Текст книги "Нити"

На границе с горизонтом

Где-то вдали, у самой кромки океана, кто-то неизвестный поджёг небо. Сперва пламя было слабым – пара дождевых капель тут же погасила бы огонь – но, подхваченное лёгким дыханием тёплого солёного воздуха, оно становилось всё больше, всё выше. Огонь окрашивал небо в невероятные оттенки красного. Местами небо мерцало бесчисленными искрами – так оно было раскалено. А чуть в стороне стояло, наслаждаясь набирающим силу пожаром, в своём великолепии Солнце, довольно созерцая происходящее.

Но чем выше были языки пламени, тем ниже опускалось Солнце. Оно как бы говорило: «Я виновник этого вечного, ежедневного торжества, в нём я и погибну». И вместе с собой Солнце уносило в океан цвет ясного неба – чистейший голубой на верхушке переходил в яблочно-зелёный, затем вовсе терялся в подпалённых золоте и меди.

Наконец, стоило Солнцу утонуть в океане, блеснув на прощание уходящему дню, солёные воды наполнялись энергией, силой, становились глубже и темнее.

С противоположной стороны из них появлялась отмытая, выбеленная и сияющая Луна. Стоило ей появится на небе и осветить его своим сиянием, как тут же открывали заспанные веки звёзды. Проморгавшись и умывшись свежестью наступающей ночи, они приветливо замигали своему другу-Луне. Та по-хозяйски села на своё место и посмотрела вниз, на спящие волны океана, выливая на их гладь серебро из своих рук.

На берегу небольшого острова сидел на мягком песке человек. Он грел ладони у костра, медленно переворачивая и потирая их время от времени. Взгляд человека был направлен в центр очага, в черных зрачках отражались языки пламени, но видели ли они само пламя?

Человек был погружён в свои мысли. Он перебирал их, точно ракушки, пытаясь отыскать под раковиной гладкий перламутровый шарик. Всё тщетно.

Сама его жизнь напоминала ракушку: с виду красиво, а внутри пустота среди гладких переливов стенок, которые создали до него и для него. Однако человеку было мало этих стенок. Хотя и они не всегда окружали лишь пустое пространство.

Сначала в ракушке была жизнь. Но только сначала – чем дольше раковину омывало морское течение, тем более испорченным становилось содержимое. Гнило, превращаясь в речной ил. Источало тошнотворный запах, отпугивая всё чистое на своём пути. Или заражая его, от чего начинало гнить ещё быстрее.

Нечто чистое появилось в его жизни, когда человек был юн и пылок душой. Но уже тогда струи ядовитого воздуха отравляли его изнутри, не давая знать о себе. Чистая и невинная, Она была найдена им, как жемчужина в ракушке, на берегу океана. Смотрела в даль, будто стараясь достать взглядом что-то из-за горизонта. Волны неспешно ласкали её ноги. Человеку захотелось раствориться в солёной воде, чтобы так же прикасаться к Её гладкой коже. Они взглянули друг на друга.

Человек с этого момента каждый день приходил на берег, где преданно его ждала Она. Вместе они любили друг друга. Иногда она приводила его в свой крохотный домик – почти шалаш – и поила травяным чаем. А потом он возвращался назад, в свой огромный дворец с десятком молчаливых слуг.

Здесь человека уже никто не ждал, а только требовал: вести себя так, говорить эдак. Положение, статус, обязанности сжимали его в тисках. Но порой ему это нравилось. Нравилось блестеть в богатстве, привлекая всеобщее внимание. Нравилось шутить и врать ради собственной выгоды. В часы такого веселья и довольства он забывал Её – их берег, её шалашик. Всё внимание человек отдавал улыбкам и затянутой в корсеты лжи.

Прошло время. Человек стал старше. Настала пора жениться. Он пришёл к океану – Она уже сидела на песке, вырисовывая какие-то рисунки палочкой. Он предложил ей стать его женой, жить вместе весело и беззаботно. Она отказала – ей претило существование в холодном и мёртвом дворце. Человек твердил, что она может вдохнуть жизнь в глухие стены, но той не хотелось чувствовать себя заложницей. Уговоры становились всё тщательней, слова красивее, но без результата. В конце концов, Он не выдержал и закричал на Неё, сам не разбирая, что говорит. Она молча выслушала его, и когда он прекратил кричать, попыталась дотронуться до распалённой гневом щеки. Человек ударил её по руке. Она лишь посмотрела на него – долго, пристально – развернулась и ушла, не сказав ничего в ответ.

