Текст книги "Переводы с языка дельфинов"

Глава 2

Наутро, покидав пакеты с запасными детскими вещами и подгузниками в «мазду», Алина отправилась к сестре. Строго говоря, назвать Юлин дом дачей было нельзя. В отличие от Алины ни Юля, ни ее муж не стыдились своего деревенского происхождения, и жить в душном Петербурге они не захотели, а прикупили участок земли в Мариенбурге, неподалеку от Гатчины. И за несколько месяцев отстроили настоящий коттедж. Бревнышко к бревнышку – три этажа, и баню, и гараж, и сарайчики, и даже курятник. Успели отстроиться аккурат перед кризисом. Юля уже была снова беременна, но даже и на сносях бегала, ловко распоряжаясь немногими помощниками. Никаких незнакомых рабочих они на участок не пускали, а попросили помощи соседей, с которыми быстро нашли общий язык. По гатчинским меркам дом был шикарный, но Алина, не признающая отныне ничего, кроме питерских евроквартир, Юлин дом снисходительно именовала дачей.

Дорога Вову интересовала. Он внимательно смотрел в окно, разглядывая колеса «КамАЗа», крутящиеся вровень с окнами «мазды», и грохочущий трамвай, и вывеску гипермаркета «О’Кей», и зазеленевшие тополя вдоль Киевского шоссе… Алина поглядывала на малыша, но ничего необычного не замечала. На подъезде к Гатчине сын задремал. Алина приоткрыла окно, и непривычно теплый апрельский ветер приятной нежностью окутал ее. Оделась она легко, практически по-летнему и даже несколько фривольно. Ей удалось себя почувствовать наконец-то женщиной, справляющейся с материнством играючи.

Подъехав к дому, Алина загнала машину во двор и попыталась разбудить сына, но он просыпаться не захотел, а только заорал, не открывая глаза. Привязанная у будки Клепа заходилась надрывным лаем. Грело солнышко, пахло теплой землей и первыми почками, но хорошее настроение, навеянное приятной поездкой, уже слетело с Алины. Она дала Вове сок в коробочке, чтобы он быстрее проснулся, но он отказывался выходить из машины. Однако и мать не отпускал, вцепившсь в нее крепкими ручонками. В конце концов она отцепила его пальчики от своей одежды и оставила орущего во всю глотку младенца в машине одного, а сама пошла в дом.

Юля уже спешила ей навстречу, вытирая руки о передник, неудобно стягивающий большую грудь. Алина с легким превосходством оглядела сестру. По молодости Алина завидовала ее пышным формам, но с рождением каждого ребенка Юлия все больше походила на деревенскую матрону.

– Бедный крошечка! Устал совсем от такой длинной дороги, – запричитала сестра.

Алина поморщилась.

– Это я устала, а не он. От его капризов бесконечных скоро голова лопнет.

– Ну что ты, он же малыш! Не оставишь же ты его в машине?

Громкие вопли ребенка разносились по участку вперемежку с истеричным лаем собаки. Алине больше всего хотелось развернуться и уехать назад домой. Там по крайней мере Вовка бы замолчал. Уселся бы на пол в детской, разложил свои машинки. И замолчал. Он мог бы сидеть так час или два, а она занялась бы привычными делами, поболтала бы по телефону или посидела в интернете. Нет, зря она сюда приехала, зря!

– Оставлю. Пусть сначала успокоится. Пойдем кофе сварим.

Юля с сомнением посмотрела на орущего племянника.

– Может, у него что-то болит?

– Да ничего у него не болит, все дети иногда так орут.

Юля с сомнением посмотрела на Алину.

– Ну, иногда орут, это да… Но в машине оставлять нельзя, жарко.

Алина со вздохом пошла к машине и стала вытаскивать вопящего раскоряку. Кое-как отодрав малыша от машины, она закрыла дверь. Вова, поняв, что обратно не попасть, схватил руку матери и, подтащив ее к машине, положил ее кисть на ручку двери. Все это он проделал, продолжая надрывно визжать.

– Вот видишь, он показывает, что хочет в машину, – улыбнулась Юля.

