Текст книги "Гнездо аиста"

Можно попытаться воссоздать то безоблачное начало дня. Но что-то в душе уже не сможет совпасть со знакомым до мелочей антуражем, ведь внутри все меняется гораздо быстрее, чем снаружи. Можно в точности восстановить разрушенный бомбежкой город, но ни одного из погибших жителей не воскресить и ни одного из уцелевших уже не сделать прежним – не пережившим трагедии…

– Я пойду, – выдавил Клим, но так и не смог оторваться от ее глаз, которые одновременно и отталкивали, и притягивали.

– Уже?

Он готов был поклясться, что Зина даже не услышала того, что произнесла. Желая помочь ей, Клим повторил чуть громче:

– Я пойду…

– Да… Так надо?

– Она же одна там, а у вас такое веселье, – ему показалось, что это прозвучало упреком, совсем не заслуженным Зиной, и он тепло улыбнулся: – Хорошо у вас. Даже уходить не хочется.

Поколебавшись не дольше пары секунд, Зина тихо сказала:

– Останьтесь.

– Боюсь, я и так накликал на вас неприятности. Он… Иван действительно будет выяснять отношения?

– Может, и не будет, – она встала первой, и Клим вынужден был подняться. – Никогда невозможно угадать его реакцию. Но ничего, я с этим справляюсь.

Прикусив нижнюю губу, Зина доверчиво улыбнулась:

– Только иногда руки дрожат…

– Руки дрожат? – забеспокоился Клим. – И часто это бывает?

– Только не вздумайте меня лечить! Я вообще не хожу по больницам.

– Это хорошо, – сказал он, думая, что надо прощаться, раз уж собрался идти. Но Клим все оттягивал и оттягивал этот момент, хотя знал: рано или поздно окажется на той лестнице, что так мешала ему войти в дом, а сейчас с готовностью расстелет скатертью дорожку.

Смутившись от собственного долгого молчания, он сказал:

– Я вам сегодня наговорил… много лишнего… Даже не знаю почему…

– И я наговорила. Тоже не знаю почему… Какие слова вы хотите забрать назад? О том, что я самая лучшая, самая…

– Талантливая и красивая! – точно проснувшись, подхватил Клим. – Нет, только не эти!

Зина настойчиво спросила:

– А какие?

– О жене, – сдался он. – Я не должен был о ней рассказывать. Вы, наверное, решили, что я жалуюсь…

– И я не жаловалась, когда говорила об Иване, – строго сказала Зина. – Забудьте все это, ладно?

– О нем – пожалуйста…

У нее встревоженно дернулись брови, но Зина не стала просить его расшифровать эти слова.

– Значит… Что? До следующей пьесы? – она опустила, потом снова подняла глаза, все время нервно подергивая косу.

Клим растерялся:

– Почему? Разве мне нельзя прийти просто так? Вы уже отреклись от меня? Впрочем, конечно… Если я мешаю…

– Нет! – она резко перебросила косу.

– Можно?

– Да, конечно, Клим! О чем вы говорите? В любое время. Я буду только рада.

– Вы действительно никому не дарите своих фотографий?

– Что? Почему?

– Ваш… Иван говорил… Это принципиально? Исключений вы не делаете?

– Это не принципиально, с чего бы? Хотите мою фотографию? Правда? Зачем? Я сейчас найду… Вы подождете?

Быстро выдвинув ящик стола, Зина вытащила желтый бумажный пакет и, все время оглядываясь, высыпала на стол целую кипу фотографий.

– Вот… Какую?

– Можно выбрать? – не решаясь протянуть руку, тихо спросил Клим.

– Конечно. Любую, – Зина бросила на дверь тревожный взгляд, и Клим заторопился, чтобы не подвести ее в очередной раз.

Схватив первую же попавшуюся, он, даже не разглядев как следует, сунул ее в нагрудный карман. Потом начал помогать Зине собирать остальные, при этом они больше мешали друг другу, но ни один не хотел устраниться. Когда пакет благополучно вернулся в ящик стола, Клим с облегчением прижал руку к груди:

– Спасибо. Она пойдет со мной.

– Автограф не просите?

– А так принято?

– Все просят. Но я ни фотографий, ни автографов никому не даю. По-моему, это смешно… Я же не столичная прима… Вам я подарила не как актриса…

– Спасибо, – повторил Клим и жалобно заглянул ей в глаза. – Мне уже совсем пора… Темно.

