Текст книги "Ангел в темноте"

Глава 17
Два часа чистого времени

Когда я выхожу из Дома кино, то обнаруживаю, что на улице идет дождь, прекрасный, обильный, теплый летний дождь. Мне хочется сделать какую-то паузу в этом эмоциональном вечере, и я ухожу дальше от центрального входа. Многоступенчатое крыльцо Дворца опоясывает весь фронтон, за его широкими квадратными колоннами легко спрятаться.

Я иду к тому краю, что выходит на кусок площади перед Дворцом, ограниченный с одной стороны его стеной, с другой – автостоянкой. Сейчас сяду прямо на ступеньку и покурю…

Но я не сажусь, а только прислоняюсь спиной к колонне, потому что вижу картину, от которой не могу оторвать глаз.

Там, на площади, двое мальчишек и одна девчонка, всем – лет по семнадцать, бросают друг другу «летающую тарелку». Легкий оранжевый пластиковый диск хорошо летает и под дождем. Когда он летит, вращаясь, от одного игрока к другому, вокруг него веером разлетаются брызги. Как красиво!..

Девчонка ловит тарелку чуть хуже, и я долго не могу понять почему. Потом понимаю: у нее очень короткая юбочка, она немного стесняется, поэтому не всегда может прыгнуть высоко или сделать выпад в сторону, как это делают два ее лохматых сверстника. Они хохочут, что-то кричат сквозь дождь юными птичьими голосами, не обращая внимания ни на льющиеся сверху струи, ни на меня, стоящую на ступеньках под крышей. Им хорошо, они молоды, счастливы и свободны так же, как и их тарелочка, рассекающая дождь…

Ухожу раньше, чем закончится их игра. Иду, и меня еще долго провожают их смех и победные выкрики. Уже в такси меня настигает Оксанкин звонок:

– Ну, как прошло?

Я что-то и правда очень устала, не хочется пускаться в подробности:

– Нормально, потом все расскажу. Вместе по телевизору посмотрим, хочешь?

Оксанка чуть-чуть молчит, потом произносит нерешительно:

– «Телевышку» не дали?

Меня разбирает смех:

– А ты надеялась, что все-таки дадут? Передумают, да? Нет, Ксанка, чудес не бывает.

Оксана говорит окрепшим голосом:

– А вдруг, бывает? А может, бывает?

И я понимаю, что подруга моя потихоньку приходит в себя. Надо бы поддержать ее в этом направлении, как-то укрепить хорошее настроение какой-нибудь новой затеей.

– Приеду к тебе на днях, ладно? Если мой проект пройдет на худсовете, будем готовить следующую передачу о тебе.

Подруга моя смеется:

– Так, оказывается, твоя передача называется «Я – брошенная женщина»? Я приду, поделюсь опытом, только свистни.

* * *

Уже дома я решаю: завтра поеду к папе, давно у него не была.

Меньше двух часов на машине – и вот я в городе своего детства. Он, конечно, изменился с тех пор, стал выше и шире, но милая провинциальность, которую не спрячешь, выглядывает и из окон пятиэтажек, и из глянцевых стеклопакетов новых – то ли каркасных, то ли монолитных (как бы это выучить, наконец?) – домов.

Наверное, так же скромно провинциальность выглядывает и из меня, вот уж почти двадцать лет как столичной жительницы.

Папа по-прежнему живет в нашей квартире напротив городского рынка. Он теперь на пенсии. Освободилось время для любимой его рыбалки, вот он и пропадает на окрестных водоемах с начала и до конца сезона. Слава Богу, подледный лов не уважает, а то я уж и не знаю, как переживала бы эту «тихую охоту». На рыбалочке-то папа любит «усугубить»: компания единомышленников у него есть. Эх, и ведь переучивать уже поздно…

Когда я начала взрослеть, мой папа стал дарить мне на дни рождения письма. То есть подарки он дарил тоже, но вместо открытки всегда писал длинное содержательное письмо.

Письма были очень назидательными, с какими-то яркими примерами из жизни, даже со стихами, и, конечно, это было… компиляцией. Он писал их ответственно, как экзаменационное сочинение: подбирал литературные первоисточники, придумывал эпиграф. Милый мой папа, смешной мой папа… Только в конце он подписывался всегда одинаково: «Твой папка, моя лапка». Это был наш пароль.

