Текст книги "Секрет индийского медиума"

– Вы не заболели? – волновалась Дарья Валерьяновна, с беспокойством взирая на Ромэна.

Юноша пытался скрыть яркий румянец и легкую дрожь, низко опуская по-прежнему перебинтованную голову и нарочито прижимая ладони к щекам. До того волнение захватило все его существо, что он начинал заикаться, хвататься за волосы, отстукивать зубами дробь, мечась и не зная, как лучше себя вести.

– Не приказать ли прибавить еще дров в камин?

– Нет, нет, – болезненно вскакивал он, – я умираю от жары…

– Отправились бы проветриться. На катке сегодня маскарад.

– Благодарю, – и снова Ромэн склонялся к книге.

Когда о нем ненадолго забывали, когда за дверью воцарялась тишина, он вставал и принимался вышагивать, вспоминая свои реплики и жесты. Словно молитву, словно трудно поддающийся урок, он твердил несколько коротких русских фраз, которые собирался сказать при встрече и при прощании с дежурным на вахте полицейского Архива. Откашливаясь и кряхтя, он репетировал манеры господина Михайлова, размахивал руками и тряс головой, возвращая на макушку импровизированный чуб, или теребил воображаемые подусники, как это часто делал разыгрываемый им персонаж. А едва вновь раздавались шаги за дверью, снова бросался к книге.

Пришло время, когда головешки в камине наконец совсем остыли, – а это как раз была та минута, когда все исходили криком и визгом, прыгая под елкой. Ромэн поспешно разделся до пояса, чтобы не испачкать в саже платья, нырнул в логово камина, на липкой медицинской ленте крест-накрест приклеил три мешочка с горючим. Все! Теперь дождаться бы появления прекрасной Зои. А потом – налет на Архив. Ох, поскорее бы пришла сестрица, еще немного, и его начнут подозревать в недобром замысле.

К восьми вечера внизу у подъезда собралось внушительное количество экипажей и саней. За дверью все чаще стали раздаваться звонкие голоса разноликих незнакомцев – началось…

Рождественский ужин Ромэн тоже просидел в библиотеке. Всем домом его ходили уговаривать принять участие в застолье, но тот отмахивался из последних сил, пока наконец не пробило одиннадцать, и только тогда юный Лессепс со спокойным сердцем уступил свой почетный пост Ульяне.

– Какая досада, месье Габриелли, такой вечер, а вы больны, – стенала Дарья Валерьяновна.

– Неужели мадемуазель Зои ничего не может для вас сделать? – вторила матери Катенька, расставляя свечи. – Ведь жалко же!

– Жалость, – отрезала с внезапной строгостью медиум. – Это чувство неведомо людям шестой расы. Жалость порождает безнравственность, леность. Жалость отнимает у человека душу, поскольку вместе с жалостью вы проявляете сомнение в мощи души: в силах ли ей нести свою ношу. Жалостью вы унижаете дух, уничтожая, превращая в ничто. Высшие Силы даруют каждому испытания в соответствии с силой духа и тяжестью кармических узлов, каждый должен сам распутать их. Брат не слушает свою сестру, оттого наказан плохим самочувствием. Николя, если твоя голова по-прежнему болит, иди в постель. Не мучь себя.

Всхлипнув, как дитя, потерев пальцами бинты под волосами, Ромэн вышел из библиотеки. Волнение перед предстоящей операцией столь сильно сказалось на цвете его лица, что и вымучивать и изображать бледность ему не пришлось. Он вышел, шатаясь. Маленький Сеня вызвался проводить дорогого гостя.

Спиритический сеанс превзошел все ожидания. Час гости, в полумраке взявшись за руки, старательно вещали выдуманные на ходу Ульяной всяческие колдовские звуки. То по ее велению они мычали, то рычали, свистели и жужжали. Легким подергиванием носка туфельки девушка шелестела занавесками и сосновыми ветками в вазах. Тех, кто неожиданно изъявлял желание проверить, что шевелится на подоконнике и отчего без сквозняка колышутся шторы, медиум строго отдергивала.

«Сеанс, – заявила она, – не возымеет успешного завершения, если всякий раз присутствующие, когда она настраивается на связь с потусторонним миром, будут нарушать тишину и покой».

Порой гости забывали дышать, чтобы не испортить лучшего, по их мнению, рождественского праздника.

