Текст книги "Там, где меняют законы (сборник)"

– Я расцениваю покушение как провокацию со стороны московских спецслужб. На городскую администрацию давят, потому что она поддерживает справедливые требования шахтеров и не желает идти на поводу грязных чиновников из Москвы, пытающихся нашими руками потушить тот пожар, которые они зажгли своей безответственной экономической политикой.

Руки мэра слегка дрожали, и свет фотовспышек дробился в золотом кольце с одиноким бериллом – камнем, приносящим владельцу счастье. Отчего-то мэр очень любил это кольцо и всегда таскал его на пальце.

Черяга потихоньку открыл дверь и вышел в темный коридор.

На фоне черного квадрата окна красным тлел кончик сигареты. Черяга подошел поближе. Зам начальника городского УВД, Ваня Петраков, курил в полном одиночестве. Из кармана Петракова торчала бутылка водки, и судя по запаху, доносившемуся от мента, большая часть бутылки уже была употреблена в дело.

– Ну что, спаситель, – спросил Петраков, – чего оторвался от коллектива?

Черяга не ответил.

Город за окном казался мертвым: улицы с погасшими фонарями были погружены во тьму, и редкие квадраты освещенных окошек были похожи на прорехи в огромном черном холсте

– Слушай, насчет московских агентов, это он серьезно? – спросил Черяга.

– А ты как считаешь?

– Не справился бы я со спецагентами, – усмехнулся Черяга. – Уделал бы меня спецагент одной левой. Да еще после драки.

– Какой драки? – спросил Петраков.

Черяга помолчал. Петраков с новым интересом оглядел собеседника, задержался взглядом на стремительно вспухающем фингале под глазом заезжего москвича, вздохнул и сказал:

– Как-то так меня смущает, что во всей этой истории единственными пострадавшими были шофер и охранник. А наш дорогой мэр отделался больше моральным потрясением. Если, конечно, он потрясся.

– Вы хотите сказать, что это была инсценировка? Но зачем?

– Ну… приедет в город комиссия, начнет выяснять, кто виноват. Нагрянет к шахтерам, шахтеры начнут орать: «Директор – сволочь, мэр – негодяй». Комиссия что, разбираться будет? Ей кость надо народу кинуть, она директора снимет, а мэру велит подать в отставку. А теперь что комиссия услышит? «Мэр – наш заступник, его москвичи чуть за нас не убили!» Ради таких лестных слов можно и с синяком под глазом походить.

Петраков вытащил из кармана бутылку и, не скрываясь, стал пить из горлышка. Черяга хотел было прочитать ему краткую лекцию о вреде алкоголя, но потом передумал и тихо пошел вниз по мраморной лестнице с пустой нишей, где когда-то стоял бюст певца Чернореченска Панфеева, осененный переходящим красным знаменем.

* * *

– Денис! Дениска! Проснись!

Черяга невнятно забурчал и открыл глаза.

Он лежал дома, в покойной перине, такой огромной, что можно было утонуть в ней целиком, – и перина эта мягко обволакивала все синяки и ушибы, заработанные им вчера как при выяснении отношений с Негативом, так и в драке с неизвестными злоумышленниками, покушавшимися на мэра.

– Дениска! Вставай! Там за тобой от мэра приехали!

Денис окончательно проснулся и перевернулся на спину.

Мать трясла его и будила, и рядом в проеме двери с ноги на ногу переминался здоровый бугай-шофер.

Водитель повез Черяги, противу ожидания, не в мэрию, а к трехэтажному кирпичному особняку в Алаховке. По документам особняк принадлежал дочери мэра Курочкина, учившийся в настоящий момент в Калифорнии. Каким образом девятнадцатилетняя дочка заработала деньги на трехэтажный особняк, документы умалчивали.

По пути Черяга проехал мимо единственной городской гостиницы, расположенной на левом берегу Осинки. Возле гостиницы стояла толпа людей со знаменами и лозунгами. Судя по содержанию лозунгов, толпа требовала выдачи московских спецагентов, которые ночью устроили покушение на дорогого ей мэра. Черяга вспомнил, что вчера мэра на рельсах крыли почем свет стоит и подивился изменчивости людских настроений.