– Конечно. Идите. Спокойной ночи, да?

– И вам.

– А если у вас найдут мою фотографию? Это ничего? Не опасно?

– Никто ее не найдет, – заверил Клим. – В мой стол она не заглядывает.

– Вот я и узнала, где она будет жить…

Он так и думал, пока дребезжащий от старости автобус вез его к дому: «Она будет жить у меня». Клим повторял, что ничего особенного не произошло, и уж тем более ничего из этого не выйдет, а губы его улыбались сами собой, и в груди то и дело тепло замирало, как в четырнадцать лет, когда он возвращался через всю деревню, проводив свою девочку. У нее кос не было – только жиденький хвостик, но тогда это казалось ему прекрасным…

Клим с печальным укором напомнил себе, что когда-то собирался прожить с этой девочкой жизнь и сделать эту жизнь сказочной, а потом просто уехал учиться в город и забыл обо всем так быстро, что самому было стыдно. И о девочке, и о мечтах…

«Наверное, она меня любила, – предположил он, продолжая улыбаться в стекло, расплющившее схему движения автобусов. – Такая девочка еще могла меня любить… А эта… Актриса… С косами… Мне нужно вышагнуть из собственного тела, чтоб быть ей под стать…»

Он издали увидел светящееся окно своей кухни и заторопился. Спугнув парочку на нижнем пролете лестницы, Клим неожиданно остро позавидовал им и подумал, что впервые за много лет ему хочется поступить так же – просто целоваться в подъезде, не отмахиваясь ежесекундно от кусающих за сердце угрызений совести.

Но стоило ему открыть дверь, как они впились все разом, как свора натасканных псов. Маша сидела в коридоре на низеньком стульчике у телефона, а не на кухне, как он предположил. Стульчик был детским, и Клим даже не мог вспомнить, когда и для кого он был куплен. Может, остался в этой квартире с тех не узнанных им времен, когда Маша была пухлой белокурой девчушкой с умилительными «перевязочками» на ногах.

Когда Клим вошел, она только подняла голову, и сильно постаревшее, бесцветное личико сморщилось еще больше. Клим не мог разумно объяснить, почему в ней так рано проявились признаки старения, ведь обычно психически больные люди им неподвластны. Его беспокоило, что Маша, наверное, хорошо понимает, насколько больна, и это держит ее в постоянном страхе, отпуская только во сне, куда она и стремится ускользнуть в любую минуту. У него самого эти опасения однажды вылились в «Лягушку».

Этот образ Клим не придумывал: так прозвали Машу соседские мальчишки. Они быстро вырастали, и на смену им приходили другие, а прозвище оставалось, точно они передавали его, как грязное переходящее знамя. Не желая обидеть жену даже мысленно, Клим все же признавался себе, что кличка придумана с оскорбительной точностью. Маша была маленькой, нездорово пухлой, но с несоразмерно тонкими, жиденькими ручками и ножками. Лягушка, не получившая от природы даже зеленой шкурки, которая обладает волшебным свойством…

Когда-то она вся была такой тоненькой, и Климу нравилось носить ее, как ребенка, посадив на руку. И нравился ее улыбчивый рот, который было приятно накрывать поцелуем. С тех пор он растянулся чуть ли не от уха до уха, а глаза, когда Маша окончательно просыпалась, становились удивленно вытаращенными. Еще много лет назад Клим из-за этого заподозрил у нее увеличение щитовидной железы, которое в свою очередь могло стать причиной главного заболевания. Но эндокринолог не обнаружил ничего подозрительного.

«Такое строение», – мрачно пояснил он, откровенно сочувствуя Климу, и это сочувствие сразу смазало радость от того, что хоть этот диагноз не подтвердился. Тогда Клим еще не хотел, чтобы его просто пожалели…

…Присев перед женой, он ласково погладил ее сцепленные руки и заглянул в огромные глаза:

– Ты что здесь сидишь? Разве не время спать?

– Я жду.

– Кого? Я уже здесь.

– Да. Ты здесь, – она действительно поняла это и обрадовалась. – Вот хорошо! Без тебя мне страшно. Все надо мной смеются.