Я выгружаю из машины сумки и пакеты: по привычке волоку гостинцы из Минска. Папа всегда говорит: «Ты как в пионерлагерь едешь». Ну конечно, мой «юный пенсионер» крайне неприхотливый в быту – может целый год прожить исключительно на жареной картошке. Да, еще готов с утра до ночи пить чай с лимоном, прикусывая намазанный маслом и присыпанный солью батон. Главное, чтобы в доме были сигареты, спички, ну и… закусить!

Папа встречает меня радостно, хотя я и предупредила его звонком, берет из рук пакеты:

– Ну вот, опять родительский день в пионерлагере. Чего ты, Ритка, нагружаешься? Слава Богу, не голодаю. Сейчас обедать будем.

Иду мыть руки с дороги, попутно отмечая казарменный порядок в комнате, новые занавески на кухне и серенькие тапочки, примерно 36-го размера, в прихожей.

О, папа к моему приезду напек блинов, нажарил рыбы и… насолил малосольных огурчиков?! Я беру один крохотный зеленец и звонко хрумкаю, вопросительно кивая на эту вкуснятину:

– На рынке купил или сам замолосолил?

Папа улыбается себе как-то «в усы», хотя усов сроду не носил:

– Ну какая разница? Вкусно же… Не выпьешь со мной?

– Я же за рулем.

Только теперь начинаю замечать, что папа мой не просто аккуратно, а, пожалуй, и модно подстрижен, что в доме пахнет не только сигаретным дымом, но и какой-то бытовой химией. Ага, новая стиральная машина на кухне…

– Папа, у тебя завелся что ли кто-то?

Папа смеется:

– А что это за слово такое – «завелся»? Машина заводится и тараканы. Познакомился с хорошим человеком, дружим, общаемся, ходим друг к другу в гости. Не спросила бы, сам бы рассказал. Вот глазок у тебя, доча… Все-то ты видишь, все-то замечаешь.

Смеюсь и я:

– Как зовут хорошего человека? Я по размеру ноги еще не научилась отгадывать.

– Какой размер? А… Катя ее зовут.

Я свищу неважно, но тут присвистываю:

– Специально искал, чтобы имя не перепутать?

Отмахивается папка от моих шуточек:

– Кого я искать буду, в шестьдесят с заячьим хвостом. Так уж сложилось. Захочешь – познакомлю в следующий раз, она в соседнем подъезде живет, недавно переехала.

– Удобно, – говорю я. Ладно, хватит допрашивать папу. Судя по всему, не очень-то он расположен пока меня в личные дела посвящать. Видно, ничего еще твердо не решено, несмотря на тапочки в прихожей и купленные для совместного удобства предметы обихода.

На самом деле я больше рада, чем нет. В свете последних событий, когда, может так случиться, нам с Мишей придется уехать… Надо же, вот я об этом и подумала, как о вполне возможном варианте. И ведь так спокойно подумала…

Раньше я все мечтала, чтобы родители на старости лет помирились, снова жили вместе, но… Мама очень хорошо прижилась в Минске: мне иногда кажется, что она теперь больше минчанка, чем я сама. Обиды на папу, конечно, тоже перестали быть актуальными, но и начать сначала у них не получилось бы. Я никогда не давила на нее, понимая, что мною движут эгоистические соображения, а их жизнь – это их жизнь.

И я стала рассказывать папе про свое бытье-житье. Не уходя в личные подробности, расписала свой новый проект и наполеоновские планы про то, как общалась в эфире со своим непосредственным начальником, весьма непосредственным начальником…

С юмором рассказала и даже показала в лицах, как вручали «Телевышку». Папа хохотал и заверил меня, что обязательно посмотрит передачу, хоть мне ничего и не дали. Наверное, удивится, что все там происходило не так забавно, как изобразила я…

Ничего не рассказала ему о наших с Мишей делах. Сама еще ничего толком не знаю… Рассказала, что мама с Катькой уже две недели плещутся в Черном море на юге Болгарии, когда звонят, то обе верещат от радости, как дельфины, и дают мне послушать, как шуршит прибрежная волна…

Папа рассказал о серьезных недоработках, допущенных итальянскими конструкторами спиннингов, и своем личном вкладе в их усовершенствование, различия клева на опарыша и дождевого червя, принципиальную разницу между собственно опарышем и дождевым червем. Потом мы вместе, по памяти, но со знанием дела оценили вкусовые качества стародорожского самогона и виски «Баллантайн»: по нашему общему мнению отечественный натурпродукт проигрывал знаменитому шотландскому брэнду только в вопросах рекламы. Книга «Похороните меня за плинтусом» папе понравилась, а вот фильм нет.

