Текст книги "Белоснежка с чердака. Книга третья"

– Ой, смотри, – воскликнул Славик, показывая пальцем на большой стеклянный шар. – Смотри, принцесса, какое у тебя смешное лицо в отражении.

Я повернулась и увидела свое лицо в серебряной игрушке. Оно было правда странным: расплющенным, вытянутым в ширину, зауженным на макушке. Глаза узкие и широко расставленные, а щеки такие огромные, что казалось, еще немного, и шар этот лопнет от моего толстого отражения.

– Ты такая смешная! – заливался Славик.

– Прям как пухляш, – усмехнулся Мартин и ткнул пальцем шарик в том месте, где отражался мой огромный нос.

Я с недоумением посмотрела на Мартина. Это кто еще тут пухляш? Давно я его так не обзывала. Совсем уже оборзел и расслабился. Вот пусть только закончится декабрь, закончатся наши работы, и я его на полных правах снова буду ненавидеть и обзывать. А сейчас я все же смолчала, хотя, заглянув в глаза Мартина, я уловила в них необычный проказливый огонек. Он как будто ожидал, что я ему отвечу, и даже как будто этого хотел. А я была бы рада облить его как следует руганью, да вот не позволила мне совесть. Все еще было стыдно за тогдашний поступок. Я с досадой фыркнула и перевела взгляд в сторону двери. И вдруг прямо у порога я увидела Миту. Это произошло так быстро, что я не успела одуматься. Это точно была она. То же узенькое маленькое личико, та же фигура, только теперь облаченная в строгий брючный костюм темно-серого цвета, а легкий шарф прикрывал ее длинную изящную шею. Одета она была совсем по-другому, но это была Мита. Я думала, что забыла, как она выглядит, но, увидев ее снова, я бы ни с кем ее не спутала. Она стояла у порога и вела непринужденную беседу с директором школы. Я будто бы приросла к полу, глядя на них как завороженная. На мгновение мне захотелось броситься к ней, но я испугалась. Всего испугалась. А вдруг это снова мне мерещится, и тогда директор подумает, что я сумасшедшая, и снова все начнется по новой. А вдруг я спугну момент, и Мита раствориться, и я ее больше никогда не увижу. А вдруг это не Мита, а просто похожая как две капли воды на нее девушка. Пока я раздумывала, директор, грузная седая женщина, что-то ей деловито рассказывала, озирая жестами весь актовый зал. Мита слушала ее с не меньшей оживленностью, оглядывая елку, потолки, стены, пол. Она стояла слишком далеко. Но я видела, как переливаются ее теплые, как шоколад, глаза. А потом директриса что-то ей сказала, Мита кивнула, и они скрылись за дверью. Только когда их шаги стали утихать, ко мне вернулось самообладание, и я как ошпаренная бросилась за порог. Но, как и ожидалось, там никого не оказалось. Светлое фойе было пустым, а холодный пол, выложенный светло-коричневой мозаикой, все еще хранил следы снова исчезнувшей балерины.

– Ты что так рванула? – услышала я рядом с собой голос Славика. – Что случилось?

– Ничего. Я просто… Просто.

– А, – доверчиво ответил Славик. – Слушай, мы тут с Мартином подумали, а давай после утренника втроем сфотографируемся. У нас еще нет фотографии, где мы втроем. Было бы так здорово. Понимаешь, мы ведь настоящая команда. Нам нужно, чтобы у нас была общая фотография. Ну как? Что думаешь? Мартин не против. А ты?