– Да кто смеется? – спросил Клим с преувеличенной небрежностью. – Здесь же никого нет.

Маша со страхом указала пальцем на дверь:

– Там смеются. Я днем пошла туда…

Поднявшись, Клим помог ей встать и с досадой спросил:

– Ну зачем ты пошла? Я ведь просил не выходить без меня. Что за срочность?

– Мне нужна была тетрадь, – упрямо возразила она. – Моя кончилась, а ко мне пришли стихи. Их нужно было записать, неужели ты не понимаешь?!

– Ты могла позвонить мне, я купил бы.

– А я звонила! Я все правильно набирала, но ты почему-то молчал.

– Меня не было, – поправил он и нахмурился, пережидая приступ стыда. – Извини, мне действительно нужно было уйти с работы.

Она нетерпеливо дернула его за рукав:

– Ты купил тетрадь?

– Нет, конечно! Я же не знал.

– А как я буду писать стихи?

– Я дам тебе листы бумаги. Какая разница? На них можно написать не хуже.

Но Маша опять заупрямилась, сделав сердитое лицо:

– Нет, я могу только в тетради!

– Да почему же? Завтра я куплю, и ты перепишешь, раз уж так…

– Нет! Я не хочу переписывать. Ты никогда мне не помогаешь! Я знаю почему! Ты мне завидуешь. Ты сам ничего не умеешь и завидуешь мне!

– Да, конечно, – сказал Клим, заранее зная, что она сразу успокоится, если он согласится. – Так и есть…

Сняв пиджак, который уже ненавидел, он повесил его на спинку стула, мстительно надеясь чем-нибудь его залить, и достал из холодильника сосиски. Он поставил на плиту кастрюльку и вскрыл пачку, отвлекая внимание жены этими несложными действиями. Маша всегда следила за ним очень внимательно, как ребенок, который еще только обживается в этом мире. Убедившись, что ее обида уже перегорела, Клим весело пообещал, посматривая на нее через плечо:

– Сейчас мы с тобой налопаемся! Проголодалась? Ты суп съела? – заглянув в другую кастрюльку, он убедился, что там пусто. – Вот молодец!

– Ты больше не уйдешь? – спросила она с тревогой.

Клим вытащил из-под стола другой табурет и сел рядом с женой, отгоняя желание спрятаться в ванной вместе со своим надоевшим пиджаком и рассмотреть наконец как следует Зинину фотографию.

– Сегодня я никуда не уйду, – заверил он, поглаживая маленькие сморщенные ручки.

– Мне грустно, когда ты уходишь, – прошептала Маша, и бесцветный рот жалобно дрогнул.

– Ну вот, я уже пришел, – невесело отозвался Клим. – Но завтра я снова уйду, мне ведь нужно работать. Иначе мы с тобой умрем с голоду и никаких снов тогда уже не увидим…

– А я сегодня такой сон видела! – сразу вспомнила она и облизнула широкие губы, приготовившись к рассказу. – Там так хорошо кончилось!

– Завидую, – отозвался Клим, подавив вздох. – Хотел бы я посмотреть такой…

Глава 6

Широко раскинутые руки старой березы стелились над землей так низко, что Зина бегала по ним, ничуть не боясь, а Клим опасался только, как бы ее коса не зацепилась за одну из корявых веток.

– Осторожнее! – то и дело вскрикивал он, не находя в себе сил подняться с травы, голубеющей колокольчиками. Ощущение счастья было слишком огромно, чтобы выдержать его и устоять на ногах.

Он так и думал: «Я счастлив», и это была как раз та фраза, которую ему не удалось найти прежде. Те слова, спорить с которыми не стал бы никто в мире, потому что весь мир был сейчас за него: и неяркое высокое небо, все в белых длинных перьях, и говорливый ручеек внизу, который и сам умел лепетать только о счастье, и эта уродливая береза – одна из целой сотни, светлеющих за ней юной стройностью.

Зина казалась ему одной из них – внезапно ожившей от того, что Климу удалось сесть на волшебный валун и загадать самое заветное… Или она была той птицей, что щедро разбросала по небу свои чудные перья? Ему лень было гадать, какой она была до него, ведь все его существо оказалось заполнено сейчас только одной мыслью: «Я счастлив».

– Она вся облеплена чагой! – крикнула Зина, соскочив со ствола и заглянув под него. – Никогда еще столько не видела!

– Я люблю тебя, – ответил он, не представляя, что можно говорить о чем-нибудь другом.

Она застенчиво улыбнулась и, схватившись за косы, потянула себя к нему так, будто бы это сделал Клим. Он едва не застонал от наслаждения, только представив, как сейчас Зина ляжет рядом и прижмется к нему, и он ощутит ее дыхание на губах…

А когда это на самом деле произошло, Клим застонал так громко, что сам переполошился и прижал ее покрепче, чтобы не спугнуть. Но Зина ничуть и не испугалась, только тихонько рассмеялась, и этот смех, заполнив его рот, быстро разбежался по телу чудодейственным эликсиром.

– Нас никто не увидит? – беспечно спросила она, улыбаясь плакучим веткам, пока Клим осторожно стаскивал с нее белье.

Плохо слыша себя, он пробормотал:

– Здесь никого нет. А если и есть… Мы же не дети… Мы можем…

– Дети, – повторила Зина и перестала улыбаться.

– Все уладится! Они будут с нами. Они будут счастливы, как мы…

– Как мы? Так – невозможно. Это только наше.

У нее вырвался тихий грудной стон, от которого Климу захотелось пробраться в нее еще глубже, вот только это было ему не под силу.

– Я хочу в тебя целиком, – выдохнул он, лаская ее ухо словами и языком.

– Я тоже хочу. Чтобы ты был во мне постоянно. Я хочу все время тебя чувствовать.

– Давай лежать так, пока не умрем от истощения…

– О, это хорошо придумано, – одобрила Зина и чуть подвинулась, позволяя ему притронуться к другой потайной точке. – Самая заветная мечта всех влюбленных – умереть в один день. Я тоже так хочу…

Клим ничего не ответил на это, потому что больше не мог разговаривать, и она тоже замолчала, только коротко постанывая от радости. Он упорно отгонял болезненные мысли о том, что ночью на его месте был ее муж. Он повторял себе, заставляя поверить, что это место принадлежит только ему, что женский организм совсем по-другому принимает любимого мужчину. Хотя глубоко сидевший в нем врач постоянно бубнил, ухмыляясь, что вот это как раз и есть бред сумасшедшего. И что физиология далеко не всегда напрямую связана с душой. Как у мужчин, так и у женщин…

– Ты меня любишь? – вскрикнул Клим, освободившись от вырвавшегося на волю желания.

– Люблю, – выдохнула она и, приподнявшись, с силой прижалась лицом к его влажной груди.

Он услышал ее голос, в котором не было и отзвука артистической экзальтации:

– Ты – моя жизнь, Клим. Я никого не хочу, кроме тебя.

«А дети?» – он успел прикусить язык, но слова каким-то чудом дошли до Зины.

– И детей, – добавила она.

Потом, откинувшись, засмеялась:

– По тебе паучок ползет!

Пристроившись сбоку от нее, Клим осторожно стряхнул его на траву:

– Наверное, он решил, что я – большое, поваленное дерево.

– Нет, ты – живое дерево! Мое любимое.

– А какое у тебя любимое дерево?

– Не знаю… Сосна? Береза? Ой, я не знаю. Я все люблю. А самое любимое – это ты.

– Думаешь, это хорошо – быть деревом? Оно не умеет быть страстным.

– Тогда ты – ветер.

– Ураганный…

Он с состраданием подумал, глядя в ее запрокинутое светлое лицо: «Я ведь разрушил всю твою жизнь». Словно возразив на это, Зина сказала:

– Как хорошо, что ты унес меня.

– Я еще не донес.

– Куда? В сказочную страну?

– Может быть. Главное – подальше отсюда.

Повернув к нему голову, Зина убежденно сказала:

– Нас уже никто не догонит. Мы выше всех.

– Как эти облака под нами? – притворно ужаснулся Клим.

Она охотно рассмеялась и поцеловала влажное пятнышко у него на груди:

– Боюсь, что так.

– Это мое слово!

– Наше. Теперь у нас все общее.

– И то, что спорно?

– А, вспомнил!

– Я все помню. Каждую секунду. Не вру! Если б я умел рисовать, то по памяти изобразил бы тебя в любом фрагменте из спектакля.

