Текст книги "Революционные дни. Воспоминания русской княгини, внучки президента США. 1876–1918"

Глава 5
Месяцы путешествия

Ранней осенью 1898 года мама должна была присоединиться к отцу в Пуэрто-Рико, где он занимал пост военного коменданта. Ей не хотелось брать меня с собой из-за климата и из опасения проявлений жестокости со стороны жителей недавно завоеванной страны. Дядюшка Палмер плохо провел лето в Ньюпорте, и ему посоветовали на время холодов отправиться на Нил. Тетя брала с собой также и двоих своих сыновей в годичное путешествие, прежде чем они приобщатся к какому-то делу. Семья Палмер предложила взять и меня с собой за границу. Я пришла в восторг, когда мама от моего имени приняла это предложение.

Лондон показался мне удобным и приятным. Мы сделали там кое-какие покупки, в основном для мужчин, и переехали в Париж, где остановились очень ненадолго, – так жаждали добраться поскорее до южного солнца, которое должно было помочь моему дяде. В Риме мы задержались подольше. Нашему инвалиду настолько понравился Рим, что мы с тетей оставались там с ним до того самого дня, когда наш пароход отплывал из Неаполя.

В Каире мы как следует развлеклись: посетили пирамиды при лунном свете и предприняли много других разнообразных изумительных экскурсий, побывали в прелестных деревушках и на базарах, увидели внушительные руины, но особый интерес у нас вызывали величавые и грациозные местные жители. Наша компания проявляла редкое единодушие, путешествие доставляло всем нам наслаждение, за исключением моего бедного дядюшки, которому становилось все хуже и хуже.

Наконец по возвращении в Каир после классического путешествия в первый Катаракт и обратно мы с грустью вынуждены были отказаться от остальной части предполагаемого путешествия и поспешили в Рим, где дядя чувствовал себя лучше и где ему понравились врачи. Мы приехали туда как раз вовремя, ибо тотчас же по прибытии наш инвалид слег в постель, и пришлось призвать ему на помощь немало различных медицинских светил. Тетя почти все время проводила с ним.

Веселый римский карнавальный сезон был в полном разгаре, и по прошествии небольшого периода времени нас разыскали старые друзья моих родителей и тети.

Я подружилась с некоторыми молодыми людьми, среди них были почти все представители той золотой молодежи, которых я видела обедающими в «Гранд-отеле» в декабре. Ланчи, обеды, вечеринки и балы следовали один за другим. Мы даже были приглашены на небольшой дневной прием и чай королевой-матерью, красивой, изящной женщиной с восхитительными манерами, она уже знала мою тетю и родителей. Мы также посетили придворный бал, хорошо организованный и чрезвычайно приятный, хотя и лишенный причудливых исторических и колоритных качеств придворных приемов Габсбургов.

Среди дипломатов, с которыми я познакомилась, было три или четыре особенно любезных молодых человека, сопровождавших нас на пикники и считавших своей обязанностью устраивать для нас осмотры достопримечательностей, посещая вместе с нами дворцы и музеи. Один из них, русский, был только временно прикомандирован к посольству. Князь Михаил Кантакузин, профессиональный военный и спортсмен, приобрел известность среди итальянской элиты сноровкой в верховой езде и умением править четверкой быстрых лошадей. Он лечился на юге от травмы, полученной им на скачках. У него было не слишком много обязанностей в посольстве, и он, казалось, был рад, несмотря на свою репутацию человека, ненавидевшего общество, посещать вместе с нами балы и участвовать в других развлечениях.

Дяде стало лучше, и мы должны были вскоре переехать в Канн, перемена климата ранней весной, по мнению врачей, должна была благотворно отразиться на его здоровье.

