чему-то прислушался, будто ждал ответа на свой немой вопрос от вновь созданной глиняно-огненной сущности.

– Ты столько силы кудесной в неё вложил, да света души, что это уже не просто очаг, а живая часть твоей сути, – наконец молвил Велесдар, благодарно глядя на сотоварища.

– В ней, брат, сила нас обоих, и помощь богов пресветлых, а делать что-либо без души мы с тобой просто не умеем, оттого так ладно и вышло. Теперь любой человек с чистой душой и ясными помыслами в огне её многое узреть сможет, – тепло улыбнулся Могун.

Ошую в траве что-то зашуршало, и из неё вышел деловитый остроносый ёжик. Он только мельком глянул на стоящих у печи людей и опять принялся обнюхивать землю.

– Гляди, хозяин пришёл, на нас и внимания особого не обращает, – тихо молвил Могун. – По пути к тебе много зверья повстречал, даже медведь увязался, но не показывался, только недалече некоторое время следовал, а потом отстал.

– То медведица, она тут недалеко в распадке со своими двумя потешными медвежатами обитает, – пояснил Велесдар. – Как-то пришли ко мне эти любопытные малыши. Я ж разумею, что мамаша следом пожалует, сотворил образ огненный, пугнул их маленько, а мальцы от страху не обратно побежали, а в другую сторону через чащу ломанулись. Немного погодя и матка по их следам явилась, глядь, а деток то нет, и я тут с топором тюкаю, гость незваный. Ну, осерчала она, конечно, зарычала сердито, встала на задние лапы и ко мне…

– Опять образ огня помог? – вопросил, заинтересовавшись, Могун.

– Нет, решил я показать зверю силу человека, чтобы медведица впредь и близко к людям не подходила.

– И какой же ужасный образ ты сотворил, брат Велесдар? – С ещё большим интересом спросил киевский волхв.

– Никакого образа ужасного я не стал творить. Просто сделал то, что мы делаем всегда, когда к нам хворый попадает с судорогой в теле или болями в чреве, когда каждая мышца в нём будто доска становится. В общем, простёр я ей руки навстречу и «прошёлся» дрожью расслабляющей по ногам, она и осела – головой вертит, ревёт от удивления, о злобе недавней позабыла, да передними лапами машет, чтобы я, значит, не подходил. Пришлось и передние ей волной той же размягчить, и когда она опереться на них хотела, не смогла и вовсе рухнула наземь. Испугалась она такой непривычной слабости, уже не удивлённо, но жалобно заворчала. Подошёл я к ней, поглядел в очи и велел по-волхвски, чтоб запомнила она силу человеческую и впредь никогда не подходила к людям или их жилищу так близко. Потом снял немощь временную с членов медведицы, она встала на ещё слабых лапах, глянула на меня не то со страхом, не то с осуждением, и поплелась вслед за медвежатами, учуяв запах их следов.

– С животными проще, а вот как человеку напомнить, что он не медведь и не олень, не рыба озёрная или полохливый заяц, а человек! – вздохнул Могун.

– Человек только сам до того дойти может, внимая богам и разумея, что он сын божий, а коли не разумеет, так порой хуже зверя становится, – согласно кивнул Велесдар. – А мы, волхвы, людям в сём понимании помогать должны!

Избушку после «выпечки» печи собрали быстро, накрыли камышом, срезанным на озере.

– А водицу такую добрую где берёшь? – спросил могучий волхв, отложив в сторону топор и прихлёбывая из ковша, искусно вырезанного Велесдаром из липового корневища.

– Да вон по той тропке, шагов тридцать через кусты будет криница, вода ну прямо волшебная, мало того, что вкусна, так ещё, сдаётся мне, и душу очищает.

– Испив водицы, я это понял, оттого поглядеть на неё захотелось. – Могун бережно поставил ковш на колоду и пошёл по узкой тропке. Минуло некоторое время, но собрат не возвращался. Велесдар пошёл следом.

Могун сидел подле небольшого водяного зерцала и глядел в него, не отрываясь, лик его был отрешённым, очи не мигали. Вытекающий из природной чаши живой ручеёк тихо названивал свою песенку, гудели шмели, пчёлы и мухи, на плече Могуна сидела синяя стрекоза. Птицы в кронах дерев и кустах пересвистывались, радуясь Хорсу и летнему теплу. Да ничего этого видно не замечал могучий кудесник, замерший у лесной криницы. Велесдар, не доходя, тихо остановился, чтобы не мешать содругу. Прошло ещё немного времени, прежде чем Могун зашевелился, чуть тронул дланью воду в кринице и повернулся к ободриту.