Быстро прижав к его губам кончик косы, Зина скороговоркой произнесла:

– Не хочу говорить о спектакле. Не хочу говорить о театре.

«Но скоро ты заскучаешь по ним!»

– Скоро я заскучаю по ним, но сейчас я, кроме тебя, ничего не хочу.

– А меня ты еще хочешь?

– Даже больше, чем только… Теперь я ведь лучше знаю, какой ты…

Сковавшись от смущения, он через силу признался:

– Но у меня, наверное, не получится… Так сразу…

Она спокойно возразила:

– Я не о том. Необязательно это. Я хочу просто прикасаться к тебе, целовать, слушать твое сердце. Это и есть ты. И я тебя хочу.

– Я так люблю тебя! – вскрикнул Клим с отчаянием, будто это было не первое, а последнее их свидание. И весь мир доживал свой последний день: небо, березы, ручей…

– Мы будем жить долго и счастливо, – Зина звучно и глубоко вздохнула. – Смотри, какие у нас обоих длинные линии жизни.

– Никогда не мог запомнить, какая из этих линий что значит, – пожаловался он.

– Все просто. Но тебе незачем забивать себе этим голову. Поверь мне на слово: у тебя все линии хороши… И любви, и жизни, и ума…

Клим притворно удивился:

– Быть не может. Так я еще и умный? Разве супермены бывают умными?

Легонько шлепнув его по голому бедру, она насмешливо поинтересовалась:

– А ты считаешь себя суперменом?

– Она еще спрашивает! А как еще я завоевал бы такую красавицу?

– Я – красавица?

– Я красивее не встречал, – уже серьезно заверил Клим и подумал, как хорошо, что она ничуть не похожа на звезду.

Зина села, и дымчатые косы сбежали по спине ему в ладонь. Тоже приподнявшись, Клим принялся выбирать из них сухие травинки и запутавшиеся листики. Потом поймал себя на том, что старается делать это так тщательно, будто заметает следы преступления, которого на самом деле не было. Эта женщина родилась для того, чтобы встретиться с ним, как он был рожден для встречи с нею. И то, что на пути друг к другу они оба сталкивались с разными людьми, не должно было омрачить радости этой встречи.

Но – омрачило. Из каждого пепельного волоска ему в руки стекала тревога о тех, других, что появились в их жизни раньше. И вина, и беда этих людей были лишь в незнании того, что эти двое предназначены друг другу. И за это незнание им предстояло расплачиваться, хотя и Клим, и Зина чувствовали, как это несправедливо. Ведь их собственное незнание было столь же долгим и темным. И то, что оно наполнилось светом, вспыхнувшим от искры скрестившихся взглядов, еще не делало их правыми. Им просто повезло, а тем, другим, нет.

– Мне хочется исчезнуть, – тихо призналась она, пока Клим занимался ее косами. – Сбежать куда-нибудь… От всех этих выяснений отношений… Я даже представить не могу, как Иван себя поведет. Он – человек непредсказуемый.

– Да, я помню, – подтвердил Клим.

– Надеюсь, драться он не полезет…

– Но это спорно, – ввернул он, рассчитывая отвлечь ее.

Обернувшись, Зина прижала подбородок к голому плечу, гладкому и золотистому. Клим с облегчением увидел едва заметное полукружье, появившееся возле уголка ее губ, и упрекнул себя в том, что с ним ей не так весело, как с Иваном. Но он знал, что Зина и сама понимает это, но не придает значения, выходит, для нее важнее было что-то другое.

«А что? – спросил он себя со страхом. – Что во мне такого уж интересного и замечательного, чтобы эта женщина… такая женщина могла любить меня? Вдруг завтра она пожалеет, что сегодняшний день вообще был? Вдруг она уже жалеет об этом?»

– Мне даже страшно представить, что ты мог не прийти, – вдруг сказала она и повернулась всем телом, ничуть не стесняясь своей обнаженности. – Вот ведь как странно… Моя жизнь была так наполнена! Всем! Все у меня было, ты сам знаешь. А сейчас я уверена, что только с твоим появлением она стала настоящей. Я, наверное, непонятно говорю…

– Нет, понятно, – возразил Клим, потому что чувствовал то же самое, хотя его собственная жизнь была куда менее наполнена.

