Текст книги "Любовная мелодия для одинокой скрипки"

Когда после третьего подряд танца они вернулись к столику, ни Арины, ни Миши с Ритой не было. Зато стоял сервер на колесиках с серебряным ведерком со льдом, и в нем пряталась бутылка шампанского.

– А где Арина? – спросила Каролина Динку.

– Ушла по-англицки. А Рита увела Мишку. Ну, прям тебе, как бычка на убой.

Андрей фыркнул.

Каролина растерянно посмотрела на Алекса.

– Что же делать?

– Пить шампанское!

Официант мастерски открыл бутылку так, что она громко выстрелила, но ни капли драгоценной влаги не пролилось, Алекс предложил тост за отсутствующих, и когда Динка со свойственной ей категоричностью заявила, что за Мишку, как первопричину, она выпьет, а за раскапризничавшуюся тетю Арину пить не станет, пояснил:

– Видите ли, великовозрастное дитя, Миша, конечно, первопричина, зато Арина второпричина.

– Вроде как вторсырье? – вдруг скаламбурил Андрей.

– Совершенно верно. И все же именно она вторая причина, потому что, не приди я с ней несколько дней назад в ее ресторан, не послушай, как твоя мать играет на скрипке, я, наверное, и дальше жил бы спокойно, не зная, что существует Каролина Сенчковская и ее прелестные дети. Посему – за Мишу и за тетю Арину!

– Ладно, так и быть, – строптиво согласилась Динка, ей не терпелось попробовать это какое-то особенное шампанское. – Но зачем в один тост все сваливать?

– Затем, что потом последует второй тост. Особый.

Глазастое дитё заметило, что при этих словах ее мать покраснела. Динка с удовольствием сделала глоток и подумала, что в принципе никакой разницы – что советское, что голицинское, только пузырьков больше… Но тут ей вдруг стало весело, она расхохоталась, а когда Алекс спросил, чему она смеется, сказала, что вспомнила Пушкина. За точность не ручается, но примерно звучит так: «Вели открыть шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“».

– Так что извольте быть нашим Бомарше.

– С удовольствием, но прежде выпьем за вашу маму, дети, за прекрасную скрипачку, чья скрипка столь выразительно поет о любви, что ее слушают даже в кабаке, за очаровательную женщину и милую хозяйку стола!

Каролина выпила, закашлялась, смутилась, опять покраснела, словно девушка на первой вечеринке, и от смущения вдруг выпалила:

– И все же она гадина!

– Арина?

– Да нет, при чем здесь Ариша… Рита. Как она посмела увести Мишку с его торжества, его вечера?

– Вы уверены, что она увела, а не он?

– Уверена.

– Я маму предупреждала, еще когда думали, приглашать ли ее. А мама боялась, что Мишке будет скучно сидеть с двумя старыми тетками. Вот и посидел недолго…

– Я сразу заметила, – перебила дочь Каролина, – что у нее глаза после первой же рюмки стали блудливыми и она притулилась к Мишке. Лиса… Мальчик на пять лет моложе ее… Сказала бы я, кто она, только вот перед нашим Бомарше неудобно.

– Почему же, – с преувеличенной серьезностью заявил Алекс. – Бомарше не чурался крепкого слова. И в совершенстве владел простонародным языком. Он ведь и сам был сыном часового мастера и в юности работал подмастерьем… Кстати, вы знаете, что именно он изобрел такую важную деталь в часах, как якорь.

Никто, естественно, этого не знал.

– Благодаря этому часы приобрели современный вид… Он вообще был очень талантливым человеком. Сделал многомиллионное состояние, был послом Франции в Англии, получил орден, дающий право на дворянство. Иногда его имя пишут с полным правом «де Бомарше». Сидел в тюрьме, разорился, снова сделал состояние, предсказывал революцию и даже давал советы, как избежать ее, – кстати, очень разумные…

Пока Алекс произносил свой краткий спич о Бомарше, Каролина немного успокоилась и отошла от обиды, которую нанес ей Мишка. Этому способствовало и то, что она вдруг задумалась – как понимать слова Алекса, что он бы и дальше жил спокойно… Уловив смену в настроении, Алекс пригласил ее танцевать.

– Он маме нравится? – спросил сестру Андрей, когда старшие ушли в большой зал.

– Кажется, да…

– Хорошо бы. Нормальный мэн. И много знает.

Динка не была уверена, что это так уже хорошо – много знать и немедленно выкладывать эти знания слушателям, но кивнула.