Я почти все прослушала, глядя вглубь школы. Но ради вежливости я кивнула. До утренника оставалось всего две недели. Потом будет праздник, а потом – каникулы. Наше наказание иссякнет. Неужели Мартин так и будет работать за меня? Неужели я так и не признаюсь перед всем классом, что натворила? Несколько раз меня навещали мысли о том, чтобы сказать при всех, что это я виновата. Но тут же меня охватывал такой ужас, что зубы начинали стучать. Теперь вдруг, когда передо мной снова появился призрак Миты, я вспомнила все, чему она учила все лето. Она ведь всегда говорила мне, что балерины – это девушки искусства. Они не должны вести себя как беспризорницы. Подлость даже не должна именоваться у них. Конечно, я тогда была совсем не знакома с миром реального балета, и все, что я себе представляла, было исключительно со слов Миты. Я верила ей безоговорочно. Быть балериной – это значит быть легкой не только в своих движениях, эта легкость должна быть в сердце и душе. А иначе как же танцевать, если на сердце груз вины или злость. Тогда танец будет неискренним, и зритель это почувствует. Я помню, как Мита сравнивала танцовщиц со стаканами. Она говорила, что красота искусства – это чистая и невесомая сила, которая передается зрителям на невидимом уровне. Балерины же – это не само искусство, а всего лишь сосуд, через которое оно изливается. Но если сосуд грязный, то все, что выльется на зрителей, будет лишь имитацией искусства. Потом непонятно, почему люди вдруг после просмотра балета чувствуют пустоту и досаду. А все потому, что за невидимой завесой духовного мира мы все связаны: мы делимся друг с другом эмоциями даже без слов. А те, кто танцует на сцене, имеют огромную силу и власть над зрителями. Ведь зрители смотрят на артистов с ожиданием и восхищением. Сердца их голодны и открыты для того, чтобы заполниться красотой настоящего искусства. И вот тогда может произойти самое страшное. Если прима-балерина, к которой приковано всеобщее восхищение, прячет внутри себя злобу, высокомерие, подлость, ненависть, то как бы технически чисто она ни танцевала, и как бы харизматично она ни улыбалась, все равно на эмоциональном уровне зрителю передастся эта грязь. Конечно, зритель будет восхищаться, но потом… Вдруг приходят гордыня, надменность, злоба, подлость, которые ведут к неверным решениям, а в последствии к проблемам в отношениях. Потому что наша душа живая, и она питается тем, чем ее кормят. Так говорила мне Мита. Но я тогда ее совсем не понимала. Но сейчас внезапно всплыли ее слова внутри меня, как мерцающее передо мной табло. Я должна срочно что-то делать. Нельзя так жить. Совесть мучила моего папу, и он умер. Обида терзала мою маму, и от нее пахло тухлой рыбой. А теперь я. Я обижена, затравлена голосом своей собственной совести. Меня терзает страх, и я не могу спать по ночам. Ко мне снова явился этот призрак балерины. Она пришла, чтобы напомнить мне о моей мечте. О том, кто я и какой должна быть. В эту минуту я твердо решила, что во что бы то ни стало я признаюсь перед всеми. Я должна это сделать как можно скорее. Пока не окончился срок наказания. Мне не хотелось, чтобы Мартин отработал незаслуженное наказание от звонка до звонка. Пусть хотя бы от двух недель он будет освобожден. Пусть он будет оправдан перед всеми. А я буду работать одна. Я должна это сделать.

ГЛАВА 9

Полная решимости, я пришла на следующий день в школу. Всю ночь я репетировала свою речь, воображая себе, как встану и скажу всему классу правду, и будь что будет. Не могу сказать, что я не боялась. Страх не уменьшился, но решимость теперь была сильнее. Войдя в класс, я прошла за свою парту, Славик прошел на задние ряды, а Мартин стал распаковывать портфель на своей стороне парты. Я все думала, когда мне лучше произнести признание. Мне хотелось, чтобы все слышали, чтобы в классе было тихо. Я думала, может, сделать это перед началом первого урока, но Анна Сергеевна именно сегодня решила опоздать. Она ворвалась в класс как ошпаренная, на ходу собирая волосы в пучок и принося извинения. Затем она тут же начала сумбурно объяснять новую тему, и ей точно было не до меня. Весь первый урок, короткую перемену, а потом и второй урок я сидела как на ежах. Грызла заусенцы на пальцах, елозила на стуле. Вся извелась. Мартин даже пару раз шикнул на меня. Сосредоточиться никак не удавалось. Третий урок сегодня будет завершающим. Потом мы опять будем репетировать номера на новогодний утренник. Но перед началом третьего урока Анна Сергеевна вдруг так развеселилась, стала шутить, улыбаться. Хвалила нас и говорила, что мы у нее самый лучший класс. Что на нее нашло, не знаю, только я снова не нашла в себе смелости сделать то, что хотела. Я уже начала раздражаться. Я злилась на себя и на Анну Сергеевну. Если третий урок закончится, а я так и не скажу, то сегодня уже точно не получится. Тогда меня ждет еще одна бессонная ночь. А вдруг завтра, проснувшись, я передумаю, и для меня это будет выглядеть даже смешно. Нельзя ни в коем случае этого допустить. Я должна это сделать сегодня. Я должна это сделать прямо сейчас. Решительно задрав руку, я постаралась привлечь к себе внимание Анны Сергеевны. Но вот именно в эту самую минуту в дверь кто-то постучал. Анна Сергеевна, даже не заметив мою руку, прошла мимо и исчезла за дверью. Не знаю, с кем она там разговаривала, но когда вернулась, то была довольная как слон.