– Учителя своего, отца Хорыгу в полной ясности в кринице узрел, говорили мы с ним, – молвил он тихо, будто опасался кого-то спугнуть. – Истинно не простое здесь место у тебя, брат, а криница сия – живое зерцало в чаше времени…

С тех пор то порознь, то вместе, когда возникала необходимость, обращались волхвы к живой воде, как делали сие многие тысячи лет их предшественники, и зрели то, что сокрыто временем и расстоянием.

Закончив избушку, после всех трудов с истинным наслаждением омылись в лесном озере. Возвращаясь, заговорили о том, о чём говорить вслух прежде избегали: как там князь с дружиной, может, уже возвращается? Третий месяц пошёл, скоро осень…

Проходя мимо криницы, не сговариваясь, остановились, переглянулись, и Велесдар согласно кивнул. Опустив руки, расслабил их, потом, медленно сгибая в локтях, поднял перед собой, обратив длани друг к другу. Он некоторое время подержал их так, то чуть сближая, то отдаляя, будто пробовал наощупь нечто невидимое. Когда белёсые, едва заметные нити, похожие на полупрозрачный туман, извиваясь и клубясь, протянулись между его раскрытых дланей, Велесдар собрал сей призрачный ком и мягко, будто нечто живое и ранимое, опустил в воду криницы. Вода вначале тоже покрылась чем-то вроде тумана, но волхв поводил над ней дланями, очищая поверхность от незримой пелены, и вода обозначила свою глубину. Только глубина её отчего-то показалась немереной, как будто это была сама Сварга небесная, синяя и бездонная. Оба волхва стали пристальней вглядываться в неё и узрели пыльный, залитый горячим солнцем град, где у берега большой реки двигалось много вооружённых людей.

– Судя по острову с двумя краснокирпичными дворцами, это Итиль, – прошептал одними устами Велесдар, но Могун услышал его или просто уловил мысль.

– Нам туда надобно, сеча начинается, вижу Руяра и князя, их к берегу прижали, – обеспокоенно молвил он в ответ.

– Сварга небесная, через криницу чистую, матерью-землёй рождённую, соедини души наши и разум с твоей синью лазоревой, силою божеской, мудростью и волшбой Велесовой… – тихо стал творить заклинания на воду Велесдар. Однако он сам, как и его собрат, всё меньше слышали слова, как и пенье птиц, и зуд насекомых вокруг, внутри каждого возникало серебристое свечение, а всё остальное – тело, мысли, ощущения таяли и растворялись в мягкой тьме. Вот настал миг, когда нечто серебристое выскользнуло из тьмы и вошло в зерцало криницы, не оставив на нём ни волны, ни всплеска, и вслед за ним точно так же нырнул второй не то луч, не то сполох. Последнее, что запомнилось волхвам, и отчего перехватило дух, это ощущение глубины, которая вдруг перевернулась и стала небом.

Когда два сокола вдруг возникли, будто выпав из самой Сварги, над Итилем, на берегу Великой реки и у высоких каменных стен гремела битва: лязгало железо, трещали щиты, стенали раненые, и воины падали в жёлтую пыль перед торговой пристанью, расставаясь с жизнью. Кипела жестокая, беспощадная и кровавая сеча, и множество мёртвых тел уже устлало берег.

Сколько могли создать хорошего эти сильные люди: вспахать и засеять поля, вырастить стада, построить добрые уютные жилища, но они предпочитали умирать за вещи, созданные и добытое кем-то, и за рабов, которые никогда не смогут сотворить то, что способен свершить только свободный человек. Они поражали супротивников калёными безжалостными стрелами из добрых тугих луков, крошили черепа чеканами и топорами, кистенями и булавами, отчленяли десницы и срубали горячие головы блестящими на полуденном солнце клинками. Кровь-руда, горячая и густая от жары и накала битвы, текла на пыльные камни торговой площади, на деревянные настилы пристани и помостов для торга. В небе кружили знающие всё о смерти вороны и с нетерпеливым карканьем ждали кровавой доли в безумной пляске своей госпожи-Смерти. Разум человеческий покидал головы схватившихся в жестокой сече воинов, оставалась только злоба и ненависть. А издали смотрели за сей рубкой те, кто потирали руки от предвкушения большого барыша, полученного задаром. Те, кто с вожделением так думали, тоже были опьянены, но не жаркой битвой, а жадностью, которая, раз овладев человеком, также изгоняет из его головы разум, но, в отличие от ненависти и злости, которые могут ослабеть и вернуть разум, жадность и жажда наживы не оставляют ему такой возможности никогда.