Возвратившись к столику после пятого танца, Каролина заметила, что дети откровенно скучают. И, собрав всю силу воли, заставила себя сказать, что пора и честь знать, надо собираться домой. Тут произошла маленькая перепалка, Алекс нацелился расплатиться по всему счету, а не только за оговоренное им при заказе шампанское, но Каролина была непреклонна и конец вечера оказался слегка скомканным ненужным препирательством, как будто мало было демонстративного ухода Арины и наглого поведения Риты, осмелившейся увести Мишку с его праздника…

В уютной машине они помирились и весело болтали всю дорогу, Динка заспорила с Алексом, что он не запомнил дорогу, а тот подыграл и утверждал, что найдет дорогу к дому Лины с закрытыми глазами, и при этом свернул не в Тихвинский, а чуть раньше, у перекрестка под светофором на Палиху. Динка возликовала и стала объяснять, как можно повернуть на Тихвинскую улицу, а оттуда рукой подать до Тихвинского переулка, но оказалось, что в переулке одностороннее движение и им пришлось ехать до Вадковского переулка и затем до Савеловского вокзала, где только и имелся разворот, чтобы ехать обратно. Каролина все смотрела на чеканный в полумраке машины профиль Алекса, не вслушиваясь в болтовню дочери, и мучительно думала, как ей понять поведение этого интересного, яркого, необычного мужчины, свалившегося в ее жизнь из каких-то заоблачных высот, и если интуиция ее не обманывает, то как ей теперь разговаривать с Ариной. Мысли были все больше мрачными, хотя и Алекс и Динка непрерывно смеялись, и даже сонный Андрей вдруг оживился и подавал реплики…

Глава 5

Каролину разбудил звонок подруги.

– Как я должна все это понимать? – спросила Арина, не здороваясь.

Поскольку именно об этом Каролина думала ночью, и ни к какому выводу не пришла, она невнятно ответила:

– Я сама ничего не понимаю… я ничего не делала…

– Ты ничего не делала? Ты кокетничала, как никогда в жизни…

– Я не кокетничала, не выдумывай.

– Будто я тебя не знаю. Глазки опускала, как святоша, и со скрипочкой своей извертелась…

– Не было у меня вчера никакой скрипки.

– Не вчера, не изображай дурочку. Ты поступила, как самая последняя дрянь. И то, что ты пытаешься оправдаться, говорит об одном только – что ты сама все понимаешь. А я… в кои веки… Да как только ты посмела! Даже если ты не навязывалась ему… как только ты увидела, что он на тебя запал, ты обязана была, как моя подруга, как моя скрипачка, бежать от него…

Выражение «моя скрипачка» больно резануло слух Каролины. А подруга продолжала кричать в трубку, распаляясь:

– Но не вешаться ему на шею со всеми своими замечательными отпрысками. И Динку втравила. Ты что, не понимаешь, что он с тобой поиграет, а потом на Динку перекинется?

Эти слова больно резанули Каролину.

Почему?

– Не смей Дину сюда впутывать! – крикнула она в трубку.

– Ах, значит, ты смеешь, а я молчи? Она простая душа, проговорилась, что он вас катал на машине после того, как ты для него играла, когда я, дура старя, доверчивая, наивная, слепая, уехала в Усть-Нарву за этими угрями, будь они прокляты! А ты воспользовалась моментом… как последняя шлюха… Как была шлюха, так и осталась!

– Я не для него играла, я каждый вечер… – продолжала с разгона оправдываться Каролина, и тут до нее дошло последнее, что выкрикнула Арина, и она умолкла на полуслове, ошалело соображая – когда она была шлюхой?

А лучшая подруга закончила:

– Так вот, ты больше не будешь у меня играть!

Некоторое время обе молчали. И только электрические разряды доносились из трубки. Потом Каролина спокойным, размеренным голосом промолвила:

– Рите вам придется самой сообщить.

– Мое дело! – выкрикнула Арина и бросила трубку.

Каролина долго сидела неподвижно, не отпуская трубку.

Мысли путались. Метались от Алекса к загулявшему Мишке и к этой наглой девчонке, Рите, так беспардонно уведшей сына с устроенного ему матерью праздника, но неизменно возвращались к словам Арины.

Значит, шлюха… Как была, так и осталась… Никогда она не была шлюхой, никогда! Какая невероятная злость могла подсказать эти невыносимо оскорбительные слова лучшей подруге?