– Дети, закончим урок пораньше. Сегодня побольше прорепетируем. Нам предстоит выучить еще один танец и повторить новогодние стихи. Сейчас придет наш баянист Ахмед Мухамедович, так что давайте приготовимся.

Приготовиться – это значит плотно сдвинуть между собой парты, чтобы было больше места, для того чтобы водить хоровод. Сделать небольшую площадку у доски. Справа у окна нужно будет поставить стул для Ахмеда Мухамедовича и повторить свою партию. Все это сопровождалось всеобщим ликованием. Ведь уроки никто не любит. Куда приятнее драть полы ножками парт, скрипеть, тарахтеть, переставлять, кричать во все горло. Короче, как я и ожидала, начался хаос. Все вокруг завертелось: то тут, то там поочередно раздавались противный скрип, шелест бумаг, оглушительный смех и все такое прочее. Мне вручили мои слова, которые я уже давно выучила. На этом утреннике я играла госпожу Метелицу. Анна Сергеевна сама распределяла нам роли и решила, что я похожа на метель. Я нервно щелкала пальцами. Ничего не выйдет. Во время репетиции просто не представится возможности хотя бы слово вставить.

Дверь открылась, и на пороге выросла фигура Ахмеда Мухамедовича. Его выпрямленная осанка, чуть выступающий вперед животик, приятная широченная улыбка под бахромой серебристых усов и, конечно же, его проказливые глаза. Не знаю, почему все считали, что глаза у него озорные. На самом деле его глаза было почти невозможно разглядеть, ведь они тщательно скрывались под широкими линзами затемненных очков. Но мы были уверены, что глаза у Ахмеда Мухамедовича веселые и добрые. Иначе и быть не могло. Его сопровождала еще одна особенность: там, где он появлялся, детишки сразу же расплывались в улыбке и пребывали в предвкушении чего-то очень веселого. А едва он начинал что-то рассказывать или показывать, то тут же поднимался невообразимый шум. Дети смеялись, имитировали его голос, пытались повторить его движения. Одним словом, сегодня все неизменно повторилось. Поднялся шум, веселье, и какое уж там может быть признание в преступлении. Короче, я опустила голову, прислонилась к стене и смирилась с положением вещей. Сегодня мне не удастся признаться. Значит, не судьба.

Началась репетиция. Заиграл баян, зазвучали новогодние песни, на середину сначала выбежал петрушка, пробубнил короткий заученный текст, и началось представление. Моя роль была одной из первых. Я вышла на середину и едва слышно пролепетала слова госпожи Метелицы, и тут побежал хоровод снежинок. Пока они танцевали, Анна Сергеевна сделала мне замечание по поводу того, что я должна произносить текст более живо, а то, видите ли, я похожа на вареную курицу. В другой момент я бы учла ее пожелания, но только не сегодня и уж тем более не сейчас. Я стояла, прислонившись к стене, и затуманенным взглядом смотрела на представление. Вот Славик побежал. Он играл роль глашатая. Легко подпрыгивая, высокого задирая голову, Славик бойко произнес свою речь, импровизируя на ходу. Звонко трубя в воображаемую трубу, Славик отыграл свою короткую, но весьма важную роль. Он никого не стеснялся. Как и в любой другой ситуации, душа его была открыта нараспашку. Куда бы его ни отправили, где бы Славик ни оказался, он всегда чувствовал себя как дома. Во всех представлениях, в любой роли Славик был лучшим среди остальных мальчишек. Его Ахмед Мухамедович часто хвалил. Пусть учился он не очень хорошо, но зато в любом спектакле он был на высоте. Потом побежали кони, которые передвигались как раненые буйволицы. Протанцевали свою веселую партию петрушки. Перед самым выходом Деда Мороза долгий стих должен произнести снеговик. На середину проковылял Мартин. Роль снеговика ему дали потому, что только он смог бы выучить такой большой текст, ну, и еще потому, что он пухлый. Мартин в угрюмой манере отчеканил стих, размахивая воображаемой метлой, поправляя на голове воображаемое ведро. Все он делал, как ему показали, только все это было как на «отвалите от меня все». Я потупила взор, и мне уже хотелось расплакаться от досады, что мой план провалился. Внезапно до меня донеслись издевательские голоса ребят.