Когда мешочки из тонких бараньих кишок, приклеенные Ромэном к внутренней стенке каминного дымохода, нагрелись, истончились и полопались, Ульяна услышала легкий шорох и почувствовала тонкий аромат жареной плоти. Бревна ярко вспыхнули, посыпались искры, а следом через каминную решетку повалил густой дым.

Чтобы предупредить возможное всеобщее замешательство, она поспешила выкрикнуть:

– Он с нами. Не двигайтесь. Он исчезнет. Он явился и настроен благожелательно, не спугните его, прошу вас…

Дым в библиотеке вызвал непрекращающуюся волну криков и вздохов. Стало еще душнее, дамы обмахивались веерами, мужчины сняли сюртуки и расширили галстуки, по их вискам катились струи пота.

«Но то ли еще будет», – хохотала про себя Ульяна, наслаждаясь зрелищем всеобщего ужаса, и довольная сильнее дергала носками туфлей под скатертью.

Заметались шторы, упали книги, слетела с подоконника ваза, опрокинулись канделябры, потухла часть свечей. Стало темнее. Некоторые дамы впали в истерику – визжали, как свиньи на бойне, иные попадали в обморок, их оттащили к углам, усадили на стулья.

В дыму Ульяна вдруг засветилась, ибо фосфоритовый состав, которым она себя заранее опрыскала, напитал света, а воцарившийся полумрак сделал исходящее от нее свечение отчетливей. Она выпустила руки соседей и встала, подняв ладони вверх. Лицо искажено уродливой гримасой, кожу словно пронизывает космическое сияние.

– Он в моем теле… – проронила медиум, замерев как истукан, настолько измененным и страшным голосом, что в обморок упали хозяин дома и еще один великовозрастный господин в старомодном сюртучке. – Ваши вопросы!

Смелых оказалось достаточно, посыпались вопросы о жизни, смерти, наследствах, учебе, торговле – обо всем насущном. На все это Ульяна ответствовала пространно, слова ее могли бы удовлетворить даже самого взыскательного вопрошателя, ибо многих изучила достаточно, чтобы знать, какие ответы те желали услышать. Делать предсказания она училась у цыганок, промышлявших гаданием, тщательно запомнив многие замысловатые ответы, что они давали, глядя на ладонь или веер карт, особенность которых как раз и состояла в небывалой универсальности, а та, в свою очередь, простачкам разным мнилась истиной с точностью да прямым попаданием.

Дым тем временем рассеялся, стала выветриваться и угасать фосфоритовая краска. Надо было переходить ко второму акту представления, самому интересному, но не самому простому. Ульяна знала, что фосфор быстро улетучится, Ромэну времени не хватит. Нужно задержать гостей еще как минимум на час, и для этого у нее имелся маленький шприц, который уже был испытан, наполненный на сей раз безобидной камфарой, но концентрацией, превышающей обычный раствор в несколько раз. Достаточно одного укола, чтобы сердце зашлось галопом.

А для паники, тем паче в столь напряженной обстановке, в духоте и полумраке, того достаточно, чтобы к спиритическому сеансу добавить и вполне эффектный сеанс экзорцизма. Когда Ульяна говорила, что собирается отомстить Бирееву, она имела в виду не только невинную шутку с безделками из ограбленной ею ювелирной лавки. Оставалось надеяться, что пахучие благовония поглотят едкий запах камфары – ее будущего орудия преступления, а полнокровный и склонный от природы к высокому давлению банкир в полной мере ощутит его действие на себе.

– Последний вопрос, – отрубила Элен Бюлов, чувствуя, что силы на исходе. Держать руки постоянно поднятыми – занятие не из легких, еще тяжелее сохранять на лице маску предсмертной агонии.

Тут Биреев, слава небесам, вспомнил о сокровищах скопцов и почти выкрикнул, где, мол, вы зарыли свои вклады, которые полиция так и не смогла сыскать.

Полуопущенные дрожащие веки медиума вдруг резко вскинулись, глаза стали круглыми, как блюдца, ладони задрожали, рот искривился.

– Кто желает знать?

И сказаны были эти три слова ужасающим, замогильным тоном, да еще и с использованием уловки чревовещания – когда губы остаются неподвижны, но слова льются из горла, словно сами по себе, словно рождаются в утробе. Гости, до того несколько освоившиеся и уже принявшиеся шептаться, мгновенно замолчали.

