Текст книги "Там, где меняют законы (сборник)"

– Что у вас бандиты слуги, а в Чернореченске – хозяева.

– Именно так. Бандит на чем растет и множится? На тех деньгах, которые сперли. На незаконных деньгах. Помнишь, что я тебе сказал про маленькие фирмочки по экспорту? Когда у нас каждый начальник цеха продавал металл, у нас были сто фирмочек, и все эти фирмочки платили Премьеру. Потом стадия феодальной раздробленности кончилась, началась эпоха абсолютизма, и абсолютный монарх Извольский стал Премьеру не по зубам. А королевство чернореченское по-прежнему пребывает в состоянии феодальной раздробленности. Кто такой директор «Чернореченскугля» Никишин? Никто. Потому что у него ворует каждый начальник шахтоуправления, а то и каждый бригадир. А там, где воруют все, но по-мелкому, у стаи воров обязательно образуется вожак.

– А мне сказали, что Негатив сдал позиции. Банк отдал, с мэром поссорился.

Калягин почесал голову.

– Навряд ли. Я так соображаю, что Негатив понял, что для здоровья полезней стушеваться. Это, кстати, легко выяснить.

– Как?

– У них с предыдущим мэром заморочка была. Называлась – фонд содействия малому бизнесу. И отдельный был городской налог, который надо было в этот фонд платить, не то полпроцента, не то процент с выручки. И что характерно – везде налоги собирает налоговая инспекция, и никто их особенно горячо платить не торопится. А этот налог собирали мальчики Негатива. Прям так и ходили, с налоговиками под ручку. Добровольная группа содействия сбору налогов. Кто не спрятался, я не виноват!

– А дальше?

– А дальше налог шел в вышеозначенный фонд. А вышеозначенный фонд раздавал кредиты различным организациям. Характерной чертой кредитов было то, что ни один из них не было возвращен. Что не мешало фонду раздавать деньги дальше, в том числе и тем самым фирмам, которые уже пару-тройку раз кредит не вернули. Догадайся с трех раз, кому принадлежали фирмы?

– Негативу?

– Правильно! Чувствуешь могучую поступь прогресса и социальной эволюции? У вас там, в Москве, все по старинке, приходит «крыша», требует бабки. Так сказать, стадия собирательства и охоты. А у нас в области народ уже перешел к более высокоорганизованному подходу. На «крышу» с горя и ОМОН можно натравить. А какой ОМОН ты натравишь на налоговую инспекцию, собирающуся утвержденный и во всех отношениях законный налог?

– И этот налог – он сейчас действует?

Калягин развел руками.

– Извини, не следил. Вернешься в Чернореченск, расспросишь. И сам понимаешь – если налог еще действует, то все рассказы насчет того, что Негатива пригасили – лапша на уши.

В кармашке Калягина коротко провякал телефон, и бывший мент, извинившись, взял трубку. Выслушал сказанное, коротко дакнул, потом взглянул на часы.

– Все, – сказал Калягин, – пора закругляться. Волка ноги кормят.

– Тебя не подвезти?

– Вон мои сидят, – ткнул пальцем куда-то вбок Калягин.

В зеркальце заднего вида Черяга углядел черную «Беху» с затенененными стеклами.

Калягин вышел из «Мерса», и тут же дверца БМВ предупредительно распахнулась, и рядом с ней словно из воздуха нарисовались два крепких мальчика.

Бывший мент обошел капот внедорожника и внезапно наклонился к Черягау.

– Последний вопрос на засыпку, – сказал Калягин, – ты как думаешь, если Извольский отдаст нашей ментовке серьезный приказ, – не просто указивку или там пожелание, а настоящий, зубодробительный – она его послушается или нет?

– Конечно, послушается.

– А вот и нет.

– Но ее же Извольский содержит, а не центр.

– Ага. Славик ей деньги дает. По его милости славный сын сопредельного тувинского народа Александр Могутуев сидит в шикарном кабинете и ездит на «Мазде». И Могутуев всегда готов услужить директору в пределах города. Но вот снимает и назначает начальников по-прежнему нищий центр. Или, в некоторых случаях, нищая область. И поэтому, если Слава Извольский захочет от ментовки одно, а наш свет-губернатор захочет другое, то я, как бывший мент, тебе ручаюсь, – ментовка послушается не богатого директора, а нищего губернатора. Чао! Номер мой знаешь – если что надо, звони прямо на трубку.