Человек вернулся во дворец. Женился. Часто в первые дни брака, борясь с бессонницей на пуховой перине он вспоминал запах солёной воды, шелковистую гладкость Её кожи, жар поцелуев и с трудом забывался в объятиях (увы, не Её!) Морфея.

Вскоре человек остался один. Сутки напролёт бродил по лестницам, коридорам, меж гобеленов и витражей. Балы его больше не радовали. Гости и слуги казались застывшими статуями с одинаковыми лицами и душами. Он был зол на них, на себя, но не на Неё – думая о Ней, человек улыбался.

Всё чаще и чаще он забывался за бутылкой вина. В конце концов терпкой, обманчиво сладкой волной оно принесло его туда, где всё началось – к океану. Тут он и сидел сейчас, возле пляшущего в загадочном танце огня.

Человек вздохнул. Вздохнул так громко, что услышала даже Луна и встревоженно посмотрела на него, но тут же успокоилась, обняв его тоску своим светом. Рядом стояла простая деревянная лодка. Человек засыпал костёр песком – огненные искры возмущённо запрыгали, крича, что им не дали закончить танец. Но ему уже было всё равно. Он с трудом вытолкал лодку с берега, залез в неё и, загребая веслом тёмную воду, выплыл в океан.

Над ним распростёрлось в своей бесконечности тёмное-синее, далёкое и глубокое небо. Он будто находился меж двух океанов, отражающих один другой. Две бескрайности, две глубины, и он, мелкий и незначительный.

Человек лёг на дно лодки. Волны подхватили её и принялись ласково убаюкивать. Ветер едва касался кожи.

Человек закрыл глаза и тут же увидел Её. Её и её домик, напоминающий шалаш. В груди стало тепло и больно одновременно. Но назад пути не было. Он отдал себя судьбе и океану, по волнам которого не спеша плыл в неизвестном направлении.

Через несколько часов, когда Луна уже медленно, неуклюже, сонно уходила за горизонт, а звёзды в печали засыпали, из воды радостно сверкнуло Солнце. Его улыбка, широкая и яркая, стёрла последние мазки темноты на небе, разбавила воду в океане. Волны приветливо зашумели в ответ, набегая друг на друга в попытках помахать Солнцу. Им ничего не мешало – лодки на их поверхности уже не было.

Две

Деревянная колыбель раскачивалась из стороны в сторону.

Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.

Зоя сидела рядом и качала её. Пустыми глазами женщина смотрела перед собой и напевала под нос старинную песню, слова которой даже при большом усилии нельзя было различить: всякий звук перекрывал натужный детский плач.

Сколько он уже раздавался, ударяясь о стены этой бедно обставленной комнаты? Неизвестно: настенные часы уже два года как были сломаны. Время для женщины, как и всё остальное вокруг, кроме крохотного тельца в колыбели, покрытого красными пятнами, потеряло значение.

Ни чай, ни молоко, ни свежий воздух, ни воззвания со слезами к Богу не помогали: алых пятен на мягкой коже становилось всё больше. Скарлатина жгла ребенка изнутри. У Зои осталась только надежда на чудо. Надежда и дикая усталость.

Глаза женщины то и дело слипались, рука ослабевала, колыбель останавливалась. Тогда младенец – от недовольства или от боли – кричал ещё громче. Зоя вздрагивала, пару секунд недоумённо смотрела на сына и принималась качать колыбель с большей силой. Вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад.

Порой ребёнок засыпал. Зоя облегчённо выдыхала, убирала мокрую прядь с глаз и с нежностью смотрела на него. Она хотела погладить его пухлую щёку, но боялась дотронуться, боялась потревожить его хрупкий сон. Женщина медленно толкала колыбель, наслаждаясь тишиной, пока её сын не заходился в очередном приступе надрывного кашля.

Когда голубоватый свет, лившийся с улицы, погас, и комната постепенно заполнилась темнотой, взгляд Зои по-прежнему падал на окно, но ничего не замечал. Ничего и никого. Поэтому женщина вздрогнула, когда от привычного вопля отделился глухой стук в дверь.

