Текст книги "Ангел в темноте"

Я думала, что дала понять своему чуткому собеседнику: в эту «игру» я не играю! Не понял он, что ли?

– Сергей Александрович, это вам, наверное, показалось, когда вы меня по телевизору видели. В таком случае, это заслуга наших замечательных операторов и осветителей. Но давайте вернемся к казакам-разбойникам.

Он снова серьезен:

– Да. Так вот, «казаками» были бдительные работники Гостелерадио, которые отслеживали любой идеологически невыдержанный элемент, а мы, молодые и хулиганистые реформаторы ТВ, были, конечно, «разбойниками».

– И на какую же широкую дорогу вы выходили?

– На широкую дорогу пропаганды зарубежной музыкальной культуры. Протащить в эфир (пусть даже ночной!) что-нибудь из мировых музыкальных хитов в исполнении настоящих «звезд» зарубежной эстрады, а не только Карела Готта, Бисера Кирова или Анны Герман, – это было смело, круто, как мы сейчас говорим. А если посмотреть сегодняшними глазами на то наше фрондерство мальчишеское… ну, показали мы кусок концерта Элтона Джона, выступление «КiSS» хитро вставили в передачу о западной масскультуре… Любой из молодых фанатов рока сейчас плечами пожмет с недоумением: вот уж подвиг… А это и был подвиг – по тем временам.

Вот, наконец, переломный момент нашей беседы. Он больше не провоцирует меня, не подкалывает и не подыгрывает. Мы говорим «на равных». Почти…

– Чем вы рисковали?

– Работой, репутацией, комсомольским билетом. Пожалуйста, не спрашивайте меня, насколько все это было для меня серьезно. Не буду отвечать. Серьезно. Времена были, вообще, не шуточные.

– Перестройка начала 90-х все изменила?

– Да, культурная революция выпала именно на эти годы. И это, конечно, была именно революция: со стихийным бунтом, с самосудом, с открытыми шлюзами, в которые хлынуло все сразу – хорошее, плохое, низкопробное, ранее запрещенное…

– Сергей Александрович, а в кадре вы работали? Он снова улыбается:

– Что, уже незаметно, что работал? Года четыре работал ведущим музыкальной программы «Про рок в своем Отечестве».

– Пока… не сняли?

– Пока не повысили.

И я поулыбаюсь. Оксанка говорит, что я улыбаюсь всегда вовремя. Проверим на практике:

– О, замечательно! Научите, как сделать карьеру на телевидении?

– Рита, это личный вопрос?

– У меня все вопросы личные.

– Вы хотите узнать мой рецепт или задумались о своей карьере?

– А мне пора задуматься? Сергей Александрович, теперь я вижу, что вы были телеведущим. И что всерьез занимались бальными танцами: вы, как в танце, все время ведете. И так получается, что мы разговариваем, как в Одессе – отвечая вопросом на вопрос…

Смеется:

– Ну хорошо, вернемся из Одессы в Минск. Рецепта я не знаю. В моей собственной биографии все случилось вопреки. Я ведь, если честно, не очень хорошо учился, у меня было много троек: знания тогда оценивали по пятибалльной системе, если вы помните.

О, это уже перебор. Я помню!

– Я помню. По каким предметам были ваши тройки?

– По политэкономии, экономике сельского хозяйства. У меня был не просто не «красный» диплом, его и «синим» считать можно было только условно, цвет даже сложно определить… Очень много было удовлетворительных оценок.

– По английскому, наверное?

– Вы шутите: чтобы всерьез увлекаться рок-музыкой, английский знать было необходимо. Рок был нашей религией, и английский как раз я знал отлично. Сейчас хуже: практики мало… Специальные предметы у меня хорошо шли, и я очень рано стал сотрудничать с теле видением. К моменту окончания университета я уже заручился поддержкой спортивной редакции, они обещали, что сделают на меня заявку.

– Я так поняла, что вы больше танцами увлекались, а вы еще и спортсмен?