Несколько человек из нашей компании поговаривали о том, чтобы поехать с нами в Канн на каникулы, все они обещали написать мне поподробнее о своих планах и любезно сдержали обещания, предоставив мне возможность привести в порядок дела, чтобы не было никаких недоразумений. Все, за исключением одного, сделали это, но не прошло еще и недели после нашего приезда на Ривьеру, как, войдя в холл нашего отеля, держа в руках целую охапку свертков и открытую коробку конфет, я вдруг увидела сидящего в кресле и читающего Кантакузина. Он опустил книгу и подошел ко мне. Я только что получила от него письмо, где он сообщал, что уезжает из Рима в Париж, отказавшись от прежнего намерения заехать на Ривьеру. Его внезапное появление так изумило меня, что руки мои опустились, конфеты и свертки рассыпались по всему полу. Когда моя тетя и кузены присоединились к нам, Кантакузин все еще собирал эти злосчастные вещицы. Все члены семьи были очень рады видеть его, поскольку он был чрезвычайно приятным молодым человеком. Он уверенно объяснил, что уже собирался выехать в Париж, как вдруг получил телеграмму от великого князя Кирилла[33]33
  Кирилл Владимирович (1876—1938) – великий князь, двоюродный брат императора Николая II (сын брата Александра III); профессиональный морской офицер.


[Закрыть] с приглашением на несколько дней в Канн, сегодняшний же вечер он проводит со своим старым товарищем. Мы тоже обедали в гостях, так что назначили встречу на следующий день.

За обедом я по счастливой случайности оказалась рядом с самим великим князем, и в ходе разговора я заметила, как мило с его стороны, что он пригласил Кантакузина на Ривьеру.

– Но я не приглашал его, – возразил великий князь Кирилл. – Я, безусловно, обрадовался, когда он явился ко мне сегодня вечером, но и удивился. Всю зиму он проторчал в Риме, не знаю почему, а теперь, когда я отказался от мысли увидеть его, он вдруг явился. Мне пришлось его отослать, так как я был уже приглашен на сегодня. Он кажется мне необычайно непостоянным!

Рассказ великого князя Кирилла явно не совпадал с версией Кантакузина, какая-то тайна окружала действия последнего. Я получила пищу для дальнейших размышлений и погрузилась в них, а через день или два старый приятель моего кузена по колледжу вдруг заявил, что я совершу большую ошибку, если свяжу свою жизнь с иностранцем, каким бы хорошим он ни был.

– Место Грантов в Америке, и я готов серьезно поспорить с вами по этому поводу. – Произнося эти слова, он бросил взгляд через стол, туда, где сидел русский.

– Полагаю, вам известно, что ни один иностранец не хочет жениться на мне. Все девушки, которые выходят замуж за англичан, французов или итальянцев, имеют приданое. Я слишком бедна, чтобы подвергаться такой опасности. Помимо того, меня не слишком привлекает жизнь за границей, разве что ненадолго, как, например, во время этого путешествия. С уверенностью могу обещать вам сохранить свободу для американца, который мне может когда-нибудь понравиться.

Не знаю, что тут сыграло решающую роль: прекрасная погода и красота Канна или сила красноречия, проявленная князем Кантакузиным, и его равнодушие к наличию приданого, столь необходимого в Европе, – но через пару дней после того ланча я вопреки собственным намерениям оказалась с ним помолвленной. Мы оказались в довольно сложном положении, поскольку оба находились вдалеке от своих семей, и в последующие дни нам так часто пришлось пользоваться телеграфом, что телеграфные линии раскалились докрасна. Наконец мы получили официальное согласие с обеих сторон и смогли с помощью тети строить дальнейшие планы. Апрель нам предстояло провести на юге из-за состояния здоровья дяди; затем мы должны были отправиться в сопровождении моего жениха в Париж, где и совершится официальное объявление о помолвке и где я закажу приданое. 1 июня мы должны были отплыть в Соединенные Штаты, в то время как Кантакузин вернется на родину и примет участие в военных маневрах в составе своего полка. Он должен был снова присоединиться к нам только осенью перед свадьбой. Мы познакомились всего за две-три недели до помолвки и с тех пор пробыли еще месяц вместе. Лето приносило с собой длительную разлуку, а встретиться мы должны были только накануне свадьбы.

В то время многие мои друзья стали называть меня авантюристкой, хотя обычно я была довольно осторожной и не торопилась принимать решения, но на этот раз я не испытывала ни сомнений, ни колебаний по поводу того, что другим, возможно, казалось рискованным предприятием.

Я ничего не знала о России, даже о ее истории и географическом положении имела лишь смутное представление и не имела ни малейшего понятия ни об обществе, ни о семье, в которую мне предстояло вступить. Те русские, которых встречала здесь, мне нравились, и я находила, что их взгляды схожи с моими. Мой жених знал заранее, что я довольно бедна, но это не остановило его.

В первых числах сентября приехал мой жених, и с этого дня начался ряд обедов, которые любезно давали в нашу честь мои друзья. Обсуждались и улаживались последние детали, связанные со свадебными церемониями. Их предстояло две: русская православная и в маленькой епископальной часовне в Ньюпорте.

Сначала должна была состояться русская церемония, по особому разрешению ее устроили дома. Проводили ее священники, приехавшие из Нью-Йорка и привезшие с собой все необходимые принадлежности. Это была очень красивая служба: иконы и свечи, запах ладана и монотонные песнопения производили чарующий эффект в тихой комнате. Гостей не пригласили, присутствовали только шаферы и члены семьи.

В американской часовне церемония тоже была красивой и, согласно нашим пожеланиям, по возможности простой. Нам с Кантакузиным претила идея о чем-то преувеличенном и показном. Церковные скамьи были украшены осенними цветами и листьями, а у алтаря – экран легкой пушистой зелени. Службу проводили епископ Поттер, старый друг моих родителей, и доктор Невин, ставший свидетелем рождения и развития нашего романа.

Платье мое было самым простым; на вуали из тюля – ни цветов, ни драгоценностей. Единственной деталью, внесшей ноту великолепия во всю церемонию, была форма моего мужа – полковой белый мундир с красной с золотом отделкой, высокие черные сапоги и серебряная каска, увенчанная серебряным императорским орлом, отражающим свет и сверкающим. На всех произвела впечатление превосходная одежда жениха, а его породистое лицо и фигура, а также хорошие манеры вызвали благосклонные отзывы у всех тех, кто увидел его в тот день в первый раз.

Моим посаженым отцом был брат в мундире Уэст-Пойнта. Ранней весной отца послали на Филиппины. Вернувшись из-за границы, я не застала его дома, но он написал, что надеется вернуться к нашей свадьбе. Лето прошло, но его работа в Лусоне и Самоа становилась все более напряженной, а постоянные беспокойства, причиняемые местными вождями, заставили его прийти к выводу, что он обязан остаться там, а не просить отпуска, как предполагал первоначально.

В результате он написал, что не хочет, чтобы свадьбу откладывали, и предложил нам попросить президента дать брату позволение покинуть Уэст-Пойнт, чтобы он смог заменить отца на этой церемонии. Мистер Макинли любезно согласился.

В ту неделю, когда состоялась моя свадьба, отец участвовал в четырех сражениях, но с передовой из пустынной местности передал с посыльным телеграмму, чтобы отправить ее из штаба, так что ее вручили мне сразу же по возвращении из церкви. Это послание любви от моего отца с благословением и поздравлениями было первым из полученных мною.

На свадьбе было много интересных людей, они собрались из любви к моим родителям и из интереса ко мне, их ребенку, но я плохо помню отдельные лица. Из Чикаго приехал мой дед с четырьмя сыновьями, в свои восемьдесят лет он был еще крепким и сильным, хотя на обоих его глазах развилась катаракта и ему приходилось ходить с палочкой. Он составил хорошую компанию бабушке Грант, они часто гуляли под руку и о чем-то весело разговаривали. Они возвращались в своих воспоминаниях на двадцать пять лет назад, ко времени свадьбы моих родителей, и все общество с удовольствием слушало их воспоминания. Мы о них беспокоились, поскольку бабушка тоже состарилась, располнела и зрение ее резко ухудшилось. Однако наши опасения не подтвердились, и они с легкостью перенесли обильный обед и прочие удовольствия дня, и их сфотографировали с нашей свадебной компанией, стоящими рядом.

