Текст книги "Мы же взрослые люди"

Дачи. Приехали

Они остановились около старого дома, где раньше была дача Нины. Деревянный домик ярко-желтого цвета. Новые хозяева достроили крыльцо и покрасили его в синий. Через изгородь виднелся огород, у забора стояла старая лавочка. Еще с тех времен. Все дачи выглядели брошенными, оставленными без тепла на всю зиму. Мокрая пожелтевшая трава и запах гниющих листьев. Вот на какое предательство способны люди – оставляют хлипкие домики в одиночку пережидать зиму. Нина ни разу не была на даче осенью. Для нее все выглядело декорациями, которые после спектакля забыли сложить в шапито.

Они шли по центральной улице. Листья смешивались с камушками на дороге. Ринат держал Нину за руку.

– Помнишь, тут жил Коржик? Он всегда летом брился налысо, и у него были такие большие смешные уши. Он носил костюм «адидас» и шлепки тоже «адидас». А еще он всем пацанам рассказывал, что женится на тебе, я жутко ревновал.

Нина взяла Рината под локоть и слегка прижалась к нему. Она ничего не ответила, только хихикнула.

– Коржик вляпался в криминальную историю. Родители отправили его к бабушке на Украину. Там он и пропал.

– Ужас какой. Я не знала.

– Да обычная жизнь. Никого в этой истории не жаль.

Ринат еще крепче прижал руку к себе.

– Ну что, как прогулка тебе? Вспоминаешь юность?

– Вот бы посмотреть на нас тех одним глазком. Представляешь, повернем сейчас здесь, выйдем на переезд, а там мы сидим. На гитаре играем «Группу крови». Все такие молодые. Неумытые, под ногтями грязь. Телогрейка расстелена на бетонной плите. И мы взрослые пролетаем в незаметной капсуле, чтобы не встретиться взглядом. Потому что, если встретимся взглядом, то мы исчезнем и из сегодняшнего дня, и из тогдашнего.

– Фантазерка ты. А ведь с виду взрослая женщина. – Ринат провел пальцем по носу Нины. – Надо быть более серьезной.

– Зачем это? Тебе что, серьезные больше нравятся? А за взрослую женщину вот тебе! – Нина попробовала пощекотать Рината сквозь куртку. Он захихикал нервно, отдернул руки Нины.

На переезде никто не сидел. Бетонные блоки заменили на другие, покрыли асфальтом, к переезду приделали шлагбаумы. Даже переезд стал более серьезным, остепенился.

Ринат и Нина встали на рельсы и попробовали сделать несколько шагов.

– Скользко. – Нина уже два раза соскакивала с рельсов. Ринат шел пока без осечек.

– Я же говорю, осенью магия исчезает. Приходит убогая повседневность.

Нина решила пробежать по шпалам, но вскоре соскользнула, Ринат едва успел ее подхватить. Они несколько секунд так и стояли обнявшись.

– Я вспомнила, как мы однажды шли в одном ватнике домой. Ты меня провожал после очередных наших грандиозных посиделок.

– Помню, – только и ответил Ринат.

– Кажется, тогда я как раз принесла на сходку ящик авокадо.

– Ты всегда была оригинальна. Мы еще называли ту ночь «время авокадо». Редкой дрянью оказался он. Но мы ели, потому что мы крутые и экзотичные. Закусывали им самогон. Потом посадили косточки у тети Зины в огороде, хотели устроить рай на земле.

– А я люблю авокадо. Те просто были зеленые, а спелые авокадо очень даже вкусные.

– Да знаю, специально тебя дразню. Я в Нью-Йорке ел вкусный сэндвич с мятым авокадо.

– Ты был в Нью-Йорке?

– А что, непохоже? – Ринат отошел на несколько шагов, чтобы Нина лучше его разглядела, скорчил гримасу и встал в дурацкую позу.

Нина улыбнулась.