– Она обрела какой-то глубинный смысл, – волнуясь и с трудом подбирая слова, продолжила Зина, ухватившись за свои косы, как за спасительные канаты. – Словно я наконец убедилась, что живу правильно и… не зря. А до этого я все ждала чего-то… Тебя. Раньше я смеялась над этой выдумкой о двух половинках, а теперь, знаешь, такое умиротворение… везде. Такой покой в душе! Значит, ты и есть моя половина. Я слилась с тобой и успокоилась.

Негодуя на себя за то, что нарушает этот едва наметившийся покой, Клим все-таки сказал:

– Я бы все отдал, чтобы все неприятности уже были позади. Но нам еще только предстоит их пережить. Боюсь, все окажется даже сложнее, чем мы представляем.

– А это неважно! – с неожиданной легкостью отозвалась Зина и так же легко перебросила назад косы, вся открывшись ему. – Я знаю, что будет много плохого. Отвратительного… Но это все можно пережить, понимаешь? Зная, что ты есть и ты любишь меня, все можно пережить. Это как… Ну, я не знаю! Роды! Ведь заранее знаешь, что тебя будет тошнить, и вены вылезут, и все болеть будет, а потом разрываться, но все равно идешь на все эти ужасы, потому что в сравнении с главным они пустяковые. С тем, что будет потом… Главное, чтоб было ради чего…

«…совершить подлость, – договорил он про себя. – Она уходит от молодого красивого парня, а я от больной беспомощной женщины. Это не одно и то же. И как мне это пережить? Лучше б мне руку отрубили, честное слово!»

– Надо идти, – озабоченно проговорила Зина и вдруг шкодливо рассмеялась. – Здесь вся трава в твоем семени! Надеюсь, никто сюда не сядет… А то случится еще одно непорочное зачатие.

С трудом переключившись, Клим заверил:

– Не случится. Сперматозоиды могут жить только в водной среде.

– А если пойдет дождь?

– При перистых облаках?

– Ну ладно, убедил. Непорочное зачатие больше не повторится… А настоящего хочешь?

– Что?

– Ты хочешь ребенка?

Клим попытался найти в ее темных глазах веселую искорку, но не сумел. Тогда он осторожно напомнил:

– У тебя и так трое…

– Ну и что? Будет четверо. Или пятеро.

– Ты сумасшедшая, – неуверенно засмеялся он, потом не выдержал и умоляюще спросил: – Ты не шутишь? Ты правда родила бы еще?

Зина вдруг толкнула его в плечо, и когда он повалился от неожиданности, улеглась головой ему на грудь и с довольным видом произнесла:

– У меня замечательные дети получаются! Мне только рожать и рожать… Может, направить письмо президенту, чтобы он назначил меня почетной производительницей? Кто-то же должен спасти нацию от вырождения!

– А я буду в этом участвовать? – спросил Клим, поглаживая разделенные пробором волосы.

Она возмутилась:

– А кто же еще?! Думаешь, я соглашусь на других условиях? Только ты.

«А вдруг от меня дети не будут такими замечательными? – усомнился Клим, но поторопился отогнать эту неприятную мысль. – Почему это? Чем я хуже? Конечно, я не такой уж красавец…»

– У тебя такое хорошее лицо, – Зина провела губами по его щеке – так осторожно, словно боялась причинить боль. – Я только смотрю на тебя, и мне уже хочется жить… У нас будут такие дети, Клим!

– Что мне с ней делать?! – вырвалось у него накипевшее, и он стиснул Зину, испугавшись, что оттолкнул ее этой заботой не о ней.

Но она только прижалась еще теснее и зашептала, влажно касаясь уха:

– Милый мой, я знаю… Тебе в сто раз тяжелее, чем мне. Я тоже боюсь… Он ведь может… Да нет! – она вся передернулась. – Он отдаст детей! Он так не поступит… Он же знает. Нет, он этого не сделает, все уладится, как ты говоришь. А вот у тебя… Мой родной, я все понимаю! Только ведь никак иначе… Никак! Мы с тобой все обдумаем. Как лучше поступить, какой выход найти… Мы что-нибудь придумаем, я просто уверена. Хорошо ей не будет… Но чтобы и плохо не было. Пойдем!

Ловко вывернувшись, Зина вскочила и начала одеваться так торопливо, будто действовать было необходимо прямо сейчас, и каждая минута промедления уже оседает между ними, грозя со временем стать чем-то непреодолимым.