Спустя мгновение «БМВ-семерка» сорвалась с места.

Черяга еще некоторое время сидел в машине, разглядывая каменного Маяковского посереди базара. Потом завел двигатель и медленно-медленно тронулся в путь за важным трамваем, украшенным надписью: «Федерация дзюдо города Ахтарска».

* * *

В Чернореченск Денис вернулся к пяти вечера. Город был тих и пустынен, и пожелтевшие липы тревожно шелестели вдоль улиц в ожидании дождя. На крыльце городского УВД докуривал сигарету замначальника – Петраков. От Петракова по-прежнему пахло водкой, но не смертельно.

– Привет, – сказал Денис, вылезая из машины.

– А, спаситель мэра от верной смерти! Как жизнь?

– Да какое от смерти, надавали бы ему по шее и все. Закурить найдется?

Петраков протянул ему пачку «Явы».

Некоторое время они курили молча, вдыхая свежеющий перед грозой воздух, а потом Черяга спросил:

– «Беху»-то не нашли, из которой пикет обругали?

– Нет.

– Слушай, быть такого не может. Я сегодня ездил в Ахтарск, так там на каждый километр по гаишнику в засаде. Чует мое сердце, что такая сердитая «Беха» без превышения скорости идти не могла, а потому недреманное око гаишника либо остановило ее, либо засекло.

– А черт его знает. Может, и засекли. Может, сейчас этот гаишник сидит на своей информации и думает, как бы ее поденежнее обернуть.

– Так вы ее хоть искали?

Петраков сплюнул.

– И без нее дел хватает. Вон, за шахтерами глаз да глаз. Недавно к ним бомж какой-то забрел, есть просил и власть ругал, а тут корреспондент, как на грех, этого бомжа снимать начал: мол, вот как плохо шахтеры зовут. А бомж, что характерно, хоть и голодный, но пьяный, и вши между пальцев ползают. Шахтеры как подхватились: «Провокация! Провокация!» В том смысле, что им этого бомжа нарочно подкинули, чтобы потом снять и показать – что за отребье шахтеры.

– И что с бомжом было?

– Да чуть насмерть не забили, хорошо, мы его оттащить успели. А то потом бы тоже провокация была: «Агенты спецслужб в наших рядах забили бомжа».

Тут где-то в глубине зазвонил телефон, и вскоре донесся звонкий голос дежурного:

– Вас, Иван Петрович! Головатый!

Петраков с Черягой вошли внутрь. Петраков немного поговорил по телефону в дежурке, бросил трубку и раздраженно сказал:

– Только этих мне еще не хватало!

– А что такое?

– Да банк! У них двести метров телефонного кабеля помылили, так мало того, что сами бегают как муравьи, еще и нас на уши поставили: проверить все точки, где цветные металлы берут.

– Проверили?

– Проверить-то проверили, но пока ничего не нашли. Тоже мне, нашли беду!

– А у них ничего, кроме кабеля, не поперли? – спросил Черяга.

– Совесть у них поперли вместе с кабелем.

– Я слышал, что у них с этим кабелем сигнализация отключилась. Может, они думают, что кабель украли для отвода глаз, а на самом деле хотели отключить сигнализацию?

– Если у них чего и украли, об этом они не говорили, – сказал Петраков.

В коридоре УВД пахло плохим табаком и свежим дезинфектантом, и по давно не беленому потолку ползла трещина.

– На дело брата можно посмотреть? – спросил Черяга.

– А?

– Ну, когда он ларек наехал, вы же дело завели.

– Тришкин! – закричал Петраков во весь голос. Из кабинета в конце коридора высунулась вихрастая голова.

– Ась, Петрович? – сказала голова.

– Тришкин, возьми человека и покажи ему дело Чижа. И вообще чего попросит, то и покажи. Он у нас теперь спаситель мэра. И это – сходи в киоск, пузырек возьми.

– Пьешь ты много, – сказал Черяга.