– Лера, лучше отойди оттуда, рядом с ним опасно стоять, – цинично прозвучал мальчишеский голос.

– А то потом и ты будешь ходить с зеленым лбом, – как бы передразнивая, поддержал беседу девчачий писк.

– Вы, главное, бутылку ему не давайте, и все будут жить.

«Какие же острые на язык эти противные ребята», – думала, и я злость во мне возрастала. Я почувствовала, как что-то горячее стало подниматься из глубины живота. Оно заполнило всю грудь, подперло к горлу, и мне даже стало трудно дышать. Я до сих пор не знаю, как так получилось, но едва я открыла рот, как оттуда вдруг вылетел отчаянный бесформенный крик. В классе воцарилась тишина, и я увидела, что все только и делают, что пялятся на меня. И вот тогда я быстро сообразила, что это самый подходящий момент. Я подалась вперед, сжала кулаки, сглотнула ком и произнесла громко и торопливо, словно боясь, что мне не дадут договорить. Набрав побольше воздуха в грудь, я на одном дыхании прокричала:

– Это не Мартин кинул бутылку в Алину, это я сделала. Я перекинула через голову и нечаянно попала в нее.

Глаза присутствующих стали расширяться, сливаясь в одну бездонную черную дыру.

– Мартин тут ни при чем. Это я виновата! – повторила я и глазами начала искать Алину.

– Закрой рот, – грубо оборвал меня голос Мартина. – Анна Сергеевна, не слушайте ее.

– Сам закрой рот! – возразила я Мартину в первый раз за долгое время. – Никто не просил тебя заступаться за меня. Вообще, не приказывай мне, что делать, и вообще, ты пухляш!

Наконец-то я смогла его отчитать и даже обозвать как раньше. Как же хорошо-то на душе стало сразу.

– Анна Сергеевна, не слушайте ее. Кто виноват, что она дура.

– Замолчи! А кто виноват, что ты пухляш? – скорчив гримасу, ответила я. – Анна Сергеевна, все было так: мы подрались с Мартином, он швырнул мой пенал, а я швырнула его бутылку с водой. Я не целилась в Алину, она случайно в нее попала. Так что это я виновата. – Потом я повернулась к Алине и что есть мочи прокричала: – А ты рыжая трусиха. Иди жалуйся своему рыжему брату. Пусть он меня побьет, как тогда Славика и Мартина побил. Ябеда-корябеда! С тобой даже дружить противно. Трусиха! Не умеешь сама решать свои проблемы!..

– Ну хватит! – прервала мою речь Анна Сергеевна и тут же посмотрела на Мартина. – Зачем ты это сделал? Почему ты обманул всех?

В классе воцарилось молчание. Мартин, опустив голову, тяжело дышал.

– Мартин, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – строго, но без злости сказала Анна Сергеевна. – Почему ты так поступил? Ты ведь всех обманул.

Мартин поднял лицо, но его глаза все еще смотрели в пол. Он медленно моргал, щеки его раскраснелись, а уголки губ слегка были опущены вниз. Не знаю почему, но у меня прям в животе все сжалось, а в горле заклокотало.

– Анна Сергеевна, пожалуйста, не надо, – тихо возразил Славик.