– Балбес. Ты всегда любил рисоваться. Девчонки фыркали от твоих выходок.

– Рисовался, рисовался, да не нарисовал ничего путного.

– А по-моему, нарисовал. – Нина взяла Рината под руку.

– Откуда ты его тогда раздобыла?

– Отцу кто-то подогнал с овощебазы. Контакты с миром налаживали заново.

Нину начинала бить дрожь. То ли от холода, то ли еще от чего. Нервное.

– Знаешь, Ринат, мне надо кое-что тебе сказать.

– Не надо, не надо ничего тебе говорить. Давай просто молча посидим. Вон скамейка.

– Я забыла бутерброды в машине. И термос. Ты знаешь, я заварила такой чай. С чабрецом, мятой, душицей. Тут росла раньше душица, но я никогда не могла ее найти. И каждый новый цветок я принимала за душицу. Я сейчас схожу за чаем. Ты же не закрывал машину?

– Нет.

Нина ушла за чаем. Она дрожала, она задумала разговор, готовилась к нему. Хотела сказать так много. Так много, что не надо слов. Ведь и так понятно. Но, с другой стороны, как будто какая-то пленка отделяла их с Ринатом от пронзительного счастья настоящей любви. Нина набралась смелости порвать пленку. И соединиться уже наконец-то.

Нина взяла термос и свой блокнот. Она знала, что слова, сказанные вслух, часто выглядят глупо. Слова рассыпаются. И поэтому она собрала слова в блокнот. Назад Нина бежала. Сердце стучало в горло. Сердце было древним барабаном. Нина села рядом с Ринатом. Раскрутила термос.

– Девочка, что же ты так замерзла, – ласково сказал Ринат, снял куртку и набросил ее на них. Он любил этот джентльменский жест и пользовался им постоянно. Женщины млели.

Ринат обнял Нину и придерживал ее руку. Нина налила чай в крышку термоса, протянула Ринату. Он медленно отпивал, чай был все еще горячий. Нина прижималась к Ринату, к его стройному, мускулистому телу. И счастье наполняло ее, оно перетекало к ней от Рината в тех местах, где Нина касалась его.

– Я это поняла недавно. Меня как по голове стукнуло. – Нина так волновалась, что у нее зуб на зуб не попадал.

– Давай помолчим.

– Я люблю тебя, – внезапно сказала Нина.

Ринат вздохнул и крепче приобнял ее.

– Не говори ничего, все и так понятно. Давай замрем и запомним это.

Нина сидела и считала вдохи. «Скажи, скажи, скажи, скажи, скажи еще раз. Еще раз, скажи громче». Сердце стучало, подобно безумному соседу, который бьет по батареям в тихую ночь. И стук отдается по трубам на весь подъезд. Каждая вена Нины передавала этот стук сердца все дальше и дальше. Она пыталась слушать, как дышит Ринат, и дышать вместе с ним.

– Я не могла это держать в себе больше. Я счастлива рядом с тобой. Это настоящее.

Нина полезла в карман за блокнотом, открыла на предпоследней исписанной странице и положила в руку Ринату.

«Это, наверное, всегда было, просто я не замечала. А сейчас заметила. Я вижу в тебе мужчину. Рядом с тобой я себя чувствую настоящей женщиной. Я люблю тебя, меня влечет к тебе. К твоему телу. Мне кажется, что я так тебя люблю, что больше уже никого не смогу полюбить. Вдруг мы судьба друг для друга?»

Ринат читал блокнот. Нина, замерев, смотрела на текст и ждала, когда он перевернет страницу.

Ринат молчал. Он стиснул челюсти, в его подбородке и щеках усиливалось напряжение. Он перевернул страницу.