– Не т-твое дело, – ответил Петраков.

– А начальник твой не пьет.

– Начальник у меня сволочь с толстой шкурой, – отозвался мент, – потому и не пьет.

– А ты?

– А я сволочь с т-тонкой шкурой, – пробормотал Петраков.

Бутылку из близлежащего киоска доставил не Тришкин, а сам хозяин киоска, причем в четырех экземплярах. Разумеется, забесплатно.

* * *

Дело Черяги Вадима Федоровича, 1977 года рождения, открывалось заявлением, написанным мелким женским почерком на вырванном из тетрадки листке.

В заявлении рассказывалось, что трое молодых людей, неизвестных автору, вломились к ней в палатку и, учинив там разгром, требовали денег. Сумма получалась для провинциальной торговки нехилая – двадцать тонн баксов. Когда же денег не было получено, у заявительницы Кирохиной пропала маленькая дочка, а троица громил позвонила ей еще раз и предупредила, что если через два дня вся сумма целиком не будет выплачена, то и дочку она получит по частям.

Заявительница Кирохина всплакнула и поехала в областной центр искать управу на крокодилов; управа нашлась в лице РУБОПа. РУБОП выдал ей деньги, на котором ультрафиолетом было начертано: «вымогатели», и, когда добрый молодец Вадим Черяга явился в магазинчик за деньгами, РУБОП положил его на пол с причитающейся случаю бранью, автоматами и пинками по почкам. После чего Вадим Черяга по кличке Чиж немедленно раскололся на предмет местонахождения девочки и остальных двух злоумышенников; злоумышенников повязали, девочку, целую и невредимую, вернули рыдающей от счастья родительнице. Все трое оглоедов оказались охранниками «Чернореченсксоцбанка».

Засим взятые с поличным оглоеды начали давать показания. Вадим Черяга показал, что двадцать тысяч – это кредит, который заявительница должна «Чернореченсксоцбанку», и что эти деньги велел им собрать начальник отдела безопасности г-н Головатый, и что когда он сказали Головатому, что бабок нема, тот отозвался: «Нема, так с вас взыщем».

РУБОП нанес визит господину Головатому, начальнику службы безопасности банка, и председателю правления Лагину. Лагин и Головатый в один голос сказали, что никакого такого кредита не выдавали и никаких таких слов тем более не произносили. Господин Головатый тут же предъявил рубоповцамприказ об увольнении трех сотрудников: Черяги Вадима, Черяковского Николая и Ряшкина Антона, и мечтательно сказал: «Ах, если бы эта сволочь попалась мне в руки…» Областной газете, которая со слов рубоповцев облаяла «Чернореченсксоцбанк», этакими методами добивающийся погашения ссуд, пригрозили иском, и газета взяла свои слова обратно и разразилась полутораполосной статьей во славу «Чернореченсксоцбанка».

Черяковский Николай и Ряшкин Антон заявили, что ничего такого о ссуде не слыхали, и что все их действия были чистой воды самодеятельностью; Вадим Черяга взял свои показания обратно.

Всем троим светила зона за бандитизм и вымогательство, но тут с делом начали происходить вовсе уж загадочные вещи. Дело передали из области в городской УВД; злоумышленники две недели сидели без допросов в городском СИЗО, а потом начали показывать нечто уж совсем научно-фантастическое: насчет, мол, того, что никакого вымогательства не было, а была любовная связь между г-ном Черягой и заявительницей, каковая заявительница после очередной ссоры и устроила любовнику подлянку в виде засады РУБОПа. Деньги-де у нее никто не вымогал, а она сама вызвалась дать их Вадиму в качестве ссуды. Что же девочки, – то девочку, видите ли, друзья Вадима отвезли отдохнуть на дачу. Заботливые такие друзья попались.

Вадима с дружками выпустили через месяц после задержания. Безо всякой статьи.

Денис переписал адреса обоих вадимовых подельников, вернул дело дежурному и покинул здание УВД.

* * *

Спустя час Денис остановил машину у Балаковского рынка.