…Мы бы еще долго так сидели за столом, курили на балконе и болтали – обо всем, ни о чем, только бы слышать родной голос подольше. Но уже вечереет, пора в дорогу. Папа и сам торопит меня:

– Лето – летом, а все равно темнеет. Уже в восемь свет не тот. Ты осторожнее давай там, на дороге…

Целую отца в щеку, он меня – в обе:

– Недельки через две приезжай: лещиков насушу, пивка попьем с тобой, а может, Мишу прихватишь с собой?

Машу рукой:

– Сама приеду, а про Мишу обещать не буду. Такой он у меня занятой…

Перед тем как сесть в машину машу папе рукой. Он стоит на балконе, облокотился на бордюр, курит. С этого расстояния – очень красивый мужчина: плотный, густобровый, улыбчивый. Хоть куда!

Я уезжаю с легким сердцем. Мой маленький «реношка» бодро трогает с места… и через полчаса, с жалким вяканьем в моторе, застревает, не доехав до какой-то деревушки пару километров.

Глава 18
Я лечу…

Ну, и что делать? Лезу в сумку за мобильником и… о, ужас! Мобильник разряжен и, судя по всему, давно: дисплей глухо темный, на все попытки включения сурово отвечает: «Разряжен. Зарядите аккумулятор». То-то никто не звонил мне весь вечер! Я еще подумала: «Вот, и никому я не нужна…»

Подведем неутешительный итог: ни до мужа, ни до эвакуатора мне не дозвониться. Просить помощи у проезжающих мимо машин? М-м… что-то страшновато, не хочется незапланированных приключений.

До деревни Денаричи я не доехала совсем чуть-чуть, дойду пешком и все звонки сделаю из ближайшей к дороге хаты.

Хорошо, что я в брюках и спортивных туфлях без каблуков: иду споро. Ни одной несущейся по трассе машине, к счастью, не приходит в голову остановиться и спросить у одинокой девушки, куда это она идет в такое время.

Мне хватает двадцати минут, чтобы достичь цели. И вот я уже взлетаю на крыльцо и, не найдя звонка, стучу железной круглой ручкой в дверь. Вообще, в деревнях ложатся спать рано и встают до рассвета, но в этом доме еще не выключили свет.

– Иду… – слышится голос из-за дверей. – А чего ты стучишь, открыто же…

И тут женщина видит, что на пороге стоит кто-то незнакомый.

– Добрый вечер, – говорю я. – Вы извините меня, пожалуйста, у меня проблема. Вы не разрешите мне позвонить мужу в Минск? У меня авария случилась, я машину на дороге бросила… Я вам денежку оставлю…

– Заходите, – говорит женщина. И включает свет в просторной прихожей, которая больше всего похожа на студию, как говорят в Европе. В одной стороне – кухонный комплекс и обеденный стол, в другой – стиральная машина, гладильная доска, у стены – диван, дальше – широкий коридор, уводящий в другие помещения, телевизор, укрепленный под потолком…

Да, телевизор. Как же без него.

– Ой! – радостно изменившимся голосом вдруг говорит женщина и, чуть повернув голову, кричит: – Денис! Денис! Иди, посмотри, кто к нам в гости приехал! Ой, я же вас не узнала сразу… Пойдемте, пойдемте, вот телефон, тут…

Из комнаты выходит молодой парень, видимо, сын хозяйки, смотрит на меня с интересом и тут же смущается:

– Здравствуйте.

Что говорить дальше, он не знает. Я отвечаю на его приветствие и снова обращаюсь к хозяйке, одновременно набирая номер Миши:

– Мне ужасно неудобно, но… можно, я тут у вас подожду, пока за мной муж приедет?

Женщина уже с совершенно осознанной улыбкой, которая адресована не просто незваной гостье, а лично мне, говорит:

– Да ради бога! Сейчас на стол накрою, покушайте с дороги…

В телефонной трубке возникает голос Миши:

– Да, слушаю вас.

