Текст книги "Красавица за чудовищем. Книга четвертая"

Красавица за чудовищем
Книга четвертая
Юлия Пан

© Юлия Пан, 2023

ISBN 978-5-0060-1511-1 (т. 4)

ISBN 978-5-0059-6331-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

Хани

Говорят, период адаптации длится около двух лет. А вчера моя кузина Барбара вообще сравнила меня с деревом. Она сказала, что если дерево пересадить с одного места на другое, то оно будет болеть в течение четырех лет, прежде чем свыкнется с другой почвой и пустит новые корни. Люди в Германии просто помешаны на природе. Вчера я стояла на станции Хауптвахе и смотрела, как один мужчина лет сорока, прилично одетый и совершенно не похожий на сумасшедшего, каких тут порой немало встретишь, остановился рядом с лестницей и с серьезным выражением лица спросил свою собаку о чем-то важном. Я еще совсем не говорю на немецком, так как провела здесь без малого месяц. Но я приблизительно догадалась, о чем он с ней говорил. Наверное, он спросил собаку, хочет ли она подняться на лифте или же по лестнице. Если не брать всерьез странности, которые творятся вокруг, то Франкфурт можно назвать вполне интересным городом. Хотя моя кузина говорит, что этот город – то еще дерьмо. Но если ее послушать, то все в этом мире полнейшее то самое. Мне вообще как-то не хочется повторять это слово слишком часто. А вот Барбара употребляет его, наверное, больше тысячи раз в сутки. Кстати, это первое слово, которое я выучила на немецком. Барбара весьма неплохо говорит по-русски, хотя, в сущности, ее можно понять даже без слов. У нее слишком живая мимика. Моей кузине в январе исполнилось тридцать девять лет. Она сказала, что это самый дерьмовый возраст, потому что в этот период понимаешь, что молодость утекает, а старость не за горами. Будь она русской женщиной, то была бы заядлой матершинницей. Но все-таки немецкий, наверное, не так богат матерными словами. Русский матерный – это вообще самостоятельный язык, на котором можно одним словом обозвать разные предметы, людей, и при этом в одном случае это будет носить позитивное значение, а в другом самое отвратительное. Барбара же в основном употребляет вышеупомянутое слово на все случаи жизни. Даже тогда когда она рада. Причем произносит она всегда его с такой смачностью, что порой кажется, еще немного, и это слово воплотится на ее устах. Вот было смешно, если бы каждый раз, когда она произносит слово «дерьмо», оно бы выпадало из ее уст. Может быть, тогда она отучилась бы его так часто употреблять. Хотя лично мне оно никак не мешает. Потому что моя кузина, несмотря на то что курит, как паровоз, и ругается направо и налево, очень юморная и интересная женщина. Одна ее прическа чего стоит.

Помню как во время нашей первой встречи в громадном франкфуртском аэропорте в глаза сразу же бросилась именно ее прическа. Даже если бы Барбара не держала табличку с моим именем, я бы все равно обратила внимание именно на нее. Она стояла юбке, какие носят японские школьницы. Черные гольфы, прикрывающие ее худые колени, и огромные башмаки с пестрыми шнурками. Сверху на ней была белая шуба из лисьего меха. Но больше всего меня удивила ее прическа. Нет, не было ничего вычурного или замысловатого. Просто я никогда не встречала взрослую женщину с выбритым черепом. Ну, то есть не прямо-таки чтобы до блеска. Темные волосы длинной около пяти миллиметров все же густо торчали на ее красивой округлой голове. Но все равно в Новосибирске я ни разу не видела женщину лет сорока с таким причудливым стилем в прическе и одежде. Знаете, что она сказала, когда увидела меня в первый раз? Может, уже догадались? Она сначала осмотрела меня с ног до головы, криво подняла верхнюю губу, наморщила лоб, как при виде чего-то сомнительно темного, а потом так и сказала на ломаном русском: «Вот дерьмо! Хотя нет… нормально».