…Арина была на год младше Каролины и училась в Гнесинке. Ее педагог по флейте говорил, что у нее блестящие данные, но короткое дыхание и его нужно тренировать, предложил целый комплекс физических упражнений, но Арина была девицей ленивой и вполне удовлетворялась теми успехами, которых уже добилась. Они с Каролиной подружились на каком-то молодежном фестивале, где обе стали лауреатами. А потом у Лины начался первый роман, родился Мишка, она некоторое время не встречалась с Ариной и вдруг с удивлением узнала, что та ушла из Гнесинки, тогда еще института, и ударилась в бизнес. В те времена как раз началась горбачевская бестолковая перестройка, различные кооперативы стали расти как грибы, к бизнесу рванулись розовощекие правильные комсомольцы, получившие отличную корпоративную тренировку на межсобойчиках в своих райкомах. Арина, как сообщили общие знакомые, через своего бойфренда вложилась в один ресторанный кооператив. Лина позвонила ей, Арина забежала, пришла в восторг от Мишки – он как раз начал самостоятельно садиться, всем улыбался, был как старинный целлулоидный пупс с почти белым непокорным вихром над выпуклым большим лбом и огромными голубыми глазами. Молодая кооператорша запала на Мишку, часто прибегала с небольшими подарочками, в основном съедобными, – начался период пустых полок в магазинах и горбачевских продовольственных карточек – и все говорила, что хочет такого же. Но у нее что-то не получалось. Бойфренд уехал в Сибирь, где все отчетливее ощущался запах нефти и шальных денег. А Арина при первых же тактах торжествующего марша победившего под руководством Гайдара капитализма приватизировала с партнером кооперативный ресторан, выгодно продала свою долю и купила помещение под кафе, которое через пару лет стало ресторанчиком «У Ариши». В стране менялись премьеры, менялись курсы валют, менялись мужья у Каролины, но ресторанчик подружки процветал, и время от времени Лина играла там, презрев свою гордость и собирая щедрые чаевые – надо было кормить детей. А у Ариши мелькали поклонники, некоторые иногда втихаря клеились к грустной, большеглазой скрипачке, но подруги, не мучаясь ревностью, со смехом их отшивали. Но свой, собственный «Мишка» у Арины все не получался, и она, забегая накоротке, нянчилась вначале с Мишей, потом с Динкой, дитем совершенно гламурным, а потом и с таким же лобастым, как брат, Андреем.

Значит, шлюха…

Одним хлестким, как пощечина, словом, перечеркнуто двадцать лет. Каролина бросила трубку, прошлепала в ванную комнату, напустила воды, выплеснула пару крышечек дорогой пены для ванн, купленной специально для Мишки, – как он посмел уйти с этой? – Каролина хотела сказать «шлюшкой», но вспомнила, что именно так ее обозвала лучшая подруга, и сменила на смягченную «шалаву»…

Из осевшей и остывшей пены она вылезла с четким и ясным намерением, как всегда неожиданным и необдуманным, уехать к чертям собачьим на юг, бросить детей, тем более что Мишка пристроился, отмокает после армейской монашеской жизни, Андрей едет в летний лагерь воспитателем в младшую группу, а Динку она вызовет, как только решит вопрос с заработком. Лина даже знала теперь, куда поедет…

Она набросила махровый халат, вернулась в комнату, открыла старинный кованый сундук со звоном, в котором держала скрипку. Этот сундук вскоре после смерти матери стал предметом бесконечных споров, которые при жизни матери и возникнуть-то не могли: он занимал слишком большое место в их маленькой квартире, и дети единогласно постановили выкинуть его. Тогда Каролина набралась мужества и встала на защиту этой реликвии с такой решимостью, которая вообще не была ей свойственна. Сундук был не просто памятью о матери, а живым – именно так она сказала – свидетелем истории многих поколений их предков, к тому же надежной защитой скрипки от всяких случайностей. «Господи, сказали тогда дети чуть ли не хором, какие случайности могут быть в нашем доме!» Каролина, не задумываясь, выпалила: «Пожар, залив соседями сверху, наконец, воровство!» Аргумент оказался беспроигрышным. Споры прекратились, а сундук так и остался жить дальше на своем привычном месте.