В тот же день мы покинули Ньюпорт на яхте, которую предоставил нам добрейший из друзей мистер Уолтерз, а на следующее утро отплыли во Францию. Несколько дней в Париже, чтобы собрать все сундуки с приданым, а затем мы сели на Северный экспресс, направляющийся в Россию.

Глава 6
Русский дом

Оказавшись на границе своей новой родины, я испытывала наивысший подъем интереса и любопытства. Что же заставляло всех утверждать, будто я найду здесь совершенно иную страну и иной образ жизни, чем на Западе, и почему я буду ощущать себя в такой дали от всех?

Я сразу же услышала незнакомый язык, в котором длинные предложения произносились так, что казались одним словом. Я увидела стоящих вокруг странных коренастых людей с широкими бесстрастными лицами. Они почти ничего не говорили, не жестикулировали и отвечали на взволнованные вопросы своими тихими спокойными голосами. Это были мужики в странной одежде, белых фартуках и шапках причудливой формы. Они проворно несли наш багаж и казались очень сильными. Чиновники в различных формах, прекрасно выглядевшие мужчины крепкого сложения, щегольски носившие свою форму, тщательно проверяли паспорта и багаж.

У границы нас встретил старик с умным лицом, он много лет прослужил у деда и отца моего мужа, а после смерти свекра стал дворецким или управляющим имением. Он взял наши билеты, квитанции на багаж и посоветовал пойти пообедать в ресторан, где уже заказал для нас обед, а сам ушел, чтобы позаботиться обо всем прочем.

После еды мы немного погуляли среди живописных групп, затем пришел старик Август и сообщил, что специальный вагон прицеплен к поезду, направляющемуся на юг, и мы должны в него сесть. После еще двадцатичетырехчасового пути мы прибыли на крошечную станцию, ближайшую к старинному имению Буромка[34]34
  Имение Кантакузиных Буромка, собственность, доставшаяся по линии Сперанских, находилось в Полтавской губернии в Левобережной Украине (к востоку от Днепра).


[Закрыть], где сошли, и нас встретил брат мужа. Это был очаровательный четырнадцатилетний мальчик, круглолицый, с веселой улыбкой и озорными искорками в красивых глазах. Он принес мне большой букет фиалок, и, пока мы с ним болтали, слуги распаковывали большую корзину для завтраков и выкладывали ее содержимое. Мы поели с большим аппетитом, так как с тех пор, как пересекли границу, ели только то, что старый Август мог приготовить в вагоне. Казалось таким странным, что приходилось брать с собой так много вещей и людей, чтобы тебе было удобно. Август привез с собой белье и все прочее, и я поняла, что все это необходимо, как только мы покинули магистральные линии и поезда-экспрессы. Мой деверь прекрасно организовал нашу поездку в Буромку. По волнистым степям три смены серых в яблоках рысаков, запряженных по четыре в ряд, тащили нас в огромном роскошном ландо, за ним следовал другой экипаж с Августом и чемоданами, а третий вез наши сундуки. У въезда в имение нас ждал парадный экипаж, по традиции называвшийся «золотым экипажем». Он так высоко поднимался над землей, что для того, чтобы вскарабкаться в него, требовалась лестница из четырех ступеней, сзади у него находилась площадка, где между рессорами, держась за поручни, стояло двое слуг в казачьих мундирах. Они очень красиво выглядели в своих отороченных мехом сине-алых одеяниях, с семейными гербами – орлами, прикрепленными к груди. Мы с Кантакузиным сидели на главной скамье, а деверь – на маленькой скамеечке у наших ног, спиной к козлам, на которых сидел кучер.