– Миша, это я, Рита.

Миша хмыкает:

– А я думаю, что это за номер такой странный… Привет. Ты где?

– А ты где? – спрашиваю я в свою очередь, понимая, что уж точно он не дома, раз не заметил моего отсутствия.

– Я на работе еще… А что случилось?

– Я сломалась на дороге. И телефон сдох. Приезжай за мной, я в деревне Денаричи.

– А ты у отца была?

– Ну да, я от него уже возвращалась…

– Так…

Терпеливо жду его решения, но тут подает голос скромный Денис:

– А какая машина у вас?

– «Рено Меган», – отвечаю я ему, прикрыв трубку ладонью. Слышу, как, так же прикрыв трубку ладонью, что-то кому-то говорит Миша.

– А что случилось с машиной?

Я смотрю на парня внимательнее, потом кричу мужу в трубку:

– Миша, когда определишься, позвони на этот номер.

– Хорошо, пару минут.

Я кладу трубку на рычаг, продолжаю беседу с Денисом:

– Я не специалист… квакнуло что-то, потом треск и… все.

Парень глубокомысленно кивает.

– А где машина – впереди или за деревней?

Я невольно улыбаюсь: юный Денис, похоже, не просто так интересуется.

– Я из Молодечно ехала, до вас, может, километр не доехала.

Денис говорит:

– А мы сейчас с батькой посмотрим, что с вашей тачкой. Он как раз соседу помогает, у него «ниссан» гавкнулся. Давайте ключи.

Я нерешительно тянусь за сумкой. Денис ободряюще машет рукой:

– Не бойтесь, давайте.

Из комнаты выходит хозяйка: она переоделась и выглядит теперь моложе. Теперь я вижу, что она старше меня, но моложе моей матери. Видимо, Денис не единственный ее ребенок, а младший. Она приветливо говорит:

– Как вас называть можно?

– Рита, – говорю я.

– Денис, беги скорее, батьку зови. Они починят, не сомневайтесь. И мобильник свой подключите, вон розетка. Подзарядка есть? А то ночуйте у нас, тут всем места хватит. Пойдемте за стол, чай готов.

Я втыкаю в розетку подзарядку, и мы садимся за стол. Мне все же не очень ловко, а вот она смотрит на меня с улыбкой и нескрываемым интересом. Честно говоря, я давно привыкла к нему: людям всегда забавно видеть человека «из телевизора». Как будто я сказочный, вымышленный персонаж…

– А что в Молодечно делали? К передаче, может, готовились?

– У меня там папа живет. Я в Молодечно выросла, школу закончила, – отвечаю я, с неожиданно проснувшимся аппетитом накалывая на вилку кусок домашней колбаски.

– Да что вы? – непритворно радуется женщина. – Ой, меня Елена Петровна зовут, я же не сказала. Так вы землячка наша, да?

– Ну да, – говорю я с набитым вкуснятиной ртом. И почему-то мне становится необыкновенно весело и легко. Мне даже хочется рассказать Елене Петровне, как я хорошо съездила к отцу, но в это время звонит телефон.

– Муж, наверное, – догадываюсь я и подбегаю к телефону.

– Рита! – голос Миши звучит озабоченно. – А тебя там потерпят еще часок-полтора? Не могу вырваться, заяц. По селектору с Екатеринбургом переговариваемся, раньше трафика не было… ну, не прогонят? Я через час, примерно, выеду.

– Елена Петровна, можно еще у вас побыть, муж только через часа полтора приедет? – спрашиваю я.

Хозяйка с готовностью кивает:

– Рита, а можно, я еще соседку, Веру позову? Пусть она на вас тоже посмотрит, полюбуется…

Я смущаюсь совершенно непритворно. Посмотреть на меня? Здесь, в этих Денаричах, как между небом и землей. Кто я здесь: столичная телезвезда Маргарита Дубровская или просто молодая женщина Рита, родом из этих мест, случайно попавшая в гости к землякам? Но все равно киваю: пусть приходит, не мне же выбирать гостей в этот вечер.

На пороге, буквально через пару минут, возникают Вера, Денис, его отец и еще какой-то мужчина, видимо, сосед.

