Текст книги "Дитя огня"

Хотя голос говорил шепотом, Матильде казалось, что он громко кричит.

– Пожалуйста, не надо…

Грудь немилосердно сдавило, и девушка забилась в судорогах. Казалось, что она проглотила не яд, а дикого зверя, который теперь увеличивался в размерах и когтями раздирал ее изнутри. Руки Матильды обмякли, и она не могла протянуть их к человеку, гладящему ее по лицу. У нее не хватало сил, чтобы открыть глаза и увидеть убийцу, и она даже не знала, был он мужчиной или женщиной. Кроваво-красная пелена постепенно темнела, и в какой-то момент мир провалился в черную бездну.

Размер приданого устроил обе стороны, встреча в Лион-ла-Форе прошла успешно, Вильгельм и его соседи еще раз дали друг другу клятвы верности. Были они искренними или лживыми, значения не имело.

Как всегда, Арвид узнал об этом одним из последних. Никто не думал, что послушника, приближенного к графу Вильгельму, интересуют государственные дела. Арвида они и в самом деле не интересовали. Он страстно хотел лишь одного – как можно скорее вернуться в Нормандию. Ему было не важно, куда возвращаться – в Байе или в Фекан, – главное, оказаться там, где будет легче избегать встреч с Матильдой. Здесь это удавалось Арвиду с трудом. Он уже дважды чуть не попался ей на глаза и только в последний момент смог спрятаться.

Сейчас скрыться от Матильды было очень легко: все собрались в зале, чтобы снова есть, пить и веселиться. Как всегда в таких случаях, Арвид незаметно выскользнул, сделав вид, будто хочет помолиться в часовне, хотя на самом деле его туда не очень тянуло. Монахи-франки с подозрением относились к монахам и послушникам из окружения Вильгельма. Даже если франки носили такую же одежду и выстригали такие же тонзуры, в их глазах те, кто молится вместе с сыном норманна, не были настоящими христианами.

Арвид не отправился в часовню, а побродил по двору, где у костра грелись воины, а между кухней, кладовыми и большим залом сновали служанки. Он прошелся мимо купален, мастерских и наконец вернулся к главному зданию. Никто не обращал на него внимания, но он чувствовал себя здесь лишним и был рад, когда недалеко от входа обнаружил маленькую тихую комнату, в которой мог побыть один.

Судя по письменным столам, пергаменту и чернильнице, здесь обычно работали нотариусы. Арвид вспомнил о скриптории Жюмьежского монастыря и печально вздохнул: о том, чтобы сутками переписывать священные тексты, он мог теперь только мечтать, но, как бы там ни было, здесь никто не нарушал его покоя.

Проводя пальцами по пергаменту и собираясь сесть за стол, Арвид вдруг услышал почти нечеловеческий стон, доносившийся из угла комнаты. Юноша попытался разглядеть что-то во тьме. На полу он заметил осколки глиняной кружки, а чуть дальше… очень тонкую руку скорее синего, чем розового цвета.

Бросившись туда, он увидел, что возле осколков, согнувшись, лежит человек. Арвид склонился над ним и перевернул его на спину. Ужас охватил молодого послушника не сразу – сначала в его душе вспыхнула злость на коварную судьбу, которая свела его с Матильдой в одной комнате. Но потом он заметил, что лицо девушки было таким же синим, как и ее рука. В тот же миг его смущение, его попытки забыть о прожитых вместе с ней днях и о собственных тайных желаниях потеряли смысл.

– Боже правый!

Арвид встряхнул Матильду за плечи, но она не очнулась. Он постарался поднять ее, но она безжизненно лежала в его руках. Тогда он ударил ее по щеке.

Девушка вновь застонала, и сквозь этот стон пробилось слово:

– Яд…

Потом она замолчала и закатила глаза, так что видны были только белки. Арвид прильнул к груди Матильды. Ее сердце не билось, а лишь слабо трепетало, как будто душа уже расправила крылья, готовясь к далекому опасному пути в другой мир. Арвид принялся стучать кулаками по грудной клетке девушки: он должен был удержать ее душу во что бы то ни стало.