Городской глава принял своего ночного спасителя на просторном балконе с видом на Осинку и металлического болвана. Плетеный стол на балконе был уставлен яствами, подобающими скорее не завтраку, а ланчу, и был городской глава не один, – рядом намазывал красной икрой свежую булочку товарищ Луханов, храбрый деятель профсоюзного движения.

Не успел Денис поразмыслить над тем, что в сем гостеприимном месте делает вожак рабочего класса, как Луханов отставил свой бутерброд, вскочил с удивительной для его веса поспешностью и закричал:

– Денис Федорович! Вы представляете – у меня вчера обстреляли окна!

– Когда? – осведомился Денис.

– Ночью! Через час после того, как пытались похититить Геннадия Владимировича!

– И что – вы полагаете, это как-то связано?

– И думать нечего! Есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы шахтеры прекратили забастовку. Люди, которые звонили нам с Геннадием и угрожали!

– Но ведь вчера вы не думали, что вам звонили те же самые люди, которые расстреляли пикет, – возразил Черяга, – вы даже, помнится, винили в этом независимый профсоюз.

– Сразу после обстрела мне опять позвонили, – сказал Луханов, – и сказали, что в следующий раз стрелять будут из гранатомета, если я не прекращу забастовки.

Мэр воздел руки.

– Как будто я или Валентин Юрьич можем прекратить забастовку!

Потом спохватился.

– Да вы садитесь за стол, Денис Федорыч! Позавтракаем, чем бог послал.

Бог послал мэру Чернореченска значительно больше, чем он послал шахтерам, и на некоторое время за столом воцарилась тишина, прерываемая лишь звуком ожесточенно жующих челюстей, – трое взрослых мужчин поглощали свежие кусочки белого хлеба, увенчанные черной икрой да белой рыбой, да хрустели огурчиками.

– А вам, Геннадий Владимирович, звонили тоже? – полюбопытствовал Денис, отправляя в рот хрустящую корейскую капусту.

– Да, несколько раз. Мужской голос. Антиопределитель номера…

– Когда звонили первый раз?

– Через два часа после расстрел пикета.

– Вы никого не известили?

Мэр пожал плечами.

– Я очень испугался, но утром мне позвонили еще раз, а потом еще. И каждый раз это были все новые голоса, которые брали ответственность на себя и угрожали выдрать мне яйца, если забастовка не кончится. К обеду мне уже хотелось смеяться. В конце концов, на дороге скопилось тридцать семь поездов, свыше четырехсот вагонов, – считайте, двести фирм и предприятий ждут свой товар. Все они готовы эту забастовку зубами загрызть. Любой из этих фирмачей мог решить, что это классная возможность – лишний раз попугать шахтеров. Авось да выгорит. Мне позвонили раз восемь.

– И среди восьми фальшивых звонов затесался один настоящий?

Мэр кивнул.

– Вы можете предполагать, от кого был настоящий?

– Тут и думать нечего, – заявил мэр, – это дело рук Извольского.

– Кого?

– Ахтарский металлургический комбинат.

– А, тот самый директор, который любит сам сидеть за рулем?

– Да.

– Он связан с бандитами?

– У него действительно отчаянная ситуация, Денис Федорович. Когда у него кончится кокс, заводу конец.

– И какие признаки того, что это Извольский?

– Помилуйте, он мне раз пять звонил. Требовал послать городской ОМОН для расправы с шахтерами. Последний раз заявил, что… н-да, как бы вам сказать… Если бы в России проводился чемпионат по матюгам, Железный Славик непременно бы вышел в финал… в общем, смысл был такой, что если демонстрацию не разгонят, я еще об этом пожалею.

– А почему вы считаете, что во вчерашней истории не мог быть замешан Негатив?

– Ему-то что в забастовке? – удивился мэр.

– Ну как же. Негатив связан с директорами шахт. Директорам шахт забастовка угрожает потерей работы, комиссиями из Москвы и даже уголовным преследованием. Разве они не могли попросить Негатива пугнуть шахтеров?