Все они радостно оживлены: починили мою «птичку», в доме – неожиданное застолье… Хозяин дома тянет довольно замасленную руку:

– Здравствуйте! Сюда на вашей приехали, так что…

– Руки помой, потом «здравствуйте», – строго говорит Елена Петровна, расставляя еще тарелки.

Но я успеваю пожать эту рабочую руку:

– Спасибо вам…

Мы еще сидим некоторое время за столом, говорим все сразу. О чем? А колбаса вкусная! Дороги у нас хорошие. Молодежь все равно спать под утро ложится – хоть в городе, хоть в деревне! Выпить – это ничего, можно иногда, наркотики – вот где ужас… А настроение у меня всегда хорошее, это правда… Волосы лучше гладко зачесывать, мне так «лучше идет». Дочь Катя, муж Миша…

Ух ты! Забыла про мужа Мишу!..

Несусь к мобильнику:

– Миша, меня починили! Сама приеду, не спеши!

– Может, дождешься, одиннадцатый час все-таки?

– Нет, все в порядке, я сама! Ты дома жди.

– Ты не лети только…

* * *

Но я лечу. Я лечу в этой теплой тьме, не глядя на спидометр, согретая отцовской любовью и чужим, но почему-то тоже родным домашним очагом. И мыслей почти нет, только нежность, темнота и неясная надежда…

Я уже вижу приближающиеся огни столицы, когда в сумке звонит телефон. Я знаю, кто это звонит, но отвечать не буду.

А завтра – увидимся.

Рифмуется с любовью…

В дверь кабинета Ольги Николаевны негромко постучали. Конечно, это дежурный врач Ирина Сергеевна. «Могла бы и не стучать, это же не гостиничный номер», – подумала Ольга. Она знала, что Ирина Сергеевна таким нехитрым образом проявляет свое уважение, а если уж совсем откровенно – приучает к подчеркнуто уважительному отношению ее, Ольгу, не так давно занявшую пост заведующего отделением старшего возраста в детском онко-гематологическом центре. Обращается к ней теперь большей частью официально, по имени-отчеству, особенно при сотрудниках, хотя иногда точно так же прилюдно называет – то ли по ошибке, то ли по привычке – просто Олей, как это повелось у них давным-давно, с тех пор, как они стали работать вместе…

А ведь, и правда, уже немало лет прошло. Сколько – семь? Восемь? Больше?

– Оля, соседке твоей сегодня получше, уже можно подойти.

– Температура упала?

– Да, почти нормальная. Скачет пока.

– В динамике понаблюдаем. Напугана девчонка?

Ирина Сергеевна с сомнением покачала головой:

– Не знаю. Виду не подает. Интересная девочка: то ли очень хорошо воспитанная, то ли такая гордая…

– И то, и другое.

– Ты ее родителей знаешь?

– Не близко. Виделись иногда, здоровались через раз. Они живут в соседнем подъезде. Марина с моей Наташей в параллельных классах учатся.

– А почему ее в отдельную палату попросили после реанимации положить? С девчонками все же лучше было бы, наверное…

– Попробую узнать.

– Я так поняла, папа из «новых»?

Ольга задумчиво пожала плечами.

Однажды ярким летним воскресным утром поднявшаяся по привычке рано Ольга смотрела из окна кухни во двор. Из соседнего подъезда вышли трое – мама, папа, дочь.

Ольга знала, что девочку зовут Марина Бохан, она училась в восьмом «Б» классе, а вот с ее родителями знакома не была. Впрочем, с самой девочкой она тоже не знакомилась: Наташа с Мариной подругами не были. Просто Ольга Николаевна знала, что эта красивая стройная девочка – сверстница дочери. Довольно высокая, с темными блестящими волосами до плеч, ровно подстриженными, как у моделей «Космополитена», Маринка очень красиво двигалась. Ольга всегда ставила ее в пример Наташке: «Выпрямись, не сутулься, смотри, как девочка замечательно ходит, как струнка». Дерзкая ее Наташка беззаботно отмахивалась: «Она с пяти лет танцами занимается, а ты меня зачем-то в художественный уклон отдала. Теперь она ходит как струнка, а я рисую, как… Кукрыниксы».