Рынок в этом месте существовал еще со времен войны, и Денис помнил, как в детстве он с ребятами, раскрыв глаза, любовался залежами азербайджанских персиков и влажно-сверкающего чернослива. Уголь тогда еще не стал из черного золота черной дырой бюджета, шахтеры жили хорошо, а оборонщики еще лучше, и городской рынок был – полная чаша. Высшим шиком среди мальчишек считалось тогда свистнуть с лотка персик или гранат и сбежать под гортанные крики черноволосых продавцов.

Теперь разросшийся вдаль и вширь рынок выглядел как сад, пораженный паршой. Большинство киосков были закрыты. Под длинными деревянными козырьками маялись редкие «челноки» с китайскими кроссовками и продавцы видеокассет.

Возле входа на рынок сидела одинокая тетка с гладиолусами, и тут же располагался строительный вагончик, на котором ярко-красными буквами было написано: «Перекуси!»

Денис поднялся в вагончик.

Внутри вагончика было чисто и пустынно. За стойкой стояла толстая женщина лет сорока. Позади нее громоздилась батарея сомнительных бутылок, и над прилавком, уставленным булочками и салатами, висела клетка с огромным жовто-блакитным попугаем. Увидев посетителя, попугай встрепенулся и сказал:

– Прривет! Ррасполагайтесь. Есть боррщ, есть вторрое.

– И что же у тебя на второе? – спросил Денис.

– Сар-рдельки с гар-рниром, – сообщил попугай.

– Обалдеть, – сказал Денис, глядя на попугая, – ну давайте борщ и сардельку.

– Потррясающий боррщ! – сказал попугай.

– Борща нет, – сообщила девушка за стойкой, внося поправку в меню от попугая.

– Ну давайте второе, – сказал Денис.

– Не забудьте пр-ро десер-рт! – гордо сказал попугай.

– А почему борща нет? Съели?

– Да и не готовили, – с грустью сказала девушка.

– А что так?

– А кто есть-то будет? Шахтеры на рельсах сидят, зубы на полке держат. Вот как придут из Москвы деньги, сварим борщ.

– А у вас разве шахтеры обедают? – спросил Денис.

– Нет, челноки. А на что ларечник будет есть, если шахтер у него ничего не купил? А шахтеры сейчас все на Калиновской покупают. В счет долга по заработной плате.

– Это где в два раза дороже продают?

– Да кабы только дороже! – сказала девушка. – Им муку завезла, так мало того, что мука по четыре рубля, а на рынке по два – так еще и с жучками вся.

– А где мне Кирохину найти? – спросил Денис.

– А на что вам?

Денис, вместо ответа, взмахнул служебными корочками, предусмотрительно их не раскрывая. Ему как-то не очень хотелось, чтобы владелица вагончика увидела в удостоверении фамилию «Черяга».

– Да уехала она, четыре месяца как уехала. Вон ее ларек стоял, второй справа…

Девушка задумалась, а потом добавила:

– А может, и не уехала. Может, убили. Тут банковские эти ребятки ходили и хвастали, что вот мол Кирохина пропала и с вами то же будет. Только я все-таки думаю, что она уехала. Если б убили – труп бы оставили. Для образования общественности. Как ворону.

– Какую ворону? – не понял Черяга.

– Ну знаете, раньше если вороны клевали урожай, – крестьянин парочку убивал и обязательно в назидание другим оставлял.

– А что с ней все-таки произошло? – спросил Черяга.

– Да что? Проторговалась! Купила в Греции шуб, а тут бац – людям зарплаты не платят. Ну, они и перестали покупать. А шубы-то – не чулки, не во всякую погоду оденешь. Как зарплату выплатили, люди побежали на рынок, а на дворе уже апрель. Никому шубы не нужны. А тем временем кредит в банк надо возвращать. Она побежала по рынку, кто, мол, может денег в долг одолжить? А кто ж одолжит – весь рынок на мели сидит?

– Значит, она брала все-таки деньги у банка в кредит? Двадцать тысяч долларов? – уточнил Черяга.

– Какое двадцать! Десять тысяч, на месяц и по тридцать процентов! Весь рынок так берет.

– Не дорого?

– Зато «крыше» платить не надо. Это у нас все знают. Если сам торгуешь, придут ребята Негатива и задницу оторвут, а если деньги берешь в «Чернореченсксоцбанке», то эти тридцать процентов все налоги включают, и черные и белые: ни бандит к тебе не подойдет, ни санинспектор.