– Я преодолею, – упрямо сказал Клим. – Что угодно. Потому что… Как ты говорила: ради главного все можно преодолеть. Я уж как-нибудь проживу с этим пятном на совести.

– Будет больно, конечно, – пробормотала она, осматривая сарафан.

– Будет, – согласился Клим. – Но с этим можно жить. А без тебя – нет. Нельзя. Не смогу.

Поправив ему ворот летней рубашки, Зина с тоской сказала:

– Как же я оторвусь от тебя? Пойду сейчас домой… Что-то врать придется… Так противно. А хуже всего, что я не буду тебя видеть. Как будто снова половину себя потеряю…

– Это ненадолго, – Клим постарался, чтобы голос прозвучал уверенно, а он дрогнул.

Зина вся сразу как-то сжалась и потемнела, будто уже состарилась от ожидания на его глазах. В воображении Клима стремительной лентой пронеслись картины возможного будущего, в котором им так и не удается найти достойного выхода и они оба старятся вдали друг от друга, прикованные чувством долга к ставшим чужими постелям.

У него едва не вырвалось: «Нет!», и Зина прочла это по дернувшимся губам. И сама испуганно повторила:

– Нет! Даже не думай об этом, иначе все силы уйдут на одну лишь борьбу с этими мыслями. Больше никаких «боюсь», слышишь? Я не боюсь. Ничего не случится! И ты не бойся.

Они пошли к дороге, где осталась Зинина машина, и спустились в небольшой лог, что лежал на пути. Они уже проходили здесь, но Климу почудилось, будто все вокруг неуловимо изменилось.

«То ли стемнело, – он в замешательстве оглядывался, не узнавая места. – То ли мы взяли чуть левее… Или правее».

Зине он ничего не говорил, не желая тревожить – скорее всего, понапрасну. Но вскоре заметил, что она тоже начала озираться, удивленно наморщив лоб. Клим провел по нему пальцем, разглаживая, но в этот момент она отшатнулась и пронзительно вскрикнула:

– Змея!

– Где? – всполошился он.

– Вот, смотри, это же гадюка!

– Откуда ты знаешь? – рывком задвинув Зину за спину, выдохнул он.

– А зигзаг? Видишь, на спине! Это же «Каинова печать». Так их и опознают. О господи! – взвизгнула она, цепляясь за его спину. – Еще одна! И еще! Откуда здесь столько этих гадов?!

– Не шевелись! – прикрикнул Клим, лихорадочно соображая, что предпринять.

Подпрыгнув, он изо всех сил рванул на себя толстый сосновый сук. Раздался громкий сухой треск, и просыпавшаяся труха заставила их обоих зажмуриться. Отломилось меньше половины, но ничего другого под рукой все равно не было. Размахнувшись, Клим резко ударил гадюку по голове. Она взвилась всем телом, и черная извилистая линия у нее на спине показалась Климу вонзившейся в землю адской молнией. Не дожидаясь, пока змея проявит признаки жизни, он ударил еще раз, потом еще и только через некоторое время заметил, что колотит и по змеям, и по земле, их выпустившей, но видит все это время кого-то другого – то ли человека, то ли демона, открывшего этот мир всякой нечисти.

– Клим, их больше нет!

Он слышал голос, но не понимал слов, зная лишь одно: что необходимо избавиться от гадов, иначе они не дадут ему жить дальше. И он должен спасти от них женщину, стоявшую за его спиной, раз уж так вышло, что жить без нее не имеет смысла.

– Это он их подослал! – выкрикнул Клим, задыхаясь от гнева и шалея от этой жестокой схватки, которая на самом деле была не на жизнь, а на смерть. – Это его работа!

– Ты что, Клим?!

– Да… – он замер с поднятой палкой и растерянно огляделся. – Что это я?

Опустив сук, он оттолкнул его, потом еще и отпихнул ногой, опасаясь, что на шелушившейся коре мог остаться змеиный яд.

Зина брезгливо повела плечами и мертвым голосом произнесла, не глядя на него:

– Как странно… Как ты сказал? Это он их подослал?

– Боюсь, что я слегка спятил, – неловко усмехнулся Клим, не решаясь поднять голову.