Каролина вытащила футляр со скрипкой, положила на стул, затем открыла маленьким ключиком длинную шкатулку из карельской березы, лежащую на дне сундука. Там хранились ее сокровища: перстень прадедушки, светлоглазого вальяжного обрусевшего поляка, предки которого оказались в России после поражения очередного восстания за независимость Польши. Ценность перстень имел в основном как семейная реликвия. Купленное в Праге широкое колье с такими великолепно сделанными стразами, что даже специалисты издалека принимали их за бриллианты. Серьги… Все не то. А вот и сверток, в нем три кинжала, единственный сохранившийся трофей отца, привезенный из Афганистана. Два в замшевых, расшитых самоцветами ножнах, один в ножнах из змеиной кожи. Все хищно изогнутые, острые, как бритва, не потемневшие за четверть века. Каролина прятала их тщательно, потому что боялась – мало ли кому взбредет в голову накапать, появится милиция, обвинят ее в хранении «холодного» оружия. Да и мальчишкам давать в руки такую игрушку рано… А когда – не рано? Она тяжело вздохнула. Выбрала тот кинжал, что в змеиной коже, зачем-то внимательно пересчитала мелкие рубины на рукояти, хотя отлично помнила, сколько их, еще раз вздохнула, отложила кинжал в сторону, закрыла шкатулку на ключ, вернула на место скрипку и заперла сундук.

Скрипка Каролины была необычная. Ее купил в годы Гражданской войны прадед в солнечном городе Ростове-на-Дону, где он жил в ту пору. Вернее, не купил, а выменял на часы с репетицией у какого-то ошалелого от тогдашнего революционного «бартера» мужика. Прадед немного играл на скрипке, и его привлекла изящность ее форм и прекрасный звук. Придя домой, он внимательно осмотрел приобретение. Каково же было его удивление, когда на внутренней части деки он обнаружил приклеенную полоску пожелтевшей бумаги с надписью, выполненной старинным шрифтом, гласящую, что скрипка сделана мастером из Кремоны Антонио Страдивари в 1723 году. Прадед разволновался, стал хранить инструмент в сундуке, иногда извлекал его, играл, получая невероятное, какое-то сексуальное удовольствие от обладания такой скрипкой с чудесным сильным звуком. В 1923 году его постигло разочарование. Переехав в Москву, он в первый же год не утерпел, отнес инструмент в мастерскую Большого театра, где у него были знакомые, и выяснил, что он владел скрипкой не Страдивари, а очень хорошей подделкой немецкого мастера середины девятнадцатого столетия. Будучи умным человеком, мастер не увлекался количеством, а выпускал на рынок одну скрипку в год, а то и реже. Прадед расстроился, хотя эксперт и убеждал его, что такая подделка в наше время не многим отличается от именных инструментов. Он предлагал купить ее, прадед не согласился. Так скрипка, вместе с сундуком, оказалась одной из немногих ценных наследственных вещей, оставшихся от Cенчковских и попавших в руки Каролине.

«Наследства у меня нет, – подумала она, – зато наследственность хорошая». Еще вчера она позвонила бы Арине и поделилась новым «мо», но вот же, гримаса судьбы – была подруга и нет ее…

…Каролина смутно помнила, что на старом Арбате, том самом, который в дни ее молодости решительно «офонарел», расположились в подворотнях и во дворах многочисленные антикварные лавчонки и магазинчики. Она не сомневалась, что в них не только продают, но и покупают старинные вещи. И предусмотрительно решила не продавать кинжал в первом же месте, где его согласятся купить, а предварительно обойти хотя бы четыре – пять лавочек и сопоставить цены.

Кинжал она завернула в платок и положила в запирающийся кейс, а его в свою очередь в спортивную сумку – все из опасения, что ее задержат с «холодным» оружием.

Владелец первого антикварного магазинчика, расположенного во дворе дома, в который она, внутренне перекрестившись, вошла, с любопытством наблюдал за ней, пока она распутывала «упаковку», но, увидев кинжал, оглянулся и, взяв его, быстро прошел в крохотный кабинет за торговым зальцем.

– Афган? – спросил он, рассматривая арабскую вязь на лезвии кинжала.

– Да… Отцовский трофей.

Антиквар изучил в лупу рубины на ножнах и большой, грубо ограненный самоцвет на костяной ручке. Каролина считала его разновидностью голубого кварца.

– Сколько вы хотите?

– Один арабист прочитал мне, что вот здесь выгравирована дата, если перевести на наше летосчисление, получается тысяча восемьсот пятнадцатый год.

– Не знаю, – пожал плечами антиквар. – Возможно…

– И еще он сказал, что это настоящий дамасский клинок.

– Возможно, – повторил антиквар.

– В смысле клинок выкован из настоящей дамасской стали, – пояснила Каролина и вдруг, разозлившись, резко потребовала: – Называйте свою цену!