– Ну да… КМС. Плавал хорошо, в волейбол играл за сборную университета, сюжеты делал на спортивные темы. Заявку на меня сделали, как обещали, но на работу взяли все-таки в «музыкалку».

Я тщательно изучила «этапы большого пути» моего шефа, но некоторые вещи для меня – просто открытие. Кандидат в мастера спорта по плаванию и волейболист, надо же… Я тоже начинаю чувствовать себя спортсменкой: хочу сыграть с Сосновским гейм в большой теннис. Ну, отбивай!

– Что еще я не знаю о главном человеке самой праздничной дирекции нашего телевидения? Вы служили в армии?

– Нет, на факультете была военная кафедра. Мы выходили из университета в звании младшего лейтенанта, потом его надо было подтверждать на сборах.

– Вот как! И какой род войск?

– Танкисты.

– Сергей Александрович, но с вашим ростом… какой, кстати, рост у вас, если не секрет?

– Дело в том, что военная специальность для будущих журналистов определялась без всякой связи с их физическими данными. Сначала на журфак поступали самые разнокалиберные ребята, а потом их ставили перед фактом, что им суждено стать еще и танкистами. Мой рост – сто восемьдесят семь, я ни в один танк не влезу. Да и вообще я по натуре очень миролюбивый человек, можно сказать пацифист.

Сейчас я ему «подмигну»:

– Когда возникают проблемы с сотрудниками, всегда решаете их мирным путем?

– Надеюсь, у вас не будет повода убедиться в обратном.

– Я тоже очень на это надеюсь. О чем я забыла вас спросить, или о чем бы вы сами хотели рассказать?

– О многом можно было бы рассказать, если позволило бы время: о людях, которые меня учили, о людях, с которыми учился. В общем, обо всех, кого любил и люблю. Все они, так или иначе, связаны с главным делом моей жизни – телевидением. И раз уж мы с вами почти все время говорили о женщинах… среди них женщин – большинство.

– Спасибо вам, Сергей Александрович, за эту последнюю фразу – особое спасибо. Ведь я – женщина!

Ну, и кто кого загонял «по корту»? Я устала ужасно! После самого сложного прямого эфира я так не уставала ни разу. После «Звездного бала» не уставала никогда, а тут… Выходим из студии молча, молча ждем лифта и так же молча заходим в кабину. Как только дверь закрывается, Сергей обнимает меня и целует, очень нежно. За последние два с половиной часа я успела забыть, каким нежным он бывает. И я с готовностью отвечаю на его поцелуи, при этом краем глаза поглядывая на меняющиеся цифры на табло: 6… 5… 4…

Выхожу из лифта, но он не идет за мной. Я оборачиваюсь:

– Не едешь?

Он отрицательно качает головой:

– Много работы, Рита, позовешь меня на монтаж, хорошо?

Моя очередь упрямо помотать головой:

– Нет, Сережа, не позову, потом посмотришь, на худсовете.

Он улыбается:

– У тебя золотой характер, поэтому такой тяжелый. Делай, как знаешь.

Я вяло машу на прощанье рукой.

Когда на следующий день я отсматриваю материал в монтажной, вдруг обнаруживаю то, что во время раз говора не было заметно нам, но стало очевидно в записи. Я же всегда говорила: перед камерой скрыть ничего невозможно.

Невозможно скрыть нежность в глазах и улыбку – слишком теплую, слишком родную, слишком ДЛЯ ТЕБЯ. Ты – для меня, я – для тебя.

В общем на экране видно невооруженным глазом: мы очень увлечены не столько разговором, сколько друг другом.

Глава 16
«И спускаемся мы с покоренных вершин…»

Церемония вручения главной телевизионной награды – это всегда роскошное, если не сказать помпезное, действо. Лучшие креативщики телевидения соревнуются в изобретательности, создавая сложные декорации, оригинальный сценарий, продумывая до мелочей очередность концертных номеров, формируя ансамбль ведущих. По традиции, церемонию ведут несколько пар, и партнеры в этих парах – представители разных телеканалов. Дамы – в вечерних туалетах, мужчины – в смокингах. В зале минимум посторонних, хотя к телевидению, по большому счету, все имеют то или иное отношение. Но сегодня, здесь, в этом торжественном зале все свои, посвященные, почти небожители. Я фактически не иронизирую: люди, которые не просто «входят в каждый дом», но еще и формируют общественное мнение, диктуют стиль отношений и моду, учат, лечат, воспитывают с экрана телевизоров, наверное, со стороны не могут восприниматься иначе.