Женщина вздрогнула, но осталась сидеть на прежнем месте, пытаясь понять источник звука. Только когда постучали ещё раз, она вскочила, чтобы открыть.

– Здравствуй, дочка, – голос старухи звучал ласково. Зоя с подозрением свела брови и осмотрела незваную гостью: обычная пожилая женщина в тёмной заплатанной накидке, с грязно-серыми волосами, космы которых падали на сморщенное лицо, стояла перед ней, опираясь дрожащими пальцами о палку. Таких в их деревне было полно, но вот лицо этой старушки было незнакомым.

– Вам чего? – спросила Зоя, скрестив руки на груди. – Денег не дам, сами с хлеба на воду едва перебиваемся.

– Да мне не деньги нужны, милая, что ты. Мне бы только водицы испить стакан, а то вся измучилась, пока шла. Не откажи в такой милости, дочка, – старушка подошла ближе ко входу. Женщина предостерегающе упёрлась рукой в дверной косяк. – Чу! Неужто дитё твоё так надрывается?

Зоя прислушалась: из глубины дома до неё долетел плач ребёнка. Нужно было идти к нему.

– Обождите здесь, щас вынесу.

– Бедненький, маленький, – причитала старушка. – Чать, не болен ли он у тебя?

– Ждите здесь, – не заметив вопрос старушки, женщина уже отвернулась, чтобы зайти в дом, как почувствовала на плече руку.

– Позволь мне, дочка, внутрь зайти. На улице ветрище злой поднимается, а я старая, меня даже лёгкое дуновение в могилу свести может. Дай мне обогреться у тебя пару минут. Авось с дитём помогу тебе, я же не просто так из деревни в деревню хожу – людям помогаю. Не побрезгуй.

На улице действительно сильно похолодало. Зоя плотнее закуталась в шаль. Она медлила: была наслышана от односельчан, будто разные богомолки, знахарки и прочие странницы приходили к ним в дома за помощью, а оставляли в знак благодарности проклятия: у одного на следующий день куры все разом передохли, у другого пожар случился, у третьего жена в реку бросилась. Но старуха так по-доброму смотрела, будто и вправду искренне хотела помочь.

– Ладно, заходите.

– Вот спасибо, милая, спасибо, – тараторила старушка, заходя в дом.

Женщина заметила, что внутри стало как будто светлее, хотя на улице уже было темно, а свечи она не зажигала. Зоя прошла в общую комнату и приоткрыла рот от удивления: её малыш лепетал что-то на своём языке и улыбался беззубым ртом, во всю глядя на ласкающую его старушку. Женщина впервые за долгое время почувствовала облегчение. Она налила воды и протянула стакан старухе.

– Кто это у нас такой расхороший? – продолжила сюсюкаться с ребёнком старушка, выпив воды. – Чать, глазёнки не мамкины, а от папки. Да, маленький? Вырастешь, будешь таким же сильным, как отец. Ух ты мой красавец.

– Да, отец у него сильный, – гордо промолвила Зоя.

– Что ж ты не уберегла сынка своего, дочка? – обратилась к ней старушка, прищурившись. – Стыдно такое сокровище не холить, не лелеять.

– Да вот как—то так, – виноватым голосом ответила женщина.

Через мутное стекло в комнату уже заглядывал бледный месяц, а старуха всё игралась с ребёнком. Он то спокойно замолкал, с интересом глядя на всё вокруг, то заливался смехом. Зоя зажгла свечи, и в доме стало очень уютно. Она сидела и смотрела на старушку – та больше не выглядела сомнительной чужестранкой. Зое представлялось, что она сама маленькая девочка и сидит в отчем доме рядом с бабушкой, которая за вязанием рассказывает ей сказки, и на душе от этого становилось очень тихо и тепло. Женщина уже и позабыла, зачем старушка пришла – казалось, она была тут всегда, тут ей и место.

– Ты ложись, милая, ложись, поспи маленько, а я за сынком твоим пригляжу. Ложись, чать, умаялась совсем, – обратилась к Зое старушка, когда та в очередной раз зевнула.