Юноша знал, что все это бессмысленно, ведь душу невозможно увидеть, услышать, ощутить ее запах и коснуться руками. Но Арвид знал и другое: он не найдет в себе сил жить дальше, если Матильда умрет у него на глазах.

Кто, кроме нее, смог бы заглянуть в глубины его души и найти там больше, чем неприглядное наследие его отца? Кто, кроме нее, смог бы показать ему, что не следует бояться сильных чувств, ведь к ним относятся не только разрушительные, такие как ненависть и гнев, но и согревающая любовь.

Почти три года они скрывались за новым валом, который соорудили после побега. Почти три года они строили планы, готовились в очередной раз добраться до Матильды и страдали от голода. Большинство детей умерли, а выжившие ослабели настолько, что не могли ходить. Покидая укрепление, родители уносили их на спине, и Авуаза была уверена, что по ту сторону вала их ждет то же самое – смерть.

Ее воины охотились и ловили рыбу. Некоторые из них сумели переступить через гордость и собирали в близлежащих лесах ягоды, фрукты и грибы, чем обычно занимались исключительно женщины. Несмотря ни на что, запасы пищи крайне истощились за зиму, и даже если их хватило бы еще месяца на два, Авуаза больше не могла бездействовать. Она решила продвигаться дальше на запад, хотя их на каждом шагу подстерегали враги, а искать союзников было негде. Воины подчинились ей, пусть даже с неохотой и сомнением, как обычно. Вглядываясь в их мрачные лица, Авуаза в который раз убеждалась: своей властью она обязана только тому, что у них не было другого волевого, смелого и сильного предводителя.

Они ехали верхом вдоль побережья. Некогда розовые камни теперь скрывались в желтоватой траве, а волны обрушивались на берег уже не с диким шумом – их гул больше напоминал шепот. Иногда Авуаза ненавидела море, но потом всегда осознавала, что именно море подарило ей мужчину, за мечту которого она так отчаянно боролась. Авуаза почти никогда не произносила его имени, и даже мысли о нем причиняли ей боль, но сейчас она вспоминала о том, как однажды он прибыл сюда на корабле-драконе, чтобы подчинить себе эту землю.

Если бы он знал, что его здесь ждет! Если бы он знал, что она потеряет родину и подвергнется гонениям, повернул бы он обратно, так и не ступив на берег? А если бы он увидел, как она долгие годы безуспешно пытается разыскать Матильду, что произнес бы: упреки или слова сочувствия? Как бы там ни было, Авуаза надеялась, что Аскульф не упустит новую возможность.

Женщина вновь перевела взгляд на волны. В детстве она слышала, что там живет Нехаленния – кельтская богиня моря. О ней рассказывала Эрин – верная подруга, которая была едва ли старше Авуазы, но историй знала намного больше. Эрин до сих пор оставалась ее верной спутницей и одной из немногих женщин в отряде.

Авуаза обернулась, пытаясь увидеть Эрин, которая, опустив голову, ехала в самом конце процессии, не обращая внимания на шепот Нехаленнии. Вот уже много лет Эрин ничего не рассказывала. Авуаза не помнила, когда закончились эти истории: когда в ее жизнь ворвался мужчина с корабля-дракона или через несколько лет, когда она потеряла все, ради чего стоило жить, сохранив лишь желание вернуть это, пусть даже по частям.

Авуаза знала, что, в отличие от подруг детства, которые предали и бросили ее, Эрин оставалась ее верной соратницей, хоть и не одобряла ее планов. Авуаза была благодарна за то, что рядом с ней всегда находился близкий человек, деливший с ней радость и горе – а горя с каждым годом становилось больше, чем радости. И лишь иногда она спрашивала себя, какую пользу Эрин может приносить ей теперь, когда уже не рассказывает историй и этим доказывает, что между прошлым и настоящим зияет огромная пропасть.

С Авуазой поравнялся Деккур. Верхом на лошади он передвигался увереннее, чем пешком, ведь животное видело дорогу и не спотыкалось.

«Как бы все сложилось, – подумала вдруг Авуаза, – если бы во время восстания христиан против их правителей-язычников франки не победили Деккура, не выкололи ему глаза и не оскопили его?» Тогда он, беспомощный, переметнулся на ее сторону. Но если бы он мог видеть и оставался мужчиной, он убил бы ее, а перед этим, возможно, надругался бы над ней. Он никогда не подчинился бы ее власти.

– Возвращается посланник! – объявил Деккур, обладавший более тонким слухом, чем Авуаза.

И действительно, вскоре раздался стук лошадиных копыт. Авуаза остановила своих людей, приняла от посланника письмо, сорвала печать и молча прочитала.

Потом она глубоко вздохнула.

– Новости от Аскульфа? – спросил Деккур.

Брат Даниэль рассмеялся. Очевидно, от него не ускользнуло сомнение в голосе Деккура и его тайная надежда на то, что воин потерпит неудачу. И пусть это перечеркнуло бы его собственные планы, но ему стало бы легче выносить то, что Аскульф был зрячим, обладал мужской силой и к тому же был молод.

– Да, – мрачно ответила Авуаза, – это новость от него.

В душе она ненавидела Деккура не меньше, чем он ее, но он приходился братом мужчине с корабля-дракона, а поскольку она любила этого мужчину как никого другого, Деккур тоже вошел в ее жизнь. Братья вместе выросли в Вестфолле на побережье Осло-фьорда, вместе совершили набег на Бретань, вместе грабили храмы, убивали священников и пили вино, приготовленное для церковных служб. Они посреди ночи выгнали из Нанта епископа Адаларда, который даже не успел набросить на плечи теплую шубу и повесить на шею украшенный драгоценными камнями крест. Из одежды на нем была только ночная рубашка, а по некоторым утверждениям он и вовсе был голым.

После Нанта набеги воинов с корабля-дракона обрушились на города и села, расположенные на Луаре. Опустошив большие территории, северные завоеватели осознали, что власть подразумевает не только разрушение, а чтобы захватить эту область, одного желания мало. Нужно было подумать о том, как застроить и заселить земли, обагренные кровью.

– И что нового у Аскульфа? – поинтересовался Деккур.

– Матильда действительно уехала из Байе и сейчас находится в Лион-ла-Форе, – сообщила Авуаза. – Там собрались влиятельные жители королевства.

А значит, людей там много, и кто-то из них может узнать Матильду. А кто-то другой может хитростью увести ее от знакомых, чтобы она стала беззащитной…

– Неужели ты хочешь там?.. – Деккур не договорил до конца.

– А почему бы и нет? – ответила Авуаза.

– Но вдруг Матильда успеет проболтаться о том, кто она такая? Для тебя это будет провалом.

– Это будет провалом для всех нас, – тут же поправила его Авуаза. – В конце концов, ты на моей стороне.

– Я на стороне своего брата.

– Который умер много лет назад, – вмешался брат Даниэль.

Деккур хотел его ударить, но промахнулся. Тогда Авуаза подняла руку и отвесила брату Даниэлю звонкую пощечину. Он не отшатнулся, хотя удар оказался таким сильным, что на его коже остались красные следы. Но что значила его боль по сравнению с болью, которую вызвали в душе Авуазы эти слова? Да, он умер. Да, она скучала по нему каждый день. Да, без него она часто чувствовала себя беспомощной. Но всего этого Авуаза не хотела слышать. Окутанная пеленой молчания, рана от его потери кровоточила не так сильно.

Авуаза сглотнула:

– Будем надеяться, что Аскульф сможет подобраться к Матильде достаточно близко.

Ветер подул сильнее. Брат Даниэль все-таки принялся растирать щеку. Пустые глазницы Деккура напоминали черные впадины.

Всадники продолжили путь. Их по-прежнему окружали песок, море и сухая трава. Казалось, что эта земля не приносит плодов. Она была не похожа ни на родину Авуазы, ни на уже не существующее королевство.

Это была пустыня.

Глава 4

Арвид знал, что чувствует человек, когда отказывается бороться за жизнь, когда боль становится настолько невыносимой, а мучения настолько жестокими, что он с радостью соглашается отдать смерти свое измученное тело, думая только о спасении нетленной души. Он сам испытал нечто подобное, когда после нападения людей короля Людовика истекал кровью возле монастыря Святого Амвросия. А сейчас, лежа у Арвида на руках, это же чувство испытывала и Матильда. На ее искаженном от боли лице появилось выражение такого безмятежного умиротворения, какого она, наверное, не ощущала никогда.

Возможно, она и стремилась к этому состоянию, но Арвиду оно казалось обманчивым. Как можно было говорить об умиротворении, когда ни в чем не повинные люди погибали слишком молодыми, и к тому же от рук убийцы? Нет, он просто не мог позволить Матильде уйти.

Он поднял девушку, обхватил ее за пояс, наклонил и засунул пальцы ей в рот.

– Выплюнь! – закричал он в панике. – Тебе нужно это выплюнуть! Давай!

Когда-то Арвид наслаждался мягкостью ее губ – сейчас же они были грубыми и холодными. Дотронувшись до зубов Матильды и ее разбухшего неподвижного языка, он ввел пальцы глубже в ее пересохшее горло. Арвид впервые находился с кем-то в такой тесной близости, но ничто и никогда не казалось ему более естественным.

«Только полностью обнажившись, можно победить смерть, – пронеслось у него в голове. – Человек должен стряхнуть с себя всякую обузу, все, что скрывает, согревает и защищает его тело, и отбросить все свои чувства: робость, стыд и прежде всего высокомерие, зачастую присущее монахам. Передвигаясь по миру на цыпочках, они избегают темных сторон жизни, утопающих в грязи и зловонии».

Просунув пальцы еще дальше, Арвид услышал стон Матильды, который сменился рвотным позывом, и не успел он убрать руку, как девушку стошнило. Когда вышла слизь, Арвид похлопал Матильду по спине, чем вызвал у нее еще более сильный приступ рвоты. В воздухе появился неприятный запах. Тело девушки безжизненно повисло у Арвида на руках, но она не умерла: он слышал ее дыхание.

Арвид подумал, что будет недостаточно положить ее на пол, поэтому вынес девушку на улицу и тряс ее за плечи до тех пор, пока она с жадностью не вдохнула холодный, свежий, живительный воздух. На щеках Матильды медленно расцветал румянец, а сквозь полуопущенные ресницы были видны уже не только белки, но и карие райки ее глаз.

– Матильда… Матильда, ты меня слышишь?

Видимо, она его не слышала, чего нельзя было сказать о других. До Арвида донесся чей-то хохот, а подняв голову, он увидел, что смеялись воины, сидящие у костра. Они беззастенчиво разглядывали монаха, прижимающего к себе юную хрупкую девушку.

– Так значит, вот как норманнские священники восхваляют Бога! – съязвил один из мужчин.

В душе Арвида нарастала беспомощная ярость, вызванная поединком со смертью. Он готов был оставить Матильду и наброситься на воинов, вцепиться им в горло, душить их, бить ногами, кусать и царапать, выплескивая злость и чувствуя облегчение от того, что борется с осязаемыми врагами, а не с невидимым ядом.

Но вскоре мужчины со смехом отвернулись и Арвид направил все свои силы на спасение Матильды. Он успокоился, лишь когда сердце в ее груди снова забилось громко и ровно. В ее тело вернулась жизнь, и она открыла глаза.

Матильда дрожала от холода. Ее дыхание напоминало дуновение ледяного ветра. Она совсем ничего не чувствовала и даже не удивилась, увидев Арвида. Когда послушник привел ее обратно в дом, холод отступил, а с ним ушло и смутное ощущение удовольствия от прикосновений юноши. Матильда быстро высвободилась из его рук и опустилась на стул, потому что еще не могла стоять самостоятельно. В горле у нее пересохло, во рту чувствовался горький привкус, а первые слова она произнесла чуть хрипловатым голосом:

– Что случилось?