Все мужчины радушно приветствовали нас и желали нам здоровья и счастья. Управляющие имением поднесли нам традиционные хлеб с солью на серебряных блюдах, покрытых полотенцами, вышитыми местными крестьянками. Они целовали мне руки, а муж сердечно обнимал всех старых слуг. Он вырос у них на глазах, и они, казалось, были его преданными друзьями.

В каждой деревне, через которую мы проезжали, крестьяне разглядывали меня с любопытством на улыбающихся лицах. Мы останавливались на каждой центральной площади среди толпы, подносившей нам традиционные хлеб и соль, и Кантакузин пил за здоровье присутствующих, благодаря жителей каждой деревни за радушный прием.

В некоторых деревнях для нас возвели арки из соломы и цветов, перевязав их материей для флагов. Все эти люди казались мне очень симпатичными. Деревни выглядели чрезвычайно живописно, так же как и костюмы, и я ощущала, что полюблю жизнь в России, ее традиции, добрые чувства и интересные обязанности.

Стемнело, и нас встретили еще два всадника в казачьей одежде, они держали горящие факелы, освещая нам дорогу. Вскоре после этого мы повернули в парк и, промчавшись по главной аллее галопом, доехали до входа в дом, где тоже толпился народ в красивых национальных костюмах. Когда мы остановились, на лужайке заиграл духовой оркестр, парадные двери распахнулись, и перед моим взором предстало множество людей, все они явно были слугами, в центре группы в легком платье стояла мать Кантакузина, а рядом с ней сельский священник.

Нас чуть не вынесли из экипажа, не помню, как с нас сняли верхнюю одежду, затем мы оказались перед княгиней. Закончив с приветствиями, мы перешли в бальный зал, показавшийся мне огромным. Он имел двухэтажную высоту, и места там хватило для всех. Здесь сельский священник, или «поп», осуществил благодарственный молебен по поводу нашего прибытия, во время которого я смогла перевести дух и оглядеться. Конечно, я совершенно не понимала слов службы, проводившейся на славянском языке, но знала, что по сути она походила на Те Deum[35]35
  «Тебя, Бога, хвалим» (лат.) – хвалебный гимн раннего Средневековья.


[Закрыть] в честь возвращения моего мужа в родной дом с невестой. Во время службы они слушали как почтительные верующие, но в то же время я ощущала, что глаза большинства слуг были устремлены на меня, они, несомненно, размышляли, как повлияет на их жизнь появление нового члена господской семьи.

Размеры комнаты действительно производили впечатление, и она казалась еще больше из-за мягко затененного света и разрозненно расставленной мебели. Это был бальный зал, который теперь явно использовался как общая гостиная с большими мягкими креслами, расставившими свои ручки, словно приглашая сесть, с разложенными повсюду книгами, журналами и играми.

Бильярдный стол, рояль, фонограф стояли в разных углах, как бы предлагая воспользоваться собою, в то время как перегородки из растений отделяли уголки, где можно было уединиться для уютной беседы или игры в карты. Там стояли большие стеклянные витрины с семейными сувенирами и реликвиями, мраморные статуи, красивые картины и камин резного дерева.

Но самое большое впечатление на меня произвел пол, большое открытое пространство между мной и священником. На дубовой основе выложен сложный узор из разных пород дерева: белого клена, красного дерева и кусочков перламутра, отполированный пол блестел, покрытый несколькими слоями чистого воска, – произведение искусства, подобного которому я не видела ни в одной другой стране. Впоследствии я узнала, что этот пол был сделан и отполирован вручную многими поколениями терпеливых людей, продемонстрировавших своей заботой о деталях истинную любовь к красоте и врожденный хороший вкус. И пол, и потолок были по-своему так же великолепны, как и пение хора, в совершенстве выполнявшего свою роль в службе.