Я слышала, что немцы не любят, когда на них долго смотрят в упор. Поэтому я рассмотрела ее со спины, когда она вела меня по просторам второго терминала к выходу. Судя по тому, как Барбара неуверенно двигалась, я поняла, что она не так часто бывает в аэропорте. И как она потом сама призналась, что ее не было здесь больше двадцати лет.

Теперь немного о ее внешности. Если не брать в счет ее чудной прически, то ее можно было бы назвать даже красивой. На овальном лице отчетливо выделялись ее несоразмерно большие влажные глаза. Белки были немного желтоватые и напоминали табачный дым. Зрачки серо-зеленые, как у папы, и ресницы каштановые, длинные, завивающиеся, почти до самых тонко выщипанных бровей. Нос, правда, у нее крупноватый, а губы тонкие. Но мама всегда говорила, что глаза составляют восемьдесят процентов красоты. А так как глаза у Барбары красивые, то, значит, можно просто опустить эти мелкие недочеты на ее лице. Что касается фигуры, то в свои года выглядела она вполне хорошо. Не такая высокая, но стройная и подтянутая. Она немного сутулится, но это даже как-то идет ее стилю и неторопливой походке.

Когда я была Москве и стаяла в очереди за получением визы, то наслышалась о Германии всяких там предрассудков. Например, что все немцы писаные красавцы, а немки невзрачные. Одни говорили, что когда-то давно всех красивых женщин в Германии считали ведьмами и сжигали на костре. А другие выдвигали свои умные версии, типа; немки вообще не любят наряжаться и одеваются очень просто и даже безвкусно. Не знаю, как там другие немки, но моя кузина опровергала напрочь все предрассудки. Не буду спорить, что вкус в одежде у нее странноватый, и все же, чтоб так одеться, это ведь нужно постараться. И вообще я не люблю всякие там предрассудки и предубеждения. Я вполне могу сама построить мнение о немках, немцах и о стране в целом. Это касается и Барбары тоже. Прежде чем мне сюда приехать, моя мама сто раз предупредила, чтобы я была осторожна, так как Барбара, по ее мнению, очень экстравагантная личность. Она в два счета может испортить человека, и в особенности такую наивную дуру, как я. Так, по крайней мере, сказала моя мама. Она читает, что влияние Барбары весьма пагубное. А так как мне предстояло жить с ней какое-то время, то я должна быть очень внимательной.

Сейчас мне кажется, что мама так говорила, потому что она совсем не знает Барбару. Да, она немного не от мира сего, но не такая она уж и плохая. И за месяц, прожитый с ней, я ни разу не заметила, чтобы она как-то пыталась меня переделать. А вот мама всегда была мной недовольна. Все ей во мне не нравится. В особенности моя прическа. С тех пор, как мне исполнилось двадцать, мама всегда только и делала, что бранила меня за то что я убрала челку. В детстве у меня всегда была челка, потому что у мамы она была всю жизнь. Мама просто как кремень в этом отношении. С челкой девушка выглядит моложе, милее, красивее. А я терпеть не могу челку. У меня от нее прыщи на лбу, а когда голова грязная, то первое, что выдает этот факт, так это челка. А еще за ней нужно ухаживать, чтобы она не прилипала ко лбу, будто ее прилизали жиром. Да и в глаза лезет. Отрезать ее нужно регулярно. Под шапкой постоянно мешается, а после шапки торчит во все стороны. Короче, головная боль с этой челкой. Путь уж лучше я буду выглядеть старше и грубее, чем ходить с этой челкой. Вот у Барбары совсем нет ни челки, ни волос, и все равно она красивая. То есть для мамы, конечно, нет, но на мой взгляд, очень даже симпатичная и милая. Так по крайней мере она выглядит внешне, а вот о ее жизни я мало знаю. Меня предупредили, что немцы не любят говорить о личных вещах даже с родными. Особенно нельзя говорить о зарплате. Ее зарплата меня мало интересовала, но вот о ней самой мне бы хотелось узнать побольше. Мы уже месяц живем вместе, и все, что я о ней знаю, так это то, что она увлекается японской рок-музыкой, выкуривает по пять сигарет в день, покупает продукты в биомаркете, безумно любит азиатскую кухню, преподает немецкий в языковой школе, ни разу не была замужем, не любит собак, обожает морских свинок, абсолютная фанатка яблок и считает Париж самый дерьмовым городом по всей Европе. Иногда к ней на дом приходят ученики, порой это бывают взрослые мужчины из Турции, Сирии, Испании и так далее. Но чаще всего это молодые ребята-иностранцы. Я заметила, что среди ее учеников больше представителей сильного пола. Скорее всего, девушкам сложно с ней. А мужчинам, напротив, очень даже комфортно. В течение часа она им преподает не только немецкую грамматику, но и основы немецкого юмора. Вот еще один предрассудок о том, что у немцев нет чувства юмора. Может быть, это, конечно, и так, но Барбара – явное исключение из этого правила. Еще что стоит отметить о моей дорогой кузине, так это то, что, помимо взрослых учеников, другие мужчины к ней не приходят. Она наряжается исключительно на работу или для походов за биопродуктами. На свидания она не ходит. Есть у нее ухажеры, но нет любовников. Ближе, чем проводить себя до станции «Цаиль», она никого не подпускает. Именно на этой станции располагается школа, где она работает больше десяти лет. В эту школу она меня и зарегистрировала. Шестого февраля с понедельника начинаются мои занятия. Жду не дождусь. А то уже надоело слоняться тут и ни слова не понимать. Хотя во Франкфурте почти каждый второй говорит на английском, но ведь я и на нем говорю не очень хорошо.