– Кто-то… кто-то хотел тебя отравить.

– Это я знаю и без тебя! – воскликнула Матильда, хотя воспоминания возвращались к ней так же медленно, как и силы.

Руки ее не слушались, а кончики пальцев будто онемели. Сможет ли она когда-нибудь почувствовать что-либо, кроме этой тупой боли и неприятного жжения?

Арвид выглядел немного растерянным, но в его глазах читалась забота.

– Я спас тебе жизнь, – тихо сказал он. – Я вызвал у тебя приступ рвоты.

Онемевшими пальцами Матильда провела по платью, мокрому и покрытому пятнами.

– Зачем? – застонала она.

Арвид видел, как ее стошнило, как она выплевывала слизь, как испачкала платье, и девушка так устыдилась этого, что его поступок показался ей проявлением жестокости, а не милосердия.

– Матильда… – Арвид все же решился наклониться к ней.

– Что ты вообще здесь делаешь? – процедила она.

– Уже несколько лет я нахожусь рядом с графом Вильгельмом.

– Я знаю. Почему ты все эти годы скрывался от меня… а теперь спас мне жизнь?

Леденящая ярость пронизывала ее сильнее, чем холод, а направить ее на Арвида было легче, чем на безликого убийцу, причинившего ей зло. Может, злоумышленник все еще где-то рядом? Совершит ли он после этой неудачи очередное покушение на ее жизнь – уже третье по счету? Теперь Матильда могла с уверенностью сказать, что точильный камень на рынке в Байе свалился на нее не случайно. И не случайно таинственный голос заманил ее в комнату, где ее ожидала кружка с ядом. Девушка задрожала, но, когда Арвид, утешая, положил ей ладони на плечи, быстро взяла себя в руки.

– Я думал, что будет лучше, если мы перестанем видеться. Лучше для нас обоих, – пробормотал он. – Мы ведь оба хотим провести жизнь в монастыре.

Матильда на него не смотрела.

– Почему же ты тогда не в Жюмьеже?

– Потому что аббат решил иначе.

– И потому что легче выполнять чужие решения, а не принимать их самому, не так ли?

Девушка не знала, что заставило ее произнести эти слова и придать своему голосу такую язвительность. Все монахи и монахини считали своей обязанностью упражняться в смирении. Матильда сама была воспитана в этом духе и с радостью стала бы снова подчиняться распоряжениям аббатисы, а не Герлок или Спроты. Но сейчас из-за холода, царящего в ее душе, любая фраза Арвида вызывала в ней только злость или насмешку.

Казалось, послушник осознал это, потому что отступил на шаг и опустил голову.

– Тебе нужно поговорить с графом, – рассудил он. – Ты должна рассказать ему о покушении.

Вспомнив шепот убийцы, девушка облизала пересохшие губы. Голос сообщил ей, что речь идет о будущем целой страны, а в том, что она, Матильда, обязательно должна попрощаться с жизнью, ее вины нет. Эти слова эхом отдавались у нее в голове, и чем больше девушка о них думала, тем более загадочными они ей казались.

– Он не сможет мне помочь, – сухо заявила Матильда, чтобы заглушить в себе этот голос и избавиться от Арвида, который, наверное, был прав: ей в самом деле следовало поговорить с Вильгельмом.

Но если она откажется от этого предложения, между ней и Арвидом снова развезнется пропасть, которую он преодолел, когда вызвал у нее рвоту.

– Мне неизвестно, кто и почему покушается на мою жизнь. Мне неизвестно, кто я такая. Чтобы обвинять кого-то, нужно знать, где его можно найти. А чтобы найти, нужно знать, где искать. Я же не знаю ничего, совсем ничего!

Девушка вцепилась в спинку стула, оперлась на нее и наконец встала. Все поплыло у нее перед глазами, но Матильда смогла удержаться на ногах.

– Ты куда?

– Ты приехал сюда с графом Вильгельмом, а я с Герлок. Мое место рядом с ней. Нет причин, по которым наши с тобой пути должны пересечься еще раз.