– Так чего же она жаловаться сунулась?

– Так она и не сунулась бы, если бы эти оглоеды девочку не увезли! Девочку вернули, она тут еще денька три продрожала и свалила в неизвестном направлении.

– А почему же банк не взял ответственность за себя? Так мол и так, ребята превысили полномочия, но дама задолжала нам двадцать тонн, вот и документ соответствующий.

– А кто их знает. Может, кто-то там ребят решил подсидеть. А я так думаю, что им очень эти кредитные договоры светить не хотелось. Пошли бы вопросики, отчего человек под такие обалденные проценты денежку брал.

Черяга доел сардельку, оказавшуюся вполне съедобной, и выпил большой стакан нежно-сиреневого компота.

– А скажите, – спросил он, – у вас при прежнем мэре был налог в фонд малого предпринимательства. Он сохранился?

– Конечно. Это кто же налог-то уже введенный отменит?

– Спасибо за информацию, – сказал Черяга.

– Пр-росим заходить. Будем р-рады, – прокричал ему в спину попугай.

Глава пятая
Московские завязки

Тридцатичетырехлетний Геннадий Извольский, баловень судьбы и князь над пятым по величине в мире металлургическим комбинатом, разговаривал по телефону с председателем правления крупного российского банка.

Отношения Извольского с банком никак нельзя было назвать приязненными. Банк владел небольшим (меньше пяти процентов) пакетом акций АМК, приобретенным при прежнем директоре, и, разумеется, хотел купить побольше.

Желание банка было настолько горячим, что он даже готов был ради этого достать деньги для строительства прокатного стана, о котором уже упоминалось. Разумеется, речь шла не о том, чтобы дать заводу кредит, поскольку любой российский банк, инвестирующий деньги в производство, рискует удостоится самых недоуменных взглядов и вообще выглядит неприлично, как человек, пожаловавший на званый вечер в плавках. К тому же, если российский банк будет давать деньги предприятиям, ему не хватит денег на взятки.

Поэтому речь шла не о том, чтобы кредитовать завод, а о том, чтобы благодаря своим связям в правительстве и на рынке капитала добиться кредита от иностранных банков.

И, действительно, под благотворным влиянием банка «Ивеко», Европейский банк реконструкции и развития выделил было Ахтарскому меткомбинату триста миллионов долларов для строительства нового прокатного стана.

Извольский обрадовался настолько, что даже готов был продать московскому банку часть акций завода, но тут выяснилось, что представления Извольского о кредите и представления банка о кредите несколько не совпадают.

По мысли Извольского, деньги получал завод и использовал их на строительство стана. По мысли банка, деньги должны были быть положены в банк «Ивеко» и использованы на затыкание дыр, образовавшихся в балансе банка в результате несколько вольнодумной кредитной политики. За то, что банк «Ивеко» получил возможность использовать выданный заводу кредит, Извольский должен был отдать банку в залог контрольный пакет акций завода. При этом было ясно, что, с одной стороны, банк всегда найдет предлог заводу денег не дать, а с другой стороны, если прокатный стан не будет построен, то контрольный пакет отойдет в собственность банка.

К тому же выяснилось, что кредит выделен револьверный. Это означало, что второй транш кредита, в тридцать миллионов долларов, будет выдан заводу только после того, как завод вернет первый – тоже в тридцать миллионов долларов. Проще говоря, по сути оказывалось, что завод берет не триста миллионов долларов, а тридцать, платит проценты за эти тридцать миллионов как за триста и за то, что банк присвоит себе эти деньги, завод еще должен отдать банку контрольный пакет акций.

Наверное, московским банкирам эта сделка казалась совершенно безупречной, но Извольскому она пришлась не сильно по душе.

Последняя встреча Вячеслава Извольского с банком (в лице вице-президента оного), кончилась тем, что банкира из здания комбината выволокли под белы ручки двое ментов, а другие менты, в предбаннике, арестовали охранника банкира за незаконное ношение оружия. Охранник залетел на пятнадцать суток, и вице-президент был водворен в самолет в полном одиночестве. Вице-президент очень переживал и чувствовал себя без охраны, как без трусов.