Люди взывали к своим богам, прося о победе, умирающие – о небесном рае, тяжелораненые и страдающие от страшных мук – о скорой и желанной смерти. Всё это враз ощутили вещие птицы, – боль, страх, злоба, отчаяние и ненависть убивающих друг друга людей невидимыми стрелами пронзали души волхвов-соколов.

Один сокол ринулся вниз, к сражающимся. Он пролетел над самой схваткой, едва не угодив под бесчисленные стрелы, и унёсся в сторону спокойной и величавой реки, затем второй раз и третий…

А другой начал подниматься вверх по спиральным коло, пока не оказался на границе междумирья. Волхв-сокол ощущал чуткой душой все мольбы и проклятия, исходящие от гибнущих внизу людей разных народов и языков, и одновременно зрел обрывающиеся нити человеческих жизней. Всякий раз, переходя кромку яви и нави, он не ведал точно, кто и какими знаками встретит его на сей раз, поймёт ли он те знаки, или они будут скорее новыми загадками, чем ответами.

Земля и схватка на ней как-то размылись, крылья стали с трудом перемалывать вдруг сгустившийся воздух, полыхнула яркая вспышка и, он оказался в сумасшедше кружащейся, подобно водовороту, пространственно-временной круговерти.

Когда мельтешение прервалось, прямо пред ним из клубящейся серости предстал образ синего волка. Он, то сгущался до реального образа, то почти терял свои очертания. Почему именно Синий Волк? Да ведь это же Бозкурт, посланец самого Великого Тенгри! Там же в яви, у Итиля, бьются сейчас хазары и хорезмийцы, первые до сих пор молятся Тенгри, а вторые почитали его до принятия ислама. Он всегда является тюркам, когда им грозит гибель. Так похоже на нашего славянского Божьего пса Семаргла-Огнебога, то же почитание огня и предание ему умерших, и древнейший символ солнца – равносторонний крест, как у древних наших предков и кельтов, – подумал сокол-волхв. Он расправил сильные крылья и внимательно поглядел в очи грозного волка с синей шерстью. Что ты хочешь мне поведать?

Волк оскалил зубы, зарычал, но не бросился на сокола, а вдруг поднял морду и завыл. Волхв-сокол легко разумел эти знаки, а может просто читал мысли Бозкурта или того, кто его послал.

– Там, в мире людей и трав сейчас идёт сражение, в котором люди бьются за наживу. Они презрели древние законы, которые признавали все народы, когда люди говорили с Богами и понимали их. Теперь же пусть с ними говорят те, кого они сегодня восхваляют и почитают. – Небесный волк снова завыл, а рядом опустился, взмахнув белоснежными крылами, Голубь, сзади которого появилось смутное очертание человека в чалме на белом верблюде. Голубь топтался на месте, взмахивал крыльями, что-то возбуждённо, то ворковал, то гневно вскрикивал. Соколу были знакомы эти знаки, не зря он столько времени провёл в Волин-граде, изучая разные веры и обычаи других народов. Глядя в очи явившегося образа, он прочёл мысли прибывшего Посланника.

– Я не знаю, чем помочь людям, не знаю! Многие из них, искренне почитая нас с тобой, Мухаммад, вопреки нашим увещеваниям о любви и прощении, всё с большей жестокостью убивают один другого, предают, продают в рабство, да ещё и обращаются к нам с молитвами помочь им в этих самых убийствах и грабежах! – Образ Голубя стал расти и расплываться, постепенно превращаясь в некий туман, а неясная тень человека на белом верблюде, наоборот, проявилась чётче.

– Люди забыли мои слова о том, что наилучший джихад – это борьба со своими несовершенствами, и теперь всякую резню своих врагов называют священным словом «джихад», при этом они ещё и хвалу мне возносят»! – прозвучала в душе или сердце сокола кричащая мысль. – Я собрал всё лучшее в иудаизме и христианстве, а теперь мои последователи называют тех же христиан и людей иных верований «неверными» и убивают их во имя Аллаха!