Барбара

Да, жизнь порой играет с нами злую шутку. Жила себе спокойно, никого не трогала, никому не мешала во всеобщей мышиной возне. Видимо, в прошлой жизни я сделала что-то ужасное, потому теперь мне на голову выпало такое наказание. Нет, я не против того, чтобы со мной кто-то жил, поэтому я и завела себе двух морских свинок. Но то, что прилетело ко мне из Новосибирска, это сложно понять, даже если я подключу все свое человеколюбие. Моя так называемая кузина Хани… Мне даже стыдно будет называть ее своей родственницей. Надо всем на работе сказать, что она моя постоялица. Скажу, что просто сдаю свою вторую комнату на подселение. Не то чтобы она такая ужасная. Веселая вроде, смешная, не спорит, всегда внимательно слушает, аккуратная, убирается чисто, а самое главное, готовит еду так, как я люблю. В этом мне с ней очень удобно. Но каждый день видеть ее – это просто ад адский для моих глаз. Девушке уже стукнуло двадцать пять лет. Я никак не возьму в толк, как же можно так себя запустить. Вроде и не дура, но выглядит именно так. Все в ней как-то нескладно и неправильно. Ростом и фигурой она не удалась: маленькая, как подросток, костлявая, угловатая, нескладная какая-то. От женщины в ней нет ничего. Просто будто остановилась в развитии лет так в четырнадцать. Мордашка – ну точно как у мыши. Все такое мелкое. Нос пипочкой, губы в кучу, а лоб – целый аэродром. Вот глаза у нее интересные: наружные уголки чуть приподнятые, ресницы бесцветные, но очень густые, зрачки черные, огромные, почти что на весь разрез. Именно глаза делают ее чуть похожей на кошку. Именно глаза смягчили мое первое впечатление, когда она появилась в дверях терминала. А так в целом некрасивая она. Но справедливости ради нужно признать, что есть в ней нечто привлекательное. Вот когда она улыбается или когда долго завороженно слушает, то как-то преображается и становится очень даже ничего такой. Но даже это не спасет ее от той дерьмовой прически, которую она носит. Даже прической назвать это будет преступлением. Просто бесформенный короткий хвост на затылке. Волосы у нее вьющиеся, густые, темно-коричневые, лишенные блеска, секутся во все стороны. Их будто взяли в пучок и безжалостно обрубили кухонным ножом. Теперь она собирает их в толстый короткий хвост. И вот я каждый день должна видеть этот туалетный ершик у нее на затылке. За что мне такое наказание? Дело дрянь. Никак не могу это исправить. Не могу же я ее выгнать. Помогу ей первые восемнадцать месяцев, потом пусть ищет себе другое жилье. А я свой долг перед своим дядей Ульрихом выполню. Все-таки Ульрих – родной брат моей мамы. Хороший он человек, миролюбивый и добрый. Я его всего пару раз видела, да и то будучи еще совсем ребенком. Не могу поверить, что у такого высокого статного красавца, как дядя Ульрих, родилась такая невзрачная дочь. Насколько я помню, глаза у него серо-голубые, волосы светло-русые, а сам он высокий и стройный. От него Хани унаследовала только природную худобу. Да и мать у нее тоже нормальная. Чернобровая, круглолицая казашка со странным именем Бану. Не прямо-таки чтобы красавица, но и не такая мышь, как ее дочь. Ну да ладно, если не обращать внимание на ее одежду и смотреть на нее только спереди, то вполне можно с ней общаться. Девочка-то вполне умная. Окончила литературный факультет. Говорит очень грамотно и красиво, лицо у нее не жабье, глупостей не мелит. Наивная и открытая, как дитя, но, может, это и неплохо. Зато не обманет. Думаю, что, общаясь с ней, я подтяну свой русский язык, а то с тех пор, как умерла моя мама, я совсем забросила говорить на нем. Одно только слово хорошо произношу, но зато оно самое важное. Ведь куда не погляди, а все одно и то же; дерьмо, да и только.