После этого «Ивеко» сделал все, чтобы сорвать получение комбинатом кредита и почти преуспел.

После этого филиал банка «Ивеко» в столице области был обстрелян из гранатомета.

После этого Ахтарский металлургический комбинат был вызван на комиссию по сбору налогов, где ему пригрозили банкротством.

Вернувшись с вышеупомянутой комиссии, носившей несколько претенциозное название ВЧК, Вячеслав Извольский глотнул валидола в гостинице, отыскал председателя правления банка «Ивеко» в модном казино «Ройяль» и в присутствии охранников надавал банкиру по морде. Десять лет назад гендиректор по прозвищу Сляб был боксером-перворазрядником, и чавку банкиру он расквасил весьма качественно, прежде чем поразевавшая рты охрана отреагировала на столь неподобающее рукоприкладство. Руководство казино рвало на себе волосы от позора. Банкир уехал чинить нос в швейцарскую клинику. В отсутствии банкира ВЧК простила комбинату долги, а возглавлявший заседание вице-премьер Володарчук мотивировал свое решение так: «Я завтра еду в Германию, мне что, с Кинкелем с опухшей рожей встречаться?» И никакие ссылки на то, что у Извольского в результате всей свалки вывихнута правая рука, не помогли. «А если он меня одной левой?» – страдальчески вопросил вице-премьер.

Итак, в восемнадцать ноль-ноль Вячеславу Извольскому позвонил председатель правления банка «Ивеко».

– Мы готовы вернуться к вопросу о покупке акций завода, – сказал невидимый собеседник из московского своего кабинета.

– Хрен ты в сраку получишь, а не акции, – заявил Извольский. По правде говоря, вместо слова «хрен» он употребил другое, более короткое.

Собеседник помолчал, а потом ответил:

– Я боюсь, что хрен в это самое место получите вы. Когда станут коксовые батареи. Ведь у вас кокса осталось на три дня?

– За три дня многое чего может случиться.

– Если мы достигнем принципиальной договоренности о продаже акций, – сказал москвич, – то я могу вам гарантировать, что правительство перечислит шахтерам требуемые ими деньги. И они уйдут с рельс.

– А если не достигнем? – спросил Извольский.

– В таком случае, боюсь, наше правительство проявит принципиальность и не пойдет на поводу у кучки безответственных забастовщиков.

– А пошел ты на… – сказал Вячеслав Извольский и бросил трубку.

* * *

Николай Черяковский, подельщик Вадима, жил на улице Белой в одноэтажном бараке, длинном, как железнодорожный состав. Барак был разделен забором на три части. Перед бараком росла смородина и кабачки, и на грядке с капустой трудилась хорошенькая девушка.

При виде темно-зеленого внедорожника, притормозившего напротив забора, девушка оглянулась и стала отряхивать руки и платье.

– Сударыня, – церемонно осведомился Черяга, – а где бы мне найти Колю?

– А вы кто такой? – сказала она.

– А я Чижа брат.

– Не знала, что у Чижа брат есть.

Черяга вынул паспорт и вручил его девушке через забор. Девушка изучила паспорт внимательно, словно на пограничном контроле.

– Везет же, – сказала она, – прописка московская. Нету Коли. С дежурства не приходил.

– А где он дежурит?

– Как где? В банке.

– А я думал, его вместе с Чижом выгнали.

– Выгнать-то выгнали, а потом обратно взяли. И Антоху взяли.

– А Чижа чего не взяли?

Девушка пожала плечами.

– А чего ему? Он у Негатива близким стал.

– А как Коля с Чижом – не поссорились?

– Да чего поссорились, – вздохнула девушка, – как закладывали вместе, так и…. А вы пьете?

– Не очень. А когда братана-то завалили, кто за рулем сидел?

– Да Антоха и сидел! Представляете? Приходит утром Коля с дежурства, весь белый, и рассказывает: «Во дела! Слышала, пикет замочили? Чиж с Антохой повезли колбасу рабочим, как началась стрельба, Антоха по газам и уехал в натуре. Дружбана бросил! Да ему за это дело яйца оборвать мало».

– Оборвали?

– Что?

– Ну, Негатив Антохе яйца оборвал, чтобы неповадно было подельников бросать?

– Да вроде нет.

– А вы сказали, Коля в ту ночь дежурил в банке. Он один дежурил или нет?

– Они вдвоем всегда дежурят, на пару с Чаном.

– А Чан – это кто?

– Владимир… не знаю, как фамилия.

– А живет где?

– На Парковой, в самом конце, такой желтый домишко. А номера я не помню Просто мимо проезжали. Вы если к нему поедете, спросите, где Коля. Хоть позвонил бы!

* * *

Желтый домишко на Парковой насчитывал аж два этажа и в этой части города смотрелся как небоскреб. Перед домишком был палисадничек, а перед палисадничком – огромная лужа. По краю лужи размещалась скамеечка, на которой потребляли пиво два представителя пролетариата, временно покинувших рабочее место на рельсах.

Черяга осведомился у пролетариата, где ему найти Володю и, получив ответ, поднялся на второй этаж.

Деревянная дверь квартиры банковского охранника была слегка приоткрыта, и перед дверью сидела кошка и восторженно нюхала доносящиеся оттуда ароматы. При виде Черяги кошка подняла хвост и слиняла.

Черяга осторожно побарабанил пальцами по двери: тихо.

Черяга постучал еще громче. Никакого ответа.

Черяга нажал на ручку двери и вошел внутрь.

Однокомнатная квартира была вся заставлена бутылками. Запах давно не мытого туалета мешался с вонью протухшей селедки. Черяга переступил через разбитое зеркало, валявшееся прямо в коридоре, и вошел в кухню.

В крошечной кухоньке, между раковиной, уставленной немытой посудой, и обеденным столом, сидел человек. Он сидел на полу, вытянув ноги и прислонившись спиной к батарее. Рожа его и куртка были обильно заляпаны кровью, и Черяга понял, что перед ним покойник. Главной отличительной приметой покойника были разные носки: один красный, другой коричневый, и оба с дыркой на пятке.

В этот момент покойник открыл глаза и хрипло сказал:

– Дай водки.

Черяга сходил в ванную, отыскал там полотенце, менее вонючее, чем прочие, и намочил его холодной водой. Вернувшись в кухню, Черяга присел на корточки и принялся обтирать рожу Чана. Рожа была раскрашена не хуже жестовского подноса.

– Кто тебя так? – спросил Денис.

– А ты кто такой?

– Брат Чижа. Москвич. Так кто тебя?

– Голова. Шеф наш. Совсем подвинулся на своем кабеле.

– Каком кабеле?

– Который позавчера возле банка сперли. А я что? Я чего видел? Я спал, как на партсобрании.

– На дежурстве спал?

– А чего вдвоем дежурить? Мы с Колькой посидели, культурно пузырек раздавили, ну, я и задремал как-то.

– А Колька не спал?

– Да вроде нет, – сказал Чан.

– Ментовку вызвать?

– Ты что, по жизни пришибленный? Мне твоя ментовка, как хрен опущенному. Водяры дай. В холодильнике есть.

Денис послушно распахнул холодильник, но водки там не нашел. По правде говоря, в холодильнике вообще ничего не было, кроме древней пачки сметаны и белой бахромы сосулек, свисающих с морозилки.

– Нету водки, – сообщил Денис.

– А, козлы! – изрек Чан, – ну ладно, по роже они мне навешали, а зачем водку-то увели? А у тебя, кореш, в натуре, запасца нет?

– Не, – сказал Денис, – что было, употребил.

– То-то от тебя одеколоном пахнет, – глубокомысленно изрек Чан.

Денис не стал разочаровывать бедолагу и объяснять ему, что одеколоном от него пахнет вовсе не потому, что он одеколон пил.

– А что, Голова, – он в натуре такой крутой, что за провод задницу отдерет? – полюбопытстовал Денис.

– Да не, он так, ничего мужик и перед Негативом шестерка, – сказал Чан, – а тут взъелся до не могу. Ну прям не кабель из банка у него потырили, а хрен из штанов.