Вдруг потемнело, образы голубя и человека на белом верблюде почти растаяли, а вокруг заклубилось подобие грозовой тучи, из которой молнией пронеслись мысли того, кого русы называют Перуном, эсты и чудь Перкунасом, а жители далёкой Индики – Индрой.

– Люди перестали нас слушать и понимать ещё задолго до вашего с Иссой появления на свет, – пророкотало из грозовой тучи. – Многие из нас в их вере из богов Света и Справедливости стали богами Войны и злого убийства. Теперь и жертвы человеческие нам приносят, вон брату моему Одину в Священных рощах на деревьях людей вешают, куда уж дальше…

Сокол заклекотал приветствие Громовержцу, хлопнув сильными крылами, и несколько раз повернулся, будто разминая когтистые лапы.

А вот и посланцы Одина явились – сине-чёрные вороны. Через них Великий Один обозревает всё, что в мире деется. Не велит он воронам ни с кем вступать во взаимодействие, а тем более в битву, делает их невидимыми, потому как опасается, что коли не вернутся они, то и он навсегда потеряет свои Разум с Памятью.

Вороны просто кружили над полем сражения, носясь на распростёртых крылах в воздушных потоках, стараясь держаться подальше от стрел.

Находясь на кромке яви и нави, Велесдар-сокол чувствовал, что силы его убывают, если их не рассчитать, то, как и Вороны Одина, он может просто не вернуться в свой облик. При этой мысли вдруг рассеялись туманные образы, и он узрел зелёный лес и отрока лет десяти, пристально глядящего в воду небольшой лесной криницы. Рядом высокий худой старик, весь белый, с волховским посохом, на кого-то очень похожий… Тут видение исчезло и… Велесдар уразумел, что ему ещё рано уходить в навь, ибо рядом с отроком он узнал себя.

Теперь пред ним расстилалась пустынная равнина с чахлыми колючими кустами и невысокими холмами, по которой шёл, опираясь на длинный посох, человек в халате и стоптанных ичигах. Почти сразу с видением сокол уловил и мысли странника:

– Нечему удивляться, что нас не понимают. Мир телесный живёт в борьбе Спента-Манью – духа созидания и Анхра-Манью – духа разрушения, и потому мир обречён всё время меняться. Но понять высшее божество – Ахура-Мазду – можно только через тонкую нить, что связывает с ним человека, а всякие храмы и посредники лишь препятствия, рвущие эту тонкую нить. – Сокол, склонив голову, прислушался к мысли идущего. – Я всегда говорил людям, что улучшить мир можно только тогда, когда вы сами станете более совершенными. Если же вы начнёте переделывать в лучшую сторону не свой внутренний мир, а внешний – то Зло в мире вырастет соответственно вашим усилиям. Некоторыми из людей я был услышан и они стали меняться, но большая часть осталась прежней, – печально закончил свою мысль Заратуштра.

Снова всё заклубилось, а потом вверху открылось чистое сине-фиолетовое пространство без начала и конца. Оттуда, из этого Бесконечного, растеклась мысль Создателя всего сущего и не сущего:

– Заратуштра, Христос, Мухаммад и все Посланники и Пророки старались учить людей мудрости бытия. Во мне сущи и неотделимы рождение и смерть, кои сосуществуют каждое малое мгновение, и потому человек растёт и получает знания и опыт, может мыслить и творить, давать жизнь другому человеку. Изыми одно, и разрушится человек, и мир весь, который я сотворил по одному и тому же порядку.

– Чернобог с Белобогом сражаются и тем удерживают Сваргу, – возник из души сокола мыслеобраз, переданный его Покровителем – древним седобородым Велесом, стоящим на самой кромке яви и нави. – Только чтобы мир двигался и восходил в своём развитии, как спирали растущей раковины, люди силам Света служить и помогать должны!

– Чем меньше люди помнят и понимают свои божества, тем выше и великолепнее дворцы, которые они называют домами бога, тем больше вражды и войн, бессмысленных смертей, бесполезных распрей, и тем сильнее я, – мрачно и зловеще прошелестела мысль Того, кого называют Чернобогом, Шивой, Сатаной, Анхра-Манью и прочими именами Бога-Повелителя Тьмы и Смерти. – Это всё моя жертва по праву! Сия битва на берегу Итиля – моя победа, все жертвы человеческие – во имя меня, ибо никто здесь не сражается, защищая свой дом или семью, свою землю или верования. Это редкая битва, где нет правых, все дерутся за наживу, значит, все эти русы, греки, хазары, хорезмийцы, иудеи – все позабыли своих старых, да и новых богов, и нынче чтут только меня! – торжествующе прозвучала мысль Разрушителя.