– И застрелить при этом собственного солдата?

Черяга промолчал. Относительно смерти Вадика у него уже сложилось смутное, но весьма неприятное для Негатива мнение. Было у Черяги такое чувство, что Негатив особенно не жалел, что Ольга из невесты так и не стала женой.

– Денис Федорович, – сказал мэр, – поверьте моему опыту местного жителя. То, что вы говорите – это неправильно. Понимаете, наши шахты убыточные. Без государственной дотации они существовать не смогут. А дотацию без забастовки не выбьешь. Поэтому в конечном итоге даже директор заинтересован в забастовках.

– Но Никишина снимут из-за забастовки!

– Ну и что? Снимут и опять поставят. Его уже три раза снимали. Снять-то его снимут, а деньги он получит.

Черяга исподлобья взглянул на профсоюзного лидера. «Так вот почему ты так хорошо ладишь с директорами», – подумал он про себя.

– Ну хорошо. А почему именно Извольский, а не сами железнодорожники? У них убытки уже за сколько перевалили?

– За сорок миллионов.

– Так почему не они?

Луханов и мэр видимо замялись.

– А что железнодорожники? Им это только выгодно, – вдруг брякнул мэр.

– Пикет выгоден? – Изумился Черяга, – вы же сами говорите, что тридцать поездов у города стоят.

– Тридцать стоят, а тридцать прошли по обходной ветке. Как вы думаете, на каком основании одни стоят, а другие идут?

Черяга подумал:

– Взятки, что ли, дают?

Мэр усмехнулся:

– Ну можно сказать, что и взятки.

А Луханов неожиданно прибавил:

– Компания есть такая – «Карго-полис».

– Простите?

– Вы когда груз везете, – спросил Луханов, – вы с кем договор о перевозке заключаете?

– С железной дорогой.

– Ну да. Можете и с железной дорогой. Но вот что характерно – если вы везете, к примеру, уголь железной дорогой, то до границы России вы его довезете за пятнадцать долларов тонна. Тариф такой. А фирма «Карго-полис» довезет его вам за пять долларов тонна. Так с кем вы заключите контракт?

– С «Карго-полисом», – ответил Черяга. – Пусть он везет.

– Ну, «Карго-полис» грузов не возит, – улыбнулся Луханов, – он просто продает вам свой тариф. За двенадцать – тринадцать долларов. Все равно дешевле.

Черяга ошеломился.

– То есть «Карго-полис» ничего не возит, но с каждой провезенной по дороге тонны имеет 6 долларов? – спросил он.

– Вы необыкновенно точно уловили суть процесса, – сказал Луханов. Остается добавить, что акционерами этой конторы являются высшие чиновники министерства путей сообщения, – и вам станет ясен источник необыкновенных привилегий фирмы «Карго-полис, лтд», зарегестированной на острове Мэн – центре российских железнодорожных перевозок.

– Так все-таки почему забастовка МПС на пользу? – спросил Черяга.

– Ну не то чтобы именно МПС, – сказал профсоюзный босс, – но вот как вы думаете: если есть два вагона, и один из них принадлежит неизвестно кому, а другой фирме «Карго-полис», и при этом на железной дороге давка, потому что вагоны могут ехать только по обходному пути, то который из вагонов из-за забастовки будет стоять, а который поедет?

– Вагон «Карго-полиса», – сказал Черяга.

– А может «Карго-полис» по этому случаю увеличить ставки втрое и вчетверо?

Черяга кивнул.

– Вот видите, – сказал Луханов, – как все складывается, – обычно «Карго-полис» выигрывает на том, что продает тариф втрое дешевле. А сейчас он продает тариф втрое дороже, а возит столько же, потому что если кто не везет «Карго-полисом», то ему скажут: «Извини, парень. Твой груз в тупике до конца забастовки. А все обходные дороги забиты».

Черяга рассеянно прихлебывал чай. Иногда он был рад, что занимается маньяками. А не работниками МПС, к примеру. Оба его собеседника наблюдали за ним с видимым беспокойством.