– Нет, нет, я посижу ещё. Сына скоро спать укладывать, я посижу, – невнятно пробормотала Зоя. Разморившись в тепле, она ощутила небывалую тяжесть в голове.

– Иди, иди, родная, – увещевала старушка. – Я посижу с дитёнком, уложу его, не переживай. Да, мой свет? Уснёшь, ангел, а бабушка тебя к себе унесёт. Пойдёшь к бабушке в гости, касатик?

– Не надо, не надо, я сама уложу, не надо, – сквозь зевоту мямлила Зоя.

– Вот же ты упрямая, милая моя. Всё с твоим сынком будет хорошо, я зла ему не сделаю. Пожалей ты себя, красавица.

– Нет, нет, я посижу, – ответила женщина и соскользнула в темноту. Через сон она слышала будто издали голоса старушки и сына. Машинально меняя неудобную позу, Зоя приоткрыла глаза: старушка поднимала что-то светлое из колыбели.

Вдруг на улице раздалось хриплое карканье ворона, а затем сильный стук по стеклу. Женщина дёрнулась и открыла глаза. Раздался плач.

– Ох, эти птицы неуёмные, испугали маленького, – послышался причитающий голос. Зоя бросила взгляд на колыбель: пусто.

Усталости как ни бывало. Зоя ринулась к старушке – та уже направлялась в сени – и схватила её за руку.

– Ты чего, дочка, я ж уроню маленького, схватила меня так.

– Куда вы его уносите? – чуть ли не крикнула женщина. Она не отпускала старушку.

– К себе, конечно же. В хорошее место. Ребёночек твой, милая, болен страшно. Я ему помогу, у меня средство есть. Тебе больше никогда не придётся беспокоиться.

– Отдайте его мне, – женщина в испуге силилась отнять ребёнка. Тот захныкал, кожа его будто стала ещё краснее.

– Милая, но ты же устала, измаялась. Да и благоверный твой с пустыми руками домой воротится. Будете ещё долго страдать и ребёночка мучить. Отдай мне его, милая, я подарю ему покой, а потом вам верну.

Но Зоя не желала поддаваться. Она вырывала свёрток с силой, несвойственной её худым рукам. Однако старушка держала ребёнка крепко, будто он был пришит к ней. Из памяти женщины мигом улетели все бессонные ночи, что она просидела у колыбели, все воззвания к Богу, который, похоже, оставил этот дом, все ссоры с мужем. Тело забыло измождение и наполнилось энергией. Она выдернула свёрток и отшатнулась назад, едва не упав. Младенец плакал, не переставая.

– Зря ты это, милая, ох зря, – причитала старуха. – Ещё сколько дней и ночей просидишь с ним, да ничем не поможешь. Вспомнишь ещё меня, когда придёт та, другая.

Женщина тупо и прямо смотрела на неё, не говоря ни слова, крепко и нежно держала сына. Старуха отперла дверь и вышла – в дом тотчас залетел промозглый ветер. Зоя положила ребёнка обратно в колыбель, накинула шаль и выбежала из дома – старуха уже была за забором. Женщина хотела окликнуть её, но передумала.

Так и стояла она посреди двора, пока старуха не исчезла в тёмной дали. Нужно было идти внутрь. Впереди была долгая ночь.

Вдруг послышался глухой топот. Зоя прищурилась: это была их лошадь. У женщины радостно затрепетало сердце при виде мужа.

Василий подъехал и медленно, с неохотой спешился. Взглянув на жену и прочтя на её лице немой вопрос, сердито пробурчал:

– Последнее лекарство передо мной купили. Какой-то барин, – и повёл лошадь в стойло.

Зоя силилась понять, что значат эти слова. Она зашла в дом, ничего не видя и не слыша вокруг себя, и только когда ударилась ногой о колыбель, очнулась: по ушам ударил пронзительный плач.

– Последнее лекарство… купили, – пробормотала женщина про себя. Она вспомнила слова старухи, и слёзы сожаления, вины, собственной беспомощности закапали на пол. Зоя вновь села у колыбели и принялась раскачивать её.

Вперёд.

Назад.

Вперёд.

Назад.

Чувства

Утром 25 июля 1870 года облачённое в дымку солнце освещало Бромптонское кладбище: гранитные надгробия, величественные склепы, статуи святых и недвижимые влажным воздухом тёмные кроны деревьев.