– А с вами, молодой человек, я потом поговорю, – холодно обратилась она к Славику. – В тот день вы сказали мне, что упали с велосипедов, и потому ваши лица были в синяках и ссадинах. Когда это ты научился врать?

Славик насупился, опустил голову и от стыда готов был просто провалиться. Но благо Анна Сергеевна тут же обратилась снова к Мартину.

– Ты долго будешь молчать? Почему ты так поступил? Скажи всему классу и мне. Почему ты соврал тогда? Почему взял вину Эммы на себя? – тут голос ее стал более мягким. – Мартин, если сейчас ты скажешь правду, то мы не будем вызвать маму в школу.

Губы Мартина слегка дрогнули, и он едва слышно пробубнил:

– Потому что Эмма – моя сестренка.

После этой фразы, во мне заскрежетала необъянимое иступление. Вдруг слезы выступили из глаз, и я, сама от себя не ожидая, крикнула ему в ответ:

– Неправда! Я тебе не настоящая сестренка!

– Анна Сергеевна, мне было поручено от папы оберегать ее, – протараторил Мартин.

– Это мой папа! – во всеуслышание заявила я, и тут же досадное непрекращающееся рыдание вырвалось из моей груди.

Ноги подкосились, я села на пол и стала громко плакать. Голос мой то повышался, то понижался, я всхлипывала и задыхалась. Сама не знаю, отчего мне было на душе так больно и тоскливо. Я судорожно вытирала слезы, отталкивая от себя руку Славика, который уже сидел рядом и пытался меня успокоить. Подняв глаза, я увидала стоящую у порога Миту. Я уже даже этому не удивилась. Она снова появилась передо мной. В том же сером костюме, с распущенными по плечам темными волосами. Сейчас она была больше похожа на учительницу, чем на балерину. Она смотрела на меня сквозь едва заметные линзы очков. Я не сводила с нее глаз. Мне хотелось ей сказать, что я очень скучала и чтоб она больше не уходила. Ведь когда она рядом, я становлюсь лучше и не ощущаю так остро одиночество. Но боль, сжимавшая грудь, отняла у меня всякую способность говорить. А спустя несколько секунд я вновь вспомнила, что Мита – всего лишь призрак, и ее, кроме меня, никто не видит. Еще не хватало, чтобы сейчас опять все увидели, как я говорю с воображаемой подружкой. И только я так подумала, как вдруг Анна Сергеевна подошла к ней и сдержанно произнесла:

– Проходите, Елизавета Андреевна. У нас тут небольшое ЧП.

После этих слов Анна Сергеевна указала рукой на меня, а потом этой же рукой пригласила ее войти. Я сначала подумала, что мне все это кажется. Бывает ведь, что после сильного нервного потрясения начинаются галлюцинации. Поэтому я просто встряхнула головой и зажмурила глаза. Через несколько секунд я с усилием открыла их. Ничего не изменилось. Анна Сергеевна проводила Миту за свой стол и пригласила ее отдохнуть. А потом подошла ко мне и театрально вежливо попросила меня встать с пола. Не отрывая мигающего взора от Миты, я встала, отряхивая колени и расправляя юбочку. А Анна Сергеевна тем временем заняла почетное место внутри хоровода и сказала:

– Дети, поздоровайтесь. Это наш новый педагог Елизавета Андреевна.

– Здравствуйте, Елизавета Андреевна, – растягивая каждый слог, хором произнесли дети.

На лице Миты промелькнула доброжелательная улыбка, а потом она учтиво кивнула всему классу в ответ. Ну прям в точности как тогда, когда мы в первый раз увиделись.

– Елизавета Андреевна, – деловито продолжала Анна Сергеевна, – наш новый хореограф. Начиная с новой четверти у нас откроется дополнительный кружок хореографии. Все желающие могут записаться у меня. Подождите, не сейчас. Опустите пока руки. Елизавета Андреевна преподает современную классику. Так что наша школа теперь тоже сможет принимать участие в танцевальных шоу, которые проходят каждые полгода. Сейчас я предоставлю слово Елизавете Андреевне. Она вам все расскажет.