– А к Извольскому кокс не может приехать по обходному пути? – спросил Денис.

– В том-то и дело, что нет. По обходному пути можно ехать в Омск или Красноярск. А Ахтарск у нас в тупике. Извольский не может ни получить кокса, ни вывезти продукцию.

И мэр Чернореченска для удобства изобразил на салфетке две параллельные линии путей и отогнутый, как большой палец, ахтарский тупик.

– Ну хорошо, – сказал Денис, – предположим, что с пикетом так невежливо обошелся именно Извольский. Но почему он вздумал давить на вас?

Луханов развел руками.

– Ну как же, – я один из организаторов забастовки…

– Но ведь вы, Геннадий Владимирович, – вы не организатор забастовки? – и Денис вежливо повернулся к мэру.

– Я… не… – мэр неожиданно смутился.

– Город конечно получит выгоду от забастовки, – пришел на помощь Луханов, – если шахтерам заплатят зарплату, то подоходный налог с этой зарплаты пойдет в городской бюджет. А если подоходный налог пойдет в бюджет, то Геннадий сможет выдасть деньги врачам и учителям.

– Понятно, – сказал Денис, – вы, господин мэр, за забастовку, потому что забастовка поможет наполнить местный бюджет?

– Это Извольский может так считать, – запротестовал мэр, – я не могу полностью разделять требования рабочих. Но когда Извольский звонит мне и требует разогнать пикетчиков, я конечно не буду этого делать, потому что я сочувствую рабочим. Они добиваются справедливых целей, но беззаконными методами.

– Очень великодушная формулировка, – усмехнулся Черяга. – Но чем же я могу вам помочь?

– Съездите в Ахтарск. Поговорите с Извольским. Пригрозите ему чем-нибудь, в конце концов!

– А почему я?

– А кто еще? Негатив? Он, наверное, с удовольствием принялся бы за разборку. Но вы, наверное, как представитель Генпрокуратуры, не хотите, чтобы мы обращались к бандиту?.

– А милиция?

– Лучшие представители местной милиции состоят на службе у Негатива, – ответил мэр, – худших туда не берут. Наша милиция, конечно, годится для того, чтобы собирать дань с ларечников и шмонать пьяных, но это все, для чего она годится.

– Все, что от вас требуется, – вмешался Луханов, – это всего лишь объяснить Извольскому, что Москва в курсе его фокусов. Вы в данном случае – представитель федеральных властей.

– Я в отпуске.

– Вот именно. Поэтому вы как бы и представитель, и не представитель. Вы можете действовать как лицо официальное, когда нужна официальность, и как лицо неофициальное, когда она вредна. Вы очень удачная кандидатура, Денис Федорович. К тому же – ведь вы бы хотели посмотреть в глаза человеку, который приказал застрелить вашего брата?

Денис пристально посмотрел на мэра.

– Да, конечно, – сказал он меланхолично, – я очень хочу посмотреть в глаза человеку, по приказу которого убили моего брата.

Глава четвертая
Великий герцог Ахтарский

В былые времена Ахтарск и Чернореченск ничем не отличались друг от друга: оба были ударными комсомольскими стройками, возводимыми с помощью заключенных; в обоих центральная улица называлась улицей Ленина и по обе ее стороны тянулись одинаковые панельные девятиэтажки, с торцами, украшенными кирпичной мозаикой на темы труда и мира. Дома эти были предметом зависти обитателей балков и вечным источником мучений для тех, кто в них жил.

Даже литературная их судьба была одинаково завидной.

Чернореченск воспел в своем двухтомном романе маститый прозаик Панфеев. Ахтарску пламенный певец революции Владимир Маяковский посвятил стихотворение про город-сад. Правда, сада в городе так и не построили: вместо сада комбинат окружали невзрачные пятиэтажки и гигантские лужи, в одной из которых, по местному преданию, затонул «БелАЗ».

Разве что воздух в Ахтарске был заведомо хуже чернореченского и состоял из равных частей формальдегида, диоксида азота, серного газа и окиси углерода. А количество мышьяка в атмосфере сводило с ума стоматологов: предписанные дозы мышьяка, положенные в зуб, не убивали нерва из-за привычки горожан к данному химическому элементу.