Поэтому я нисколько не удивлена, что еще на подходе к ступенькам Дома кино меня окружает стайка поклонников: две оживленные дамы в возрасте, парень с девушкой и солидный мужчина средних лет. Последний преподносит мне великолепный букет из белых роз и целует руку.

Плащ, который я накинула на свое черно-белое платье, благородного пурпурного оттенка: цветы на этом фоне кажутся еще белее, как будто сделаны из тонкого мейсенского фарфора. Кстати, у цвета моего плащика есть название: «Мария Стюарт». Я об этом узнала от моей подруги Оксаны. Она объяснила мне, что мятежная шотландская королева в день казни надела наряд именно такого пурпурно-кровавого цвета, чтобы ее собственная кровь не была заметна на фоне пламенеющего бархата.

Я не Мария Стюарт, конечно, но что-то символичное в этом моем прикиде есть, только я сейчас войду в сверкающий огнями вестибюль и расстанусь со своей огненной мантией. И никому не придет в голову, что я себя ассоциировала – хоть на секунду! – с честолюбивой и властной женщиной, которую одновременно лишили короны и жизни и которая о потерянной короне жалела куда сильнее – до последнего мгновения отнятой у нее жизни.

У меня сегодня никто не отнимет корону по той простой причине, что никто меня ею и не короновал. И не собирается.

И хватит, Маргарита, хватит!

А все же хорошо, что мне подарили эти чудные цветы. В обнимку с нежно благоухающим букетом, который и обращает на себя внимание, и прикрывает меня, уже не так одиноко. Легонько прижимая цветы к груди, я подхожу к зеркалу, в котором вижу себя… и Сергея Александровича, поднимающегося по ступенькам об руку с высокой красивой шатенкой в элегантном костюме цвета сомон. Это, конечно, его жена. За те несколько секунд, которые я позволяю себе потратить на изучение супруги моего любимого начальника (нет, вот так – любимого-начальника), я успеваю разглядеть приятное умное лицо, немного усталые, кажется, светлые глаза, красивые ноги в очень дорогих туфлях. Она мне нравится. Я ей, наверное, нет, даже если ей (а вдруг?…) ничего не известно о хронической склонности мужа заводить служебные романы, и мой светлый телевизионный облик не омрачен в ее глазах сведениями о наших отношениях с Сосновским.

Направляюсь к своему почетному месту в первых рядах партера: ну как же, я ведь номинант. Стоящие по бокам интенсивно освещаемой сцены телевизионные камеры и краны-журавли направлены, в первую очередь, именно на эти ряды, ведь среди номинантов сидят и лауреаты, еще не ведающие о своей грядущей победе.

Некоторые, разумеется, «ведают» о своем триумфе заранее. Вон стоит в окружении коллег блестящий Глеб Кораблев – ироничный, остроумный, прекрасно образованный, настоящая телезвезда. Он, конечно, давным-давно в курсе, что на заднем сиденье его «лексуса» сегодня вечером будет располагаться тяжеленькая золотая фигурка «драчуна в юбке» – символическое изображение устремленного к успеху работника телевидения. Его правая рука высоко поднята, в ней зажато нечто вроде звезды, но с расстояния более метра звезда кажется увесистым кулаком, которым он кому-то грозит, а юбка – это расширяющееся книзу одеяние, переходящее в поста мент, украшенный гравировкой. «Лучший ведущий развлекательной программы» – вот что будет написано на награде Глеба.

Ладно, все эти внутренние размышления – в пользу бедных. А бедная на этом празднике жизни сегодня, конечно, я.