После этих слов Анна Сергеевна сложила ладони в замок, приветливо улыбнулась и почтительно отошла в сторону. Ее место заняла Елизавета Андреевна. Пока что буду называть ее так, хотя это очень неудобно.

– Еще раз здравствуйте, дорогие ребята. – Голос ее звучал мягко, спокойно.

Я сразу же узнала этот тембр. Ее голос никак не изменился: все такой же приветливый, чистый, и даже если лицо ее серьезное, то голос все равно будто бы улыбался. Если с закрытыми глазами слушать, то будет казаться, что каждое ее слово сопровождается искренней улыбкой. Меня всегда поражало, насколько ясно она выговаривала каждое слово, подчеркивая его мягкой, неназойливой жестикуляцией. Речь Анны Сергеевны всегда как будто немного чеканилась, и губы ее при этом широко и ясно открывались, как бы оттачивая каждый звук. А вот фразы Елизаветы Андреевны словно звонкий журчащий поток в горах. Слова вливались прямо в сердце, принося с собой прохладу и свежесть. Она стояла перед нами как настоящая учительница, хотя во взгляде ее горели озорные искорки. Нам казалось, что перед нами стоит веселая проказливая девочка, только в теле взрослой женщины. Пока мы ее разглядывали, Елизавета Андреевна тем временем продолжала:

– Сегодня мы с вами выучим новый танец на предстоящий утренник. У нас осталось совсем мало времени, и когда я сюда шла, то очень переживала. Думала: успеем ли мы? А теперь, увидев вас, поняла, что мы справимся. Уверена, что вы ребята очень способные. А что касается кружка, то тут все просто. Приходите все желающие. На занятиях могут участвовать все. Нам нужен как раз ваш возраст. Первоклашки еще совсем маленькие, в третьем классе желающих не так много, а вот четвертый класс уже слишком взрослые. Так что можно сказать, что вам повезло. Ведь если все будет хорошо, то из вас мы соберем команду, которая первая отправится на танцевальный конкурс от нашей школы. Расписание занятий можете посмотреть потом на стенде. Я повешу туда вот этот плакат. Там вся информация. – Она развернула небольшой ватман, раскрашенный яркой гуашью.

Я даже не обратила внимание, что именно там было изображено и написано.

– Есть небольшое пожелание, – немного смущенно произнесла Елизавета Андреевна. – Мне бы хотелось, чтобы как можно больше мальчишек приняло в этом участие. Девочки, я знаю, придут, но нам обязательно нужны сильные и крепкие мужчины. Есть среди вас такие? Она загадочно обвела взглядом весь класс и, улыбнувшись, завершила: – Отлично. Вижу, что меня тут понимают. Значит, сработаемся.

Елизавета Андреевна звонко хлопнула один раз в ладоши, как будто бы поставила печать в знак нашей договоренности.

– А теперь будем учить новогодний танец, – весело сказала она. – Встаньте, пожалуйста, в хоровод, как вы стояли. Немного подальше. Отходим к стеночке. Что-то вот в том углу вы так скучились, а в этом почти вообще никого нет. Почему там только одна девочка? Как тебя зовут, милая? Анара? Какое звучное имя. Ребята, немного сдвиньтесь в сторону Анары. А тебя как зовут, красавица наша? Алина? Здорово. Всегда хотела, чтобы у меня были такие же золотые локоны, как у тебя. Молодой человек, возьмите, пожалуйста, Алину за руку. Как тебя зовут? Мартин? Отлично. Со временем я вас всех запомню. У меня хорошая память на имена. Мартин, в чем дело? Возьми Алину за руку. Не хочешь? А что такое? Ну ладно. Тогда поменяйся местами с твоим голубоглазым соседом. Как зовут соседа? Славик? Славное имя у славного мальчика. Славик, ты ведь не боишься рыжих девочек? Тогда возьми за руку Алину. А кто там у нас такой одинокий и в слезах? В чем дело? Почему ты стоишь в углу? Вставай в хоровод с ребятами. Как тебя зовут?