Матильде показалось, что в глазах Арвида она увидела не только заботу, но и нечто совершенно иное – облегчение. Возможно, это было вызвано тем, что она уже окрепла и могла стоять самостоятельно. Или же тем, что она освободила его от обязанности заботиться о ней и впредь.

Выяснять истинную причину Матильде не хотелось, и она поспешно покинула комнату, в которой чуть не рассталась с жизнью.

Герлок по-прежнему почти не смеялась, но говорила, не умолкая ни на секунду.

– Размер приданого уже определен, и сегодня вечером состоится помолвка, – взволнованно рассказывала она Матильде, когда та вновь к ней присоединилась, – а свадьбу мы отпразднуем через несколько недель в Руане. Тогда я наконец смогу надеть свое красное платье.

Матильда внимательно посмотрела на Герлок. Она и так выглядела бледной, а красное платье лишь подчеркнет болезненный цвет ее кожи. Но невеста, видимо, об этом не подумала, как не заметила и того, что Матильда была белой как мел, на ее одежде виднелись пятна, а есть она могла только сухой хлеб. На самом деле Матильда радовалась тому, что ей не пришлось рассказывать Герлок ни про незнакомца, пытавшегося ее отравить, ни про Арвида.

– На помолвку я заплету себе шесть кос, – воскликнула Герлок, – и в каждой косе будет красная лента! И еще сегодня мы ждем нотариуса, который составит libelli dotis, опись приданого. А Гильом Патлатый подарит мне туфли в знак того, что теперь мы с ним пойдем по жизненному пути вдвоем.

Будут ли эти туфли красными, как и платье, она не сказала.

– Кроме того, он подарит мне золотое кольцо, – восторженно продолжила Герлок, – annulus fidei, кольцо верности, символ того, что наши сердца бьются в такт.

Могли ли вообще два сердца биться в такт? И как стучали их с Арвидом сердца, когда он боролся за ее жизнь?

Закончив рассказ, Герлок стала повторять его сначала. На этот раз Матильда уже не слушала ее. Послушница откинулась в кресле и закрыла глаза. Она чувствовала усталость… и сильную тоску. Тоску по родине, которую потеряла. По родине, из которой ее увезли. По родине, от которой ее отделила непреодолимая преграда – стены монастыря Святого Амвросия.

Все эти годы Матильда считала монастырь своим убежищем, но воспоминание, проснувшееся в ней сегодня утром, доказывало: для маленького ребенка, которого привезли туда, а потом били и мучили до тех пор, пока не отучили говорить на бретонском и датском языках, он стал в первую очередь тюрьмой.

Рыдала ли она, когда ей пришлось оставить родину? Или, может быть, онемела от страха?

Этого Матильда не помнила, но знала одно: кто-то другой точно плакал… Какая-то женщина…

– Прощай, дитя мое, прощай…

Может быть, эта женщина была ее матерью и приказала увезти дочь, чтобы защитить от могущественного врага.

– Сразу же после свадьбы мы с Гильомом Патлатым уедем в Пуатье! – прервал ее воспоминания возглас Герлок.

Матильда открыла глаза. Она больше не испытывала тоску, только усталость.

– И ты совсем не жалеешь, что уедешь в чужие края… и больше никогда не вернешься на родину? – спросила послушница.

Герлок пожала плечами и отвернулась:

– В северных странах девушки после свадьбы остаются в доме отца, а здесь, выходя замуж, они прощаются со своей семьей. И это хорошо. Я буду очень рада, когда смогу наконец уехать из Нормандии. И я буду очень рада, когда перейду на сторону франков. Тогда люди будут видеть во мне не дочь Роллона, а жену Гильома Патлатого.

«А заметят ли они, что ты побледнела и стала смеяться меньше, чем обычно? – спросила себя Матильда, но промолчала, как молчала почти всегда. – Нет, – ответила она на свой вопрос, – никто не обратит на это внимания, потому что там тебя никогда не видели румяной и смеющейся… А кто знал меня, когда я была маленькой? Кто меня любил?..»