Денис посещал Ахтарск первый и последний раз в возрасте пятнадцати лет, будучи призван на областную математическую олимпиаду, и посещение это укрепило его в уверенности, что все города Союза выглядят одинаково. Сейчас он с изумлением заметил великую разницу. Чернореченск, казалось, так и застыл в сонной неподвижности с семидесятых годов. Город только разрушался – сыпались наличники с рассохшихся окон, ползли вширь трещины на мостовой, памятник Шахтеру на окраине потемнел под дождями, и на фоне этого всеобщего запустения ярко и бесстыдно выделялись черепичные крыши господской слободы за рекой да ресторан «Сирена».

Не то Ахтарск.

Рыночная экономика пошла городу явно на пользу: вдоль улиц тянулись пестрые вывески, здание школы, в которой семнадцать лет назад проходила областная олимпиада, сверкало свежей краской, и на месте снесенных балков опять-таки кипела стройка. Только строили не коттеджи для директоров, а три здоровенных тринадцатиэтажных хоромины улучшенной планировки, таких высоких, что верхние этажи, казалось, уходили за висящий над городом смог.

На траверзе Юргичей, в пяти километрах от Ахтарска, Черягу подрезал такой же темно-зеленый внедорожник, – за спущенным стелком мелькнул холодный властный профиль человека в жемчужно-сером костюме, на Дениса плеснуло волной громкой классической музыки. Водитель в «Мерсе» был один – но вслед за ним со свистом пролетели две черных «Бехи», которым для полного антуража не хватало только пулемета на крыше.

Денис вспомнил, что у Вячеслава Извольского, директора Ахтарского металлургического, такой же «Мерс», и невольно покачал головой: тяжелая тачка делала почти что полтораста километров по дороге, ремонтировавшейся в последний раз вскоре после завоевания Ермаком Сибири. Да и то Ермак до здешних мест не дошел.

Денис невольно вспомнил то, что слышал о Вячеславе Аркадьевиче Извольском.

Извольский был человек еще молодой, – ему едва стукнуло тридцать четыре года. Он взлетел на заводской небосклон стремительно, и как всегда при столь стремительном взлете, дело не обошлось без кидалова.

Предыдуший директор, начинавший еще чуть не во времена Маяковского, правил комбинатом, как своей вотчиной, с семидесятого года. Он знал всех в Москве и в области, выбивал в Госплане гигантские кредиты на переоборудование завода, парился в бане с первым секретарем обкома, кормил рабочих мясом с собственных подсобных хозяйств, и только в одном Крыму выстроил два пансионата: «Металлург» и «Кузнец». С началом перестройки этот зубр социализма растерялся и захлопал глазами. Все детские садики, которые он так любовно строил и содержал, вцепились мертвой хваткой в баланс комбината и потянули его на дно. Подсобные хозяйства оказались убыточными, крымские пансионаты конфисковали, первый секретарь обкома слетел за сочувствие ГКЧП и на его место водворился новоназначенный демократ с непонятным титулом «губернатор». Подоспела приватизация, и зубр не знал, что делать.

Тогда-то к нему подкатился молодой Славик Извольский. Извольский трудился на комбинате с шестнадцати лет, заработал комсомольской работой путевку в Плехановку, и в 1990 году с триумфом вернулся в Сибирь начальником цеха и секретарем партячейки. Слава Извольский объяснил, что надо было делать, и вышло так: надо было учредить фирму, которая торговала бы ахтарским металлом. Завод продавал бы фирме металл за полцены, фирма продавала бы его за рубеж за полную стоимость, а на разницу в ценах фирма скупала бы у рабочих акции приватизированного предприятия.

Сказано – сделано. Учредили фирму и во главе ее поставили, разумеется, умницу Извольского. Генеральный директор завода, воспитанный в строгих социалистических правилах и нет-нет да поминавший 37-й год, забрал себе в фирме двадцать пять процентов, а остальные отдал Извольскому. Никакого греха директор в этом не видел, так как был в городе царь и бог, – а если очередной ГКЧП победит и начнет разбираться, кто там как скупает российские предприятия, то вот он, Извольский, козел отпущения.

