Текст книги "Секрет индийского медиума"

Она поднялась, отложила сладости, оправила складки платья, пригладила черную косу новенького парика, который так давно мечтала где-нибудь использовать и который был так к лицу Зое Габриелли, и снова принялась вышагивать из стороны в сторону, как делала всякий раз, когда в мыслях зарождался очередной гениальный план.

– Вечером мы отправимся в Юсупов сад. Вы, Ромэн… А как зовут красу-девицу?

– Катериной Семеновной, – неохотно ответил Делин; все больше и больше ему не нравилось то, что он слышал и наблюдал.

– Прекрасно! Значит, Катенька.

– Катрин, – мечтательно вставил Ромэн.

– Только не смей в нее влюбиться, – нахмурилась Ульяна. – Ты должен помнить, сердце мы оставляем спокойным и пустым. Никаких привязанностей! Только стоит прикипеть к кому душой – все! Удача отворачивается от таких. Не зря говорят, не везет в картах, везет в любви. Я предпочитаю карты.

– Да, да, Элен, я понял.

Делин не отрывал пристального взгляда от девушки, ловил слухом каждое ее слово, анализировал каждую ее идею. Но чем дальше он пытался понять логику ее действий, тем больше осознавал, что логики в них нет. Она была мастером забав и баловства, совершенно непредсказуемого, бесцельного, ребяческого, и оттого опасного баловства.

– И смеяться тоже не смей! – продолжала отчитывать Ульяна своего подмастерья. – Отчего у тебя все время улыбка до ушей? – журила она. – Здесь тебе не Франция. Здесь у всех на лице преобладает печальная русская задумчивость и безутешная отрешенность. Вот такая.

Лицо Ульяны вдруг вытянулось, она сделала большие грустные глаза, взор обратила к потолку, даже слезу пустить умудрилась, за которую Сара Бернар отдала бы полжизни. Кирилл Маркович чуть рот не раскрыл от удивления, до того быстро умела эта девушка меняться в лице. Просто королева «Комеди Франсез», страшный человек, ой, страшный человек!

– Но ты же разрешила остаться мне французом! – вскричал Ромэн, аплодируя дару своей напарницы. – Как я покорю девушку, если не покажу ей всего потенциала, на какое способно и мое лицо?

– Пожалуйста, ты волен покорять ее, как тебе будет угодно, но не смей смеяться, как ты это сделал в случае с месье Иноземцевым. Он меня тогда чуть не убил.

– Я принес тысячу извинений! Готов принести столько же. Клянусь, на этот раз я буду абсолютно серьезен.

Оба сошли на французский, посему Делин и теперь не узнал печального конца истории с панамским аукционером. Заметив, как чернеет от недовольства его лицо, Ульяна опомнилась и вновь заговорила по-русски.

– Ромэн предложит девушке покатать ее и братца у себя в санях. Он сумеет ее разговорить и выудить множество всяческих девичьих секретов, которые обычно девушки стремглав спешат раскрыть, теряя голову, едва у их ног окажется очаровательный юноша. Да и обо мне, о Зое Габриелли, расскажет заодно, разожжет любопытство, заинтригует. Я же буду ехать на запятках в костюме местного шпаненка. И все слушать. Потом Ромэн и Катенька отправятся кататься на коньках.

Перевела взгляд на Лессепса:

– Ты, Ромэн, шлепнешься как следует и потеряешь сознание. Через четверть часа, как станешь на коньки, – не раньше, я ж принарядиться-то должна успеть. И не смей смеяться. Очень пожалеешь!.. – гневно повторила Ульяна, но тотчас же расплылась в улыбке.

– Потом появляюсь я! – Она закрыла глаза и представила себя в новом образе. – Мадемуазель Зои Габриелли, девушка-медиум. И на глазах взволнованной публики приведу вас в чувство одним прикосновением ладони ко лбу. Альтернатор в моем браслете создаст искру. Это будет самым ошеломляющим воскрешением за всю историю человечества.