На столе стояло собрание икон, которыми нас собирались благословить и которые должны были перейти к нам. Некоторые из них, древние и редкие, были предоставлены нам членами семьи или друзьями, другие на эмали или кованой бронзе дарили домашние слуги или управляющие имениями. Горел ладан, возносились голоса в прекрасных напевах, и вся сцена была очень трогательной и своим очарованием сильно отличалась от всего того, что мне доводилось испытывать прежде. Это был словно какой-то отдаленный клич из Ньюпорта, Нью-Йорка и Парижа, призыв к открывающейся передо мной новой жизни, и, несмотря на всю свою странность, она привлекала меня больше, чем я могла выразить. С первого же мгновения у меня возникло чувство глубокой симпатии к нации, создавшей нечто подобное и живущей в этом окружении, наполняя его совершенно особым содержанием.

Княгиня, моя свекровь, была француженкой[36]36
  Ее девичья фамилия Сикар, но она не была эмигранткой. По семейному преданию, первый Сикар, гугенот, приехал в Россию в конце XVIII века во времена царствования Екатерины П. В то время как семья сохраняла традиции французской культуры, она, по-видимому, давно обратилась в русскую православную веру. Согласно календарю-справочнику «Весь Петербург» за 1913—1914 годы, «вдовствующая княгиня Елизавета Карловна, графиня Сперанская, урожденная Сикар» имеет резиденцию на рю Мюрилло, 4 в Париже.


[Закрыть] и своим внешним видом, мимикой, осанкой и поведением заметно отличалась от всех окружающих. Она была очень красива и одета по последней парижской моде, передвигалась быстрее, чем большинство русских, и плакала от волнения. Ее глаза блуждали в поисках недочетов, которые тотчас же устранялись. Она пользовалась большим влиянием и резко выделялась на фоне обитателей Буромки.

Служба закончилась, но мы остались на своих местах, я стояла между свекровью и мужем, и все присутствующие, начиная со старика священника и заканчивая младшей девушкой-служанкой, проходили мимо нас, их представляли мне, и они целовали мне руку. Многие из этих преданных слуг уже давно находились на службе в семье моего мужа.

Приковыляли два старика, знавших Сперанского[37]37
  Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839) – один из виднейших и знаменитейших государственных деятелей России. Сын сельского священника, он достиг высоких постов на государственной службе благодаря своим выдающимся способностям. Некоторое время был главным советником императора Александра I и вторым человеком в государстве. В 1839 году за работу по составлению законов ему был присвоен титул графа.


[Закрыть], умершего в 1839 году! Многие начинали служить еще при крепостном праве, и практически все родились и выросли в поместье. Вперевалку подошла старушка, няня моего мужа, с новой золотой брошью на необъятной груди. Обняв и расцеловав Кантакузина, она поцеловала мою руку, при этом мне показалось, будто она так по-матерински ласково выглядит, что я с восторгом поцеловала ее в обе румяных щеки. Она крепко обняла меня и улыбнулась в ответ, с этих пор я обрела в «бабушке Анне Владимировне», как ее называли, верного союзника.

Вскоре между мной и всеми слугами установились чрезвычайно дружелюбные отношения, и почти двадцать лет я видела с их стороны только доброжелательность, понимание и преданность. В первую очередь превосходные качества этих простых, скромных деревенских людей заставили меня полюбить мой новый дом. Впоследствии, когда я узнала их, а также их соотечественников лучше, подобные качества заставили меня восхищаться русскими представителями всех классов за их внутреннее благородство, терпение и мужество.

Прошло некоторое время, прежде чем я привыкла к размерам и сложному плану старого дома, первое время я часто терялась и спрашивала дорогу. Многое в Буромке мне нравилось, и многое вызывало изумление. Обычная американская экономка, наверное, сошла бы с ума от многих неудобств. То, что воду для этого огромного хозяйства приходилось накачивать вручную; то, как чистили туалеты; тот факт, что двое мужчин целыми днями чистили, наполняли и зажигали керосиновые лампы; то, что все мы жили с незапертыми или даже открытыми окнами и дверьми – французские окна на террасах оставались летом открытыми на всю ночь, при этом драгоценности лежали в безопасности годами, даже поколениями, – все это не могло не изумлять!