Пока Елизавета Андреевна знакомилась со всеми по очереди, расставляя их по местам, я не сводила с нее изумленного взгляда. Мне казалось, что еще немного, и я точно сойду с ума. Она обращалась к другим детям, и они ее слышали и слушались. Значит, они ее видят и слышат. Значит, она не привидение. А кто же тогда Мита? Елизавета Андреевна – это Мита? Или наоборот? А может быть, они близняшки. И одна из близнецов умерла, и ее дух явился ко мне? Да что вообще происходит? Может быть, все-таки это Мита и есть, просто почему-то делает вид, что меня не знает, и имя себе еще новое придумала. Но если это Мита, то почему она спросила, как меня зовут? И ведь по глазам видно, что она действительно меня не знает. Я вижу ее как человека, а не как призрак. Я вижу ее эмоции, ее волнение. От нее исходит аромат полевых цветов, смешанный с терпким запахом полыни. А эмоции и запах души Миты были для меня недосягаемы. Тогда ошибки быть не может. Передо мной действительно стоит другая девушка, просто очень похожая на Миту…

– Ну, так как тебя зовут? – снова спросила меня Елизавета Андреевна, подойдя ко мне поближе и наклонившись к моему лицу так, что я могла видеть розовые жилки в белках ее глаз.

Слова ее стояли плотиной в водопаде моих бушующих мыслей. Она преградила собой весь поток моего недоумения, и на душе мне сразу же стало спокойнее. Она улыбалась, и я снова увидела все те же задорные мешочки под ее глазами, которые набухали каждый раз, стоило ей хоть немного развеселиться.

– Эмма, – едва слышно выговорила я.

– Очень приятно познакомиться, Эмма. Вставай вместе с нами в круг. Пойдем, я тебя поставлю по росту.

С этой фразой протянулась тонкая ладошка с уже давно знакомыми мне длинными пальчиками. Я взяла ее за руку и ощутила тепло и прохладу одновременно. Я не помню, чтобы Мита держала меня за руку, но однозначно я ощущала ее прикосновения много раз. Поэтому для меня ее рука была знакомой и родной.

– Так… Куда бы тебя поставить? – будто бы произнося мысли вслух, сказала Елизавета Андреевна, оглядывая хоровод. – Ах, вот. Сюда ты отлично впишешься.

И вы не поверите, она взяла и воткнула меня между Славиком и Алиной. Такое чувство, что она это сделала нарочно. Еще несколько минут назад я во всеуслышание призналась в том, что разбила голову этой рыжей, а потом еще обозвала ее трусихой, и вот теперь мне придется взять ее за руку. Это что за издевательство? Я мельком бросила взгляд на Анну Сергеевну, которая глазами мне говорила, что потом со всем разберется. А сейчас она нас обеих просверлила взглядом, как бы говоря, чтобы мы ее не позорили перед другой учительницей. Я первая протянула руку, и Алина, недолго думая, взяла мою ладошку в свою. Я думала, что мне будет противно, а оказалось, что вполне нормально. Рука Алины была мягкая и теплая, а кроме того, она легонько сжала мои пальцы. Меня вмиг посетила мысль, что, наверное, Алина на меня вообще не сердится. Но посмотреть в ее сторону я почему-то не решилась.

– Ты поступила как настоящая принцесса, – шепнул мне в самое ушко рядом стоящий Славик. – Не переживай, как бы тебя ни наказали, я тебе помогу. Я буду рядом.

Потом он крепко сжал мою ладонь, и тут же из моих глаз брызнули слезы. Такое чувство, будто бы жидкость долго копилась в пальцах, и стоило Славику их немного сжать, как они тут же нашли себе отверстие в виде глаз и полились новым потоком.

– Славик, прости меня. Я плохой друг, – шепнула я в ответ. – Я тебя подвела.

– Проходите сюда, – снова влезла в мой мысленный бардак Анна Сергеевна. – Эмма, ты садись на этот стул. А ты, Мартин, сюда. Славик, ты можешь посидеть на задней парте. Ах, ты тут хочешь сидеть? Ну ладно, сиди, если хочешь.

Мы покорно уселись на указанные нам места. Лица я не поднимала. Я смотрела на тыльную сторону ладоней, которые примерно покоились на коленях. Я уже догладывалась, что сейчас начнется. На нас польется целый поток нравоучений. И во всех ее словах не будет ничего нового.