– Чем больше людей вспомнят, что в каждом из них частица бога, и они сами – боги своей вселенной, им не нужны будут ни пастыри, ни храмы, и тогда твоё всесилие Анхра-Манью-Чернобог-Сатана-Шива уменьшится, – снова проявилась мысль, исходящая от образа человека, идущего по скудной земле в стоптанных ичигах.

– Истину речёт Заратуштра. Пока люди приходили к нам в священные рощи, дубравы, к источникам, небесным камням и озёрам, мы ещё могли понять и почувствовать друг друга, но когда наши неразумные дети отгородились от нас стенами храмов и блеском злата, связь почти прервалась. Теперь они верят не нашей мудрости, а собственной глупости, придуманной ими о нас, потому что вера без понимания мертва и вредоносна, как яд в чаше божественного напитка, – веско прозвучала из нави мысль старого Велеса. – Не вспомнят люди о том, что они дети и внуки богов, то и миру не выжить, загинут и Белобог с Чернобогом, и весь Мир нынешний! Ни боги, ни волхвы за людей их предназначение – жить в согласии с миром явленным и неявленным, не сделают, а могут лишь помочь тем, кто к Правде истинной стремится. А коли не будет таковых среди людей, то и людей самих не станет, изведут они один другого подчистую!

Фарлафу всё-таки удалось пробиться к русам, отрезанным хорезмийцами от лодий, потеряв при этом немало добрых воинов. Но со стороны града всё текли и текли новые и новые полки.

– Княже, надо отходить к лодьям и прочь из сего проклятого града! – закричал, поравнявшись с Игорем, воевода.

– Нельзя уходить, не наказав проклятых хазар за вероломство! – Прокричал в ответ Игорь, остервенело орудуя мечом.

Несмотря на жаркий бой, полыхающий у пристани Итиля, чуткий Огнеяр, начальник личной сотни князя, узрел-таки белого сокола и его настойчивые пролёты в сторону широкой Ра-реки.

– Княже! – волнуясь, выкрикнул сотник, продолжая орудовать мечом и скрамасаксом, – Божий знак, нам боги велят уходить на реку!

– Не бегают русы от ворога! – упрямо отвечал Игорь.

– Ты, князь, права не имеешь загинуть в сече и тем Русь обезглавить! – взъярился вдруг всегда спокойный и покладистый Огнеяр, рыкнул наказ своим воинам и принялся во главе их неистово прорубать средь врагов просеку. Игорь даже чуть растерялся от такого нежданного напора своего старшего охоронца, вои которого уже теснили князя к лодьям.

– Уходи, княже! – Прорычал громовым гласом с другого боку могучий Руяр. В это время воины охранной сотни добре отработанным перестроением прикрыли и самого сотника, который получил ранение десницы и уже начал биться только одной шуйской рукой.

Волхву-соколу уже становилось тяжко дышать, его пребывание на кромке затянулось, пора возвращаться в явь.

– Благодарю, братья, волхвы и посланники! – помыслил ободритский сокол и, круто развернувшись, унёсся на своих чудных трепещущих особой дрожью крылах вниз, туда, где его собрат уводил остатки княжеской дружины водою Великой Ра-реки.

Он сложил уставшие крылья и ринулся вниз в последнем своём броске. Волна соколиной дрожи на концах крыльев всё ускоряла полёт, посланец Сварги нёсся из голубой небесной сини в синь речную, ещё немного – и он врежется в волны с шумом и всплеском, но в последний миг лёгкая, едва различимая дымка перед упругой волной поглотила его и… Велесдар с трудом открыл тяжёлые веки, тело ещё не повиновалось ему, даже повернуть голову не было сил. Он снова прикрыл веки и прислушался: птичье пение, звон насекомых, – всё, кажется, как было до ворожбы. Послышался вздох лежащего по другую сторону криницы Могуна. Он тоже открыл очи и медленно повернул голову в сторону Велесдара.

Когда волшебной водой из криницы они омыли лики и выпили по пригоршне живительной влаги, Велесдар тихо молвил:

– Я с тобой, брат, в Киев пойду, много тяжких дел предстоит…