Но в ее голосе слышалась не насмешка, а страх:

– Не ты один… Когда ты выкрикнул это, у меня мелькнуло: так и есть! Но ведь этого не может быть! Как? Он ведь не заклинатель змей, это я точно знаю.

– Аист…

– Что?

– Это аист когда-то выпустил в мир гадов. Вернее, человек, который стал аистом. Он был слишком самонадеян…

То ли силясь, то ли не желая понимать, Зина напряженно свела брови:

– А при чем здесь Иван?

– Разве он не называет себя аистом, который то и дело приносит детей?

– Да, но… Ты что, Клим? Это же только шутка! Разве может быть связь?

– А вдруг?

– Нет!

Она толкнула его и побежала вверх по травяному склону, ступая чуть наискось, чтобы не соскользнуть. Климу не оставалось ничего другого, как полезть за ней следом. Когда он забрался наверх, Зина подождала, пока у него восстановится дыхание, и серьезно сказала:

– Клим, мы не должны на них наговаривать. Это мы перед ними виноваты, а не они перед нами. Даже в том, что мы счастливы, а они – нет.

– Да я и не…

– Милый мой, – она прижалась к нему всем телом, – нам не станет легче, если мы обольем их грязью! Так нельзя. Неправильно.

Он почувствовал, как его щеки погорячели:

– Я не хотел… Не собирался… Это как-то само.

– Да-да, я понимаю! От этого трудно удержаться. Думаешь, мне не хочется? Но надо.

Клим покорно кивнул, думая, что согласился бы с чем угодно, лишь бы она стояла вот так, обняв его, и никуда не уходила.

– А ты храбрый, – вдруг произнесла Зина с рассмешившей его уважительностью. – Я так перетрусила, когда эти змеи полезли отовсюду! Чуть не завопила. А ты так лихо с ними разделался… Так по-мужски!

Разулыбавшись от удовольствия, он, как мальчишка, выпятил грудь:

– А кто не верил, что я – супермен?!

– Теперь верю. Теперь мне тем более не страшно.

«А мне страшно, – продолжая посмеиваться, с тоской признался себе Клим. – Ох, как же мне страшно!»

Зина отступила от него и озабоченно огляделась:

– А где моя машина?

– Наверное, за тем поворотом, – предположил он. – Жоржик весь в тебя. Он тоже признавался, что вечно все теряет.

– Зови его Жоркой. Это Иван придумал такой дурацкий псевдоним. Такая пошлость…

– А мне показалось забавным, – виновато признался Клим.

Зина не стала спорить:

– Ну как хочешь! Если так нравится, пожалуйста!

– Но это пошло…

– Подумаешь! Если тебе, – она выделила голосом это слово, – нравится, это уже не пошлость. Мне вот тоже нравятся некоторые пошлые вещи. Например, занавесочки с оборочками. Рюшечки…

– Смотри! – он удержал ее за руку. – Баба-Яга застряла.

На нижней ветви сосны висел, опрокинувшись, черный сук. Его обугленные молнией рогатины свисали, как растопыренные уродливые ноги, а узкие ветки походили на руки, взывающие о помощи.

– А голова где? – захохотала Зина так беззаботно, словно все их проблемы уже были решены.

– Иссохла, – серьезно ответил Клим. – Она сидит тут уже целую вечность. Видишь, почернела вся.

– Я тоже почернею без тебя, – мгновенно переменившись, сказала Зина, и глаза ее в самом деле начали темнеть.

– Нет. Не успеешь.

– Точно?

– Завтра мы увидимся. Ладно? Я не смогу дольше. И завтра мы все решим.

Она согласно кивнула и, не говоря ни слова, пошла к повороту дороги, за которым надеялась отыскать свою машину. Под ноги ей метнулся перепуганный бурундук, но Зина его не заметила. Клим быстро присел, пытаясь проследить, куда спрячется зверек, чтобы показать ей, но тот словно слился с росшим на обочине бурьяном.

– Красиво здесь, – неуверенно сказал Клим, надеясь отвлечь ее от мрачных мыслей.

И Зина остановилась, обвела все вокруг равнодушным взглядом. Потом посмотрела на Клима, и глаза ее сразу оттаяли, стали похожи на растопленную шоколадную помадку.

– Я ничего не вижу, кроме тебя, – у нее сильно дернулся подбородок, и Зина прижала к нему ладонь.