Дела у фирмы, названной «АМК-инвест», шли хорошо: денег у нее было много, а у рабочих денег было, наоборот, мало, так как тех бабок, которые фирма платила заводу за металл с полугодовой задержкой, на зарплату не хватало. А так как денег на зарплату не хватало, рабочие с охотой продавали фирме акции, и получали за них те самые деньги, которые должны были получить в качестве зарплаты.

Так продолжалось года полтора, до очередного акционерного собрания, на котором на должность директора было выдвинуто две кандидатуры: старый директор и господин Слава Извольский. Вторая кандидатура была, разумеется, чистой формальностью, потому что как это так: не переизбрать директора, который вот уже двадцать лет всем в городе командует? Это все равно что не переизбрать товарища Ким Чен Ира.

И вот приходит день собрания, и все рабочие в зале радостно голосуют за старого и любимого вождя – а директором избирают Славу Извольского.

Потому что восемьдесят акций АМК принадлежит фирме «АМК-инвест», а семьдесят пять процентов «АМК-инвеста» принадлежит Славе Извольскому, и «АМК-инвест» голосует за то, чтобы директором комбината был Вячеслав Извольский.

Директор разинул было рот – но Извольский сунул ему в разинутый рот миллион баксов и намекнул, что миллион баксов в кармане вещь более приятная, чем пуля от «макарки». Директор, поразмыслив, с такой позицией согласился и даже остался на заводе в роли свадебного генерала – председателя Совета директоров.

За несколько лет, проведенных у руля третьего по величине российского металлургического комбината, тридцатилетний Извольский прославился по области своими выходками. Он импортировал красавицу-жену из Петербурга и развелся с ней через шесть месяцев. Он швырялся телефонами в секретарш, и чтобы ему было сподручней это делать, потребовал удлинить телефонный провод. Во время аварии на пятой домне, когда сошел с рельс и опрокинулся чугуноковш, груженый тремястами пятьюдесятью тоннами жидкого чугуна, он работал вместе с пожарниками, изгваздав изысканный костюм от Версаче и изрядно обгорев. Великорусским матерным Вячеслав Извольский овладел в таком совершенстве, что, будучи как-то спрошен об экономической политики правительства, он умудрился эту политику охрактеризовать совершенно исчерпывающе и с захватывающими анатомическими подробностями, но в областной телепрограмме всю данную Извольским характеристику пришлось заменить сопранным писком.

Последним достижением Вячеслава Извольского стало личное участие в ралли «Париж-Дакар». Извольский со своим штурманом уже благополучно добрался до Хартума, где его и настигло известие о том, что Европейский банк реконструкции и развития и американский Эксимбанк отказываются выделить его заводу уже почти просватанный кредит для сооружения второго по величине в Европе прокатного стана.

Извольский плюнул на ралли, купил в ближайшем duty free хороший костюм и спешно вылетел в Лондон. Ботинки он купить забыл и потому явился на встречу в ЕБРР в прекрасном кашемировом костюме за тысячу долларов и потрепанных, как у панка, кроссовках. На банкиров это произвело незабываемое впечатление, и переговоры о кредите возобновились к выгоде Извольского.

К этому времени Вячеслав Извольский заработал себе массу прозвищ. Наиболее распространенными были Великий Герцог, Железный Славик и Сляб.

* * *

К старому пятиэтажному зданию заводоуправления был приделан сверкающий стеклянный козырек, и оттого здание неуловимо напоминало бабу в кокошнике и в джинсах. Площадка возле заводоуправления была заставлена «Жигулями» и «Волгами», столь резко контрастировавшими с пустыми улицами Чернореченска. Перед самым стеклянным входом красно-белые столбики очерчивали стоянку для избранных: на стоянке рядком торчали служебные «Ауди» комбината, и там же стояли две «Бехи» с темно-зеленим «Мерсом», столь нагло подрезавшим Дениса у Юргичей.