Сама страна была очень красивой, и я не могла решить, что мне больше нравится: равнинные земли степи с великолепием волнующегося урожая, с бороздами полей шоколадного цвета, столь полными обещания, или же леса, а может, наибольшее восхищение у меня вызывали простирающиеся в своем мирном спокойствии луга, по которым протекали ручьи и где пасся скот. Количество животных и разнообразие работ в имении поражало, и моему американскому разуму казалось интересным и занятным размышлять о том, каким самодостаточным было наше хозяйство, находившееся в семидесяти верстах (примерно в сорока шести милях) от почты, телеграфа, железной дороги и электричества. И все же жизнь здесь была совершенно цивилизованной, удобной и продвигалась как хорошо смазанный механизм.

Через два-три дня княгиня уехала в Петербург, сопровождая моего юного деверя в школу, а мы остались недели на две и насладились золотым великолепием ранней осени. Мой муж провез меня по всему имению, и во время моего первого пребывания в российской деревне я много узнала об управлении во всей сложной взаимосвязи. Первоначально в его состав входило тридцать тысяч десятин (около двух и двух третей акра составляет десятину). С отменой крепостного права половина земли была отдана императором освобожденным крестьянам, и правительство заплатило номинальную цену собственникам за конфискованную землю. В течение жизни трех следующих поколений по различным причинам пришлось пожертвовать еще некоторыми небольшими частями земли Буромки, но нам по-прежнему принадлежало тринадцать или четырнадцать тысяч десятин земли. Переплетаясь своими границами с крестьянскими общинными землями, оно представляло собой приятное зрелище и вызывало у хозяина чувство, будто он повелитель маленького королевства со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями.

Ближайшая деревня была чрезвычайно живописной, но я испытывала душевную боль при виде жалкого положения вещей, царившего там, и нездорового вида многих жителей. Расположенная на зеленых покатых берегах крошечного озера, она была идеально красивой и являла собой пример глубоко укоренившегося стремления русских людей к сочетанию практичного и красивого. И люди, и скотина пили и купались в кристально чистой воде. Их дома, окруженные деревьями и пестрыми цветами, издалека производили очаровательное впечатление. Но если к ним приблизиться, все менялось, ибо все соломенные крыши нуждались в ремонте, их продувал ветер, они пропускали снег и дождь. У домов были в основном покосившиеся стены и крошечные окна, укрепленные штукатуркой. Повсюду видны следы бедности, несчастья, грязи, беспомощности, перенаселения и неудобства. Меня очень огорчала мысль о том, что люди, обслуживающие нас в доме или в имении с жизнерадостными лицами, распевая за работой веселые песни, у себя дома в деревне жили в таких скверных нездоровых условиях.

Отец моего мужа давно умер, а свекровь, пока дети были несовершеннолетними, подвергалась со стороны своих управляющих почти такой же эксплуатации, как и крестьяне, к тому же она подолгу отсутствовала в имении. Она много сделала, чтобы улучшить особняк и другие постройки имения, но столкнулась со значительным ежегодным дефицитом, вызванным слишком большими расходами и недостаточным производством. Людьми она не слишком много занималась. Не знаю, такая ли ситуация сложилась по всей России, но мне говорили, что Буромка представляла собой образец процветания и будто крестьяне Малороссии[38]38
  То есть Украины.


[Закрыть] были счастливее и способнее тех, которые жили в северных областях.

Долгое время мне было трудно понять, почему нашим людям приходится больше страдать, чем жителям других земель. Постепенно я узнавала о событиях, происходивших с русскими в течение столетий, и эти люди нравились мне все больше, особенно когда с 1900 по 1914 год я внимательно наблюдала за их жизнью.

В середине ноября мы отправились из Буромки в столицу. Начались проливные дожди, обещавшие нашим вспаханным полям плодородие, но превращавшие дороги в трясины. Шесть лошадей, запряженных в огромную дорожную карету, наподобие ландо, с трудом тащили ее по густой грязи, налипавшей на ступицы колес; так что мы опасались увязнуть и провести всю зиму на этой дороге.