Еще и вымотанная донельзя: весь вечер накануне провела в монтажной вместе с Ольгой Васильевной. Пилотку сделали, но, Господи, какой ценой…

Нет, в общем, получилось даже хорошо. Это Ольга сказала, а я ее мнению полностью доверяю. Хорошая заставка, динамичная, элегантная, с юмором, в ритме клипа: я смотрю из окна, читаю книгу, в два уха выслушиваю каких-то старушек, болтаю по телефону, проверяю дневник, стою с поварешкой… Последнее, что я делаю – включаю телевизор, в котором сама и сижу. Забавно! Я подобный стиль называю «не надо надувать щеки». Помните, как Остап Бендер учил Кису Воробьянинова надувать щеки для важности? Вот-вот, не надо важничать, заставка мне понравилась.

Начали монтировать видеоряд, дробить наше пространное интервью на кусочки, иллюстрировать ретро-вставками. Нет, правда, хорошо получилось, с настроением, но не без накладок, конечно.

В кучке студенческих фотографий, на четырех или пяти из них Сосновский опять стоял вместе с Алисой! Именно вместе – не рядом. И тут уж я решила преодолеть робость и спросила-таки у Ольги, что же их связывает.

Ольга Васильевна немного подумала, потом сказала:

– Да, вот эти фотки я уберу, Лена ведь тоже будет смотреть передачу.

«Кто у нас Лена? Лена – жена…» – без посторонней помощи догадалась я. Но уточнять ничего не стала: ну и что, мол, что Лена увидит… Во-первых, не хочется быть маниакально настойчивой, а во-вторых, из замечания Ольги Васильевны уже можно сделать единственный, вполне определенный вывод: значит, что-то было, и это что-то может вызвать неприятные воспоминания у жены.

Да, я не стала бы расспрашивать больше, но Ольга сама решила меня просветить. По-моему, это было продиктовано ее женской солидарностью – не со мной, конечно, с женой Леной. А может, чтобы я тоже сделала какие-то выводы. Она ведь ко мне хорошо относится… Не знаю. Знаю одно: Ольга поведала мне эту историю не из желания перемыть чьи-то косточки, не такой она человек.

…Итак, на третьем курсе Сосновский женился на однокурснице Леночке. Лена была хорошенькая, веселая девчонка, оба они были «радистами». Они хорошо смотрелись в кадре на учебных занятиях, хорошо понимали друг друга. Подружились, полюбили, поженились. К концу четвертого курса Лена взяла академический отпуск: ушла в декрет – у Сосновских родилась дочка. А Сережа продолжал учиться, подрабатывал везде, где мог, и, в общем, они справлялись.

А потом на журфак поступила девочка Алиса из Гродно. Алиса жила в общежитии, мужская половина которого тут же начала за ней со страшной скоростью «бегать». Алиса была красавица, Сережа тоже был красавцем – едва ли не самым красивым парнем на журфаке. Да, он уже был женат. Но в юности этому придается несколько иное значение, чем в зрелости.

Сергей Сосновский не изменял своей юной жене. Но не потому, что его моральные устои были столь прочными, нет, какие там еще устои – в двадцать-то с небольшим… Это Алиса была неприступна.

Любовь испытывала их долго. Сергей закончил учебу (Лена к тому времени перешла на заочное отделение), пошел работать на телевидение. Алиса тоже пришла в телецентр на практику. Это и оказалось «засадой»…

– А что потом? – шепотом, как в стихотворении Евтушенко, спросила я.

Ольга задумчиво наморщила лоб, бросила на меня быстрый оценивающий взгляд, что-то взвесила и решила все же сказать мне правду:

– Мы с Алисой совсем не подруги, просто я вместе с ней пришла на практику, все было на моих глазах. Она, конечно, любила его сильнее, это точно. Он всегда был такой веселый, вечно хохот у них в музыкалке стоял, девушки на шее – гроздьями… А Алиса слишком всерьез восприняла их связь, полюбила его. Закончилось все «хорошими отношениями». И абортом, конечно.

Я сидела не дыша. Мне стало горько – за юную прекрасную Алису, которая не стала выдвигать живот как аргумент в борьбе за чужого мужа, Оксанкину драму вспомнила…

Не хотела больше расспрашивать Ольгу Васильевну, но она сама поставила точку в своем рассказе:

– Алиса потом два раза выходила замуж. Очень приличные были парни. Но, что-то не пожилось.

…Героиня моих дум тем временем появляется на сцене с Вадимом Золотовицким, ведущим новостных программ Центрального канала. Алиса сегодня в узком сиреневом платье с открытыми плечами. На фоне атлетичного Вадима смотрится просто волшебно – фея Грез из «Спящей красавицы». Они по очереди приветствуют публику. Я улыбаюсь им из зала: камеры работают, в любой момент оператор может взять меня в кадр.

У нее действительно очень красивый голос – ее хочется слушать, не задумываясь, о чем она говорит. А говорит она о замечательных наших телеоператорах, лучший из которых сейчас взбежит на эту сцену за весомым доказательством того, что он не только хорошо видит, но и хорошо показывает то, что видит, другим. Честь разорвать конвертик с именем счастливчика доверена нашему патриарху операторского цеха Олегу Мухину. Что он и делает. Алиса берет у него листок бумаги, торжественно называет имя, звучат фанфары…

Вот он, счастливчик, уже бежит через ступеньку откуда-то с четвертого ряда. Я его не знаю, он с другого канала. Молодой парень с хвостиком на самом темечке. Надеть на него кимоно, сунуть в руки меч – и будет один из «Семи самураев». А, я его как-то видела в деле: меня, помнится, позабавила его специфическая стойка – он наклонялся к глазку своей телекамеры, а ноги при этом расставлял намного шире плеч. Для устойчивости, что ли? Тогда мне показалось – это такой мальчишеский форс, понты, как сейчас говорят. А вот и не понты, а «Золотая Телевышка»!

Первого лауреата наградили, но перед тем, как приступить к следующим номинациям, на сцену приглашают поющую телезвезду. Она поет своим небольшим, но чистым и приятным голосом хорошую старую песню «о главном».

Церемония, надо сказать, неторопливая. А куда спешить? Всем доставляет необыкновенное удовольствие сидеть сейчас в зале и поздравлять друг друга, и радоваться за коллег, и смотреть на них со своих, в кои-то веки, зрительских мест… Сезон кончается, благодатное время сбора «урожая» профессиональных наград.

Вручение «Золотой Телевышки» будут транслировать по телевидению позже, уже в записи и в сильно урезанном виде. И все мои коллеги, я знаю, будут заново просматривать фрагменты нашей общей истории. Я тоже…

Сижу и откровенно красуюсь в своем платье. Сейчас, когда нижняя часть скрыта за спинкой переднего кресла, оно кажется белоснежным. Вообще-то, белое в кадр надевать не рекомендуется, так же, как и абсолютно черное – контрасты не на пользу телеизображению. Но сейчас, на фоне вишневого бархата кресел, я, наверное, смотрюсь неплохо.

Знаю, что Сосновский с женой сидят в центре партера, ряду в пятнадцатом, наверное. Там – весь наш «генералитет». Видел он меня? Да уж, наверное, видел.

На сей раз Оксанка превзошла себя. От коллег я уже выслушала тысячу комплиментов, и все они были, как никогда, заслуженными.

По диагонали от меня, рядом ниже, расположился красавец Глеб Кораблев. Ждет своей очереди. Но улыбается он замечательно: в самом деле искренне радуется за друзей. Телеакадемики, конечно, справедливо рассудили, отдав ему пальму первенства и в этом году…

Алиса что-то говорит Вадиму явно не по протоколу, но в микрофон, и по залу шелестит смех. А я прослушала: что же она такое смешное сказала… Странно, после Ольгиного рассказа про их роман с Сосновским я не стала относиться к ней хуже. Я даже, кажется, больше не ревную ее. Вот чудеса психологии… Олег Витальевич бы оценил мою реакцию как парадоксальную. Да, всего не просчитаешь…

Все идет по сценарию. Выходят на сцену окрыленные номинанты, после коротеньких, но очень прочувствованных речей возвращаются в зрительный зал счастливыми лауреатами, певцы поют, танцоры танцуют… Если я и чувствую себя Золушкой на балу, то только потому, что просто устала: накануне мне пришлось перебрать слишком много фасоли, посадить целую аллею роз и заодно познать самое себя.

Алису и Вадима на сцене Дворца уже сменили моя соперница по номинации Таня Корниенко и спортивный комментатор Павел Гусаков. Тоже замечательно смотрятся вместе: худенькая длинноногая Таня, одетая в маленькое черное платье, кажется просто взволнованной школьницей, которую («ладно, так и быть, собирайся, малая!») взял с собой на корпоративную вечеринку старший брат Паша. Таня волнуется, и поэтому немного частит, а Паша плавны ми жестами и неторопливой интонацией уравновешивает их дуэт. На какое-то мгновение мне кажется, что на сцене стоят молодые Сергей и Алиса: у Паши тоже очень красивая улыбка, а у Танечки так же плещутся по плечам белокурые прямые пряди.

Опять от запоздалой жалости сжимается сердце. Господи, если такая великолепная, такая победительная женщина, как Алиса, не смогла удержаться рядом с этим мужчиной, то на что рассчитываю я, с моими капризами, рефлексиями и весьма сомнительной «профпригодностью»?

Я ведь в последнее время не просто плыву по течению, а еще паруса подняла и веслом помогаю, чтобы меня несло скорее. Меня и несет, но куда, куда?

Муж не сегодня-завтра уедет из дома в Екатеринбург, благородно оставив за мной право выбора: ехать или не ехать вслед за ним. И я опять откладываю «на потом» это важное решение: время еще есть, еще многое может измениться. В общем, мне обо всем нужно очень серьезно подумать. По-моему, я разучилась думать серьезно: защищаюсь от жизни своей извечной иронией, а жизнь порой не понимает шуток и наказывает всерьез.

Послезавтра состоится худсовет, с моей профессиональной состоятельностью хоть что-то будет ясно: заявят меня с моей «Я – женщина» в сетку будущего сезона или не утвердят мой проект.

Ничего, из «Утреннего эфира» меня, в любом случае, никто пока не гонит.

И письма мне зрители мешками шлют.

И Миша еще на чемоданах не сидит.

И Сергей меня еще… не бросил.

Прорвемся!

О! Лера Иванова и Петр Гараев, третья пара ведущих, оглашают мою номинацию. Надо приосаниться – кожей чувствую, что меня держат в кадре. Выражение лица никак не оформляется, а надо бы спокойно улыбаться, как будто только что ответив на вопрос: «А вы любили когда-нибудь?»

Любила. Люблю. Буду любить.

«…И лучший ведущий развлекательной программы…»

Ну, и не надо бы такую эффектную паузу тянуть, Лера. Лучший и ведущий – это все слова мужского рода, а мы с Танечкой Корниенко – женского. Больше номинантов нет.

«…Глеб Кораблев!»

Фанфары. Все, и я, конечно, аплодируют. Глеб поднимает над головой своего второго по счету «Драчуна в юбке», сейчас что-то скажет подходящее к случаю: «Спасибо жене Жанне, спасибо коту Ваське, спасибо руководителям канала, спасибо родным и близким…» Да нет, не будет он выпендриваться. У него с юмором и иронией тоже все в порядке, но он ведь и в самом деле профессионал и от души гордится этой наградой. Ее непросто заслужить, это правда.

Глеб наклоняется к микрофону (невысокой Лере ее напарник сделал его пониже) и говорит:

– Я еще хочу поблагодарить двоих прекрасных женщин, с которыми судьба меня свела в этой номинации. Это самая красивая, самая утренняя, самая светлая женщина нашего эфира Рита Дубровская – давайте поаплодируем ей, друзья! – и маленький добрый гений Танечка Корниенко! Девочки! Я вам не соперник, я ваш поклонник!

И Глеб красиво становится на одно колено, раскидывает руки в стороны, как крылья: в правой – золотой приз, в левой – фантазийный букет из лилий и ирисов. Спасибо, Глеб, на добром слове. Но смотришься ты отлично, и знаешь об этом: вот и фотографы спохватились и начали щелкать затворами друг за другом, запечатлевая этот почти балетный номер. Телевидение у нас в крови, мы чувствуем кадр. Завтра этот кадр будет наверняка опубликован во всех газетах, да и в новости его непременно вставят.

Все остальное проходит без накладок – ровно, оптимистично, иногда – трогательно, иногда – пафосно. Все, финальный концертный номер – и на сцену вновь выходят ведущие, все три пары. Заключительные слова, аплодисменты…

Я направляюсь к выходу, прозаически сворачиваю в женский туалет. Здесь, во Дворце, это бытовое помещение мало чем отличается от парадного фойе – те же люстры, те же зеркала от пола до потолка, стеклянные двери, хорошо, что не везде.

Останавливаюсь возле зеркала, внимательно рассматриваю свою физиономию: не то чтобы любуюсь, скорее ищу, к чему бы придраться. Пудрю лоб и нос и уже тянусь за расческой, когда слышу как две женщины, стоящие в метре от меня, вполголоса переговариваются друг с другом. Они не с телевидения, это точно: наверное, чьи-то родственницы. Одна говорит, перебирая вещи в сумочке:

– Она мне на все мероприятия пригласительные билетики всегда оставляет, на премьеры разные, концерты. Сама не успевает, наверное, ходить кругом, а может старается себя поберечь. Работа у нее тоже, видишь, не сидячая, да и нервная…

Приятельница кивает:

– Но по ней никак не скажешь, что больная. Такая роза-мимоза…

Первая соглашается:

– Старается, не сдается… А я иногда смотрю на нее, как она лежит на гемодиализе, и думаю: не дай Бог что, ведь она одна. С мужем – в разводе, детей нет. Но она молодец: диета, здоровый образ жизни, работу очень любит свою.

Я ловлю себя на том, что внимательно прислушиваюсь к их разговору. И следующая фраза заставляет меня вздрогнуть:

– Сиреневое платье это она в Париже купила. Я знала, что она в сиреневом будет, она мне еще на прошлой неделе рассказывала, что наденет…

Так, сейчас потечет тушь. Сейчас я разревусь к чертовой матери, и это будет нормально, потому что мне давно и срочно нужно выплакаться. Вот только «донести лицо» до такси и добраться… может, не до дома, а до Оксанки? Там уж я дала бы себе волю…

И конечно первая, на кого я наталкиваюсь в фойе, – это Алиса. Прекрасная, как мечта, с гордо поднятой красивой головкой, с ямочками на персиковых щечках, во французском сиреневом платье, которым она похвасталась на прошлой неделе медсестре, которая регулярно делает ей гемодиализ. Видит меня и мои глаза с непролитыми слезами.

Не знаю, как это объяснить, но она сразу понимает: я «на слезе» не потому, что мне не дали красивую золотую игрушку. Понимает и ничего не говорит по этому поводу. А говорит совсем простые слова:

– Прекрасно выглядишь сегодня.

Я киваю и отвечаю почти совсем не дрожащим голосом:

– Ты тоже.

И протягиваю ей свой букет. Она берет мои белые розы осторожно, будто боясь уколоться. Зря боится: шипов там нет. На фоне ее сиреневого платья фарфоровые бутоны тоже очень хороши.

– Спасибо! Мне сегодня что-то никто ничего не подарил… Да, кстати, Рита, я посмотрела твою программу – мне понравилось.

– Правда? – вскрикиваю я. – Тебе правда понравилось? Не самодеятельность?

Алиса качает головой:

– Нет, конечно, я буду голосовать «за».

Делает паузу, смотрит лукаво. Эх, Алиса не была бы Алисой…

– И платьице у тебя ничего. Самострел, конечно, но вещь дизайнерская. С портнихой познакомишь?

И я не обижаюсь, а смеюсь в ответ. Я, наверное, уже не смогу на нее обидеться никогда.