Денис медленно катился вдоль рядов автомобилей, ища место для парковки. Внезапно он затормозил: у самого входа в заводоуправления стояла беленькая «Тойота королла», и садился в эту «Тойоту» ни кто иной, как добрый друг детства Иннокентий Стариков. Попугай Кеша. Первый зам Чернореченсксоцбанка.

Черяга замер. Белая «Тойота королла» неслышно завелась и скользнула от троттуара быстро и плавно, как акула скользит в сонной воде.

Ну что тут, в самом деле, такого необычного? Почему бы заместителю председателя главного чернореченского банка не навестить директора крупнейшего предприятия в соседнем городе?

Особенно если учесть, что банк держит счета угольщиков, и забастовка ему по этой причине не особенно нравится. А меткомбинат страдает от блокады железнодорожных путей, и забастовка ему опять-таки не по душе.

Пока Денис пялил глаза вослед другу детства, освободившееся после «Тойоты» место тут же занял чей-то «Москвич». «Ну прямо как на Старой площади!» – выругался про себя Денис.

В конце концов он пристроил машину напротив засаженного настурциями газона и прошел под козырек. У стеклянной двери скучала охранница с автоматом, проводившая удостоверение Черяги равнодушными глазами. На втором этаже секьюрити была не в пример прилежней: за аркой металлоискателя дежурили два омоновца, объяснившие Черяге, что ему нужен пропуск, а для пропуска необходимо позвонить секретарше Извольского.

Черяга пожал плечами и потянулся к телефону, который стоял тут же на тумбочке близ металлоискателя, но омоновец убрал телефон и объяснил:

– Это служебный. Идите звоните снизу.

Внизу, как помнил Черяга, стояли телефоны-автоматы, и жетонов для автоматов у Черяги не было.

Денис цапнул телефон и возмутился:

– Я сотрудник прокуратуры!

– А я сотрудник милиции, – гордо парировал омоновец.

И неизвестно, чем бы кончилась их перепалка, если бы в этот момент роскошная, светлого дерева дверь в дальнем конце коридора не отворилась, и в ней не показался тот самый человек в светлом костюме, который обогнал Черягу у Юргичей.

– Вячеслав Аркадьевич! – закричал Черяга.

Человек подошел к арке металлоискателя. За ним, как плотвички за щукой, побежали двое помошников с листочками в руках.

– Что такое? – спросил Извольский.

Ему было едва за тридцать, но из-за привычки к власти и к хорошей пище он выглядел куда старше: круглое и белое, как яичная скорлупа, лицо венчало заплывшие жиром плечи, и весь облик Извольского удивительно отвечал неофициально заработанной им кличке: Сляб.

– Вот, рвется к вам, – почтительно объяснил охранник, подавая Извольскому красную книжечку. Извольский прочел удостоверение, кивнул и отрывисто сказал:

– Проходите.

Кабинет Извольского был пуст и огромен: дубовый стол, заваленный бумагами, изгибался наподобие подковы, и с одной стороны к нему был приставлен столик поменьше, для посетителей.

Извольский, впрочем, к столу не пошел, а расположился в одном из мягких кожаных кресел, окружавших низенький кофейный столик в углу, бросив на ходу заскочившей в кабинет секретарше:

– Вера, сообрази нам чего-нибудь.

Черяга опустился в другое кресло.

– Вы по поводу забастовки? – спросил Извольский.

Черяга понял, что директор завода слышал о комиссии из Генеральной прокуратуры, и решил не уточнять, что сам он в комиссию не входит.

– Да, – сказал Черяга.

– С местной прокуратурой общались?

– Нет, – ничуть не покривив душой, сказал Денис.

– Я слыхал, что ваше начальство нашим прокурором Овсянниковым не довольно. Его действиями по забастовке.

– А вы?

Извольский осклабился, и его полное лицо удивительно напомнило Черяге кенгурятник джипа.