Одетая в чёрное платье женщина, опустив глаза в пол и сжав руки в замок, очень быстро прошла мимо двух старых дам, посмотрев в сторону, когда те поздоровались с ней. Женщины не упустили случая тут же посудачить о молодой вдове.

– Вы только посмотрите, миссис Берч, какая наглость! – опуская свежие цветы на могилу и устало откидывая упавшую на лицо вуаль, гневно зашептала пожилая леди. – Даже не остановилась, будто нас тут и нет. Никакого уважения!

– Ох, миссис Хамфри, – вздохнула миссис Берч, медленно и широко обмахиваясь веером, – вспомните себя, когда вы похоронили мужа, упокой Господь его душу. Вы так горевали, что никого и ничего не замечали вокруг.

– Не думаю, что миссис Дженел Скинер испытывает хотя бы толику того, что пережила тогда я, – лицо миссис Хамфри не дрогнуло при этих словах, но, казалось, посерело в тон неба. – Оливер, так рано покинувший нас, безмерно любил её, а она даже не воспользовалась платком на его похоронах!

– Ваша правда, миссис Хамфри. Мне её поведение тоже показалось тогда странным. Но, может, она постеснялась скорбеть на публике, и потом горевала дома, пока никто не видит? Полагаю, так оно и было. Ох, бедняжка, бедняжка, – миссис Берч сильнее замахала веером и зевнула, прикрывая рот ладонью. – И душно же сегодня! Так и клонит в сон. Не припомните, когда в последний раз шёл дождь?

– Не думаю, – миссис Хамфри продолжала смотреть на удаляющуюся худощавую фигуру вдовы. – Уже через неделю я видела, как она улыбалась, разговаривая с молочником, словно и не было никогда у неё мужа.

Миссис Берч только вздохнула в ответ. Дамы ещё постояли у могилы мистера Хамфри и пошли к воротам.

Тем временем миссис Скинер подошла к простой мраморной плите. «Оливер Николас Скинер, 1830—1869 гг.», – гласила надпись на надгробии. Дженел остановилась, всё так же сжимая руки в замке, будто держала что-то, и тихо зашептала слова молитвы, пока чья-то ладонь не легла на её плечо, заставив вздрогнуть: позади неё стояла, сдвинув брови, младшая сестра покойного, Эстела, со своей служанкой.

– Ну здравствуй, сестрица! – воскликнула девушка и презрительно скривила губы.

– Здравствуй, Эстела, – тихо произнесла Дженел, протянула руку, до которой девушка лишь слегка дотронулась, смутилась и кивнула служанке. Та сделала в ответ реверанс.

Эстела положила белую розу на землю. Все трое застыли в молчании, устремив взгляд на надгробие.

– Не зарастет на сердце рана – прольется чистыми слезами, – девушка с чувством прочла эпитафию. – Ты принесла, Джен? – та кивнула. – Дай посмотреть.

Женщина медлила, сцепив пальцы так, что на прозрачно-белой коже проступили бирюзовые вены. Девушка скривила губы и дёрнула руки Дженел. Эстела встряхнула выхваченный продолговатый стеклянный сосуд и со злобной усмешкой взглянула на свояченицу.

– Твоя слёзница пуста, Джен. Ни капли! – вскрикнула девушка и потрясла сосудом у самых глаз Дженел. – Что ты собралась выливать на землю своего горячо любимого супруга?

– Я…я могу всё объяснить, Эстела, – промямлила женщина, обняв себя за локти. Она почувствовала, как её лицо загорелось от стыда. – Я не смогла. Я пыталась, но не смогла.

– Не смогла! – Эстела вскинулась, вперившись взглядом, полным злобы, в Дженел. – Она не смогла оплакать мужа! Ты никогда не любила Оли! Наверное, жутко обрадовалась, когда он избавил тебя от мучений, да ещё и капитал солидный оставил! – она подняла руку, отчего обеспокоенная служанка сдавленно охнула, а Дженел замерла на месте, не дыша, но передумала и опустила её. – Живи да пой, верно, Джен?

Дженел, косясь на руку Эстелы, отступила к надгробию и лишь покачала головой.

– Я очень любила твоего брата, Эстела, и до сих пор люблю, – промолвила женщина и погладила шершавый камень. У неё возникло ощущение, что она снова переживает день похорон.

Тогда она в последний раз видела мужа. Это был не тот полнощёкий красавец, которому Дженел с радостью сказала «да» перед алтарём – лицо его было сероватое, с заострёнными чертами и тёмными кругами под глазами. Женщина всё смотрела на пальцы Оливера, надеясь, что они дрогнут, и муж очнётся. Но ничего не произошло. Крышку опустили, навеки ограждая мужчину от мира живых.

Дженел даже сейчас ощущала на своих ладонях влажные комки земли, которые затем глухо ударились о гроб, сочувственные пожатия рук, слышала монотонные слова священника.

В тот момент она порывалась заплакать, излить отягощающую печаль, но лишь сконфуженно мяла кружевной платок – подарок мужа. Слёзы не шли. Их не было и до похорон, в час, когда Оливер пожелал Дженел счастья и отдал Богу душу в последнем приступе кашля, и на самом кладбище, и после него, во время визитов друзей и родственников, и потом в течение всего года.

– Будь так любезна, не морочь мне голову, – голос Эстелы вернул женщину в реальность. – Вы прожили в браке десять лет, а ты даже не удосужилась подарить ему ребёнка. А ведь он так хотел детей. Сына! – голос девушки оборвался, и она порывисто вздохнула. – Мой милый Оли, не проходит ни дня, чтобы я не смочила твой портрет слезами. Как же мне тебя не хватает!

Эстела закрыла лицо руками, плечи её затряслись. Дженел почувствовала себя лишней. Она перевела взгляд на служанку: та чуть заметно закатила глаза и покачала головой.

– Бог забрал у меня брата, его уже не вернуть, – сказала Эстела, твёрдо нажимая на слова, и повелительным тоном обратилась к служанке: – Подай мой платок, – девушка вытерла лёгкими касаниями влажные щёки. – Оливера остаётся только помнить и ждать с ним встречи на небесах.

Дженел понимала, что должна что-то сказать, но не находила слов. Женщине хотелось скорей уйти отсюда, скрыться за тёмными шторами от людской молвы.

– Здесь ходит много наших знакомых, Джен, – Эстела осмотрелась по сторонам. – Сделай хотя бы вид, что что-то выливаешь на могилу. Мне совсем не хочется, чтобы на нашу семью упала тень из-за твоего бессердечия, – девушка отдала Дженел слёзницу. Та неуверенно присела у земли, открыла флакон и «вылила» содержимое. К счастью, никого, кто мог бы уличить вдову в обмане, рядом не оказалось.

Женщина поднялась и вдруг пошатнулась, перед глазами всё потемнело и поплыло.

– Миссис Скинер, что с вами? – Бекки подскочила к Дженел и успела удержать её в равновесии.

– Тебе нездоровится? – с издёвкой спросила Эстела.

– Мне… я… – Дженел негнущимися пальцами раскрыла веер и замахала перед лицом, но воздух был настолько густым, что никакого облегчения не приносил. – Я не очень хорошо себя чувствую.

– Ты, по всей видимости, не ешь совсем, вот и падаешь в обмороки. Надеешься привлечь таким образом мужское внимание? Кожа да кости, – Эстела обвела женщину взглядом с головы до ног. У самой девушки никогда не сходил румянец с щёк. – Не ровен час, придётся и тебя класть рядом. А похороны – ужасно хлопотное дело.

– Доктор Маккой требует больше времени проводить на свежем воздухе, – сказала женщина и тут же закусила губу.

– Доктор Маккой? – девушка приблизилась к Дженел и понизила голос. – Неужели он разрешает несчастной вдове своего друга гулять одной по лесу? Я слышала, он поселился в доме где-то поблизости от вашего, – девушка запнулась, – твоего поместья.

В памяти Дженел тут же возник сельский пейзаж: тёмно-зелёная прохлада лесов, далёкое блеяние овец и мычание коров, густой запах разнотравья и сладкий аромат яблок в саду, безупречно синее, мерцающее от солнца небо, заботливо накрывающее воздушным куполом предместье, где жизнь шла размеренно и неторопливо. Женщина никогда не любила пыльный Лондон с его духотой и шумом, а после смерти Оливера поклялась ни за что не переезжать из их каменного дома.

Однако слова свояченицы несколько смутили Дженел: Бенджамин Маккой, выросший с её мужем, действительно снял на лето домик у реки, совсем рядом с поместьем, где жила женщина. Деревня не столица, но и там всегда найдутся желающие пошептаться за спиной.

– Гулять одной там совсем не опасно: почти всегда безлюдно. Правда, иногда получается так, что доктор Маккой выходит на прогулку в то же время, что и я, и мы пересекаемся.

– А разгуливать под руку с привлекательным холостяком, если ты молодая, красивая и богатая вдова – тоже не опасно?

– Эстела, я не понимаю, – Дженел побледнела.

– Всё ты прекрасно понимаешь. Я видела вас несколько раз в городе. Да и уважаемые люди не могут ошибаться. Ты губишь мою репутацию.

– Не говори так, я желаю тебе лишь счастья, – Дженел порывисто схватила девушку за руку, но та брезгливо отпрянула. – А в городе мы встречаемся лишь как доктор и пациентка. Ты не веришь мне?

– Я давно заметила, как он смотрит на тебя, когда мы собираемся все вместе. Как говорит с тобой. И неизменно садится рядом. Если бы мужчина оказывал такие знаки внимания мне, я хотя бы ради приличий попросила его быть скромнее. Но ты, ты, Дженел, – Эстела выдержала несколько драматическую паузу, – ты, полагаю, с трудом носишь траур. Представляю, как внутри тебя всё трепещет при виде Бена, – девушка сально улыбнулась.

Эстелу прервал неожиданный громкий звук: служанка чихнула.

– Простите, мисс Эстела, – сказала Бекки и подмигнула Дженел. Женщина не совсем поняла, что это значит.

– Сколько раз я говорила тебе использовать платок, невоспитанная девчонка! – проворчала Эстела и, прищурившись, взглянула на небо: солнце, поднявшись достаточно высоко, не скупилось на яркий свет. Девушка вынула из кармана маленькие часики. – Время близится к полудню, а я обещала миссис Берч помочь с пригласительными на свадьбу её дочери. Такая молодая, а уже идёт под венец, – Дженел уловила зависть в голосе Эстелы. Та повернулась к надгробию. – До свидания, Оли. Я обещаю скоро снова прийти к тебе, дорогой братец. Советую и тебе, Джен, присоединиться ко мне. А теперь прощай, – девушка неторопливо пошла к воротам. Бекки послушно последовала за ней, ласково прикоснувшись к плечу Дженел.

Женщина осталась в одиночестве.

***

Удушливый голубой бархат сумерек сменился на густое чёрное масло ночи с редкими огнями в окнах. В одном из них свет от камина освещал богато убранную гостиную и остро очерченное лицо молодой вдовы. Рядом на столе лежала раскрытая Библия с тонкими потрёпанными по краям страницами. Женщина сидела прямо, не шевелясь. Порой она обращала внимание на громко тикающие часы. На переносице её при этом выделялась едва заметная морщинка. Дженел Скинер ждала кого-то.

Наконец из-за двери послышались глухие шаги. Медная ручка повернулась, и в комнату вошёл мужчина в сером костюме-тройке и шляпе, которую он тут же снял перед хозяйкой, поклонившись.

– Добрый вечер, Дженел, – мужчина слегка прикоснулась губами к гладкой коже на кисти вдовы.

– Бен, – вымученно улыбнулась та.

– Как всё прошло? – Бенджамин устало сел в кресло рядом.

– Пересеклись с Эстелой. Попросила меня показать слёзницу.

– Ничего? – спросил с некоторой надеждой мужчина и вздохнул, когда Дженел покачала головой. – Она разозлилась, верно?

– Ты же знаешь Эстелу, – женщина пожала плечами. – Она очень сильно скучает по Оли.

– Я бы даже сказал, чересчур. Сколько помню, они всегда враждовали. И откуда могла взяться такая пылкая сестринская любовь?

– Она потеряла брата, Бен! Как ты можешь? – с негодованием сказала Дженел.

– Это всего лишь моё мнение. К слову, я тоже ходил к нему сегодня. Никак не могу примириться с мыслью, что его нет. И так тихо рядом с Оливером Скинером никогда не было – такого болтуна на всём свете поискать ещё, – доктор коротко посмеялся, но тут же умолк, не увидев реакции на лице женщины.

– Он жив, пока мы помним о нём, – тихо промолвила Дженел и добавила, покраснев: – Эстела думает, что мы с тобой… что я влюблена в тебя.

Бенджамин ответил не сразу.

– Эстела, Эстела, – мужчина снисходительно улыбнулся. – Порой она ведёт себя как ребёнок. Жаль, что её так и не удалось выдать замуж.

– Ещё не поздно найти доброго человека.

– В твоём случае тоже, – осторожно заметил Бенджамин.

– Лучше бы я тогда умерла вместе с ним, – ноздри вдовы расширились.

– Не говори так, прошу тебя, – мужчина взял её холодные, несмотря на жарко пылающий камин, ладони в свои. – У тебя вся жизнь впереди, кто бы там что ни говорил. Подумай, разве такого желал тебе Оли?

Они посидели немного в молчании, думая каждый о своём. Бенджамин не выпускал рук Дженел, медленно перебирая и поглаживая её пальцы.

– Ты принёс? – спросила вдова.

Мужчина достал из внутреннего кармана пиджака несколько ампул с прозрачной жидкостью.

– Какое счастье, – женщина аккуратно взяла протянутые ампулы. Лицо и глаза её при этом заискрились радостью. —Только благодаря ему и могу уснуть. Позавчера вколола последнюю порцию и едва пережила прошлую ночь. Ты даже представить себе не можешь.

– Ты никогда не говорила об этом откровенно.

– Прости. Стоило тебе рассказать всё подробнее, ведь ты не чужой человек. Но я не могла, просто не могла себя заставить заговорить о том, что со мной происходит. Когда каждый божий день приходится играть роль, по вечерам хочется одиночества. Только оставшись одна я могу быть собой, только тогда я могу отдаться воспоминаниям о жизни с Оливером, – Бенджамин сильнее сжал её пальцы, и Дженел, почувствовав поддержку, ответила тем же и заговорила с жаром: – Я вижу Оливера, настоящего Оливера, моего Оливера только во снах, но их нет, поэтому хотя бы так… Ты только не подумай, что это всё глупая женская ностальгия. В голове без остановки крутятся одни и те же моменты, слова, прикосновения. Кажется, я схожу с ума и в то же время будто отдаляюсь от Оли. С каждым разом его образ всё более расплывчатый. Ещё полгода назад я слышала в памяти его голос с его интонацией. А теперь это уже не его голос, а мой. Я будто уже придумываю его. Бен, я боюсь забыть его, боюсь, что он уйдёт от меня окончательно, – женщину начала бить мелкая дрожь.

– Тише, тише, Дженел, успокойся. Ты его не забудешь, слышишь? Он всегда будет с тобой, но ты должна думать и о себе. Всё, тише, тише. Послать служанку за чаем?

Его последние слова заглушил бой настенных часов: десять ударов.

– Тебе пора уходить, – Дженел поднялась. Бенджамин взял шляпу и тоже встал.

– Я могу остаться здесь до утра, если хочешь. Переночую в комнате для гостей.

– Нет, лучше увидимся позже, – женщина встала у двери и взялась за ручку. Бенджамин откашлялся.

– Дозировка та же, не забывай об этом.

– В любом случае я увижу его и снова буду с ним – это главное, – серьёзно ответила молодая вдова.

Бенджамин ничего не сказал. Он медлил с уходом, словно не решался. Его глаза перебегали с ампулы, блестевшей в руке Дженел, на неё саму и обратно. Наконец он выдохнул и надел шляпу.

– Дозировка та же, Дженел, – повторил он строго и вышел.

Дженел подошла к окну: свет фонаря, что стоял у дома, на мгновение закрыла тень от фигуры человека. Он быстро удалялся, не оглядываясь, как будто боялся передумать и вернуться.

Вдова задёрнула шторы, при этом чуть не уронив одну из ампул.

– Дозировка та же, – повторила Дженел, заворожено глядя на переливающуюся жидкость в блестящих сосудах. – Та же. Та же дозировка, – женщина нахмурила брови.