«И понимаешь, мне сейчас так недостает всего этого телесного. Мой муж… хотя он тут совсем ни при чем. Я разведусь с ним… Это вообще не проблема… Меня совсем не смущают твои другие подружки. У меня ревности к ним нет. Но я чувствую, то есть мне так кажется, что ты тоже… Тоже неравнодушен ко мне. Иначе бы этого всего не возникло. Ведь у меня настоящая любовь, а настоящая любовь всегда взаимна».

Ринат стукнул по скамейке кулаком. И продолжал молчать.

– Нам же ничего не мешает. Понимаешь, я хотела сказать, что, может быть, ты думал, что мешает, а на самом деле не мешает. Мы можем быть счастливы. Это же будет совсем другое счастье. Понимаешь? – Нина аккуратно положила свою руку на руку Рината.

– Нин… Нин, ну зачем? – едва слышно, сдавленным шепотом произнес Ринат.

– Зачем что?

– Зачем ты все испортила?

– Что испортила?

– Неужели ты не понимаешь?

– Нет. Что испортила?

– Все же было так хорошо. Я думал, что мы с тобой друзья. Ты мой друг, не такая, как они все. – Ринат махнул рукой: жест, означающий все вокруг. Но вокруг никого не было, кроме женщины в красных галошах, с ведрами, полными воды, уходившей по тропинке.

– Я не понимаю.

Ринат внезапно схватил ее за куртку, расстегнул молнию, и быстро, грубо сунул руку под свитер Нине, стал нащупывать грудь, оттопырил ей лифчик и ухватил за сосок.

– Ты этого хочешь? Чтобы я трахнул тебя здесь? Снимай лифчик, покажи свои сиськи. Они же ничего, да?

Он продолжал мять грудь.

– Прекрати сейчас же! – Нина пыталась вытащить его руку из-под свитера. – Ты что, рехнулся?! Ты озверел совсем?!

– Ты хочешь прям тут, на лавочке? – Ринат говорил, будто проклинал. – Ну что, давай! Расстегивай мне штаны! Что, вот так возьмешь и расстегнешь?!

– Ринат, успокойся, прошу тебя!

– Ты все испортила, понимаешь? Мы же с тобой… про другое. А ты… Потрахаться просто захотела. Зачем? Зачем ты это вообще написала?

Ринат убрал руку и уже не касался Нины, лишь смотрел на нее черными глазами, полными злого негодования, которое сменилось на другое, сложное чувство – смесь стыда и раскаяния.

– Прости.

Нину охватил озноб. Она застегнулась, подняла ворот куртки и натянула капюшон на лоб. Руки дрожали, тряслись колени.

– Скажи мне, что это все неправда. – Голос Нины прозвучал хрипло, в горле застрял комок. – Скажи мне, что я все придумала и что ты равнодушен ко мне. Не влюблен, не любишь. Я выдержу, я взрослая девочка уже. Скажи это прямо сейчас!

Они сидели – два совершенно растерянных существа. Напуганных, разозленных. Сидели, отодвинувшись друг от друга, на разных концах скамейки. Надвинув капюшоны. Если бы это был фильм, то в этот момент оглушительный белый шум становился бы все громче, а сквозь шум проступала бы надрывная, кривая мелодия, например Шнитке. Шли такты полифонического танго. Три, четыре, пятнадцать.

– Не могу… Не могу такого сказать.

Его голос звучал тихо, как будто был не голосом, а шерстью.

Нина ничего не отвечала. Она была где-то. Не на этой лавке, не в этом времени, не в этом теле. На лавке присутствовало тело, но без самой Нины.

– Но и другого не могу сказать.

Они еще посидели молча. Ринат смотрел на сухую траву под ногами. Нина постепенно возвращалась. Моросил дождь. Капельки падали на их одежду и оставались маленькими прозрачными кругляшками.

– Поехали домой.

Дорога домой

Конечно, лучше было бы разойтись, разбежаться по своим машинам. Но они находились в такой глуши. Вечерело. Ни электричек, ни автобусов не найти. Машина только одна. Идти не к кому. И ничего не оставалось, как вместе шагать к одной машине. Вместе садиться в нее. И ехать вдвоем 250 километров до Москвы.