С этими словами Чан сделал попытку подняться, но ввиду легких телесных повреждений, а также общего расстройства организма, вызванного значительным превышением нормы алкоголя в крови, поскреб ногами по полу и остался, где был.

– Слышь, Чан, – спросил Денис, – а Негатив Премьеру предъяву делал? За моего братана?

– Кунак делал, – сказал Чан, – на завтра стрелку забили.

– Где?

Чан икнул. Черяга повторил вопрос.

– Забыл, е-мое, – сказал Чан. – А тебя что, не звали?

– А стрелка-то мирная? – задумчиво спросил Денис.

– Да не поцапаются! Премьера-то тоже Князь на город ставил, в один общак платят. Премьер живет по понятиям… Слышь, братан, сгоняй за зельем? Душа не встает…

– Я сгоняю, – пообещал Денис, – а ты мне вот что скажи: неужто мой братан и впрямь в эту Ольгу так втрескался? Не побрезговал?

– Олька Барыня девка умная, – сказал Чан, – она у Негатива два месяца жила, как сыр в масле каталась, пока он ее на чужой скалке не застукал…

– И что ж? Негатив к брату не ревновал?

– Кого ревновать-от? Мокрощелку? – Чан громко икнул, – так вона их как ос в гнезде… Западло давалку-то ревновать будет…

Когда, через пятнадцать минут, Черяга вернулся в квартиру с четырьмя бутылками самой мерзкой бормотухи, которая только нашлась в ближайшем ларьке, новый его знакомый похрапывал, окончательно свалившись под стол. Ноги в разных носках сиротливо торчали из-под длинной скатерти. Черяга осторожно сгрузил рядом с Чаном бутылки и вышел.

Если, не дай бог, Чан проснется до завтрашнего полудня, то первым предметом, который предстанет пред его ясные очи, станет батарея поллитровок из комка. Вряд ли Чан успеет протрезветь настолько, чтобы поведать коллегам о визите московского братана. Если же в пятирублевых бутылках окажется метиловый спирт или еще какой антифриз, – что ж. Что-то подсказывало следователю по особо важным делам Денису Черяге, что чрезвычайных угрызений совести по поводу преждевременной кончины некоего Володи по кличке Чан он испытывать не будет.

* * *

Около шести вечера в приемной Извольского, по обыкновению задерживавшегося на комбинате допоздна, запищал селектор, и приятный голос секретарши сказал:

– Это лидер шахтерского профсоюза. Депутат Луханов.

Извольский взял трубку.

– Здравствуйте, Вячеслав Аркадьевич, – услышал он, – я бы хотел встретиться.

– Зачем?

– Повторить свое предложение. Я же понимаю, насколько вы влиятельный человек в области. И насколько велико ваше влияние на депутатов ЗАКСа. Я повторяю свое предложение – как только ЗАКС проголосует за дополнительный налог и внебюджетный фонд шахтерам, мы снимем людей с рельс.

Извольский вместо ответа швырнул трубку на место.

На том конце провода профсоюзный босс Валентин Луханов аккуратно положил трубку и улыбнулся. Он вовсе не был уверен, что ему удастся снять людей с рельс раньше, чем они захотят. Но Извольскому знать это было не обязательно.

* * *

Был уже вечер, когда внедорожник Дениса снова остановился на проспекте Коновалова у девятиэтажки с облупившимся шахтером из мозаики. Денис долго сидел в машине, подкидывая на руке связку доставшихся от брата ключей, и убеждал себя, что он приехал только затем, чтобы возвратить Ольге ключи от ее дома.

Наконец вздохнул, улыбнулся и полез из машины.

Ольги в квартире не было; сейфовый ключ и вправду подошел к ее двери, Денис повернул его и прошел внутрь.

Однокомнатная квартирка все так же сверкала непривычной для шлюхи чистотой; мебель везде была отполирована, столик у окна был накрыт белоснежной синтетической скатертью. На маленькой тумбочке стояла фотография Вадика.

Денис поставил чайник на плиту и приготовился ждать.

Ждал он недолго: спустя минут десять в дверь кто-то заскребся. Осторожно ступая ногами в одних носках, Денис подошел к двери и посмотрел в глазок. Спустя мгновение он открыл дверь.