Маринкин папа – невысокий, плотный моложавый мужчина с приятным улыбчивым лицом – судя по всему занимался каким-то бизнесом. Навряд ли он был крупным дельцом. Жили-то они, в конце концов, по соседству, разве что квартира у Боханов была четырехкомнатная, кажется…

Мама – очень хрупкая, всегда немного грустная большеглазая женщина, ровесница Ольги, не работала, наверное поэтому у нее чаще всего был такой скучающий вид, а может просто Ольге она попадалась не в настроении.

В то утро они подошли к своему нарядному джипу «Kia» цвета морской волны и какое-то время стояли рядом, о чем-то переговариваясь. В руках у отца были объемные сумки, Марина держала сетку-авоську с арбузом, мама шла налегке. Наверное, собирались на пикник. Эта радующая глаз картина была похожа на рекламный ролик: дочь с отцом засмеялись чему-то, а мама казалась по обыкновению немножко меланхоличной. По ее лицу было заметно, что она пытается понять, над чем смеются ее муж и дочь, но мысли ее далеко. Она улыбалась мягкой, немного отсутствующей улыбкой. Ольга, наблюдавшая за ними, стала невольно повторять их мимику: сначала улыбалась, потом так же, как красивая мама девочки, чуть удивленно приподняла брови…

Почему Ольга Николаевна вспомнила то прелестное утро именно сегодня, когда в восемнадцатой палате лежала с пугающим диагнозом (а других у Ольги в отделении просто не было) красивая девочка Марина? Наверное потому, что тогда, летом, ей показалось: у этих людей нет и не может быть проблем, такие они спокойные, жизнерадостные и благополучные. Она была в этом так же твердо уверена, как в ясном солнечном утре за окном.

* * *

В палате у Маринки сделали все, чтобы комната как можно меньше была похожа на больничную палату. Одеяло принесли свое, яркое и легкое, поставили маленький портативный телевизор, рядом – такой же небольшой магнитофон, на подоконнике рассадили пять кукол Барби в разных нарядах.

Маринка сидела на кровати, откинувшись на две подушки, немножко бледная, особенно по контрасту с развеселой пестренькой пижамкой, и очень серьезная.

Когда Ольга вошла в палату, девочка удивилась. Узнала. Нет, пожалуй, даже обрадовалась.

– Здравствуй, Марина, – произнесла Ольга Николаевна и улыбнулась, как улыбнулась бы хорошей знакомой, подруге дочери.

– Здравствуйте.

Ольга взяла стул и пододвинула его ближе к кровати. Журнал регистрации и ручка в ее руках – только повод для неурочного визита. Она приветливо, с симпатией смотрела на Маринку.

– Узнала меня?

– Конечно. Простите, я…

– Меня зовут Ольга Николаевна.

– Я знаю, вы мама Наташи Ботяновской.

– Да, и теперь еще твой лечащий врач.

Марина опустила глаза, минутное оживление прошло. Ольга открыла свой журнал, взяла со стола градусник, встряхнула его и протянула девочке.

– Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Нормально.

Пауза.

– Замечательно, – пауз быть не должно. Лечить надо всем – словом в том числе. Каждое слово, произнесенное рядом с больным человеком, должно нести успокоение и, по возможности, искреннюю надежду. «Температуры нет – уже хорошо. А завтра будет еще лучше, а послезавтра, возможно…» Ничего не возможно, послезавтра никого не выписывают с подозрением на острый лейкоз. Маринке об этом знать не обязательно, но Ольга-то знала наверняка.

– Ольга Николаевна, я что… умру? – вопрос был произнесен старательно спокойным голосом, но вот страшное слово выговорить без запинки и взрослому не под силу, а тут – дитя. Взрослеющее, но все-таки дитя. Ольга перестала заполнять журнал, подняла на девочку глаза. Секунду оценивала ее настроение, а потом ровным будничным голосом, без какой-либо деланной бодрости ответила:

– Нет, не умрешь.

Опять зависло молчание. Видно было, что Марине очень хочется спросить о многом, но что-то мешает. Что? То же, что и Ольге – страх. Ужас, не прошедший после возвращения из пылающего тошнотворного забытья, дремлющий до поры в каждом…

– Раньше с тобой было что-нибудь похожее? – спросила Ольга осторожно, но все так же буднично, как если бы речь шла о насморке.

Марина задумалась ненадолго и кивнула.