Долгое путешествие в старинных поездах, не имеющих удобств, показалось мне забавным приключением, так как у нас было достаточно места, продуктов и множество слуг. Все изменилось несколько лет спустя, но я с интересом вспоминаю эти забавные хлопоты, груды ручного багажа и проворных, всегда готовых услужить людей, которые благодаря каким-то атавистическим чертам и желанию угодить знали, как сделать наше путешествие более легким.

По прибытии в столицу мы должны были остановиться в доме свекрови, она предложила нам часть своего обширного особняка на зиму или до тех пор, пока мы не найдем себе подходящего жилья. Она обещала прислать на вокзал нам навстречу экипаж, чтобы у нас возникло ощущение возвращения домой, как с энтузиазмом заявила она.

Было утро с изморосью, грязный снег тонким слоем покрывал улицы. Едва рассвело, и все казалось унылым и сырым, ледяной ветер дул в лицо. Экипаж по ошибке или по небрежности не встретил нас, так что волей-неволей мы потащились по городу на странном перевозочном средстве, называемом дрожки. Кучер, столь же странный, как и его выезд, правил лошадью, которая, судя по тому, как она медленно передвигала усталые ноги, работала всю ночь.

Эта поездка была единственным скверным впечатлением, оставшимся у меня от такого великолепного города, который мне было суждено нежно полюбить и который стал моей родиной на многие годы, но тогда мне казалось, будто мы проехали много миль, прежде чем добрались от Варшавского вокзала до Фонтанки, где жила княгиня.

Когда мы наконец добрались до парадного входа и поднялись по большой лестнице в хорошо натопленные комнаты, наше настроение поднялось. Княгиня встретила нас с таким же волнением, как и в Буромке, но менее церемонно. Меня сразу же представили сестре моего мужа и ее супругу. Она обладала незаурядными качествами: маленькая и хрупкая, с нежными руками и прекрасными глазами, она как бы являла собой квинтэссенцию хороших манер. Ей были присущи редкий интеллект, ум и привлекательность. Как правило, застенчивая и не умеющая выставлять себя напоказ, она принадлежала к тем женщинам, о которых французский гений сказал так: «Самые привлекательные женщины никогда не привлекают внимания, но всегда его удерживают».

Я нашла ее очень простой и обаятельной, мы сразу же стали относиться друг к другу по-сестрински и оставались в таких отношениях в течение двадцати долгих лет, став к тому же и верными друзьями. Ее супруг, сердечный и очаровательный человек, тоже сделался моим добрым другом и в течение наших длительных взаимоотношений всегда относился ко мне с симпатией. Постепенно я почувствовала великолепие города, вызывавшего у меня какой-то внутренний трепет, и почти сразу же ощутила вкус к светской жизни.

В целом же на мою долю сначала выпали тяжелые испытания, так как, приехав в ноябре к Рождеству, я провела три недели больной в постели, а в конце января снова слегла в постель с тяжелым брюшным тифом и оставалась там до Пасхи, затем легкий рецидив снова удерживал меня больной до конца мая.

Когда мой мозг не был затуманен, я ощущала глубокую депрессию оттого, что так много болела, но мой молодой муж оказался превосходной сиделкой; он сам, его брат и сестра всегда были готовы развлекать и веселить меня в долгие часы выздоровления.

В июне мы переехали в собственные апартаменты на берегу Невы, и, хотя они были намного меньше, чем дом княгини, мы с восторгом принялись обустраиваться. Нам обоим нравилась большая река, благодаря которой постоянно менялась картина.

Во время моей болезни зимой приезжала мама, летом она вернулась еще на шесть недель, предприняв с большим терпением долгое утомительное путешествие.

В июле родился наш первый ребенок, великолепный пухлый мальчик с темно-карими глазами Кантакузиных. Он был здоровым и сильным, и я чрезвычайно гордилась этим новым членом семьи.