– Но вы же продаете, – сказал антиквар, пробуя острие клинка на ногте левой руки. – Ваша и цена.

Он не смотрел на Каролину, и она внезапно поняла, что вещь эта стоит гораздо дороже, чем она предполагала, и засомневалась, стоит ли продавать ее. Может быть, лучше вернуться и разбить пару, которую составляли два других кинжала. Она всегда считала, что подарит их мальчикам, но теперь заколебалась. Вероятно, разумнее было бы разбить пару и не продавать этот великолепный клинок…

– А вы специалист по антиквариату, так что ваше первое слово, – и она протянула руку к кинжалу.

– Я могу предложить вам… – Хозяин взял листок бумаги, написал цифру, протянул Каролине, которая уставилась на нее с нескрываемым изумлением.

– Зеленых? – тупо спросила она.

– Нет, у.е., – позволил себе пошутить антиквар.

С теми двумя кинжалами это почти половина взноса по ипотеке на однокомнатную квартиру для Миши, подумала она и вернула листок.

– Я не продаю.

Хозяин быстро схватил листок и, зачеркнув первую цифру, написал новую, на тысячу больше предыдущей.

Каролина взяла кинжал и принялась его тщательно упаковывать.

– Это честная оценка. Вам столько никто здесь больше не даст, – ворчливо сказал хозяин. Было обидно – он знал, кому бы мог предложить клинок за очень хорошие деньги.

– А я и не буду продавать. Вы, наверное, помните древний анекдот, как цыган клячу продавал? Он кончается великой фразой: эта кобыла мне и самому нужна.

– Значит, если бы я предложил вам всего жалкую тысячу, вы бы, поторговавшись, отдали кинжал мне, – со вздохом констатировал хозяин.

– Не жалейте, я все равно пошла бы еще в соседний и еще рядышком, поспрашивала бы. У меня есть другой кинжал, поскромнее. Если вы не передумали оценивать первым такие вещи, я сейчас смоталась бы на такси и привезла его.

– Значит, я оценю, а вы пойдете к соседу?

– Если вы оцените так же честно, как этот, обещаю, что не пойду, – Каролина прямо посмотрела в глаза хозяину.

– Договорились.

Она ехала в такси и думала, что если антиквар с такой легкостью предложил ей на тысячу долларов больше первоначально названной им цены, это означает – истинная цена кинжала по крайне мере в два раза выше, если, конечно, выставлять его на аукцион и приложить заверенный перевод даты изготовления. А с этим действительно можно начинать хлопоты по ипотечному кредиту и рассчитывать на квартиру где-нибудь в Раменском или Долгопрудном. Или даже Мытищах.

Она все же схитрила: до того, как прийти со вторым кинжалом к уже знакомому антиквару, заглянула в другую лавку, покрупнее, в сотне шагов от первого магазинчика. Ей предложили тысячу двести зеленых, а когда она стала забирать клинок, цена увеличилась до тысячи триста. Она поняла, что маловато.

– Не хотите продавать – дело ваше, – с очевидной и непонятной неприязнью сказал владелец лавки. – Между прочим, продавать острые предметы – дурная примета…

– А отдавать за бесценок – какая примета? – не осталась в долгу Каролина, однако слова неприветливого антиквара запомнились.

Хозяин первой лавочки, показавшийся ей симпатичным, сразу же назвал свою цену, предупредив, что он не собирается торговаться, а действует честно, как они и договорились. Каролина отдала клинок, не раздумывая.

– А что вы будете делать с тем, первым?

– Отнесу на аукцион. Мне нужна однокомнатная квартира для сына. Это будет основа…

– Мой вам совет в таком случае: если вы не собираетесь покупать квартиру для сына срочно, не спешите относить кинжал на аукцион. Посоветуйтесь со специалистами. Есть периоды высоких цен, есть периоды низких.

– Спасибо вам за все – и за цену и за советы, – поблагодарила Каролина антиквара и поспешила домой.

Дома ее ждала Динка.

– Мать, звонил Мишка и сказал, что ночевать не будет, и велел тебя расцеловать. И еще… – Дина замялась, – объясни мне, что там Рита ему наговорила, будто Арина тебя выгнала и что теперь Рита будет одна играть?

– Так, ясно. Быстро дело делается, если это не дело, Динок, а бабий взбрык… – вздохнула Каролина. – Все правильно. Итог нашего вчерашнего праздника – разрыв отношений с Ариной да мое увольнение… Рита, конечно, напрасно надеется, что долго будет солировать, Арина непременно найдет скрипача…

– А как же ты?