– Не так, но… как-то зимой на физкультуре стало плохо, голова закружилась, я даже упала. В медпункте сказали, что это возрастные изменения. Я вообще устаю очень часто. Мама говорит: «Привет тебе от компьютера, от Масяни твоей ненаглядной…»

Марина улыбнулась, вспомнив, наверное, маму, а может – Масяню. Ольга, понятия не имеющая, о ком идет речь, все же кивнула и, пользуясь минутным изменением настроения девочки к лучшему, спросила мягко:

– Ты уже немножко освоилась тут?

Маринка подняла на нее вмиг похолодевшие глаза:

– А мне нужно освоиться? Я что, надолго сюда?

– Пока не знаю. Нужно пройти полное обследование. Маринка помялась немного и все-таки, наконец, решилась:

– Ольга Николаевна, я не ребенок, со мной можно по-взрослому разговаривать. Скажите мне правду.

Ольга невольно улыбнулась: «Хорошая какая девчонка, отважная…»

– Начнем с того, что ты все-таки ребенок, и уже поэтому у тебя максимум шансов на выздоровление. Детский организм не спрашивает у своего хозяина разрешения, вопросы провокационные ему не задает, как ты, он просто хочет быть здоровым. Твой организм сделает все возможное, чтобы поправиться, я тоже. И не я одна, так что лучше нам, Маринка, не мешать.

– Чем? – едва слышно произнесла Марина.

– Настроением мрачным, вопросами вот такими неправильными.

Помолчали. Ольга взяла градусник, посмотрела, встряхнула. 38.7, ничего хорошего.

– А ты не заскучаешь одна в палате?

– Я люблю быть одна, привыкла.

– Потому что одна у родителей?

– Я везде одна. У родителей одна, у бабушки с дедушкой одна, в школе одна.

– У тебя что, подружек нет?

Опять настороженный взгляд.

– А это имеет отношение к моей болезни?

Ольга даже смутилась: как, однако, умеет держать дистанцию эта девочка!

– Иногда не знаешь, что имеет, а что нет. Хорошо, Марина, я поняла, что тебе надоели мои вопросы, впредь я буду менее любопытна.

Маринин взгляд смягчился, она даже попыталась улыбнуться:

– А можно я тоже вас кое о чем спрошу?

– Конечно.

Несколько секунд Марина смотрела на Ольгу пристально, изучающе. Ольга постаралась не показать замешательство, но… уж очень умные у девчонки глаза. Нет, почему-то передумала спрашивать:

– Ну хорошо, я подумаю и потом спрошу.

Ольга встала, мягко прикоснулась к худенькому плечу девочки.

– Я вечером еще раз приду.

И уже у дверей, взявшись за ручку, оглянулась на Марину еще раз:

– Только не спрашивай, какова длина Дуная и как в телефон голос по проводу попадает. На остальные вопросы я постараюсь ответить.

Маринка улыбнулась чуть теплее чем раньше. Поняла, что Ольга Николаевна хочет поднять ей настроение, хотя бы незамысловатой шуткой.

Ольга закрыла за собой дверь и на секунду остановилась. Проходивший мимо высокий молодой человек в белом халате поздоровался с ней; она, очнувшись от тяжелых мыслей, ответила и пошла к себе.

«Стоит ли уговаривать родителей положить ее вместе с другими девочками? Она, пожалуй, слишком хорошо понимает свое положение. Слишком… Речь правильная, девчонка начитанная. Все она понимает… Еще и другим объяснить сможет».

* * *

Геннадий вбежал в вестибюль больницы, нажал кнопку лифта, нетерпеливо посмотрел на табло: лифт стоял на предпоследнем этаже. Ладно… Быстрым шагом он направился в сторону боковой лестницы, побежал по ней вверх через две ступеньки, считая этажи и на ходу вытаскивая из сумки белый халат.

Вот и четвертый этаж. Выход с лестницы прямо посередине длинного коридора, по одну сторону которого палаты, по другую – широкие окна. Направо или налево? У кого бы спросить? Время для посещения неурочное, и медперсонала что-то не видно.

Лифт приехал. Из него вышла и уверенно направилась куда-то направо пожилая женщина. Солнечный свет, льющийся из широких окон, очень ярок. Бабуля под ним – как на ладони: разношенные старые туфли на низком резиновом ходу, бордовая трикотажная кофта, темная немаркая юбка, простые чулки, платочек беленький на голове повязан… Простая деревенская женщина, похожая на многих. Похожая…

Гена внезапно почувствовал, как в горле встал комок. Сам не понял, как негромко окликнул:

– Мама!