Короче, раз уж решила взять Хани (имя то какое пафосное) под свое крыло, то нужно как следует ей помочь. А то в этом ублюдском городе полно ушлых придурков. Она могла бы, конечно, пойти в языковую школу сразу же, как приехала, как раз тогда стартовал уровень А1.1, но лучше пусть подождет месяц и в мою группу попадет. Будет учить немецкий под моим наблюдением. А то в нашей школе полно идиотов и игнорантов, которые ни хрена не учат, а так только задом крутят. А немецкая грамматика – это вам не шутки. Если неправильно поймешь изначально, то потом всю жизнь будешь разговаривать на собственном диалекте. Так что буду ее сама лично обучать. Устрою ее там на миниработу. Пусть вытирает пыль, поливает цветы, моет туалеты, убирает нашу мастерскую. Хоть какие-то деньги да будет получать. Посмотрим, что из этого выйдет. Хотя идею эмигрировать в незнакомую страну одной я считаю полнейшим бредом. Пусть у нее хоть десять немецких корней, но все равно, когда тебе двадцать пять, то уже бы нужно осесть там, где тебе привычнее. А тут ведь придется все по-новому начинать. Я тут с ней нянчиться долго не собираюсь. Вот выучит язык, и пусть отправляется куда-нибудь подальше со своей щеткой на затылке. Мне со свинками живется неплохо.

Лукас

За окном глухая ночь. Счастливые те люди, которые спят безмятежно и крепко, которым неведомы муки бессонницы. Для меня же ночь – это время, когда против воли воскресают призраки прошлого. Они преследуют меня, я снова и снова слышу их голоса. Вся комната наполняется криками, плачем кровью. Я вновь и вновь вижу их перед собой. Слышу их укоры. Неужели вся моя жизнь будет течь именно так? Каждую ночь я молюсь, каждый раз исповедуясь перед Богом за мои преступления и грехи, но все тщетно. Я живу так же, как жил, и ничего не меняется.