– Понимаешь, ты для меня всегда была богиней. Ты была такой правильной, чистой. Я думал, хотя бы у тебя в жизни не будет этой грязи – измен, вранья, случайных связей, пошлости. Что ты не такая. Не такая, как я, как все. Ты для меня как свет. Ты альтернатива. Я не хочу, чтобы ты была одной из миллиона женщин, еще одной «ничего святого». Если честно, ты даже не совсем в моем вкусе. Полновата. Старовата. Видишь, я не пылаю страстью к тебе, – Ринат грустно усмехнулся. Он задумался, встал бы у него член на нее сейчас. Член молчал.

– Да я даже и не влюблен в тебя. Раньше, по молодости, было, а сейчас нет. Ты не обижайся только. Это, наоборот, хорошо. Ты в моем представлении более высокой категории. А я, я же обычный. Я слишком обычный, я не стою тебя.

«Черт, черт, черт. Какую чушь я несу», – думал Ринат. Внезапный этот эпизод возвратил его обратно в юность. Он уже был не крутой, не успешный взрослый мужчина, а деревенский мальчишка, замахнувшийся в своих мыслях на девчонку, которая не для него.

Нина проглотила язык. Сначала она его откусила, потом жевала, а потом проглотила, ведь он теперь больше ей был не нужен. Все, что ей надо было сказать в своей жизни, она уже сказала. Язык провалился глубоко в Нину. Нина хотела бы еще разжевать и проглотить свое сердце или ту самую субстанцию, которая зарождает романтические чувства. Она бы съела и свой мозг, если бы могла.

Она молчала и даже ни о чем не думала. Она смотрела на фары машины, которая ехала впереди. Грязная серая большая машина с мутными фарами. От колес отскакивали коричневые брызги. Нина представляла, что и она вот так же отскакивает от асфальта, катится по нему, пачкаясь в дорожной грязи. И колеса машин истирают ее тело в такую же дорожную грязь.

Вся жизнь внезапно предстала бессмысленным бредом. К чему эти любови, дети, мужчины? Нина захотела выйти на ходу. Взялась за ручку двери машины. Тридцать шесть лет, и надо было же так влюбиться. Она чувствовала, что все рухнуло и обнажилось такое уродливое, напрямую относящееся к жизни, увидеть которое Нина была совершенно не готова. А с другой стороны, она продолжала четко чувствовать, что любит ЕДИНСТВЕННОГО в мире СВОЕГО мужчину. Любит безумно, беззаветно. И было досадно, что он этого не понимает, что он сопротивляется своему неземному счастью, которое никого, она была совершенно уверена в этом, никого из них двоих в жизни еще не посещало. Нина сейчас любила настолько сильно, что ей было совершенно не важно, что и она, и он несвободны, что он бабник, что у нее дети. Неважно, что скажут, что подумают.

Она любит так, что готова уехать от мужа и даже от детей, а ее столь высокая плата за счастье не принимается. Или детей оставить не готова? Или готова? Нина спрашивала себя снова и снова. Она действительно готова оставить детей? Прям вот так взять и оставить? Неужели она готова оставить Богдашу? Нет, нет, все-таки нет. Как там Богдаша? Бабушка, наверное, включила ему снова «Щенячий патруль» и кормит конфетами. А у Богдаши красные щеки, ему нельзя столько конфет. А Алина? Она все реже выходит из своей комнаты. Все реже ест, все реже улыбается. И у них, у этих детей, нет никого ближе, чем мать. Да и мать попалась бракованная.