Герлок задумалась, а потом вдруг спросила:

– Ты не хочешь поехать со мной в Пуатье?

Это предложение очень удивило послушницу, ведь Герлок то и дело повторяла, что желает оставить в прошлом все и всех. Матильду она, видимо, не относила ко всем, и на секунду это ее обрадовало, на секунду это предложение даже показалось ей заманчивым. Отправившись с Герлок в Пуатье, она, возможно, смогла бы навсегда забыть об убийце. И не только о нем, но и об Арвиде. Если Герлок стремилась убежать от людей, которые знали о ее происхождении, то что мешало Матильде поступить так же, только бежать не от людей, а от неизвестности?

Ей представилась возможность избавиться от тайны своего происхождения, как от старых одежд, и с любопытством посмотреть, кто же она на самом деле.

Однако, почувствовав на себе вопросительный взгляд Герлок, Матильда вдруг поняла, что не хочет оставаться без одежды. Она хотела понять, сможет ли еще носить рясу, грубая ткань которой не была ей неприятна, и осталось ли у нее желание стать монахиней. Возможно, его отравили, как и ее тело.

Матильда покачала головой и быстро произнесла:

– Нет, это не мой путь.

Она отказалась от побега.

Аскульф провожал Матильду глазами, когда через два дня после помолвки она вместе с Герлок уезжала из Лион-ла-Форе. За праздничным обедом, во время которого снова подавали самые изысканные блюда, собралось много гостей, и воину не составило труда затеряться в толпе. Норманны принимали Аскульфа и его людей за франков, а франки считали их норманнами, но тем не менее еще раз подобраться к Матильде достаточно близко ему не удалось.

Повозка отдалялась, а потом и вовсе превратилась в маленькую точку. Здесь и сейчас он уже не сможет схватить Матильду. Но скоро, очень скоро она посетит еще одно многолюдное торжество, где на него опять никто не обратит внимания: гости будут пить, кричать и веселиться, не видя, что происходит у них под самым носом. И даже если они что-то и заметят, исчезновение юной девушки вряд ли кого-то обеспокоит. Никто из них так и не узнает, какая власть находится в ее руках.

Слишком большая власть для женщины, как полагал Аскульф. Он и сам хотел бы получить такую власть…

Повозка окончательно исчезла из поля его зрения. Да, здесь и сейчас он не сможет добраться до Матильды, но скоро… очень скоро в Руане состоится свадьба.

Чтобы украсить Руан в честь этого памятного события, потребовалось несколько недель.

– Вся Европа будет завидовать такому пышному торжеству! – заявила Герлок. – Гильом не пожалеет ни сил, ни средств!

Матильда думала, что Герлок преувеличивает. Эта девушка просто не могла довольствоваться золотой серединой, и в ее рассказах мир часто выглядел более ярким, светлым и приятным, чем был на самом деле. Но вскоре Матильда поняла, что даже аскетичный Вильгельм и рассудительный Бернард хотели затмить этой свадьбой все предыдущие празднества. Причиной тому была не внезапно проснувшаяся любовь к роскоши и расточительству, а скорее стремление доказать, что выходцы из холодных северных земель обладают такими же утонченными манерами, как и их франкские соседи. Для этого следовало предложить гостям не медовый напиток, а изысканное вино из долины Рейна, пить его не из обычных рогов, а из блестящих дорогих кубков, и не слушать дикие вопли мужчин, а наслаждаться играми, песнями и плясками.

Строго говоря, праздников должно быть несколько. Первое пышное застолье состоялось уже в день приезда Гильома Патлатого. Стоя рядом с Герлок на одной из башен крепких замковых стен, Матильда увидела посланников из Пуатье. Только когда всадники почти достигли черты города, мост опустился, а ступив на него, Гильом Патлатый, приветствуя собравшихся, поднял руку. Жители Руана, вышедшие на улицы, встретили графа Пуатье возгласами ликования. Матильда не знала наверняка, что вызвало их восторг: приказ графа Вильгельма, радость от столь редкого развлечения или то, что многие из них были не потомками норманнов, а их жертвами, и потому оказывали христианскому графу невероятно теплый прием.