Восемнадцать лет назад я покинул Родину, думая что здесь я смогу начать новую жизнь. Я просто сбежал от того, с чем был не в силах бороться. Но каждую ночь они воскресают в моей памяти, как злые черти. Приходят, чтобы мучить, чтобы украсть мои сны, мой покой. Ни разу, с тех пор как поселился в этом шумном городе, я не спал ночью, как полагается всем нормальным людям. Я смотрю на часы, время – половина третьего. Сейчас должен проехать скоростной поезд, и чуть дрогнет пол, и качнется кровать. В четыре часа утра проснется мой сосед, у которого уже давно не все в порядке с головой. Он начнет неистово орать и браниться. Потом, по всей видимости, кто-то из родных войдет в его спальню и успокоит буяна. Я живу в этой квартире с тех пор, как приехал в Германию. В нашем доме четыре этажа, на каждом этаже живет по две семьи. Иногда с балкона до меня доносятся громкие беседы соседей с первого этажа. Там живут итальянцы, а итальянцы просто по своей природе не могут разговаривать тихо. На втором этаже живет моя коллега Барбара. Она тоже уже давно тут обитает. Видимо, она уже старая женщина, хотя все старается выглядеть по-молодежному. С тех пор, как я тут живу, мы разговаривали с ней только один раз. Когда я окончил университет, каким-то образом Барбара это узнала и предложила временно поработать у них в школе, так как там половина учителей загрипповала. Я до сих пор не знаю, как она узнала, что я преподаватель немецкого. Но десять лет назад я подал заявление в эту школу, и с тех пор там работаю. Ничего особенного в этой школе нет. Все те же неудобные учебники, та же глупая программа. Время идет. Я веду одну группу за другой. Эмигранты не особо стараются учиться, морщатся, ноют. Говорят, что немецкий безумно сложный, и им никогда его не выучить. Но меня не особо расстраивает, выучат они немецкий или нет. Со своей стороны я стараюсь выполнить все, что нужно, все, на что меня хватает. Просто следую программе учебника. Год за годом объясняю одну и ту же грамматику, одну и ту же структуру. В этой школе, как в моей жизни: мало что меняется с годами. Недавно я довел очередную группу до уровня С1.1. Дальше их соединили с другой параллельной группой, так как в моем классе уже недоставало учащихся. Меня это даже немного изумило. Обычно на уровне В1.3 мой класс начинает редеть. Некоторая часть эмигрантов переходит в параллельную группу, но большая часть сдает экзамен и начинает работать. Но эту группу я вел рекордно долгие сроки. Правда, под конец у меня их было только семь, поэтому и пришлось принудительно расформировать эту группу. А со следующей недели начнется все заново. Мне дадут две группы. Одну я должен начать вести с нуля, а в другой я должен заменять Сабину, которая вечно чем-то болеет. Обычно я не беру больше одной группы. После обеда я веду кружок лепки и гончарного искусства в нашей мастерской. И мне этого вполне хватает. Но когда нужно заменять этих вечно гриппующих, то приходится отказаться от своего темного уголка в мастерской и торчать в классе еще добрых полтора часа. Вчера на электронную почту пришло письмо, что новую группу я буду вести на пару с Барбарой. С того дня, как она обратилась ко мне с предложением поработать у них, я с ней больше не разговаривал. Мне приходилось сотрудничать со многими учителями. Они вели себя отстраненно, держали дистанцию, как я и люблю. Просто присылали мне то, что было пройдено, и план на новую неделю. Но вот Барбара – это особенная личность в коллективе. Там, где она, там всегда шумно. А шум я терпеть не могу. Придется как-то приспособиться. Надеюсь, она не раскроит мне мозг за эти четырнадцать месяцев.

Хани

– Идиотизм! – гневно вскричала Барбара.

Я уже привыкла к ее странным выпадам, поэтому просто неспешно вошла на кухню и спросила, все ли в порядке. Кузина сидела за столом перед открытым ноутбуком. Раз шесть подряд она произнесла свое излюбленное слово, а потом начала причитать на родном языке. Наверное, она просто ругалась, но немецкий для тех, кто его еще совсем не знает, звучит, как набор угроз.

– Что такое? – спросила я.

– Вот дерьмо, – выплюнула она на ломаном русском. – Я должна работать с этим чокнутым. Нет, нужно срочно пойти сегодня в бюро и спросить, можно ли что-то изменить в расписании. Пусть он работает с Сабиной. Они хорошо друг друга дополняют. Больная на голову старушка вполне была довольна сотрудничеством с таким, как он. Но я не выдержу с ним и дня.