Зачем вообще ей позволили рожать детей? Ясно же совершенно, что она не справляется с материнством, потому что вообще не справляется со своей жизнью. И на вопрос Алины, зачем вообще вся эта жизнь, Нина не могла найти подходящий ответ. Она не понимала зачем. Все для нее имело смысл, только если есть любовь. А любви, получается, нет. Или она недоступна. Так и незачем тогда это все! Она вспомнила, как сидела на лугу за дачами и представляла свою будущую жизнь. Счастливая семья, красивая большая квартира, радостные дети, интересная работа, много путешествий. Ей нравилось фантазировать, как они с будущим мужем придумывают, какая у них в квартире будет обстановка, какие комнаты. Обязательно большие, просторные. Стены она придумала разных ярких цветов. В спальне кровать с балдахином, в ванной специальные уступы на стене, чтобы ставить свечи и принимать ванну при свечах. На кухне большой, нет, огромный балкон. Она придумала, что это будет даже не балкон, а выход на крышу, и вся крыша перед кухней будет оформлена как сад с беседкой и маленьким надувным бассейном, как у Грековых – их соседей по даче. А в холле у них устроят кинотеатр и клуб. Магнитофон и видеомагнитофон с проектором, как в настоящем кино. Нина могла часами проектировать свою квартиру. С подружками они хвастались друг другу придуманными проектами.

И ничего не сбылось. Неудачные браки, недостойные ее мужчины, обычная панельная трешка с маленькой кухней без балкона. С ремонтом, который делал Илья еще до знакомства с Ниной.

А теперь она еще придумала Рината и Любовь, которые тоже не сбылись.

Воспоминания, мысли текли по Нине, как по реке, а она была лишь руслом. И когда поток уменьшался, Нина чувствовала сухую пустоту.

Ринат достал из пакета бутерброды.

– Как вкусно. Ты такая хозяюшка. Повезло твоему мужу.

Ринат смачно жевал бутерброд. Старался разрядить обстановку. Нина не смотрела в его сторону.

– Да ладно тебе, Нин. Не обижайся, не дуйся. Бывает. Мы ж не чужие люди. Ну немного переклинило тебя, так пройдет время, отклинит. Вон, Димон как-то по пьяни начал говорить, что давно мечтает переспать со мной. А наутро не помнил ничего. И больше не хотел, слава богу. Пройдет время, ты придешь домой, и тебе самой будет казаться смешным все, что ты наговорила. Нин, это пройдет все, не боись. Я же такой же. Это отпускает. Честное слово. А бутерброды ты вкусные приготовила. Спасибо. Оставить тебе? Не хочешь? Не стоит из-за меня свою жизнь разрушать. У тебя дом, семья, муж, дети. Ты же нормальной жизнью живешь. Малыш твой еще совсем маленький. А я? Я всегда рядом буду. Ну хочешь исчезну, пока тебя кроет? А потом появлюсь. Через месяц или через год, как захочешь. Ты ж мне родная. Я же как лучше хочу.

Нина подумала об Илье. И он всплыл в памяти внезапно родным и любимым. Ну да, странный, в кризисе, в поиске. Но ведь близкий. Чувство отчаяния и раскаяния хлынуло в Нину. И она наконец-то заплакала. Она готова была разрушить свою жизнь, поддавшись чувству, которое шло поперек всему, что ей дорого, всему, что ей удалось создать. Поперек ее кастрюлям, тарелкам, поперек детским вещичкам в шкафу, поперек Алины и поперек их с Ильей жизни. И как с этим быть? Как? Слезы не переставая капали. Из правого глаза капало больше.

Ринат довез Нину, остановился у подъезда. Нина молча вышла. Москва пахла осенним городом. Асфальтом, мокрым бетоном, влажной землей, городской сыростью.

Ринат вышел за Ниной.

– Я провожу тебя.

Они зашли в подъезд. Вызвали лифт. Приехал маленький. Нина нажала на 13-й этаж. Лифт закрылся.

– Прости меня, Нина, я идиот.

Он обнял ее и поцеловал. Коснулся своими губам ее губ, потом щеки, потом шеи.