Медиум перестала дрожать и застыла с широко распахнутыми глазами, уставившись неподвижным остекленевшим взглядом на Биреева. Тот замер с бледным, вытянувшимся и перепуганным лицом. Словно пугливый лесной олень, почуявший близость охотника, сжался, напрягся, даже со стула соскользнул вправо – аккурат в направлении двери. Так и сидел вполоборота между Катериной Семеновной и госпожой Михайловой, готовый в любую минуту дать деру.

Но Ульяна не отпустила бы его сегодня так запросто. Уж слишком он ей докучал, уж слишком часто ставил под угрозу ее планы.

Медленно опустились ее руки, она свесила голову на грудь и стала изображать нечто вроде пляски святого Витта. Руки вздрагивали вдоль тела, словно две белые змеи, голова, безжизненно свисавшая вниз, спущенные на лицо черные локоны подергивались в такт рукам и ногам. Внезапный транс медиумши произвел на гостей ужасающее впечатление. Те, кто был стоек до сей минуты, уже толпились у двери. Стол опустел. Раздавались тихие жалостные вскрики, кто-то плакал. Прямо у порога потеряла сознание одна из барышень и телом своим преградила путь к отступлению части толпы.

Никто не бросился ее поднимать. Мистический ужас парализовал гостей. Словно заколдованные змеи в кувшине факира, они вдруг остановились разом, продолжая наблюдать за тем, как медиум Зои тряслась во власти каких-то неизведанных сверхсил. Сами того не осознавая, они ждали, что же будет. Они забыли про побег, они жаждали зрелищ.

Ульяна успела извлечь из-за пояса «Стрелу амура», как она величала свой маленький, в два дюйма, шприц, купленный ею в Париже, и, не поднимая головы, вытянула руки вперед. До жертвы она бы не дотянулась – стол был широк в диаметре.

– Кто желает знать? – повторила она, но на этот раз несколько громче и еще более устрашающе.

И одновременно шагнула назад с видом внезапно потерявшего зрение и способность ориентироваться в пространстве человека, изображая смену душ в теле. Стул позади нее с грохотом опрокинулся.

Госпожа Михайлова не нашла ничего лучшего, как в страхе, зажав руками рот, отшатнуться и прокричать:

– Петр Евгеньевич, ну, нужно было вам? Беду накликали!

Все вновь прильнули к запертой двери. Ульяна, понимая, что жертва вот-вот ускользнет, бросилась наперерез толпе. Продолжая вытягивать руки вперед и скользя угрем меж фигурами, она изловчилась и вцепилась в горло банкиру, успев всадить в самое основание шеи шприц, впустить лекарство и спрятать инструмент в кулаке.

– Я – Кондратий! Кондратий Селиванов, – не своим голосом чревовещала Ульяна, сжимая пальцы под его подбородком. – Ты хотел знать, где я клад зарыл? Ты? Отвечай, окаянная душа, до чужого добра охотник! Так ж бери золото в обмен на жизнь твою. Клад лежит…

И назвала условленное ею же место, где безделки из ювелирной лавки спрятала.

С криками ужаса – а боли Биреев не почувствовал в панике, даже руки не поднял к воротнику – он заметался, как пойманный зверь, пытаясь сбросить с себя повисшую на шее Ульяну. Та через мгновение обмякла и скатилась на пол, изобразив глубокий обморок.

Толпа, было уже просочившаяся меж двумя створками дверных штор, потянулась обратно. Несколько молодых людей нашли в себе силы, превозмогли страх, опустились, кто рядом с Зои, дабы привести ее в чувство, кто у ног той барышни, что так и лежала в дверях. Принесли графин с водой, передавали из рук в руки, освежали лица.

– Невероятно! Фу, ты, Господи.

– Кто бы мог подумать!

– Откройте ставни! Воздуха!

– Ну и ночка!

– Ну и дела! – раздавался шепот отовсюду. Гости старались подавить страх наигранной шутливостью, в голосах их ясно читалось облегчение.

Самое страшное позади – полагали они.

Но медиум думала иначе. Сцена была тяжелой, но недоигранной. И превозмогая боль в руке – игла в кулаке переломилась, вспорола кожу, – молилась лишь об одном, чтобы парик с ее головы не слетел, не испортив всей картины. Гостям же было далеко не до деталей, к которым Ульяна всегда проявляла излишнюю щепетильность. Биреев, все еще не замечая пульсирующей боли от вколотого спиртового раствора камфары, не обращая внимания на запах, который источает его воротник, тоже облегченно прислонился к стене, улыбался краем рта.