– Ты о ком? – спросила я, подсаживаясь.

– Наш сосед Лукас. Ты его видела пару раз.

– Это такой высокий, с третьего этажа?

– Угу.

– Так он что, работает в вашей школе?

– Да. На мою беду. Черт меня потянул за язык предложить ему подать заявление в нашу школу.

Барбара взяла сигарету и вышла на балкон.

– Он ни одну группу не может довести до конца. Все сбегают от него раньше положенного срока. Все, кто с ним работал на пару, рассказывал, что ученики жалуются на то, как сухо и тоскливо проходят занятия.

Голос Барбары звучал приглушенно и густо, то ли из-за сигаретного дыма, который будто комом застрял в ее горле, то ли из-за досады, которая переполняла ее. Барбара говорит с интересным акцентом, звучно и с придыханием произнося такие согласные, как «д», «т», «к». Она произносит их так, будто после этих букв у нее всегда стоит короткий звук «ч». Поэтому ее русский всегда звучит так, будто бы она чертыхается и плюется. В особенности сейчас, когда она в таком гневе.

Я налила себе кипяченой воды, добавила туда ложку меда, и на фоне чертыханий, долетавших с балкона, погрузилась в раздумья. Наш сосед Лукас, который работает с Барбарой в одной школе. Я вспомнила, как однажды зимним утром я вышла, чтобы прогуляться вдоль небольшого лесочка рядом с домом. Времени было около половины девятого. Барбара уже в это время была на работе. Я вышла наа лестничную площадку и заперла дверь. Двойной щелчок в замочной скважине разнесся по всему подъезду, и в эту же секунду до меня тут же долетели похожие звуки с третьего этажа. Потом послышались неспешные грузные шаги, будто кто-то ступал на всю стопу сразу. Подняв глаза, я увидела нашего соседа. Это был высокий светловолосый мужчина лет тридцати пяти, может, чуть меньше. Держа руки в карманах куртки, он не спеша спускался по лестнице. По мере того как он приближался, я смогла разглядеть его полностью. Я уже слышала, что немецкие мужчины красивы от природы, но такого я видела в первый раз. Как будто бы в насмешку над женщинами Господь наделил его самыми броскими чертами лица. Статный, хорошо сложенный, с блестящими волосами цвета золотистого льна. Ровный нос, аккуратный рот, чуть прикрытые, но очень большие глаза. Была в его красоте какая-то волнующая нежность от женщины и пленительная строгость и твердость от мужчины. Я не падкая на мужскую красоту. Много всяких красавцев появляются на свет. И нет в этом ничего особенного для меня. Еще в университете девочки прямо-таки с ума сходили по смазливым лицам. Но мне нравились обычные лица с недостатками. Потому что именно недостатки делают личность незабываемой и особенной. Но вот это было в первый раз, когда идеальное лицо мужчины заставило встрепенуться мою внутренность. Когда он поравнялся со мной, я вежливо поздоровалась с ним, но он, не поднимая глаз, прошел мимо, не удосужив меня ответным приветствием. Нет, мне не было обидно или как-то неловко. Мне показалось, что это именно так и должен реагировать мужчина с таким совершенным лицом. После того дня я специально выходила на улицу именно в половине девятого. Он был пунктуален, как мы и привыкли думать о немцах, появляясь на лестничной площадке с точностью до минуты. Я делала вид, что закрываю дверь, а когда он проходил мимо, то снова здоровалась с ним. Но он был тверд и непреклонен: он проходил и не здоровался. Мне это понравилось. Было похоже на игру. Кто же сломается первым? Он настойчиво не здоровается, а я настойчиво здороваюсь. Интересно, чем же это закончится. Однажды ведь он должен ответить. Мне ничего не стоит приветствовать его каждое утро. Это просто вежливость. Ну и еще я просто обожаю заключать одностороннее пари. Обычно я выигрываю. Посмотрим, как будет в этот раз. Так продолжалось в течение месяца, пока я ждала, когда начну ходить в школу. Я здоровалась, он игнорировал, а я внутренне смеялась над этой затеей. Теперь же я узнаю, что он работает в школе «Лингвакооператив». Если же он стоит в расписании с Барбарой, это значит, что он будет вести занятия в том же классе, где буду учиться и я. Значит, первые полтора часа нас будет обучать Барбара, а вторые полтора часа – наш сосед Лукас. Интересное совпадение. Теперь-то ему придется со мной поздороваться. Подумав об этом, я невольно хихикнула.