А потом он нажал на кнопку «стоп» в лифте.

И снова поцеловал. В шею.

– Прости меня, – шептал он, – только поцелуй, один поцелуй, и все.

Он обнял ее крепко за талию и прижал к себе. Руки блуждали по спине. Сильные, крепкие руки мужчины. Он ласкал ее, как подросток, жадно, нетерпеливо, неумело. Он развернул ее к себе спиной, обнял сзади и стал целовать шею, ухо.

– Мы совсем как глупые дети, – шептал он. – Что ж мы такие глупые дети.

Его руки проскользили по ее груди. Обхватили живот, спустились вниз к бедру.

– Прости меня, Нина. Мне не стоило этого делать. Не стоило. Но один всего поцелуй.

Он снова развернул ее к себе и поцеловал глаза. Соленые от слез и синие как море. А потом губы. Его горячий поцелуй. Настойчивый язык нежно проник в ее рот, погладил зубы. Ринат не просто целовал, он будто дышал Ниной. До этого поцелуя Нина была как под наркозом. А тут в ней вдруг включилось то, что дремало все тридцать шесть лет. Они приникали губами друг к другу снова и снова. Этот поцелуй не разжигал страсть. Он был вообще не про страсть. Не про похоть. Не про желание тел. Этот поцелуй был про встречу.

Сколько прошло времени? Год? Двадцать лет? Вечность. И вот они наконец-то встретились. Их губы жадно искали друг друга снова и снова. Сползали на щеку, поднимались к глазам, забегали к уху, спускались к шее и снова приходили к губам.

Никто не сможет сказать, сколько прошло времени. Может быть, они до сих пор в поцелуе. В какой-то параллельной реальности. Где можно уложить и этот поцелуй, и всю их остальную жизнь. Детей, супругов, работу, свои заморочки и комплексы. Где поцелую этому ничего не мешает жить.

– Мне уже пора, – повторяла Нина снова и снова.

Кто-то стучал по дверцам лифта.

– Мне тоже пора, – говорил Ринат и продолжал целовать.

Никто из них не помнит, как они расстались в тот день. Нина как-то вышла из лифта, открыла дверь и зашла в дом. Ринат как-то доехал вниз, сел в машину. И вроде бы ничего же не произошло особенного, правда?

Пройдет еще много лет, и Нина будет вспоминать тот поцелуй как самый-самый, выделяющийся из тысяч. Пиковое переживание.

Ринат еще час сидел в машине у подъезда Нины. Он сидел, вертел в руках телефон. Включил Doors, включил Animals, включил The Who.

Он не хотел понимать, что с ним происходит. Он отказывался это принимать. Он верил в силу логики и не хотел, чтобы над ним брало верх бессмысленно неуместное. Он был раздосадован, чувствовал свое поражение. Что-то побеждало его вопреки железобетонным доводам. И он отказывался давать этому хоть какое-то название. Только условное обозначение – враг. И он будет сражаться с этим врагом до победы.

Ринат стер несколько телефонов подруг из записной книжки. Он стер приложения «Баду» и «Тиндер». Потом установил снова. Он доел бутерброды, оставшиеся после поездки. Выбросил мусор из машины. Достал все из бардачка, выбросил просроченные презервативы. Осталась только одна маленькая пачка. Покурил. Подумал о том, что надо бы достать травки. Проверил почту. В почту пришло подтверждение оффера. Новая долгожданная работа. Карьерный рывок. Он прошел несколько этапов собеседования. И вот наконец-то пришел официальный оффер. Значит, теперь все не будет по-прежнему. Все будет перевернуто с ног на голову. Зима превратится в лето. Друзья станут адресатами в почтовом ящике. Подружки – воспоминаниями. Все, что было ему дорого, станет отголосками прошлой жизни. Нина тоже станет отголоском. Может быть, оно к лучшему теперь. Вот и выход.