Потом переходим к этапу номер два. Я сделаю возвышенное лицо и начну читать судьбу нашей Катеньки, про гимназию расскажу, про все-все, что вы мне, Кирилл Маркович, сейчас поведали, о родственниках, о случаях семейных, про болезни расскажу и как лечить их. И даже о будущей корреспонденции напомню. Надо будет на почту сходить – нет ли писем для семьи Михайловых, авось удастся вскрыть их даже и пару строчек высмотреть. Потом козырнуть, когда еще письмо нераскрытое в руках одного из членов семьи окажется. Уверена, что удивленная всем этим девушка поведает о встрече с ясновидящей своей маменьке и бабушке, а те, конечно же, захотят со мной лично познакомиться. Да роману с… Ромэном, то есть Николя, никто тогда препятствовать не станет. Потом они, конечно же, пригласят нас погостить у себя, ведь канун Рождества. А уж когда мы окажемся у них дома, пару спиритических сеансов устроить будет легче легкого. Мм-м? Как вам моя идейка, Кирилл Маркович?

С недоумением и поджав губы, Делин слушал и наблюдал за воодушевленным рассказом девушки, смотрел, как она размахивала руками и смешно корчила рожицы, изображая то себя, то невинную жертву Катеньку, то Ромэна.

– Как же вы за всем этим думаете оказаться в Архиве? Или вы только ради забавы замыслили спектакль, совсем позабыв о том, зачем мы здесь находимся.

– Нет, ничего я не забыла. Просто я люблю все делать тщательно.

– Видимо, именно с такой вот тщательностью вы планировали убийства бедных докторов у себя в Бюловке и барона Рейнаха. Годами мучили ведь! И время вас совершенно не расстраивало. Вы самый настоящий маньяк, Ульяна Владимировна, который от своих преступлений получает удовольствие, – мрачно заявил Делин.

На это Ульяна лишь улыбнулась и пожала плечами.

– Ну да! И что? Я хочу праздника на Сочельник! И я его получу. И дневник тоже. Поскольку в этот вечер, пока хозяева дома будут наслаждаться гаданиями и спиритическим сеансом, Ромэн, переодевшись в мундир Семена Петровича, отправится в Полицейский Архив. А потом вернется, и никто ничего никогда не узнает. Вы, Кирилл Маркович, с нами? Иноземцеву его тетрадку потом кто отдаст?

– Я призраков семьи Михайловых изображать увольняюсь. Не дождетесь, Ульяна Владимировна, делать из меня второй раз шута.

– А вам и не потребуется, Кирилл Маркович! Мы с Ромэном сами все устроим. Поверьте, у нас есть отличный в сем деле опыт, который следует закрепить.

Оба вновь друг другу подмигнули. На их лицах было столько озорства, что казалось, вот-вот соскочат с места и, взявшись за руки, примутся кружиться в польке, совсем как малые дети в ожидании праздника вокруг елки. Кирилл Маркович вздохнул, проведя рукой по усам. С кем связался, ах боже ж ты мой!

Глава V
Медиум Зои Габриелли

До самого вечера Ульяна и Ромэн провели в Юсуповом саду, пытаясь научиться держаться на льду. Вернее, училась Ульяна, а юноша лишь любовался подругой. Ему незачем было изображать умельца, поскольку по плану требовалось упасть. А для падения стараний никаких прилагать не надобно: и без того через каждый аршин с отборной прованской руганью на спину опрокидывался, а потом, как майский жук, смешно руками и ногами дергал, пытаясь подняться.

– Так я свидания живым не дождусь. А если и смогу повалиться вовремя, вам, Элен, придется меня уж не прикосновением руки ко лбу лечить, а гипсовой повязкой! – говорил он с досадой, улегшись прямо на лед и заложив руки за голову, будто на софе перед камином или на сеновале летом.

– Не ворчи. У нас еще часа три, – отвечала Ульяна, осторожно вышаркивая вокруг.

Для эффектного появления прекрасной ясновидящей нужно было отрепетировать изящество и непринужденность. Вбила себе Ульяна в голову, что ясновидящие – непременно легкие и воздушные создания, которые к чему бы ни прикасались, все у них получалось искусно и мастерски. На то ведь и сверхспособности, чтобы ими в жизни можно было щеголять. А она, будто пингвин на коньках, выглядела – не порядок.