Герлок побежала вниз, чтобы поздороваться со своим будущим мужем. За последние несколько дней она похудела еще больше, дорогие платья болтались на ее теле, а взгляд стал еще более затравленным, чем прежде. Вместо того чтобы пойти за ней и понаблюдать за встречей будущих супругов, Матильда провела на башне еще некоторое время, окидывая взглядом пронизанные лесами равнины, бурную реку, разделяющую город на две части, и маленькие пригородные поселки, где некоторые торговцы обустроили свои склады, а ремесленники – свои мастерские. У причала выстроились как большие военные суда, так и обычные кнорры, перевозившие множество различных товаров. Хотя корабли стояли на якоре, их владельцы подняли паруса, чтобы придать городу более красочный и богатый вид. Этой же цели служила и яркая одежда жонглеров и музыкантов, которых пригласили выступить в эти дни. Нищие по-прежнему ходили в грязных лохмотьях, но их всех за счет графа разместили в трактирах, где целый день в котлах варились каши, на огне жарились большие куски мяса, а вместо привычных голов трески подавали жирную селедку.

Матильда впервые увидела Руан всего неделю назад и знала о нем лишь то, что это столица Нормандии, город с развитой торговлей и множеством монастырей. Даже в такой день, как сегодня, в пестрой толпе можно было встретить монахов. Не все из них родились в Руане – некоторые пришли сюда, после того как язычники с севера разрушили их церкви и обители. Поскольку жить в шумном и богатом городе оказалось лучше, чем на морском побережье или в глухих лесах вдали от людей, они не уехали отсюда, даже когда норманнов стали считать не бичом Божьим, а правителями, благословенными Всевышним.

Вместе с Гильомом Патлатым в город прибыло несколько монахов. Среди них находились и те, кто из Руана должен был отправиться в Жюмьеж, чтобы помочь в восстановлении монастыря. Разрешат ли Арвиду присоединиться к ним? Хочет ли он этого? И, что еще важнее, хочет ли этого она сама?

Тело Матильды быстро окрепло после неудавшегося отравления, но справиться с неприятными мыслями ей так и не удалось: она по-прежнему думала об Арвиде, о своем безликом преследователе и о том, что, возможно, поторопилась, решив провести жизнь в монастыре. Раньше она не могла добиться желаемого и очень злилась из-за этого, а теперь, когда Матильда больше не знала, в чем же ее призвание, на смену злости пришла тоска. Девушка спрашивала себя, сможет ли она добровольно отказаться от принесения обетов, если изначально ее держали в обители силой? И сможет ли она полностью посвятить себя Богу, если у нее отняли часть души?

Чтобы отогнать от себя эти мысли, Матильда быстро пошла вниз мимо воинов, которые были одеты в длинные, доходившие до колен кольчуги и, несмотря на праздничное настроение, в любой момент были готовы начать бой. Она проследовала в большой зал, где гостям предлагали еду и напитки. В этот день подавались еще не самые изысканные кушанья и не самое дорогое вино. Герлок собиралась надеть лучшее из своих платьев и украшений лишь завтра – на венчание с Гильомом Патлатым в соборе Руанской Богоматери.

Взгляд Матильды упал на Спроту, сидевшую за одним столом со служанками Герлок и людьми, сопровождавшими Вильгельма. Не желая отпускать далеко от себя сына, который мог провести эти дни рядом с отцом, она тоже приехала в Руан, но к конкубине, как обычно, никто не испытывал уважения. Со Спротой обращались не лучше, чем со слугами, однако она не выказывала обиды, а, напротив, улыбалась и с невозмутимым видом сносила презрительные взгляды Герлок, которая, собственно говоря, была ее подругой. Матильда заметила, что в последние недели Герлок стала относиться к любовнице своего брата значительно холоднее, чем прежде, когда радовалась тому, что долгими зимними вечерами ей было с кем поговорить, а в ясные летние дни – сходить на рынок.