А женщина услышала и обернулась.

Конечно, это не мама – мамы уже нет… У пожилой женщины доброе милое загорелое лицо, напевный голос с сильным полесским акцентом. Именно с полесским, Гена сразу понял это, когда она, дождавшись, когда он подойдет ближе, ласково заговорила с ним:

– Памылiўся, сынок?

– Да, извините…

– А чаго ж ты iзвиняешся? Хiба ж ты мяне пакрыўдзiў? Засмеялась тихим, застенчивым смехом:

– Нават бабулей не назваў – «мама»… Хто жа на «маму» пакрыўдзiцца? Пахожа на мацi тваю? Жывая яна?

– Умерла два года назад.

– А-а… Царства нябеснае…

Пошли рядом. Женщина покивала головой, сочувственно глянула на Гену снизу вверх:

– А тут у тебя кто, сынок?

– Дочка.

– Маленькая?

– Пятнадцать лет.

Снова кивнула бабуля. Вздохнула тяжко:

– А у мяне ўнучачка маленькая, шэсць гадкоў усяго. Хварэе.

Дальше шли молча до места, где коридор разделял воздушный переход в соседний корпус. Женщина остановилась, посмотрела на Геннадия и, помешкав немного, перекрестила его:

– Помогай тебе Бог, сынок.

Посмотрела ему в глаза и добавила:

– I нiчога ты не памылiўся. Усе мы тут родныя. Ва ўсiх гора адно.

Пошла своей дорогой, медленно переставляя заметно уставшие ноги.

Геннадий посмотрел ей вслед, потом повернулся и пошел по коридору в противоположную сторону, читая таблички на дверях.

Вот, наконец, то, что нужно: «O. Н. Ботяновская». Коротко постучался и, не дождавшись приглашения, вошел:

– Ольга Николаевна, здравствуйте.

Ольга, что-то искавшая в книжном шкафу, обернулась:

– Здравствуйте…

На лице у вошедшего мужчины – удивление, радость узнавания и… какая-то неожиданная надежда. Он даже заулыбался:

– Это вы? Надо же!

Ольга улыбнулась в ответ:

– Садитесь, пожалуйста.

– Как хорошо, что это вы… – с волнением в голосе проговорил отец Марины. – Мне будет легче с вами разговаривать. А я не знал, что вы врач, то есть я, кажется, слышал, но не думал…

Помолчал, то и дело пятерней ероша длинноватые волосы…

– Не знаю, с чего начать…

– Простите, как вас можно называть? Геннадий… – решила помочь ему Ольга Николаевна, вспомнив запись из истории болезни его дочери.

– Можно просто Геннадий, Гена.

Что-то в Ольгиных глазах, а может, просто ее белый халат, заставило Геннадия продолжить:

– Степанович.

– Геннадий Степанович, я пока не могу сказать вам ничего определенного. В течение недели, может быть, полутора-двух будут сделаны все необходимые анализы, тогда можно будет говорить о чем-то конкретно.

Ольга старалась говорить как можно мягче: ей понятно было состояние отца. Сколько раз она произносила похожие слова, скольким мамам и папам.

Геннадий набрал полную грудь воздуха и выговорил главное, то, ради чего пришел:

– Я хотел бы вывезти дочь на лечение за границу. Когда и как я смогу это сделать? Объясните мне механизм, так сказать, в какой последовательности…

В первый момент Ольга смотрела на Геннадия с удивлением, впрочем, только в первый момент, – и это не однажды бывало в ее практике.

– Геннадий Степанович, давайте не будем забегать вперед. Кроме того, заграница – не Мекка, не панацея. Не исключено, что Марине мы сможем помочь здесь, дома, своими силами.

Ольга почувствовала вдруг, что начала заикаться, чуть ли не мямлить: не могла подобрать нужные, убедительные слова – очень мешало какое-никакое, а знакомство, просто соседство с этим человеком. Ей стало стыдно перед самой собой – что это она вдруг?

– Я не хочу говорить резкости, но вы, надеюсь, не рассуждаете по принципу «нет пророка в своем отечестве»? – взяв себя в руки, спросила она довольно холодно.