– Я – недоволен, – сказал Извольский, как отрубил. – Видите ли, Денис Федорович, убытки моего завода от этой забастовки составляют уже пятнадцать миллионов долларов. А когда я заявил прокурору Овсянникову, что собираюсь подать на шахтеров в суд, он в ответ пообещал разобраться с моим заводом. На предмет приватизации.

– В общем-то моего коллегу можно понять, – сказал Черяга, – обстановка на грани взрыва, а ваш иск…

– А вы знаете, – перебил москвича Извольский – что Овсянников – свояк гендиректора «Чернореченскугля»? А его сын возглавляет фирму, которая получила от предыдушей администрации квоты на вывоз угля из России?

– Какие квоты?

– Квоты для оплаты региональной программы сотрудничества с фирмой «Лира». Фирма нам поставила оборудование на двести миллионов долларов. Для молокозаводов и прочих народохозяйственных объектов. Под гарантию федерального правительства. Чтобы оплатить оборудование, администрация вывозила через частные фирмы причитающийся ей в качестве налогов уголь. Вывезли на четыреста миллионов долларов, и все они за рубежом пропали. Оборудование поставлено. Лежит под кустом и гниет, и использовать его решительно невозможно, потому что оборудование это было сделано только что не в прошлом веке. Итого имеем: четыреста миллионов на чьих-то счетах, списанные станки, проданные России по сумасшедшей цене, и долг России за эти станки в количестве двухсот миллионов долларов. Долг, который будем выплачивать все мы – вы, я, и мой завод. Вы думаете, эту штуку без ведома прокурора Овсянникова провернули? Или, если уж на то пошло, без ведома губернатора?

– А у вас документы по этому поводу есть? – спросил Черяга.

– Документы, – есть, – ответил Извольский. – Документы есть совершенно официальные. Есть договора с «Лирой», есть постановления губенатора о квотах, жалобы «Лиры» на неоплату продукции, и проверки по этому поводу были. Не раз. Последняя проверка областного КРУ аж две недели назад закончилась. Ничего, знаете ли, не нашли.

– Понятно. И поэтому, не имея возможности действовать законными методами, вы прибегли к незаконным?

– Что вы имеете в виду?

– Расстрел пикета.

– С чего вы взяли, что я имею к этому отношение?

– Это не я так считаю, а чернореченский мэр. Он мне заявил, что на него напали ваши подручные бандиты.

– Бред собачий, – сказал Извольский, – никто на него не нападал. Наверняка рекламу себе устроил. Если на него нападали, почему его не убили?

– На него напали, – сказал Черяга, – хотели его убить или напугать, я не знаю, но на него вчера напали. И охранника его покалечили.

Извольский пожал полными плечами.

– А вы знаете, что в этого мэра стреляли еще два месяца назад, когда ни о каких пикетах не было речи? Тоже я? Вы хоть знаете, что такое чернореченский мэр? У него раньше была сеть магазинов, «Арика», так когда он к власти пришел, все эти магазины льготный кредит от городской администрации получили. Курочкин держал четверть торговли в городе, а теперь держит четыре четверти. Знаете, сколько народу его из-за этого хочет загасить? Кстати, с этим кредитом областная прокуратура тоже пробовала разбираться. И тоже, представьте себе, ничего не нашла.

– Спасибо за информацию насчет мэра, – согласился Денис, отметивший про себя, как быстро Извольский, поначалу утверждавший, что покушения на мэра вовсе не было, сменил линию защиты, – но проблема в том, что киллеры рассуждали с ним как раз о забастовке.

– И что? Это, извините, называется алиби. Кто убил мэра? «А вон те, которые против забастовки».

– И опять же-таки. Мэра еще не убили. И он сам полагает, что дело в забастовке.

– Он полагает? – расхохотался директор. – Это он вам, извиняюсь, очки втирал. Простите, запамятовал, как вас зовут?

– Денис.

– Так вот, Денис, у меня с господином Курочкиным отношения исторически не сложились. Мы не сошлись характерами на почве одного внесенного господами Курочкиным и Лухановым – это местный профсоюзный босс – законопроекта, каковой законопроект преполагал обложить металлургические предприятия области пятипроцентным налогом с выручки на нужды шахтеров.