– Значит, ты говоришь, что ты поступил так, чтобы заступиться за Эмму? – бесцеремонно начала Анна Сергеевна. – Но ты ведь понимаешь, в какое положение ты поставил всех. Тогда, в кабинете завуча, при твоей маме мы все пристыдили тебя, отчитали и наказали тебе убирать задний двор школы. И ты все это время молчал. Конечно, это очень благородно, что ты заступился за девочку, но ведь ты всех обманул. А приучать себя к обману – это очень плохо. Понимаешь меня?

Мартин едва заметно кивнул, но лица не поднял.

– Я надеюсь, что ты усвоил для себя урок и врать больше не будешь. А теперь скажи мне другую правду: тебя и Славика побили? Вы сказали, что упали с велосипедов, но это оказалось ложью. Ведь так? Кто вас побил? Алинин брат?

Я покосилась на Мартина. Он упорно молчал. Даже губы его как будто намеренно сжались. Мне сразу стало понятно, что он сжал губы не потому, что сдерживал бурлящий на языке поток слов. Он сделал это для того, чтобы показать упрямой Анне Сергеевне, что ничего ей не скажет.

– Хорошо. С этим я сама разберусь, – сдалась Анна Сергеевна.

Я увидела, как тонкие нити симпатии и жалости, исходившие от нее, как будто бы заключили Мартина в легких объятиях. В первый раз я увидела, как чувства Анны Сергеевны ожили и окутали кого-то невесомой паутинкой.

– Теперь с вами, милая леди, – холодно обратилась она ко мне, и меня всю прожгло от ее официального обращения. – Скажи, Эмма, почему ты так поступила? Ты ведь понимаешь, что ты натворила? Ты хоть отдаешь себе отчет, какой низкий поступок ты совершила?

Тело мое сжалось в комок, и если бы я была ежиком, то все мои колючки бы ощетинились и встали дыбом, а я сама бы сжалась в плотный клубок. Впрочем, это я и так пыталась сделать, не будучи ежиком.

– Почему ты молчишь? Ты ведь еще такая маленькая, а уже такая хитрая и жестокая. Разве можно так делать? Скажи, ты хотя бы осознаешь, что поступила плохо?

Я впилась пальцами в колени, зубы стиснулись, и я вся превратилась в одну большую колючку. Гнев во мне стал нарастать с еще большей силой, а Анна Сергеевна еще добавляла масла в огонь. Так и хотелось ей крикнуть, чтобы она от меня отстала, но я молчала. Ведь таких зануд, как она, еще поискать надо. Если я сейчас что-то скажу, то сделаю только хуже. Она ведь задушит нас всех природным занудством.

– Молчишь? Упорствуешь? Тогда маму в кабинет завуча, и будем все проходить по новой.

– Анна Сергеевна, это нечестно! – раздался справедливый голос Славика, который сидел рядом со мной.

Он вскочил со стула как настоящий маленький адвокат.

– Понимаете, все это время Эмма тоже работала на заднем дворе. Не верите, посмотрите – у нее все руки в мозолях. Я сам видел. Эмма сегодня призналась при всем классе. Это ведь тоже нелегко сделать. Самое главное ведь, что она осознала свою ошибку. Самое главное, что она призналась…

– Довольно, Славик! – старого прервала его Анна Сергеевна. – Быстро сядь. Ты тоже соврал мне…

– То, что я соврал про велосипеды, это только потому, что моя бабушка всегда учит меня быть мужчиной, а мужчины не ябедничают, а уж тем более женщинам. А ведь вы, Анна Сергеевна – женщина. Как мы с Мартином могли вам нажаловаться?

Лицо Анны Сергеевны было сосредоточенным, но я видела, как в ее груди стал зарождаться смех. Губы ее слегка дрогнули, но тут же снова похолодели. От меня она скрыть не могла, что Славик всегда забавлял ее, и даже сейчас, хотя она и делала вид, что рассержена. Это хороший знак. Если человеку хочется смеяться, то гнев, как правило, быстро испаряется. Так и получилось. Анна Сергеевна более спокойным и уже наигранно строгим тоном сказала: