Текст книги "Говорят, под Новый год…"

Юлия Монакова
Говорят, под Новый год…

© Монакова Ю., 2015

© ООО «Антология», 2015

* * *

Все имена, персонажи и события вымышлены, любое совпадение – просто случайность, за которую автор ответственности не несёт.

«А скоро Новый год.

На пятачках, огороженных забором из кое-как сбитого штакетника, будут продавать ёлки. Тридцать первого декабря в этом ёлочном загоне останутся только две лысые ёлки и продавец, наряженный Петрушкой. Он будет пьян и великодушен, поэтому разрешит бабушкам, одетым в коричневые пальто с кошачьим воротником, собрать с земли хвойные ветки. Он разрешит им забрать их бесплатно. Потому что через три часа наступит Новый год. Всем в эту ночь хочется почувствовать себя немножко Дедом Морозом. «Берите, клячи, – скажет Петрушка, махнув рукой, – вон в том углу ещё посмотрите, там хорошие ветки лежат». И старушки, лопоча: «Дай Бог тебе здоровья, сынок», начнут подбирать колючие ветки сухонькими ручками в синих варежках-самовязах…

И через три часа на Спасской башне начнут бить куранты, а миллионы человек поднимутся из-за стола, заставленного салатами и тарелками с лоснящимися кружочками сырокопчёной колбасы, чтобы стоя войти в новый год. Миллионы просьб и желаний выстрелят в космос. «Хочу, чтобы в этом году Вася на мне женился», «Хочу, чтобы хоть в этом году он сдох, сука, как он меня достал», «Хочу, чтобы мне подарили собачку», «Хочу выздороветь и прожить хотя бы ещё один годик»…

И с последним, двенадцатым, ударом часов миллионы глоток завопят «Ура!» и кинутся к мобильным телефонам, чтобы успеть дозвониться до своих близких, пока сеть наглухо не зависла…»

(Лидия Раевская aka Мама Стифлера)

29 декабря

Тазик оливье

Нюта, 40 лет, Москва

– А напоследок, Золушка, приготовь триста порций оливье, студня и селёдки под шубой для банкета, и можешь спокойно ехать на бал!

Она вздрогнула и открыла глаза. Чёрт, неужели заснула? Да ещё и стоя (как лошадь!), прямо над раскалённой плитой и кипящими кастрюлями, прижимая к груди поварёшку. Эти новогодние банкеты её доконают…

Золушку современности звали милым уютным именем Нюта, несмотря на то, что ей было уже сорок лет. Вообще-то, конечно, Анна. Но ласковое домашнее прозвище «Нюта» прилепилось к ней с колыбели так прочно, что ни на какие другие вариации своего имени она попросту не отзывалась. Работала Нюта поваром не бог весть в каком популярном, но всё же приличном московском ресторане. С конца декабря до первых недель января наступала самая горячая пора: ежедневные группы туристов, включая иностранцев, завтраки-ланчи-ужины-корпоративы… Нютин рабочий день в этот период растягивался до четырнадцати часов, а бывало и того больше. Атмосфера отчётливо напоминала сцены из дурдома: заработавшись, повара начинали украшать тарелки с фруктами петрушкой и укропом, а вместо взбитых сливок для торта использовали майонез, ну, а забегавшиеся официанты путали заказы напропалую…

– Караул! Форс-мажор! – на кухню, отдуваясь и топая как слониха, влетела официантка Тонечка. Нюта затаила дыхание, ожидая самого худшего. – У нас там группа на двести человек… – начала Тонечка со слезами на глазах.

– Я в курсе, всё запланировано, всё давно приготовлено! – быстро проговорила Нюта, словно скоростью реакции надеялась отвести неминуемую беду.

– Так вот, двое из них – сыроеды! – выпалила официантка. Нюта схватилась за сердце.

– Сыроеды?!

– Ну, впрочем, может, просто вегетарианцы, – сжалилась Тонечка. – Или постящиеся. Во всяком случае, они попросили завтрак без мяса, яиц, сливочного масла и молока.

– Твою мать, Тоня! – зычно взревела Нюта. – Напугала сыроедами, я год жизни потеряла…

– Короче, что мне им подать? – девушка скорчила жалобную гримаску.

– Ненавижу таких клиентов, туда их растуда, – выругалась Нюта, распахивая дверцу холодильника и хищным взором моментально окидывая содержимое. – Почему они извещают нас о своих кулинарных предпочтениях в самый последний момент, когда вся группа уже явилась на завтрак и рассаживается за столами? Мы тут все и так в мыле…

– Они не понимают, – скорбно нахмурив изящно выщипанные бровки, посетовала Тонечка. – Говорят: вам что, сложно приготовить две порции отдельно?

– Интересно, а они что, поститься начали буквально пять минут назад? – Нюта, помыв под краном четыре картофелины, ловко очистила их от кожуры и принялась натирать на тёрке. – Надо же, блин, предупреждать заблаговременно! Чтобы не приходилось сочинять меню на ходу…

– Так что им сказать? – пискнула Тонечка. – Мне пора в зал возвращаться…

– Скажи, что скоро будут готовы драники, – выдохнула Нюта устало, уже поставив сковородку на огонь и плеснув туда растительного масла. – Впрочем, думаю, «спасибо» ты от них всё равно не услышишь. Скорее уж ворчливое: «Девушка, ну сколько можно ждать?»

Вообще-то, Нюта любила свою профессию. Её прапрадед, к слову, тоже был поваром и в середине позапрошлого века имел собственную ресторацию на Трубной площади. Нюта частенько закрывала глаза и воображала, как сверкали окна «дворца обжорства» (так шутя называли заведение прапрадеда его приятели), как стояли перед ним богатые экипажи с выездными лакеями в ливреях, а внутри ресторации сновали щеголеватые половые в белоснежных рубашках с поясами из натурального шёлка… Изысканные яства подавались на тарелках из саксонского фарфора, вино же доставлялось прямиком из Франции…

– Но предок, положим, и представить себе не мог, что такое новогодние банкеты, – пробурчала она, ловко поддевая лопаточкой готовые драники и выгружая их на тарелку, – и каково это – ежедневно собственноручно готовить два-три тазика салата оливье.

«Тазик» в её случае не был фигурой речи, а обозначал буквальные тридцать килограммов мешанины из яиц, мяса, овощей и майонеза.

– Перемешиваю, к слову, тоже ручками… А ты как думал, дедуля? – бормотала она себе под нос. – Надеваю резиновые перчатки – и вперёд!.. Тебе, небось, такое и не снилось… Снилось… Спи, моя радость, усни, баю-баюшки-баю… Ох, ну вот – снова едва не задремала возле плиты! – спохватилась она.

Да, ей нравилась её профессия, просто она ненавидела Новый год. А ещё никогда не делала дома пресловутый оливье – после череды банкетов Нюту от него тошнило. Хотя у неё была заветная мечта – приготовить этот салат по самому первому, оригинальному рецепту!

– Ха-ха, а вы, небось, думали, что оливье всегда состоял из колбасы, варёной моркови, солёных огурцов и зелёного горошка? – часто вопрошала Нюта в компании коллег. – Как бы не так… Вообще-то способ приготовления оригинального салата считается утерянным, но мне известны основные ингредиенты и рецептура. Ум отъесть можно! Да там только список продуктов почитать – уже слюной гурмана захлебнешься: мясо жареного рябчика, телячий язык, раковые шейки, пикули, паюсная икра, салат-латук, свежие огурцы, каперсы…

– Класс… – с благоговением выдыхала какая-нибудь очередная Тонечка, понятия не имеющая, что такое паюсная икра, но стесняющаяся в этом признаться.

– Но главный секрет, конечно же, заключается в оригинальном прованском соусе… – добивала слушателей Нюта. – Клянусь, когда-нибудь я обязательно сделаю это!

Как жизнь без весны

Вера, 27 лет, Смоленск

Перед вылетом и у Веры, и у Мишки было замечательное настроение.

Они в обнимку бродили по магазинам в зоне дьюти фри, не собираясь ничего покупать – просто им доставляло удовольствие рассматривать обилие товаров. Пили кофе и лакомились пирожными. Исподтишка разглядывали других пассажиров, ожидающих посадки на самолет, и обменивались ироничными репликами вполголоса, давая всем меткие и остроумные характеристики. Аэропорт «Домодедово» кишел как муравейник – время такое, новогодние праздники, все летели из промозглой стылой Расеи-матушки в жаркие страны, к тёплому морю, чтобы водить хороводы не вокруг традиционной жухлой сосенки, а вокруг мохнатой пальмы.

– Сдался тебе этот Тунис, – в очередной раз беззлобно посетовал Мишка после того, как они устроились за стойкой бара и принялись смаковать по лёгкому коктейлю. – Там сейчас довольно прохладно, в море даже не искупаешься… Лучше бы в Египет полетели.

– Египет – это банальщина, – Вера смешно сморщила нос. – И потом, у меня насчёт него предубеждение… Подружка пострадала от тамошнего афериста, некий Мустафа-соблазнитель влюбил её в себя, слагал в её честь песни о вечной страсти, а затем обобрал до копейки, последние деньги вытянул.

– «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» – с ехидцей процитировал Мишка пушкинские строки. – Извини, но мне ничуть не жаль всех этих дурищ, которых разводят на бабки египетские и турецкие красавчики. А сейчас, пардон, мне надо отлучиться в туалет…

Он встал со стула и направился к выходу из бара.

– Ольга не дурища, она моя подруга! Она потом полгода душевные раны зализывала! – крикнула Вера ему вслед и надула губы, притворяясь рассерженной скорее перед самой собой, чем перед ним. На самом деле она лукавила. Причина нежелания ехать в Египет была иной – не подружкино несчастье, а собственные воспоминания…

Девять лет назад они с Антоном отправились туда в свадебное путешествие. Она была смехотворно молода – едва окончила школу и поступила в институт, а он уже учился на третьем курсе юрфака. Их роман своей стремительностью ошеломил всех – от студентов до преподавателей. Антон сразу же обратил внимание на золотоволосую красавицу и после недели красивых ухаживаний (пожалуй, даже чересчур красивых, как в кино: серенады под балконом, необъятные охапки роз, ванны шампанского) сделал ей предложение, которое она с восторгом приняла. Египет стал для них воплощённой мечтой – свежие вкусные фрукты, дивной красоты море, уютный отель, страстные ночи, полные наслаждений… Спустя пару недель после восхитительных египетских каникул Вера не дождалась очередного прихода месячных, а тест уверенно показал две жирные полосочки. Тогда ей думалось, что в мире просто не может существовать более счастливого человека, чем она сама, несмотря на то, что родители и подруги крутили пальцем у виска: «Куда сразу рожать-то? Пожили бы для себя, хоть бы учёбу сначала закончили!». Беззаботной новобрачной всё казалось нипочём, и она гордо носила на занятия свой округлившийся живот. В начале второго курса Вера родила сына Степана, но институт не бросила. Очень помогали бабушки и мамы. Антон отлично защитился, открыл собственную адвокатскую контору на паях с однокурсником, его дела сразу же пошли в гору. Это были прекрасные, насыщенные, удивительно яркие дни. Затем насыщенность сменилась спокойствием и умиротворением. Жизнь вошла в свою колею. Но и это было неплохо, наоборот – от их семьи всегда веяло стабильностью, надёжностью…

А когда Стёпику исполнилось четыре года, Вера встретила Мишку. И жизнь всех четверых изменилась… Вернее, не так. Изменилась жизнь самой Веры, а также Антона и Миши. Для сына всё оставалось по-прежнему – на этом настоял муж. Бог свидетель, как дорого ей это обошлось…

Вера невероятным усилием воли прогнала от себя невесёлые думы. Несмотря на то, что встречу с Мишкой она по-прежнему считала драгоценным подарком судьбы, воспоминания о том периоде до сих пор отзывались глухой болью. Рана никак не заживала… И всё чаще Вера задавала себе вопрос – а стоило ли оно того? Да, она получила любовь самого замечательного человека на свете, но при этом фактически потеряла сына. Вернее, потеряла право называться его матерью…

«Прекрати, – приказала она себе сердито. – Ты летишь в Тунис. Постарайся отвлечься от мыслей о бывшем муже. И даже о сыне… Вообще забудь обо всём. Ты должна классно отдохнуть и набраться сил. Всё. Всё, хватит!»

В этот момент бармен включил радио, и из динамиков полилась знаменитая песня, звучавшая в фильме «Гардемарины, вперёд!»:

 
Как жизнь без весны,
Весна без листвы,
Листва без грозы
И гроза без молний…
 

В то же время в дверях появился вернувшийся Мишка. Услышав знакомую мелодию, он моментально состроил пафосное лицо, простёр руки по направлению к Вере и закричал ей беззвучно, одними лишь губами:

– Софья!

Она тут же включилась в игру и безмолвно, но эмоционально отозвалась:

– Алёшка!!!

Немногочисленные посетители бара, наблюдающие за этой пантомимой, принялись хихикать, но Вера не обратила на них никакого внимания. Она уже давно привыкла к Мишкиным выкрутасам и научилась с удовольствием поддерживать его во всех безумствах.

Вера сползла с высокой табуретки и приготовилась к кульминации шоу: едва песня дошла до припева, они с Мишкой, продолжая кричать «Софья!» – «Алёшка!», ринулись друг к другу навстречу, как в замедленной съёмке.

Все окружающие ржали в голос, бармен утирал выступившие от смеха слёзы, а Мишка с Верой с достоинством кланялись почтенной публике.

– Ребята, вы артисты? – с уважением протянул упитанный мужчинка средних лет, сидящий за стойкой.

– «Весь мир – театр, – торжественно продекламировал Мишка, – в нём женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль…»[1]1
  Отрывок из монолога Жака в произведении «Как вам это понравится» Уильяма Шекспира (предположительно 1599–1600 гг.)


[Закрыть]

Вера невольно залюбовалась им, как в момент первой встречи. Он тогда поразил её в самое сердце – высокий, широкоплечий, с соломенными волосами до плеч, обветренным лицом и пронзительным синим взглядом – натуральный викинг! Любовь с первого взгляда, не иначе.

«Люблю, – словно пробуя значение этого слова на вкус, проверяя себя, подумала Вера. Сердце привычно сделало кульбит. – Конечно, люблю. И значит, оно того – стоило».

Мамский коктейль

Соня, 30 лет, Санкт-Петербург

– Я вообще считаю, что мамаши, которые придумывают себе все эти «послеродовые депрессии» – на самом деле врушки! – голос Кати дрожал от праведного негодования.

– Врушки? – Соня аж задохнулась от неожиданности.

– Вот именно! – отчеканила подруга. – Не бывает «послеродовых депрессий», есть просто хорошие матери, а есть бессердечные твари и эгоистки!

Соня еле сдержалась, чтобы сию же секунду не шваркнуть трубку о рычаг. Но искушение сказать гадость напоследок пересилило.

– Вот сначала роди своего ребёнка – посмотрим, как ты запоёшь, – злорадно молвила она. – Материнство в теории и на практике – это, знаешь ли, две большие разницы, как говорят в Одессе…

После этого трубка была отправлена-таки куда положено, а Соня рухнула на диван и расплакалась от обиды. «Твари! Эгоистки!» – слова лучшей подруги эхом отдавались в ушах. Легко рассуждать, когда ты не обременена малышом, у тебя плоский загорелый живот, любимая работа, уйма развлечений и радостей жизни, обожающий тебя муж и – самое главное – нет кучи назойливых родственников и «доброжелателей», которые буквально достали вопросом, когда же ты, наконец, соберёшься завести ребёнка?

В коляске завозился и сонно захныкал младенец мужского пола двух с половиной месяцев от роду по имени Евгений. Соня, не веря собственным ушам, взглянула на часы и застонала:

– Уже? Ты же заснул десять минут назад! Я опять ни черта не успела сделать!

Младенец Евгений послал ещё несколько предупредительных хныков в пространство и, поскольку никакой ответной реакции не последовало, разразился громогласным рёвом. Соня через силу подняла своё тело с дивана и поплелась к плачущему сыну, с трудом пытаясь подавить в себе раздражение вкупе со злыми слезами.

…За пять лет брака их с Сашкой заколебали вопросами про ребёнка все кому не лень, начиная от родителей и заканчивая коллегами. Соня считала, что тридцать лет – не возраст для современной женщины, родить ещё успеется, а пока нужно пожить в своё удовольствие, но под давлением общества пришлось уступить. «Ну, а что? Наверное, это прикольно – иметь собственного маленького человечка!» – подумала она.

Во время беременности Соня больше всего боялась родов и боли. После того, как долгожданное дитя появилось-таки на свет, Соня осознала совершенно отчётливо, что роды – фигня по сравнению с тем, что за ними последует. Не стоило идти на поводу у кого-то или чего-то, даже если это были такие «железные» доводы, как:

– Да тебе уже столько-то лет! Да все твои подруги уже родили! Да я в твои годы уже троих родила! Да я так хочу понянчиться с внуком!

Когда схлынули первые восторги, умиления и «сюси-пуси», все добровольные помощники пресытились игрой в ляльку и незаметно свалили, оставив её расхлёбывать всю эту кашу, которую сами же заварили. Все заботы о младенце Евгении, по большому счёту, легли исключительно на её плечи. А ведь изначально, уступив настойчивым просьбам мамы и мужа обзавестись потомством, она банально повелась на их льстивые обещания: «Да я с внучком/сыночком буду сидеть все двадцать четыре часа в сутки – ты, главное, роди мне!» Соня горько рассмеялась, вспомнив об этом. Рожают не «кому-то». Рожают – только себе. И точка.

В её случае «спёкся» даже Сашка, души не чающий в сыне и в своё время буквально валяющийся у жены в ногах – так ему хотелось маленького. Да, в первые дни после родов его помощь была незаменима и бесценна, он даже взял на работе двухнедельный отпуск, чтобы проводить всё время с женой и карапузом. Но чем старше становился наследник, тем сложнее было его занять. Ребёнок начал требовать общения, а не просто еды и сна. Самое большее, на что теперь хватало мужа – это посидеть с сыном полчаса, пока она готовила ужин или принимала душ. Да и то, он периодически врывался к Соне на кухню или прямо в ванную и трубил:

– Женька плачет! Наверное, хочет есть.

Соня, и так падающая с ног от усталости после бесконечно долгого дня, до ужаса похожего на предыдущий, заводилась с пол-оборота:

– А тебе невдомёк, что в этом возрасте дети плачут уже не только от голода? С ребёнком надо играть, возиться, разговаривать, петь ему песенки, носить на руках и показывать всякую фигню…

– Какую фигню? – Сашка моментально терялся. – Ты скажи конкретно, что мне делать – ну, там, подгузник ему сменить или в коляске покачать… А придумывать я не умею, мне это напряжно.

– Конечно, «напряжно»! – язвительно передразнивала Соня. – Гораздо проще сунуть мне орущего ребёнка со словами «он голодный» и самоустраниться…

Не раз, занятая по хозяйству, она слышала, как ребёнок в комнате надрывается от крика. Соня бежала на зов и заставала следующую картинку: муж сидит, уткнувшись в телевизор, Женька багровый от плача, а муж рассеянно поглаживает его по животику и, не отрывая взгляда от экрана, бормочет:

– Ну, тихо, тихо…

– Возьми ребёнка на руки, идиот! – не выдерживала Соня, с ходу задавая самый агрессивный тон. Слово за слово – и вспыхивал скандал. Скандалы вообще стались частым явлением в семействе Кулаковых… Если же муж предупреждал, что задержится на работе, Соня тут же слала ему истерические смс-ки, что она повесится – да, бывало даже такое.

Иногда на подмогу являлась свекровь, живущая через дом. Помощь её заключалась в следующем – она приходила, когда Женька спал, и смирно сидела рядышком, таращась на коляску. Как она искренне верила, охраняла сон – а на самом-то деле просто доводила Соню до белого каления своим молчаливым присутствием. Как только младенец Евгений просыпался и начинал ныть, свекровь удовлётворенно констатировала:

– О! Проголодался, – совала его Соне и удалялась с чувством выполненного долга.

Соня не винила её – та не нанималась нянькой, она не обязана. Но с некоторых пор просто перестала открывать свекрови дверь, завидев её физиономию в глазке. А смысл? Свекровь разобиделась и вскоре сама перестала приходить.

Большие надежды возлагались также на Сонину маму, специально приехавшую из Сибири нянчиться с новорожденным. Поначалу всё шло как по маслу, ибо бабушка души не чаяла во внуке и бежала к нему по первому писку. Но уже неделю спустя Соня готова была взвыть от того, что они с мамой – сторонницей традиционных методов воспитания и ухода за грудными детьми – решительно, категорически отказывались понимать друг друга. Мама постоянно психовала, упрекая Соню в том, что она не умеет обращаться с ребёнком, всё делает неправильно, и муж её тоже всё делает неправильно, и только она одна знает, как надо. Да, Соня с уважением относилась к материнскому авторитету, но, чёрт возьми, у неё тоже были свои взгляды! К примеру, мать говорила Соне, чтобы она не надевала малышу памперсы, а всё время держала его голеньким – мол, попка будет «дышать». Соня объясняла ей, что голенький Евгений описает-обкакает и мебель, и всех членов семьи впридачу. Мама сразу же начинала орать на неё, не церемонясь в выборе выражений:

– Подумаешь, описают её! Я вон, когда тебя родила, вечно обоссанная ходила!

– Но при чём тут ты, если я лично так не хочу ходить? – искренне недоумевала Соня. Она, если честно, вообще была готова поцеловать создателя памперсов в попу, ибо он избавил её от изнуряющей круглосуточной стирки загаженных пелёнок и ползунков. Мама же ставила ей в вину то, что она думает только о себе.

Сашка тоже не был особо доволен присутствием тёщи. Особенно тем, как она без стука и предупреждений врывалась в супружескую спальню ночами, заслышав малейшее покряхтывание маленького Женьки, и гневно вопрошала:

– Он у вас плачет, вы что, не слышите? Соня, покорми ребёнка и дай мне, я его укачаю!

После чего она часами слонялась по спальне и убаюкивала малыша, распевая колыбельную. Младенец в конце концов засыпал под её монотонное пение, а вот Сашка всё больше раздражался, и с него слетал всякий сон, хотя завтра надо было рано вставать на работу. Если же Соня мягко говорила: «Мама, иди, пожалуйста, к себе, мы сами справимся!» – тут же начинались слёзы обиды и упрёки. Короче, через пару недель тёща была отправлена из Питера восвояси.

Соня медленно, но верно осознавала, что её жизнь уже никогда не станет такой, как раньше. Ни-ко-гда. И это не вселяло в неё оптимизма… Её женское самолюбие если и не издохло окончательно, то явно валялось в глубоком обмороке. Ей просто было некогда заняться собой. Даже сейчас, при наличии всех новомодных девайсов (слинги, специальные стульчики и кресла, развивающие коврики, мобили-хренобили, позволяющие занять малыша), времени у Сони на себя практически не оставалось. От неё теперь вечно пахло молоком (а когда у неё случился лактостаз – то ещё и капустой, поскольку она лечилась народными средствами и запихивала свежие капустные листья себе в лифчик), она ходила в одном и том же халате и не успевала даже банально после мытья головы расчесать волосы – обычно это занимало у неё как минимум тридцать минут, поскольку она отрастила шевелюру до пояса. Как-то в нервном припадке Соня просто схватила ножницы и сгоряча чикнула косу сантиметров на десять. Хорошо хоть, под корень не оттяпала с досады, да и за эти сантиметры Сашка потом её чуть не сгнобил.

А ещё она уже не помнила, когда вырывалась куда-нибудь поразвлечься с подружками. Да что там – поразвлечься! Она забыла, когда просто в последний раз выходила из дома. На дворе стоял конец декабря, мерзкий, серый и бесснежный, гулять с Женькой было холодно, и она ограничивалась тем, что, закутав сынишку потеплее, выставляла его на некоторое время в коляске на балкон. Пока он «гулял», вернее – дремал на свежем воздухе, она успевала поделать домашние дела. «Кто вообще придумал, что декрет – это отпуск? – недоумевала Соня про себя, запихивая пелёнки в стиральную машинку. – Если ты ходишь на работу, то вполне допускается, что ты можешь не успеть приготовить еду или заняться уборкой, все относятся к этому с пониманием. Но если ты в декрете, предполагается, что и квартира должна быть отдраена до блеска, и бельё выстирано-выглажено, и обед из трёх блюд готов, и ребёнок присмотрен-ухожен, а ты сама должна выглядеть красивой, приветливой и жизнерадостной… Это же нереально!»

Самое обидное, что обычно в это время года она порхала как на крыльях, предвкушая новогоднее празднество. А теперь вся подготовка прошла мимо неё. Люди обдумывали праздничное меню, подарки, место встречи Нового года и компанию, в магазинах активно продавалась всяческая ёлочно-игрушечная дребедень… Соне, обожавшей встречать Новый год с детства, казалось, что жизнь проходит мимо – а она лишь наблюдает за праздником с обочины. У неё даже не было времени нарядить ёлку.

Тяжела и неказиста жизнь эстрадного артиста

Алекс, 25 лет, Москва

Как и любой другой популярный артист, в преддверии Нового года Алекс Воронков становился особенно востребованным и чрезвычайно высокооплачиваемым. Он люто ненавидел новогодние праздники, потому что после них чувствовал себя выжатым лимоном. Но это приносило деньги. По-настоящему большие деньги. За возможность увидеть Алекса на своём новогоднем корпоративе или частном концерте люди не поморщившись выкладывали по сто тысяч евро. И это только в Москве, за выезд же звезды заказчики радостно платили около двухсот тысяч. В прошлом декабре Алекс отработал двадцать шесть концертов, из них три – в саму новогоднюю ночь, и ему реально тогда казалось, что он сдохнет от усталости. Поэтому он страшно бесился, когда читал в Интернете комментарии доморощенных незваных критиканов на предмет того, что «по сцене скакать – не кувалдой махать, всех этих звёзд отправить бы вкалывать на завод или строить дороги». Особенно обидным это казалось ещё и потому, что он никогда не был халтурщиком, не пел под фонограмму и выкладывался на концертах на тысячу процентов. С него в буквальном смысле сходило семь потов, а свободные от выступлений дни он посвящал занятиям хореографией и вокалом.

В этом году Алекс отказался от выступлений в ночь с тридцать первого на первое, но всё равно работы хватало. Он предвкушал новогодний праздник как возможность тупо отоспаться и отдохнуть. То, что он встретит Новый год один, нисколько не пугало – вынужденная публичность профессии давно уже сделала его ярым интровертом. Алекс полюбил блаженное одиночество, когда можно было расслабиться и не думать о том, как он выглядит со стороны, под прицелом объективов.

Можно было поехать в Тулу к матери, но Алекс, поморщившись, признал, что это не самая удачная идея. Мама, конечно, обрадуется, и ему будет приятно её видеть, но уже через час пребывания на малой Родине впору будет завыть от тоски. Накормив сынулю своими фирменными голубцами, варениками с картошкой и грибами, а также непременным заливным, мама заведёт любимую песню о главном: когда же Алёшенька, наконец, женится? Она родила его поздно, в сорок лет, и опасения не дождаться внуков были вполне резонными. Однако Алекс не мог ей ничем помочь – ну что значит «пора жениться»? Разве это происходит по заказу, в удобное и подходящее для всех время? Вокруг него постоянно вился рой красивых интересных девушек, но пока что ни одна не вызвала желания предложить ей руку и сердце. Только внешней привлекательностью пленить Алекса было сложно – он был избалован светскими красавицами, в обществе которых постоянно вращался. Певицы, актрисы, модели, телеведущие, спортсменки… А для того чтобы познакомиться с богатым внутренним миром и прекрасной душой очередной девушки, ему банально не хватало времени и сил.

Фанатки, понятное дело, пребывали в восторге от холостого статуса своего кумира. Каждая из них втайне (а то и явно, напоказ) мечтала о том, что именно она станет той счастливицей, которая разобьёт сердце гордому красавчику-певцу. Знали бы они, что в глубине души Алекс обо всех них думал! Да, конечно, как и всякий артист, он неизменно разглагольствовал в интервью: всё, что он делает – исключительно для его дорогих поклонников. Но правда была в том, что большую часть его аудитории составляли девушки, а не юноши, и творчество певца было для них на втором месте после его личной жизни.

По настоянию продюсера Алекс завел себе странички во всех популярных соцсетях – «Фейсбуке», «В контакте», «Одноклассниках», «Твиттере» и «Инстаграме». Время от времени он постил туда фотографии или писал пару предложений о текущих новостях, но комментарии поклонниц старался не читать, иначе резко начинал их всех презирать и ненавидеть. Интернет – иллюзия близости к Звезде. Фанаткам срывало крышу, когда они видели, что Алекс Воронков запросто делится с миром фотографиями своей квартиры, своего завтрака, своего спортзала… И они начинали вести себя по-приятельски фамильярно. Критиковали его новую причёску, одежду, спутников (особенно спутниц). Причём в выражениях не церемонились.

«Фу, тебе не идёт щетина! Сейчас же побрейся!»

«Чё как придурок в этой майке?»

«Какая мымра рядом с тобой, это что за уродина?»

«Удали эту фотку немедленно, она мне не нравится!»

«Почему ты не отвечаешь на мои комментарии, совсем зазнался?»

«Добавь меня в друзья в контакте, плиз!»

Алекс допускал мысль, что среди его поклонниц есть адекватные, милые, интеллигентные девушки. Но они, вероятно, стеснялись проявлять себя в толпе остальных фанаток – нагловатых дебилок с невесть чем обоснованными претензиями. Поэтому он просто махнул рукой на коммуникацию, и общение в соцсетях стало исключительно односторонним. Он не желал больше знать, что ему пишут.

Отыграв концерт на очередном крутом корпоративе в одном из ресторанов Нового Арбата, Алекс отказался от услуг водителя, решив, что прогуляется до дома пешком – он жил неподалёку. Время было позднее, два часа ночи, поэтому вероятность оказаться узнанным сводилась к минимуму. Прогулка на свежем морозном воздухе пойдёт ему на пользу: в голове прояснится, и он заснет спокойным здоровым сном… Ему вообще нравилось бродить по московским улицам; он частенько совершал долгие пешие и велосипедные прогулки. Очки с простыми стеклами, огромный козырек кепки, скрывающий половину лица – и на него никто не обращал внимания, никто не кидался с криками: «Дайте автограф!» или «Можно с вами сфотографироваться?»

Нахлобучив на голову капюшон, Алекс включил плеер, засунул руки в карманы и неспешно двинулся вдоль по тротуару. Завтра – последний день этого изнурительного марафона. А потом у него наконец-то будет долгожданный двухнедельный отпуск, который он проведёт на райских пляжах Доминиканы – с их белым коралловым песочком, чистейшим тёплым морем и изумрудно-сочными пальмовыми листьями на фоне лазурного неба…

Он так замечтался, что споткнулся о чьи-то вытянутые ноги и только чудом не растянулся на земле. Балансируя, подобно эквилибристу на канате, Алекс попытался принять надёжное устойчивое положение. В спину ему ударил громкий обидный хохот, явственно различимый даже сквозь музыку плеера, звучавшую в ушах. Едва сдерживаясь, чтобы сразу не вспылить, Алекс обернулся, чтобы посмотреть, кто там над ним потешается.

На установленной вдоль тротуара скамеечке расположилась компания: двое ребят и две девушки. Один из парней держал на коленях гитару, и ноги его были по-прежнему вольготно вытянуты поперёк дороги, аж до самой середины тротуара.