Но раствор уже начинал действовать. И он наконец ощутил, как начинает задыхаться. Как и ожидала коварная Элен Бюлов, сердце его зашлось такой бешеной дробью, что бедный банкир, хватаясь за грудь, стал бросаться из стороны в сторону, не зная, куда себя деть от неприятного ощущения, – не иначе кто-то ворвался в тело и заставляет метаться, как больной падучей.

– Осторожно! – превозмогая наигранную тяжесть в теле и корчась от воображаемой боли, Ульяна приподнялась на локте, а руку, всю перепачканную кровью, протянула Бирееву. – Он покинул мое тело. Но теперь он в вас!

Толпа ахнула.

– Держите его! Держите, умоляю вас! – продолжала стенать Ульяна. До того она вжилась в роль, что даже желания расхохотаться ни разу не возникло. – Это настоящее чудище! Он чуть меня только что не убил…

Она сжалась, спрятала лицо в ладони и совершенно искренне и неподдельно на сей раз разрыдалась. Долгую минуту ее плечи сотрясались от истерического плача. Обычно она прибегала к этой уловке, чтобы скрыть смех, – уж больно часто получалось так, что, играя, невозможно было без умиления и веселья смотреть на лица невольных жертв спектакля. Она и Ромэна учила всегда: если разбирает хохот, закрыть лицо руками и отвернуться, сделав перед этим гримасу понесчастней.

На этот раз Ульяна увлеклась больше обычного.

Всхлипывая, даже подумала: «В следующий раз, если и буду разыгрывать смерть, к примеру, как бы настоящего яду в чувствах не хлебнуть. Ах, до чего я хороша!»

Пока Ульяна изучала природу своего артистизма, Биреева уложили на пол, и несколько человек придерживали его за руки и за ноги.

– Врача! Врача! О господи боже, – стонал он, красный, как вареный рак, извиваясь, как уж.

– Дарья Валерьяновна, и вправду, быть может, стоит позвать…

Ульяна опомнилась, окинув взглядом толпу. Среди гостей не было врачей, она об этом позаботилась заранее, отбирая игроков своим альтернатором, – иначе ей бы пришлось не сладко.

Она поднялась и, шатаясь, приблизилась к лежащему на полу больному. Толпа хлынула от нее в обе стороны, остались только те из мужчин, кто придерживал Биреева за руки. Взору Элен Бюлов открылась чудеснейшая картина, принадлежащая ее кисти, – жалостливо стонущий и корчащийся от внутреннего распирания негодяй, позволивший себе иронию в сторону противника, в стократ его превосходящего.

«То-то же!» – промелькнуло в ее мыслях. Она стояла, с потаенным довольством разглядывая сверху поверженную жертву. Точно так же она ощущала себя лишь единожды, когда облаченная в черную накидку и с маской на лице стояла у подножия разрытой могилы, из которой пытался выкарабкаться насмерть перепуганный Иноземцев.

– Демона надо изгнать, – проронила она тихим, истощенным голосом.

Ее лицо со слегка потекшей у глаз черной краской, делающей ее похожей на утопленницу Мими, с перепачканными собственной кровью щеками, было искажено несчастной гримасой. Вспомнив своего перепуганного Ванечку, она вновь испытала муки совести и даже позволила слезам – горьким и обильным – потечь по лицу. Хоть те окончательно попортили грим.

– О господи боже, – стонал банкир. – Не надо прошу вас! Врача, врача…

– Врач не помогать здесь, – прошептала Ульяна таким глубоким, грудным, ласковым голосом, словно в любви признавалась, и опустилась рядом с несчастным на колени. – Простите меня, Петр Евгеньевич…

«Всегда, – учила она Ромэна, – говори с теми, чью бдительность ты желаешь усыпить, так, словно признаешься в любви, и тогда противник окажется в твоей власти. Помни, власть любви безгранична. Пользуйся ею, но не угоди сам в сети того, кто, быть может, пользуется таковой властью с не меньшим мастерством, чем ты».

Закрыв глаза, Ульяна глубоко вздохнула и, словно над клавесином, вознесла над распростертым банкиром руки. В одной из ладоней меж пальцами был зажат осколок иглы. Банкир инстинктивно сжался, дернулся.

– Простите меня, миленький, Петр Евгеньевич, надо демона изгнать.

Ее ладони заскользили по лицу, шее, рукам, оставляя едва заметные уколы на коже. Бедный Петр Евгеньевич вскрикивал. И не от боли даже, а от осознания своей ничтожности и беспомощности перед властью сил, над которыми смел потешаться, от неожиданности, от непонимания, что же так пронзает тело, словно током.

Несколько минут Ульяна творила свой ритуал, сидя на коленях, вскидывая ладони и опуская их к телу одержимого демоном. Она то читала ритуальные заклинания на неведомом никому языке, сочиняя его тотчас же, на ходу, то склонялась к щеке и уху жертвы. Она шептала слова утешения таким располагающим, нежным манером, точно мать утешает дитя, точно Тристана умоляет Изольда, что в конце концов банкир стал смирным, на все прикосновения реагировал как пациент, доброю волей явившийся к зубному врачу. Из-под опухших век он глядел на медиума, провожал движение ее рук с огромным вниманием и преисполненный искренней надеждой на выздоровление. И мужественно жмурился, когда та опускала пальцы. Со всей силой неведомого им прежде суеверия уверовал Биреев в магическую силу этой девушки.

Постепенно она перестала колоть его иглой, а просто держала за руку. Прикрыв веки и монотонно раскачиваясь, тихо напевала ритуальные песнопения, тоже мастерски выдумывая их на ходу. Гости притихли, не дыша, не шелохнувшись, очарованные голосом и движениями, слушали ее.

Когда действие камфары прошло и цвет лица банкира из кирпичного стал едва розоватым, Ульяна открыла глаза, выпустила его руку. Банкир глядел на нее с щенячьей преданностью, как на святую. Теперь этот человек мог для нее и горы свернуть, только вот пока не было такой надобности. Устало улыбнувшись ему и погладив по взъерошенным влажным волосам, Ульяна поднялась и мелкими шажками отправилась в самый дальний угол комнаты.

Под молчаливыми взглядами гостей, в которых уже горело восхищение, она словно проплыла над полом. А многие так и подумали, что ее стопы под длинной юбкой почти не касались пола, до того искусно она могла семенить ножками. Совсем как японские гейши.

Как-то, будучи в Петербурге юной несмышленой барышней, посещала Ульяна театр «Кабуки». И очень большое впечатление на нее произвели актеры – пусть и мужчины – передвигавшиеся по сцене так, словно рассекали на коньках с маленькими колесиками, надежно упрятанными под длинными кимоно.

Господам приглашенным понадобилось некоторое время для того, чтобы прийти в себя. Минут пять в комнате, кроме тяжелого дыхания банкира и тиканья ходиков, слышно ничего не было. Потом как-то очень скоро и живо люди разобщились на две стороны. Одни окружили Ульяну, засыпая ее вопросами и словами утешения, другие – наказанного Биреева.

Девушка какое-то время неохотно отвечала, перемежая речь непонятными словами и убедительным колдовским бормотанием, продолжала изображать смятение и усталость. Потом она велела перенести банкира в другую комнату и уложить в постель. Сказала, что тому лучше несколько дней придерживаться постельного режима, ибо пребывание в теле демона у простого смертного отнимает не только физические силы, но и много лет жизни. Сказала, чтобы тот не слишком унывал, если обнаружит несколько седых прядей наутро – это нередко случается с теми, чьим телом завладел злой дух. Тихо рыдающего Биреева – от услышанного в восторг он не пришел – почти вынесли, поддерживая по обе стороны. Если бы он знал, что каких-то полчаса назад был во власти обыкновенной камфары, то не только бы смог идти самостоятельно, но проучил бы шутницу. Но власть внушения до того всемогуща, что может и здорового сделать больным и больного поднять на ноги.

Искоса поглядывая из-под черных прядей волос, облепивших мокрое лицо, – а голову Ульяне приходилось держать низко опущенной, поскольку парик все же съехал немного набок и норовил вовсе слететь с головы, – она проводила банкира почти торжествующим взглядом.

Потом поднялась и повелительно сказала:

– Я надеюсь, все, что пр-роизоходить здесь, останется тайна. Вы стали свидетель того, что не каждый доводить видеть. Несдобровать тому, кто есть направо и налево разносить слух о сила, всегда иметь могущество вас покарать за непочтение и несдержанность. А теперь… – Она вдруг в который раз напряглась и стала говорить скрипучим голосом и по-русски чисто. – Уходите все. Демон все еще здесь. Необходимо провести ритуал окончательного изгнания, а это не для людских глаз. Бегите! Все вон!

Уронив голову на руки, Ульяна принялась корчиться, словно от дикой небывалой боли, издавала при этом такие адские стоны, что гости повылетели из библиотеки, словно их преследовал огнедышащий дракон. Едва последний гость покинул комнату, раздался хлопок закрываемых дверей, она соскочила с места и, не теряя ни секунды, оббежала вокруг стола – сдернула со всех штор, книг, ваз и подсвечников паутину нитей. Свернула в клубок и бросила в огонь. Улыбнулась, поправила шпильки под черными волосами, пригладила растрепавшиеся пряди, смахнула с щек остатки слез и пересохшей крови. Подбоченившись, прошептала:

– Ай да Зои, ай да красавица!

В эту минуту дом вдруг оглушил дверной колокольчик.

От неожиданности Ульяна напряглась и тотчас же бросилась к двери, прижавшись к ней ухом.

На часах было четыре утра. За дверью гости недоуменно перешептывались – кто-то высказал соображение, что нежданно-негаданно явились колядовщики или скоморохи, ведь за столь интересным времяпрепровождением ни хлопушек не услышали за окном, ни фейерверков, ни песней святочных. Ульяна тихо приоткрыла створку – из-под изгиба лестницы видно было, как толпа хлынула к крыльцу: явился человек в одежде полицейского чиновника – письмоводитель, верно.

Ульяна прислушивалась изо всех сил.

И точно – посыльный из Архива Полицейского Управления. Оказалось, требовали срочного появления начальника. Видимо, молодой Лессепс не справился… Ах, Ульяна-то за игрой и позабыла вовсе, что Ромэна посылала в казенные палаты, да зачем – тоже из головы повылетало, так разыгралась. Поймали мальчишку, как нехорошо, ой беда, беда! Теперь пытать будут… Надо бежать!

Неслышной тенью Ульяна скользнула по лестнице наверх, воспользовавшись минутой всеобщего недоумения, – все толпились на довольно значительном расстоянии от библиотеки. И поспешила в свою спальню, решив, что непременно нужно воспользоваться окном. Но едва заперла дверь, взобралась на подоконник, щелкнула задвижкой и открыла створку, окутанный морозной дымкой влез запыхавшийся Ромэн в мундире надворного советника, сорвал с головы парик, отклеил подусники и торжественно вручил девушке дневник Иноземцева.

– За тобой гнались? Тебя разоблачили? – воскликнула Ульяна, позабыв об осторожности.

– Нет, не разоблачили, – проронил Ромэн, все еще отрывисто дыша. – Но гнались. Невесть что от меня понадобилось этому мальчишке, насилу от него оторвался. А он все равно сюда пришел. Не знаю и даже не представляю зачем. Ох, непросто было отыскать эту тетрадь. Мне повезло, что все там вусмерть пьяны, кто где лежит. Откуда этот взялся?

– Семен Петрович отправил посыльного назад. Засобирался, – Ульяна бросилась прятать дневник в саквояж, одновременно обдумывая новый план. – Полагаю, сейчас свободного извозчика не найти… Да и мы с тобой саней не сыщем. Он пешком отправится. Я ему сейчас чаю налью… А ты следом пойдешь – тихо, осторожно, на глаза не попадаясь. Как заметишь, он покачиваться начал, проводить предложишь и в кабак заведешь. Там его и оставь за столиком отсыпаться. Закажи вина и расплатись. Вернешься в дом. Утром к завтраку будем беспокойство проявлять, мол, что-то не идет обратно Семен Петрович, ты вызовешься сыскать его, сходишь в кабак, разбудишь и домой приведешь. По дороге скажешь, что в Архив вызывали, ибо вещество, что я в чай ему плесну, дурно на память влияет, да и стар наш Семен Петрович. Он будет думать, что был там. А он ведь и вправду был там, не придерешься, – Ульяна скосила хитрый взгляд на мундир, который Ромэн поспешно снял… – А потом в кабак заглянул, вина заказал да хватил лишку в чувствах после пережитого свидания с гостем из потустороннего мира.

– Но как я смогу быть и простым прохожим, и его французским гостем одновременно! Он вспомнит, догадается!

На что Ульяна с чарующей улыбкой протянула Ромэну одно из своих платьев.

– Прохожим будет милая барышня.