Алина выдернула руку.

– Я и так знаю, что он хочет.

Юля задумчиво посмотрела на кричавшего Вову и сказала:

– Пойдем в дом, может, и вправду сам успокоится.

Из дома выбежал Олег, старший из Юлиных сыновей. Укороченные папины джинсы, натянутые почти до груди, были ему велики, вид у Олега был весьма комичный.

– Мам, я к Мишке побежал, мы на озеро пойдем.

– До обеда чтоб дома был!

– Ага, – бормотнул Олег и побежал к соседнему дому.

– Взрослый стал совсем! – удивленно заметила Алина. – Какой класс?

– Уже четвертый заканчивает.

– Да он уже с тебя ростом!

Юля довольно улыбнулась.

– А где остальные?

– Коля поехал в Гатчину в магазин наш, там продавца уволить надо, а Игореша и Ляля завтракают. Да идем в дом!

Алина пошла за ней, оставив сына сидящим на траве. Навстречу выбежала племяшка, которую родители назвали Юлей в честь мамы, а дома называли Лялечкой.

– Она у тебя так и не говорит? – осторожно уточнила Алина у сестры.

– Да, что-то у нас задерживается, братья уже стихи рассказывали в два года. Зато все дела у нас только на горшок, даже на ночь памперсы больше не надеваю.

Ляля обрадовалась Алине, схватила ее за руку и потащила в детскую. Там она стала выразительно тыкать пальцем на смятое одеяло на кровати и выжидающе смотрела на тетку.

– Что там у тебя такое? Ну-ка, посмотрим давай. – Алина подошла и приподняла розовенькое одеяльце. Там лежал мишка, завернутый в пеленку. Ляля довольно расхохоталась, схватила мишку и побежала на кухню, потянув за собой Алину. На кухне их поджидала Юля. Светлая кухня была залита нежным апрельским солнцем. Завтрак сестренка предпочитала делать такой же, как делала мать: зажаристый бочок гренков, пропитанных смесью молока, яйца и сахара, просился в рот, несмотря на откровенную калорийность. Чайник со свежезаваренным чаем соседствовал с банкой, в которой плавали лохмотья чайного гриба.

– Фу, как ты можешь пить эту гадость, – поморщилась Алина, с отвращением глядя на гриб.

– Нормально. От жажды самое то, – ответила Юля, не отворачиваясь от плиты.

Потом они сели за стол и начали трапезу. Юля время от времени помешивала суп в сверкающей кастрюле, Ляля старалась впихнуть кусочек гренка в мишку. Игорю было поручено чавкать, озвучивая мишкину трапезу. Алина не могла есть, она прислушивалась к затихающим во дворе воплям.

Как вот Юля справляется с тремя? С рождением ребенка жизнь Алины стала похожа на непрекращающийся кошмар, на каторгу, на которую за какие-то грехи ее пожизненно сослали.

Во дворе воцарилась тишина. Вова так и не появился в дверях, поэтому Алина, не выдержав, встала из-за стола и вышла во двор. Сын уже не лежал на траве, а дополз до небольшой горки свежей земли и сидел на ее вершинке. Он набирал в горсть землю, тщательно разглядывал ее и медленно, струйкой выпускал ее из кулачка. Рот его был перемазан землей. Алина схватила Вову, с силой стала выковыривать землю изо рта, потом, сообразив, потащила его в дом. В ванной уже заметила, что Вова наложил полный подгузник вонючего поноса. Алина с остервенением стала сдирать с сына грязную одежду, мыть руки, рот, попку… Она боялась поноса, боялась дизентерии, боялась инфекции…

И еще она очень боялась того, что никогда не произносила даже мысленно.

Это никогда не кончится. У других дети вырастут, пойдут в школу, институт, женятся, родят своих детей. А ее Вова будет сидеть на куче навоза и тащить горсть за горстью в рот. Когда она ехала сюда, она хотела посмотреть на Ляльку. Хоть та и на год младше, но ведь тоже не говорит. Только теперь Алина сильнее видела разницу. Да, Ляля не говорила, но она общалась, она играла, она вовлекала в игру всех, и уж совершенно невозможно было представить ее сидящей на грязной куче с набитым всякой дрянью ртом.

Конечно, надо что-то делать. Юля молчит, но теперь Алина видела, как сестра смотрит на ее ребенка. Конечно, добрым и ласковым взглядом – Юля по-другому не умеет, но смотрит, как на забавного щенка, который весело скачет и грызет хозяйский тапок.

– Ты думаешь, с ним что-то не в порядке? – слова вырвались у Алины сами собой, она даже их испугалась, но, тем не менее, продолжила: – У тебя же трое, ты можешь сравнивать.

– Ну, дети все разные… – начала Юля, вешая на крючок банное полотенце.

– Не надо мне этого, про разных. Ему летом будет три. Он похож на трехлетнего, скажи мне?

– Алина, но ведь ты водила его к врачам, а я не врач…

– Юля, скажи мне, что ты думаешь, ты же мать!

– Ну… скажем так, если бы это был мой ребенок, я бы искала врача, который объяснил бы мне, что происходит… пока не нашла того, чья версия бы меня устроила, – уклончиво ответила Юля.

– Вот! Теперь спасибо!

Алина уверенно домыла, вытерла и переодела молчавшего Вову. Она отвела его в детскую и там высыпала перед сыном целую коробку цветных кубиков и колечек от пирамидок. Вовик сразу же начал перебирать и расставлять их в каком-то ему одному известном порядке.

Алина вернулась на кухню.

– Ну, пойдем теперь кофе пить, – позвала она Юлю.

Алине показалось, что план действий намечен, и это восстановило иллюзию, за которую она так сильно цеплялась. Все будет хорошо!

* * *

Алина не стала откладывать выполнение своего плана в долгий ящик. Она узнала телефон логопеда у остеопата, к которому они ходили в прошлом году и которого им рекомендовали как чрезвычайно эффективного. Хотя врач не особо им помог. Зато теперь она умела огрызаться в комнате ожидания на «успокойте вашего ребенка». Однако было решено, что кое-какой результат есть.

Записалась она на пятницу и, слегка успокоившись, начала прикидывать срок выхода не работу. Но уже в ночь на вторник случилась новая неприятность. Вова вдруг надрывно закричал посреди ночи. То ли после поездки на дачу, то ли от съеденной земли. Бесконечные поносы не позволяли понять, все ли с ним в порядке, проблемы ли с кишечником, или возникло что-то новое, более страшное. Хотя Вовка и был любителем поорать погромче, но так сильно и пугающе он раньше не кричал, а вообще-то спал подолгу и крепко как ночью, так и днем. Впрочем, пару раз, заходя в детскую ночью, Алина замечала, что Вова не спит, а просто лежит, глядя в мерцающие маленькими цветочками потолочные лампочки. Может, он потому спал так долго по утрам, что на самом деле не мог уснуть?

Она услышала его истошный крик и пошла успокаивать, думая, что он упал и ушибся. Но сын кричал, лежа с закрытыми глазами. Без слез, без движения, будто от страха. Алина подумала, что у него что-то болит, но он не крючился, не держался за больное место, не тряс головой. Его крик жил будто отдельно от тела. Крик сам по себе, Вова сам по себе.

Алина попыталась его взять на руки, но он не хотел на руки. Не открывая глаз, он продолжал надрываться, отталкивая руки матери. Алина начала трясти его, чтобы разбудить, но это не помогало. Она сама стала кричать ему в ухо «проснись, проснись!». Она все же схватила его и потащила, вырывающегося, в ванную, умыла лицо. Попробовала пару легких пощечин. Вова не просыпался, не открывал глаза, он просто кричал в пустоту, останавливаясь, только чтобы набрать в легкие воздуха, и снова закатывался дикими рыданиями. Алину начала захлестывать паника. С ребенком на руках она вошла в спальню, злясь, что Вовин крик не мешает мужу спать. Семен поднялся и лишь встал недовольно рядом, даже не пытаясь помочь. Алина пыталась укачивать сына, пыталась прижимать к себе, положила на постель и легла рядом… Все без толку. Вова размахивал руками, отталкивал ее ногами и кричал, не открывая глаз. В конце концов нервы сдали. Алина стала трясти сына и орать ему в ухо: «Заткнись! Надо спать, спать, понимаешь!» Он зарыдал еще громче и вдруг затих, расслабился и поник всем телом. Семен снова лег в кровать и мгновенно уснул. Алина отнесла Вову в его постельку и долго еще стояла рядом, глядя, как он засыпает, временами пугающе взрыдывая, и, замолкая, начинает глубоко дышать.

Алина пошла в спальню, хотела было возмутиться, что Сема совсем ей не помог этой бешеной ночью, но почувствовала, что сил для скандала совсем не осталось. Она взяла мужнины сигареты и вышла на лоджию. Ночной город с высоты седьмого этажа поразил ее. Свежий воздух, далекие отблески фонарей. Ночь казалась отстраненной и бесконечной. Она закурила и, закашлявшись, кинула сигарету вниз, наблюдая за полетом тлеющего красного светлячка. Раньше она так любила ночь! Сидеть не могла на месте, ей нужно было куда-то ехать. И плевать, что завтра на работу! Если Сема не мог, она брала с собой Анастасию. Еще с институтских времен подружка не могла ей отказать в совместных танцульках. Жаркие ночи студенческой молодости они протанцевали в ночных клубах, очередная авантюра забрасывала их то в «Тоннель» с капающими трубами, то на роскошный танцпол «Луны». Ночь – это время без правил, полная свобода и сюрпризы. Как случилось, что теперь она думает только о том, чтобы лечь спать пораньше? Разве теперь у нее впереди только радикулит и раздутые вены? Нет, она не должна так жить, она должна вернуть эту ночь, этот счастливый воздушный полет над миром. Она позвонит Стасе, и завтра же они пойдут танцевать.

Но назавтра Стася не могла пойти, а ночью, ровно в полночь, Вова снова заорал благим матом, и не было никакой возможности его успокоить или хотя бы разбудить. Алина просидела с ним два часа на крышке унитаза, укачивая под шум льющейся из крана воды, пока Вова не забылся сном, вздрагивая и всхлипывая. Семен не проснулся.

Затея с танцами была отложена на неопределенное время и погребена под толстым ворохом каторжных материнских и семейных проблем, как и все прежние ее девические увлечения, которые Алина пыталась вернуть в свою теперешнюю жизнь.

* * *

Та пятница потом вспоминалась Алине как сплошной кошмар. Прежде всего Семен, на которого рассчитывала Алина, ранним утром уехал на какую-то лицензионную комиссию. Она собирала Вову в садик, и он, в который раз, отвоевал свое право надеть меховые зимние ботинки, хотя за окном светило яркое апрельское солнце. Сад у них был самый простой, по месту жительства. Странный выбор для Алины, желающей всегда всего самого лучшего. Но, во-первых, сад был в соседнем дворе, близко водить, к тому же в саду был даже бассейн, а во-вторых, хорошая репутация этого дошкольного учреждения перевешивала сомнения.

Вова никогда не скандалил по дороге в сад. Молча шел, просунув ладошку в Алинину руку, не глядя по сторонам. Только приближаясь к садику, вырывал руку и, переваливаясь, бежал к калитке.

Сегодня все было как обычно. Алина прибавила шагу, спеша за убежавшим в коридор сыном. В нос ударил запах подгорелого молока. Вова стоял возле шкафчика с одеждой и выжидательно смотрел на него. На вошедшую мать он даже не обернулся. Алина привычным порядком раздела его, торопливо запихнула зимние ботинки в шкафчик и повела Вову в группу. Воспитательницы обычно ничего не рассказывали ей. Алина спрашивала их: «Как, все в порядке?» Они неизменно отделывались стандартными жалобами: плохо ест, не хочет лепить. Алина удовлетворялась этими ответами, так как ел он и дома плохо, а лепить – вот глупость какая! Зачем это вообще нужно? Это же ясли, что уж такого может вылепить маленький ребенок?

Однако сегодня новая воспитательница, веселая толстая тетка, с разваливающимися химическими кудрями, дала ей полный отчет:

– С детьми не играет! Вообще не играет. Только сидит тихо в углу с машинкой. Я никак пойму, почему раньше никто не обратил на это ваше внимание! Зову – не отзывается. Команды мои не выполняет. Вчера всю прогулку сыпал песок из руки струйкой. Все время! Все полтора часа! Вы слышите? Я сообщила главной медсестре. Вы должны проверить слух и сходить к невропатологу. Принесите справку, что ребенок здоров и может посещать детский сад.

Алина растерялась от словесной атаки добродушной воспитательницы. Она повела в воздухе рукой, как будто пытаясь отмахнуться от мухи, и, запинаясь, ответила:

– Да, я, конечно… вот как раз сегодня к врачу идем. По поводу речи.

– Ах, сегодня? Отлично. А во сколько?

– В два часа.

– Так, тогда забирайте его в двенадцать. Потому что посреди сна дневного будить нельзя. Да и у него еще голосище! Вчера пытались его на горшок посадить – две соседние группы сбежались. Ни к чему мне, чтоб он все ясли перебудил, труба иерихонская!

Алина кивнула и поспешила ретироваться. Вообще-то она была бойкая, за словом в карман не лезла и поначалу все советы по поводу Вовы смело отправляла в лес вместе с советчиками. Однако последнее время какая-то такая тоска, даже не тоска, а какое-то предчувствие брало ее за горло, да так, что она терялась, тушевалась и мямлила в ответ что-то невнятное.

Алина побрела домой, мысленно перебирая предъявленные воспитательницей жалобы.

Не играет с детьми. Ну так ведь это их воспитательская обязанность – увлечь детей, чтоб играли. Конечно, группа большая, он мальчик тихий, вот и забросили его.

Песочек сыплет. Ну так концентрация хорошая. Разве лучше было бы, чтоб он носился туда-сюда и орал как бешеный? Хотя, конечно, орет Вова знатно. Характер у него такой.

На имя не отзывается. Это да. Это она замечала и дома, но списывала это на его погруженность в занятия или на хитрость. А может, и правда что-то со слухом? Ладно, вот сегодня логопед все и расскажет!

Подходя к подъезду, она увидела консьержку, радостно машущую рукой. Рядом стояла молоденькая девушка в милицейской форме.

– Да вот же она, Зубова! – энергично показала консьержка на Алину. – А мы вам звоним, звоним.

– Инспектор по делам несовершеннолетних, Марина Чибур. Вы Зубова Алина Ивановна?

Алина автоматически кивнула и невольно удивилась: такая молодая, а уже инспектор. Совсем девочка, только косичек не хватает, не иначе как сразу после школы остригла.

Инспектор продолжила:

– Давайте к вам в квартиру поднимемся, будет удобнее.

Алина почувствовала внутри слабое оцепенение, переходящее в панику. Что еще могло случиться, ведь она только из сада, с Вовой все в порядке… какие такие еще несовершеннолетние? Консьержка проводила их жадным взглядом до лифта и, заинтригованная, вернулась в служебную каморку наблюдать по телевизору очередные сериальные страсти.

Алина не могла попасть ключом в замок, но даже когда попала, ей никак не удавалось ровно провести им по всем бороздкам.

– Да вы не волнуйтесь, сейчас со всем разберемся.

Услышав эту реплику, знакомую по разговорам с гаишниками, Алина приободрилась и даже осмелилась спросить:

– А в чем, собственно, дело?

На этой фразе ключ пронзил замок, и Алина влетела в прихожую, как в спасительную гавань.

Марина с любопытством рассматривала квартиру. По роду службы чаще всего она входила в квартиры со свисающими обоями, желтыми потолками, видела засаленную мебель и детей, спящих на грязных матрасах, брошенных прямо на пол. Не часто она попадала в хоромы с напольными вазами в прихожей.

– А ничего, дети не разобьют? – спросила она, с любопытством потрогав огромный кувшин.

– Это чеканка по латуни, – ответила Алина и, глянув на Маринино лицо, уточнила: – Не разобьют, они железные.

Алина повела инспектора в гостиную, по пути мысленно проклиная вазы. Из-за них теперь инспектор решит, что они купаются в деньгах. На самом деле квартиру Семен брал в ипотеку, ремонтом занималась знакомая, начинающий дизайнер, которая, узнав, что в квартире только голые стены, упросила Семена отдать квартиру ей на растерзание ради будущего портфолио. И вазы эти она притащила откуда-то со старого чердака, заявив, что они будут «последним изысканным штрихом». До сегодняшнего дня у Алины не было повода об этом жалеть. В общем-то справедливости ради надо сказать, что работа ей удалась. Квартира теперь казалась одновременно и стильной, и роскошной.

Марина не стала погружаться в обитые тканью кресла, а примостилась у секретера и открыла тоненький портфельчик.

– Дело вот в чем… – начала инспектор и вытащила из черной папки тоненький листочек бумаги.

Глава 3

Семен сидел в лаборатории, разглядывая пару белых кроликов. Зверушки выглядели совершенно здоровыми, но, не полагаясь на их внешний вид, он каждый час измерял им температуру: все-таки разработка нового препарата должна идти по всем правилам, даже если это всего лишь очередная вариация валидола. Однако все действия Семен выполнял скорее машинально. Он не видел ни кроликов, ни бланка испытаний: опершись локтями о стол и подперев голову, Семен уставился в беленую стену. Не беспокоило его и то, что надо было идти к Роману.

Роман Галль вызывал Семена еще вчера, но настроения вести разговоры о текущих делах не было, да и речь вряд ли шла о чем-то важном. Сегодня ему тоже было не до Романа – Семен собирался взять день отпуска и поехать с Алиной к врачу. Он, конечно, волновался за сына, но куда больше его тревожила жена. С первого дня, с того самого дня, как он встретил Алину, он решил, что будет до конца дней своих оберегать ее от всего, что может ей навредить. Семен даже сам не ожидал от себя такого чувства. С годами оно не угасло, а только расцвело новыми красками, стало сильнее и острее.

В тот день, когда Семен впервые увидел Алину, все складывалось в гармоничный танец. Погода, солнце, настроение. Студент химфака, он досрочно сдал сессию, но последнюю подпись нужно было получить от преподавателя по философии, который не ездил в Петродворец, где расположен был химический факультет, а предпочитал бывать в Двенадцати коллегиях. И студентов отправлял туда же. Из Коллегий Семен вышел довольный, помахивая зачеткой, и вдруг увидел ее. Она сидела на скамейке: облако белых кудрей, парящее под порывом ветра, остренькие сосочки, торчащие сквозь легкую маечку, бесконечная линия ног… Он подошел ближе, зачарованный, как кролик к удаву, – и она проглотила его.

Семену до сих пор было трудно отвести взгляд, стоило ему увидеть ее. Уже тогда ему показалось, что в мире нет ничего достойнее для любования.

В тот весенний день она была не одна, а с какой-то подругой, кажется с Анастасией. Да, точно, с ней. Стася курила, и он ничего лучше не придумал, как сообщить им, что курить вредно, причем пассивные курильщики страдают не меньше. Девушки, наверняка слышавшие эту расхожую ремарку сотню раз, снисходительно улыбнулись. Алина сообщила, что она не может курить пассивно, потому что она ничего не делает пассивно. Семен оценил ее находчивость.

Выяснив у девушек основные сведения: финансово-экономический университет, не замужем, не местные, Семен ловко повернул разговор на жизнь в студенческом городке в Петродворце, который сокращенно назывался ПУНК. Девушки заинтересовались и фонтанами, и новыми общежитиями, а больше всего тем, что на десять парней в ПУНКе приходится только одна девушка, да и ту с трудом можно отличить от парня. С того дня подруги стали завсегдатаями в ПУНКе, Стася скоро вышла замуж за Костю, однокурсника Семена. А сам он все свои помыслы и дела развернул навстречу Алине. Он понимал, что не произвел на нее должного впечатления. В том не было ее вины. Бриллианту нужна оправа. Главное – не торопиться. Семен видел, какими взглядами провожали ее мужчины. «Смотрите, смотрите, – думал он, – роняйте слюни, она будет только моей».

Сразу после окончания химфака он забросил науку, хотя его дипломную работу горячо рекомендовали к печати. Из-за этого пришлось выдержать немалый скандал с матерью – она уже начала обо всем догадываться.

– Всю жизнь разрушишь из-за юбки! – истерично кричала она, но ничто уже не могло сдвинуть его с избранного пути. В чем смысл жизни, если не любоваться ее светлыми кудрями и стройными ногами? Не вдыхать едва заметный кардамоново-мускусный запах ее кожи? Зачем тогда просыпаться по утрам?

Получив диплом, он ушел работать в «Норму». Сначала медицинским представителем, а потом, когда главным на фирме стал Роман, воспользовался полученным образованием, чтобы перейти в исследовательский отдел. «Норма» была отделившимся от фармацевтического завода исследовательским бюро, патентующим формулы новых лекарств. Новые мало чем отличались от старых, но зато патенты удавалось продать другим фармзаводам, а с этого капали вполне реальные деньги.

Семену, вдохновленному любовью на подвиги, пришла в голову гениальная идея. Побегав медпредом, он действительно стал понимать нужды и особенности фармацевтического рынка. После перевода в исследовательский отдел Семен разработал и запатентовал семидесятипроцентную настойку женьшеня – серьезного конкурента пресловутого боярышника. Он даже тестировал новое зелье исключительно на вкусовые качества. На этикетке самым крупным шрифтом, который позволяло законодательство, напечатали: 70 % спирта. Результат превзошел все ожидания. Конечно, долей в патенте пришлось делиться, но, когда была запущена новая позиция, да еще и сразу на нескольких заводах, деньги потекли широкой полноводной рекой. Вот тогда и настало время для плановой осады Алины.

На все про все ушло несколько лет. Но Семен не боялся опоздать, наоборот, долгосрочные планы были его сильной стороной. Он знал, что держит ситуацию под контролем, делал все для решительного штурма и не оставил Алине ни малейшей лазейки к отступлению. Квартира – прежде всего. Алина иногородняя, значит, будет особенно ценить мужчину обеспеченного, с хорошим жильем. Он не считал подобные намерения предосудительными, напротив, такая рассудительность казалась ему достоинством настоящей женщины, которая имеет право выбирать среди многих столь же достойных мужчин. И выберет она его.

Квартиру Семен взял строящуюся, в кредит, еще кучу денег угрохал на ремонт. Деньги кончались, и он упрашивал Ленку-дизайнера, чтобы она взялась за обустройство квартиры, убеждал, что ее работа будет отличным шансом для индивидуального портфолио, так как он предоставит ей полную свободу действовать. Ленка ломалась, все-таки ее профессия востребована людьми, способными адекватно платить за дизайн интерьера. Но потом сжалилась, согласилась и даже взяла на себя организацию закупки и доставки стройматериалов. Позже, проглядывая счета, Семен понял, почему она согласилась, но идти на попятную было уже поздно, да и результат, несомненно, мог впечатлить не только молоденькую провинциалку, но и привередливую петербурженку.

Дальше все было просто. Алина и Анастасия окончили свой экономический факультет и с удовольствием воспользовались намеком, что в «Норме», кровь из носу, нужны две бухгалтерши. Долго убеждать Романа в этом не пришлось, хотя до этого их старенький главбух один вполне справлялся с работой. Однако главбух давно просился на пенсию, и ему пообещали отвальную с почетом, как только он поднатаскает очаровательных молодых сотрудниц. Семен и Алина стали коллегами. Тут уж он развернул широкомасштабные ухаживания. Надо сказать, что он не любил ни клубы, ни дискотеки, сам не танцевал, стоять в прокуренном помещении и смотреть на веселящихся людей не любил. Так что танцы, которые обожала Алина, оставались ее и Анастасии мероприятием. Но он и не возражал: девчонки – подружки, у них и должны быть девчачьи развлечения. Но все остальное Семен взял на себя. Часто после работы он организовывал для нее настоящий петербургский досуг. Иногда интересный интерьерный ресторан, иногда Мариинка, особенно балеты, их Алина обожала больше всего. Семен не оставлял Алину в одиночестве и по субботам. Зимний дворец, Петропавловка, весной и летом – Гатчина и Пушкин. Обязательно. Или, на крайний случай, Кронштадт, который только-только открыли.

Между ними ничего не было, первые полгода они даже не целовались, так что у нее не было шансов ему отказать. Он стал ей другом, надежной жилеткой, крепкой опорой. Он знал о ее жизни все. Теперь было пора переходить ко второй части.

Решающий шаг он сделал в сентябре, почти через год работы в «Норме». Он пригласил ее к себе. Жил он по-прежнему у мамы, но в тот вечер все было готово к ужину на новой квартире: шампанское, креветки в кунжуте, сырное ассорти, фрукты, мороженое. После волшебного ужина он предложил Алине посмотреть квартиру, повел ее в спальню и там, упав на колено, сделал предложение, эффектно открыв лежащую на кровати бархатную коробку с колье из белого золота.

Она не устояла. Сначала ахала и охала, потом воскликнула: «Семчик, милый, конечно я согласна». Надела колье, бросилась к зеркалу. Он уже не мог больше сдерживаться. Почти на законных правах он схватил Алину жадными руками так крепко, что она ойкнула, и повалил на кровать. Потом он узнал, что от крепких мужских пальцев у нее на коже остаются противные синячки, и научился быть аккуратнее. А тогда он ни о чем не думал, он хватал ее всю и целовал, всю целовал, спину, ладошки и ступни. Вроде даже срывал одежду, хотя этого он не помнил, но зато помнил, как увидел Алину обнаженной и замер. Ему хотелось, чтобы этот миг продолжался вечно. Каждая линия ее тела была безупречной. Груди, смело торчащие остренькими сосками, абсолютно плоский живот, плавные бедра, и там, куда наконец опустился его восторженный взгляд, все было гладко и открыто. До сих пор почему-то все женщины, которых он так или иначе видел голыми, имели какую-то растительность, скрывающую лобок и все остальное самое интересное. Но Алина была как мраморная статуя, безукоризненно гладкая и молочно-белая. У него не было опыта с женщинами, он даже не мог представить себя с кем-то кроме нее. И он набросился на завоеванную Алину, забыв про заранее приготовленные презервативы, и вообще про все на свете…

По заметным признакам через несколько минут он понял, что она тоже была девственницей. И этот факт поднял его на немыслимую вершину блаженства, и гордости, и признательности ей. Он, и только он обладал ею! Так часто он видел взгляды, которые бросали на Алину другие мужчины, жадно ощупывающие, тайные или, наоборот, неприкрытые. А она его, только его, теперь уже навсегда. Только он может каждый день целовать этот сосок, ощупывать губами натянутую кожу живота, гладить безупречные ноги.

Алина переехала к нему до свадьбы. Семен взял на себя все свадебные хлопоты. В ноябре они поженились и уехали в Испанию – классический медовый месяц. Вот оттуда Алина и привезла в животике Вовку.

Мысли Семена снова вернулись к сыну. Не стоит откладывать визит к врачу, нужно узнать, все ли в порядке с малышом. Хотелось надеяться, что все обойдется. Но надо пойти уже и к Роману, предупредить, что сегодня после обеда дела.

Зубов записал последнюю кроличью температуру и с задумчивой улыбкой пошел к кабинету Галля. Яночка, сидевшая за секретарским столом, являлась скорее первым и главным помощником Романа, чем секретаршей, посмотрела на него серьезно и молча мотнула головой в сторону двери. Семен заподозрил неладное: обычно Яна была куда разговорчивей, но спрашивать ничего не стал, сразу прошел в кабинет.

– А, Зубов, наконец-то! – Роман поднял голову от огромной кипы бумаг. Кипы эти были повсюду, сколько Семен помнил. Хотя надо думать, что старые документы время от времени разбирались и отправлялись в архив или попросту выбрасывались, но на их месте нарастали новые. Иначе уже скоро было бы нельзя даже зайти в кабинет, не ступив на очередную бумажную кучу.