– Хоть бы по прямой линии научиться, – раздраженно бормотала она, с завистью глядя, как рассекали вокруг спортсмены из Петербургского общества любителей бега на коньках, девушки и юноши парами, которые, вероятно, катались с детства, малые детки в смешных пальтишках и те носились, визжали и почти не спотыкались. Росла она в проклятой Бюловке, где даже озеро – одно-единственное на весь уезд – никогда не замерзало. Правильно его Иван Несторович уничтожил тогда, эту бесполезную лужу. Сейчас бы тоже летала взад-вперед, аки водомерка, быть может, смогла бы подскочить или даже петлю исполнить. А уж повторить подвиг Акселя Паульсена, который здесь с уст не сходил у всех вокруг! Кто таков, Ульяна знать не знала, но манера прыгать у него была особенная – едва ль не дважды вокруг своей оси нужно было обернуться. И все то в воздухе, в прыжке!

Об этом, разумеется, даже помышлять из осторожности нельзя было, не ровен час, упадет заместо Ромэна, и всей капитальнейшей операции конец.

Людей было на катке что на ярмарке, не протолкнуться. Уже и елочку водрузили – красавицу, всю в лакомых украшениях, павильоны с горячими напитками расставили – яркие с флажками и фонариками, ледяные скульптуры соорудили – настоящие произведения искусства: были тут Мороз Иванович с посохом, и зверюшки разные, и избы ледяные, и горки. Поговаривали, что грядут большие соревнования по конькобежному спорту, из разных стран гостей ждали.

Со своим природным упрямством, да и ловкостью и гибкостью не обделенная, Ульяна к вечерним огням уже уверенно скользила меж парочками, группками и одноместными санками. Если бы не длинная юбка, пошла б ва-банк и прыгнула б этот знаменитый «аксель». Уж столько здесь умельцев вертеться в воздухе насмотрелась до головокружения, что решила – непременно и у нее получится.

Но оказавшийся более благоразумным, да и более ленивым в деле обучения юный Лессепс оттащил девушку от катка, хоть та и сопротивлялась.

– Я прыгну, сейчас я прыгну, – ругалась она, – я чувствую, что могу! Я уже готова!

– Время, Ульяна Владимировна, время, – настойчиво повторял Ромэн.

– Еще разочек, еще пять минуточек.

– Вы переломаете себе ноги, что я потом месье Иноземцеву скажу.

– Кому?

– Вы помните, что мы ждем прихода мадемуазель Катеньки?

– Кого?

Глаза Ульяны горели неестественным блеском, щеки, нос, кончики ушей были красными, точно кто свеклой натер, она сжимала зубы и не могла оторвать взгляда от группы спортсменов, которые в удобных брюках исполняли причудливые фигуры, то одну ногу приподняв, то другую. Ромэн едва ли не силком ее тащил к теплым павильонам, чтобы отогреться и немного перевести дух после невероятных трехчасовых усилий.

Стуча зубами и сжимая кружку грога, девушка все повторяла, будто сама с собой разговаривает:

– Вот сейчас надену брюки и прыгну. Пока ты Катеньку охаживать будешь, я покататься успею.

Ромэн только улыбнулся неловко – Ульяна до того азартным человеком была, до того напористой, не удержать, если что задумает. Как она сама про таких говаривала – хоть кол на голове чеши. Ведь прыгнет, и пока лица себе не разобьет, не утихомирится.

Уже достаточно хорошо знавший свою русскую подругу, он даже уговаривать ее не стал и не удивился, когда сани для прогулки выбирал, краем глаза заметив, что Ульяна, уже переодевшись пареньком, все-таки успела «аксель» свой исполнить, навернуться два раза, подняться, еще раз прыгнуть. И не успокоилась, пока не получилось после прыжка удержаться на одной ноге.

Вскоре явился исправник, чтобы указать на лицо девицы, ведь Ульяна и Ромэн в глаза ее прежде не видывали. Все трое обменялись условными знаками и ждать появления Михайловых принялись.

После катаний Ульяну стало даже немного лихорадить. И когда она сидела на запятках саней, в которых весело мчались Ромэн и две шумные хохочущие барышни – одна из которых была Катериной Михайловой, другая – мадемуазелью Сонер, домашней учительницей маленького Сени, ее охватила слабость и грусть, граничащая с негой. И весьма кстати, ведь нужно было поубавить пыл со всеми этими «акселями» и петлями, вспомнить о будущей роли и вновь попредставлять, какой бы она была Зои Габриелли. Утонченной, бледной, с широко распахнутыми глазами и ясным взглядом, в котором застыли слезы. Медиумы наделены высшим знанием, они помнят, как зарождались звезды, они не умеют улыбаться, ведь память их хранит не слишком радостные события прошлых веков.

Ульяна полностью переродилась в Зои Габриелли. Она пронеслась на коньках с этой своей серьгою-кафф в носу и узором в межбровье к рухнувшему Ромэну, будто ангел небесный, упала на колени и столь царственным жестом коснулась лба своего брата, что в эту минуту ошарашенная толпа дружно задержала дыхание, позабыв выдохнуть. Целую минуту каток пребывал в оцепенении, целую минуту молящие взоры были устремлены к склоненной над умирающим. По его виску стекала на белый лед кровь. И уже никто не чаял, что он жив…

– Крепко об лед треснулся.

– Помер, от такого удара не выживают.

– Поглядите, сколько крови натекло, – шептали в толпе.

Но прикосновение юной барышни с иссиня-черной косой и огромными золотисто-янтарными глазами в облике индийской принцессы, словно сошедшей со страниц «Тысячи и одной ночи», заставили несчастного, точно молнией пронзенного, вскочить, шумно вздохнуть и разрыдаться с чувством на ее плече. Потом Ромэн поведал, что, черт возьми, больно бьется током ее браслет с альтернатом.

Подоспевшим в ту минуту санитарам, которые дежурили на катке, Ульяна не дала даже прикоснуться к страдальцу, выхватила бинты и, величественным жестом отстранив их руки, сама принялась перевязывать рассеченный висок.

Раны ведь не было. Падая Ромэн коснулся головы пальцами, меж коими сжимал крошечный пузырь из бычьей кишки, наполненный настоящей кровью. На черной перчатке она была незаметна, а вот на бледном лице, а уж на льду – очень даже. До того трогательно! И Ромэн ничуть не хуже Ульяны умел русскую печаль-тоску и страдание изображать.

Дрожащими руками красавица Зои вытерла кровь и перевязала голову Ромэна, Катерина Семеновна и девица Сонер вертелись рядом, маленький Сеня принялся рыдать, очевидно, перепугавшись – шутка ли, на его глазах человек умер, а потом воскрес. Вдруг девушка-медиум обернулась к Катерине Семеновне и, протянув к ее лицу перепачканную в крови руку, произнесла таким драматическим тоном, до того жутким замогильным голосом, что едва очнувшаяся толпа снова замерла:

– Внученька, как же тебе не стыдно, гимназию окончила, а «Опыты» Монтеня забросила читать на первом томе. Нехорошо, ай нехорошо, Марья Борисовна узнает, пожалуется маменьке.

И говорила француженка в индийских украшениях на чистейшем русском, без всякого намека на акцент. Сказав эту странную фразу, девушка-медиум шумно вздохнула, будто только что из нее чья-то душа выпорхнула, и закрыла лицо дрожащими руками.

– Я вижу… – выдавила она по-французски, и голос ее звучал совсем иначе, нежный, тонкий, девичий голосок, а не старческий, скрипучий, как старая телега, бас. – Я вижу ее, она рядом. Кто она? Не могу понять… Она велит читать Монтеня… Что это значит?

Перепуганная Катерина Семеновна прижала ладошки в алых варежках к губам.

– Только один человек постоянно велел мне читать Монтеня, – прошептала она. – Эта моя бабушка, но она год как померла. Неужели вы и вправду с призраками говорить умеете? Это невиданно, батюшки-светы. Мы же только что с месье Габриелли о ней говорили.

– И прызвать ее своя беседа. Нужно быт чрэзвычайно осторожно, когда говорыть о покойник, – строго сказала Ульяна, страшно коверкая русский, стараясь в этом подражать Натали Жановне[21]21
  Читайте об этом в романе Ю. Нелидовой «Дело о бюловском звере» (Издательство «ЭКСМО»).


[Закрыть].

Тут вновь толпа заерзала, зашуршала, зашушукала, стали допытываться, кто эти иностранцы, а уже успевшая узнать от мнимого Николя Габриелли о роде деятельности сестры, взволнованная мадемуазель Михайлова поспешила к сбивчивому рассказу о чудо-способностях девушки с черной косой через плечо, о том, что она ученица самой госпожи Блаватской, что долго жила в Индии и развивала свои способности у местных сиддхов и махатм.

Кое-как поднявшийся на ноги Ромэн с трудом сделал два шага, застонал, схватившись за голову, и вновь рухнул на лед, Ульяне едва давалось держать его под локоть – хрупкая девушка, дабы оживить брата, потеряла все силы. Было ясно, что оба не смогут идти без чьей-либо помощи. Тотчас кто-то распорядился подогнать сани, мадемуазель Михайлова назвала адрес своего дома, и под звон бубенцов все пятеро отправились на Ковенский переулок.

Первый пункт плана был сработан блестяще.

Ульяне не пришлось прилагать много усилий, дабы оставаться в образе медиума. Ее сильно лихорадило, от усталости она побледнела и едва ворочала языком, отвечая на бесчисленные вопросы домочадцев семьи Михайловых. Она вещала, томно прикрыв веки и прижав кончики пальцев к вискам. К часу ужина вся семья была в сборе: отец семейства, надворный советник Семен Петрович, его супруга, Дарья Валерьяновна – высокая брюнетка с красивой сединой в волосах и романтической задумчивостью в лице, что говорило о ее натуре, склонной ко всякого рода мистике и прочим чудесам. Она смотрела на гостью во все глаза, слушала ее во все уши. Ульяна внутренне потирала руки, маман нашей принцессы полностью во власти инспираций мнимой ученицы Блаватской, основательницы сообщества теософов. Была здесь и вторая бабушка Кати, мать Семена Петровича, Авдотья Феоктистовна, прямо точь-в-точь, как гоголевская Коробочка, неповоротливая, в накрахмаленном чепце, но с первых минут к черноволосой французской экстрасенше воспылавшая дружеским чувством. Даже вполне современный и скептически воспитанный банкирских дел мастер Петр Евгеньевич Биреев поверил в способности девушки, когда та, устремив на него стеклянный взор и театрально простерши руки, принялась в деталях рассказывать, какие дела он имел со скопческой общиной и как торговал с Туркестанским краем да со всей Закаспийской областью. Спасибо делинским знакомым филерам. У банкира глаза на лоб полезли, он замахал руками, почти умоляя замолчать, захлебываясь изумленными междометиями и многозначительно скосив взгляд к почтенной Авдотье Феоктистовне, которая уже навострила уши.

– Видать, дом этот действует на вас мистически, – наконец нашелся Биреев, приглаживая дрожащими руками светлые волосы, – у него была раздражающая особенность постоянно проводить ладонью по набриллиантированным локонам ото лба к затылку.

– Да, – отозвалась Ульяна и, снова приподняв ладони, встала, прошлась по комнате, водя ими по воздуху загадочным манером, словно пыталась поймать невидимый сигнал от прежних обитателей особняка. Она всякий раз поднимала руки ладонями вверх, когда нужно было щегольнуть очередным провозвестием. – Когда-то здесь было много последователей общины духовных христиан, белых голубей. Я чувствую их прысутствие. Все они крычать: «Новый Иер-русалим». Я вижу огромный зал сквозь стены, обивку и мебель, много людей, которые стекались сюда со всей России.

– Поразительно! – выдохнул господин начальник Полицейского Архива. – Чего греха таить. Принадлежал с полвека назад этот дом некому Кондратию Селиванову, идейному вдохновителю скопцов. И зала здесь была когда-то большая, и собрания проводились. И даже говорят, где-то клад они оставили несметный. Но мы все здесь перерыли – видать, хорошо скопцы его упрятали. Вы бы лучше, мадемуазель Габриелли, рассказали, как Елена Петровна поживает, госпожа Блаватская. Ох уж и скандальная она особа, да вижу, правду о ней говорят, что она оккультист да спиритуалист, раз такие даровитые у нее ученицы. Вы до того хорошо по-русски говорите.

– Гран мерси. Мадам в Лондоне ныне. Работает над пр-родолжением книги «Тайная Доктрына».

– Помню я, – заскрипела почтенная Авдотья Феоктистовна, – как она здесь, в Петербурге, спиритические сеансы давала. До сих пор дрожь по телу, ведь и стол ходуном ходил под ее пальцами, и голосами она вещала разными.

– И о чем же книга сия? – спросил Семен Петрович.

– О происхождении Вселенной и человека на Земле. Это нечто выше, чем религия, наука и философия. Это Мудрость из Первоисточника. Все, что она пишет, диктуют ей великие Души-адепты. Иисус, Магдалена, Будда.

Глаза женщин округлились, мадам Михайлова выпрямилась, почтенная бабушка заерзала на стуле, а девушки, как по команде, стиснули руки у груди, поневоле подавшись вперед, готовясь слушать о происхождении Вселенной. Мужчины же, в особенности господин банкир, были настроены более скептически. И хоть не проявляли явного недоверия, чтобы не обидеть гостью, но тем не менее не преминули раз-другой случаем задать каверзный вопрос спиритуалистке или же намекнуть, как нынче много развелось шарлатанов.

Но Ульяна как будто и не замечала попыток подловить, сложила руки на коленях: спинка ровная, сидит на самом краешке стула такая вся возвышенная, эфемерная, чуть склонив голову набок, отрешенно глядела в сторону и умело, с достоинством отвечала. Все больше и больше поддаваясь влиянию веры в собственные способности, она растворялась в роли неземного существа. Ибо знала, каково сильно влияние выражения лица, света глаз, подделать которые гораздо сложнее, нежели взлететь в воздух, сымитировав левитацию.

– Вот я, к примеру, читал как-то книгу одного шотландского медиума, который двигал столы еще при царе-батюшке Александре Втором, – не унимался Биреев. – Да, он бывал в России, даже имел русскую жену. Книга, значит, о разоблачении мошенников, которые фокусами пудрили мозги честному народу. И о Елене Петровне там было немало сказано. Мол, она столы в воздух тоже с помощью механизмов каких-то вздымала.

– Вы, верно, о сэре Дугллас-Хоуме? – тотчас нашлась Ульяна. – Он истинный маг. Как и Елена Петровна. Но тело людское тщэдушное до того земным прытяжением подвержено, до того падко до лжи, что даже такие могущественные прэдставители Космической Силы зачастую теряют духовную связь с нею, теряют осознанность и становятся… простыми смертными. Все земные, мирские блага лишь утяжеляют душу и перекрывают второе зрэние. Каждый из людей способен к просветлению, но и каждый просвэтленный рискует потерять обретенные силы и способности…

– Хм, какая интересная философия. И где вы жили в Индии?

– Я жила на границе Тибета и Непала, в храме Таши-ламы. В этом храме я провела не одно свое рождение.

– Не одно рождение? А их… было много?

– Древние души имеют много рождений. Адепты жили вечно и будут жить вечно. Они продолжают отправлять меня в храм Таши-ламы, чтобы я могла распространять истинные знания по всему свету, вернуть людям божественную сущность.

И в почтительном, со стороны выглядевшем оригинальным, поклоне Ульяна сложила у груди две ладони вместе.

За ужином она не прикоснулась ни к одному из приготовленных блюд, хоть те были довольно скромными ввиду рождественского поста. Ульяна, едва перед ней поставили тарелку, подняла руку в величественном жесте, мол, несите обратно. И заявила, тотчас ошарашив новой оригинальностью, что, мол, души, населяющие бескрайний космос, имеют обыкновение перерождаться в животных, растения и даже в прежде считающиеся неодушевленными предметы, вроде стола, часов, обоев на стенах. И что даже у капусты есть душа, и она была коварно отнята людьми, когда ее срубили, дабы сварить щи, и у обуви, которая молча страдает, когда ее стаскивают об брусчатку и пол.

– Человек себя считает венцом творэния. – Смотрела медиум отрешенным взглядом в сторону. – Но он слеп и не видит, что мир, окружающий его, состоит из живых душ, ведет себя, как хищник, нападает и убивает, пользуется всем и вся себе в угоду. Развитая личность избегает уничтожения и в растительном мире, сострадание человека Новой Эры столь высоко, что он способен взять царство растений под свое великодушное покровительство. Это строки из «Голоса Безмолвия» – книги, написанной Адептами, посредством которых вещал Дух Новой Расы.

– Неужели совсем ничегошеньки вы не едите? – в голосе Кати проскользнули восхищенные нотки. – Совсем-совсем?

– Человеческая еда затуманивает втор-рое зрэние, наводит пелэну на глаза. Человеческая еда есть по сути лишь животное удовольствие и совсем необязательна…

– Как это необязательна? – возмутился Петр Евгеньевич, строго взглянув на племянницу. Та с таким воодушевлением смотрела на гостью, что дядя невольно забеспокоился. – Какая может быть сила без земной пищи! Ничуть, ничуть!

– Важно владеть психической энергией, овладение ею даст грядущему человечеству силу, прэвосходящую все любые земные чаяния. А все эти яства создают хаос в сознании и стирают фотографическую память Души, перэкрывают путь к Источнику, путь к Высшему Благу, который есть единственная во Вселенной Мудрость. Вот почему обычному человеку не удается вспомнить своих прежних рождений, обычный человек не может летать, читать мысли.

– Да чем же вы тогда живы? Быть такого не может! Ведь так и умереть недолго, без еды.

– Энергией Солнца! Энергией Вселенной! Сколько тонких энергий вокруг, – нацепив на лицо блаженно-возвышенную улыбку, Ульяна опять сделала движение ладонями вверх. – Они пронизывают все пространство Вселенной, всю ноосферу, радужные нити, ведущие к самому Истоку.

– Ни хлеба, стало быть, нельзя? Ни блинов? – в изумлении кудахтала Авдотья Феоктистовна, которую новость об отказе от капусты впечатлила пуще других. – Ежели капусты… И гречи? А как же на Масленицу-то без блинов?!

– Вестимо, отчего тогда такая вы тоненькая, – вздохнула дочка начальника Архива, – как березка, и кожа ваша такая бархатная и прозрачная.

– Ладно без щей, – буркнул банкир. – Как же без туфлей? Босыми, что ли, ходить?

Ульяна чуть приподняла подол юбки, из-под которой показалась беленькая аккуратная ножка: она ловко высвободила ее из ботинка, так что никто не заметил лишних движений. И чуть улыбнулась. А все ахнули – неужто в такой мороз с голыми пяточками?

Улыбнулась Ульяна, а про себя подумала, будь проклят ее язык! Теперь ведь не только придется забыть о земной, между прочим, вкусной пище, но и ходить босиком для демонстрации внеземных способностей. Но разве не услада для души и сердца эти изумленные взоры и открытые рты? Ничего, ради такого амплуа и потерпеть можно.

– И не больно вам? – Дарья Валерьяновна в невольном жесте прикрыла ладонью губы.

– Боль, – Ульяна повела подбородком, – это единственные отголоски нашей божественной сущности. Ведь пока человек способен чувствовать, он способен вернуться в свое изначальное божественное состояние. Нервы идут по телу, повторяя переплетение энергетических волокон, которые когда-то составляли наше существо, это материальная суть нашей души. Это наследие третьей расы. И наше единственное спасение.

Тотчас все вспомнили, как разные теологические течения и верования воспевали страдание, вспомнили Иисуса, отдавшего жизнь на кресте, множество других великомучеников, невольно подтверждая слова индийской пророчицы. Разом все заахали, заохали, закивали, мол, правда ведь.

– Энергия Солнца – это, конечно, очень хорошо, – демонстративно впиваясь в пирожок с картошкой, отозвался Семен Петрович, – но я пока не готов отказаться от щей и вкусных пирожков, и от пирожных, от ухи. И вам не советую… Да! Ведь сегодня на первое у нас уха. Из форели! Очень вкусная! Наша Проша настоящая мастерица: так приготовит, никто, даже самый стойкий индийский махатм, не устоит. Неужто вы, мадемуазель Габриелли, не отведаете ее? А вы, месье Николя? Вы тоже умеете питаться энергией Солнца, как ваша уважаемая сестрица?

Похоже, Ромэн не совсем был готов к подобному пассажу, Ульяна, как всегда, импровизируя, зашла столь далеко, что сама насилу поспевала уследить за собственным языком, то он, тем более, натянуто улыбался и хлопал глазами, иногда кивал, мол, полностью согласен со всеми умными речами сестрицы. А уж кто такая мадам Блаватская, теософское общество, юноша знал лишь понаслышке, совершенно не подозревая, что придется остаться без ужина, чтобы довести план до победного конца.

Дудки!

– Нет-нет, меня Господь не наделил способностями питаться Солнцем, – устремил Ромэн взгляд на супницу, слишком проворно для больного хватаясь за ложку. – Сестра настаивает обучить, но я тоже не готов. Видимо, мы хоть и родственники, но принадлежим к разным расам.

– Разным расам?

– Вы часто повторяете это слово. Что же оно значит?

– Поведайте нам! – посыпались изумленные возгласы.

Ульяна вдруг выпрямилась, глаза ее стали стеклянными.

– Говорить? – не своим голосом проронила она. – Говорить?

Все замерли.

– Говорите, – взмолилась Катя.

Ромэн, воспользовавшись драматическим моментом, сжал руку мадемуазель Кати. Но Ульяна послала тому испепеляющий взгляд такой силы, что даже Лессепс, будучи ее сообщником, вздрогнул и отшатнулся.

– Лха, вращающий Четвертое, Слуга Лха Семи, тех, которые вращаются, устремляя свои Колесницы вокруг Владыки своего, Единого Ока, нашего Мира… – произнесла Ульяна так, что ее губы почти не шевелились. Несколько дней подряд она упражнялась в чревовещании и довольно успешно сейчас его продемонстрировала. – Дыхание его дало жизнь Семи. Оно дало Жизнь Первому…

Но надолго ее не хватило, она обессиленно откинулась на спинку стула. Женщины бросились к ней, стали обмахивать платками.

– Нет, нет, не нужно, – чуть ли не шепотом проронила Ульяна. – Мне вновь было видение… Великие Души хотят, чтобы я открыла вам Тайное Учение.

Она выпрямилась и, опустив голову, дождалась, пока все усядутся за стол.

– Земные создания, наделенные сознанием, делятся на шесть рас, – заговорила Ульяна, отстраненно глядя перед собой. – Шесть рас, сменяя друг друга, повелевали планетой. Сначала это были Боги, или саморожденные чхая, которые не нуждались ни в чем земном и материальном и оттого были весьма могущественны. Потом Боги под воздействием силы земного притяжения стали терять свои божественные свойства… Так появилась вторая раса, их называют второрожденные, это были призраки богов, и могущество их было столь же призрачным. Третья раса звалась андрогинами. Те окончательно потеряли свою божественную сущность и стали делиться на мужчин и женщин. От цивилизации к цивилизации существа, населяющие Землю, падали все ниже и ниже, поддаваясь земным законам.

– Я всегда чувствовала глубокую глупость в разделении людей на мужчин и женщин, – воскликнула пораженная Катенька. – Все дело в падении. Ах, до чего же все теперь просто и понятно!

– Четвертой расой были атланты и арии. У них появились руки, ноги, лица. Казалось бы – какая удача, но то, что раньше могла себе позволить первая, вторая, третья расы делать силой мысли, то четвертая должна была делать руками. Если первые три расы передвигались по воздуху, то четвертая ходила по земле ногами. Если первые три расы могли видеть сквозь пространство, ощущать запахи на многие световые лета, слышать звуки с далеких планет, то представители четвертой расы едва ли видели дальше своего носа, а звуки и ароматы чувствовали лишь в пределах земли.

– Ах, до чего ограниченно и бренно стало наше тело, – вновь не сдержалась Катя, перекинувшись с матерью и мадемуазель Сонер воодушевленными взглядами.