– Я? Понимаешь… Я не хочу какое-то время находиться в Москве…

– Из-за Алекса?

– Из-за Арины.

– Но она тебя выгнала с работы, так подруги не поступают!

– А она считает, что я кокетничала с Алексом и что именно так подруги не поступают. Словом, Динок… Я тут кое-что продала из моих ценностей и уеду до конца лета в Джубгу. Вам на жизнь оставлю тысячу зеленых. С тем, что у нас сейчас есть дома, должно хватить на два месяца… Ты останешься за хозяйку.

– Джубга, Джубга… Это где-то возле Туапсе?

– Да.

– Ты, если мне память не изменяет, там бывала уже?

– Да.

– Без нас? – многозначительно протянула дочь.

– Да… Слушай, безнравственное дитя, на что ты намекаешь?

– Ни на что, мамочка, просто вспоминаю…

– Я туда ездила халтурить, когда у нас было туго с деньгами, а мои цыгане откочевали на большой чес по Дальнему Востоку.

– Ты не волнуйся, езжай, отдохни. Я тут за мальчиками послежу, все будет в порядке. Тебе Андрей говорил, что его утвердили воспитателем младшей группы в оздоровительный лагерь?

– Нет, он сообщил только, что ему предложили и он согласился.

– Так вот, утвердили. Теперь насчет Мишки… Понимаешь, мам, у меня такое предчувствие, что он обратно в ВДВ вернется. В Рязанское училище… Может быть, даже заявление уже подал, но никому не говорит, держит пальцы крестом и чертей гоняет. Там, говорят, конкурс больше, чем в иной театральный.

– Как же так можно, – охнула Каролина совсем как простая деревенская баба и тяжело села на кровать. – Только что вернулся… И матери ничего не сказать!

– Мам, успокойся, он здоровенный взрослый мужик. С четырнадцати лет самостоятельный, по всем этим секциям носился…

– Я не об этом. Не посоветовался даже!

– Мам, я же только предположила. А насчет того, что не посоветовался, – так ты же его так с детства воспитывала. Сама сколько раз с гордостью говорила, какой он совершенно разумный и самостоятельный, – проявила свои недюжинные дипломатические способности Динка, и Каролина немного успокоилась.

– И ты у меня самостоятельная, – со странной смесью гордости и грусти сказала она. – Не занималась я вами.

– Мам, ты деньги на нашу ораву зарабатывала. Зато мы всегда одеты были как дети олигархов и на всякие платные секции хватало.

– Это да… – Моральная поддержка не-ожиданно вызвала слезы, Каролина отвернулась, пытаясь взять себя в руки и не показать дочери, как она расстроилась. Нахлынули беспокойные мысли.

Значит, Миша окончательно решил поступать в училище ВДВ. Каролина верила в интуицию дочери, и если она сказала, что подозревает, значит, так оно и есть. Она попыталась понять, к добру ли это решение или нет, что влечет за собой поступление в училище – конечно же речь идет о Рязанском, известном на всю страну, и если она правильно помнит, учатся там три года… Или четыре? Кажется, оно высшее, значит, четыре… И все проблемы с Мишей отодвигаются на четыре года, а там он выйдет двадцатичетырехлетним лейтенантом, а за это время количество горячих точек уменьшится… или увеличится? Традиционно бесконечные материнские заботы вытеснили мысли об Алексе на какое-то время. Он сержант. Значит ли это, что и в училище он будет сержантом? Он как-то говорил, что даже там лычки дают массу преимуществ. Кроме того, он кандидат в мастера спорта – это, наверное, тоже плюс… Форму им дают, но что-то нужно и свое иметь, значит, следует отложить деньги на обзаведение… Квартира… На ближайшее время проблема с квартирой отпадает. Правда, Диночка уже взрослая, ей бы тоже не помешала собственная квартира. Но даже сама мысль о том, что она будет жить без дочери, неожиданно оказавшейся такой великолепной подругой, не укладывалась в голове.

А как же Алекс?

«Что Алекс? – злобно спросила себя Каролина. – Не будет никакого Алекса в ее жизни…» И словно противореча здравым мыслям, ее чувственная женская сущность взъерошилась – вспомнилась та восхитительная волна мужского тепла и желания, что окутывала ее во время их танца в ресторане… Она еще раз яростно, со злостью на себя повторила: «Не будет никакого Алекса».

– Динок, помоги мне большую спортивную сумку с кухонных антресолей достать! – крикнула она дочери.