– Что смешного? – рявкнула на меня Барбара.

Я замотала головой, так как не хотелось врать, но правду она бы не восприняла с радостью.

– Это все Осаид. Он ненавидит меня уже целый год. И все потому что я накормила его свининой. – разоралась Барбара.

Я даже поперхнулась.

– Что ты сделала?

Барбара злобно захохотала.

– А я тебе разве это не рассказывала? Эту историю вся школа знает. Осаид недавно получил должность заместителя директора школы, и с тех пор ходит так, будто ему сама фрау Меркель на грудь ордена повесила. Прямо зло берет. Ходил раньше так тихо и скромно, глаза боялся поднять. А это вдруг так осмелел. Стал ко мне подкатывать. Отослала раз, отослала два. На третий раз решила его проучить. Пошли мы с ним в ближайший ресторан после занятий. Заказала я себе блюдо с каким-то замысловатым названием. Принесли что-то вроде жюльена, только почему-то в слоеном тесте. Меню у нас тут же забрали, но я успела прочитать, что готовили его на свином сале. Вот сидит, значит, передо мной бородатый смазливый Осаид. Несколько раз осудил меня за то, что я сначала хотела заказать себе свиной стейк. А сам на прошлой ярмарке ел свиную сосиску, а потом сделал вид, что не знал об этом. Вообще он все время делает вид, что самый праведный и чистый. Эта его показная религиозность уже всех достала. Он не может просто сам не есть свинину или тихо молиться в уголке. Ему обязательно нужно укоризненно сказать нам какие мы грязные грешники раз едим мясо такого нечистого животного. А после молитвы всем мозг выносит, какие мы поверхностные люди. Придерживается всех постов, и даже за руку с женщинами не здоровается, так как намаз читает. Говорит, что так как он молится, то он чист. А вот мы, женщины, получается, грязные. Не приведи Господь ему нашей руки коснуться. Оскверним же его. У нас много мусульман работают, и все ведут себя прилично. Веруют не напоказ и молятся где-нибудь тихо в темном уголке. А вот Осаид вечно строит из себя невесть кого. Зато пиво хлещет в хлам. Стоит его только в этом упрекнуть, так он праведно всплескивает руками и кричит во все стороны, что мы не знаем милости Всевышнего, а только умеем судить других как самые последние отступники. Так вот, в тот вечер в ресторане я ему свою тарелку пододвигаю и предлагаю попробовать. Всячески расхваливаю блюдо, улыбаюсь ему сквозь клыки. Он весь поплыл от радости, так как привык, что местный люд почти никому не разрешает лезть в свою тарелку. Так ему польстило, что для него я сделала исключение. Но все же засомневался, гад. Говорит, что прежде чем есть, ему нужно точно удостовериться, что там нет ничего нечистого. Я сказала, что он может подозвать официантку и попросить у нее меню. А через пять минут я встала из-за стола, вроде как в туалет отпросилась. Проходя мимо барной стойки, я притянула к себе молоденькую официантку и с очень серьёзным лицом сказала ей: «Послушайте, уважаемая. Вон за тем столиком сидит красивый мужчина из Дамаска. Он спросит вас, есть ли в моем блюде свинина. Вы должны сказать, что нет, и не в ком случае. Хорошо?» Девушка выслушала, а потом такая захлопала ресницами и говорит: «О, нет. Там есть немного свинины. Мы ведь поджариваем его именно на свином сале». Тогда я твердо коснулась ее руки, наклонилась как можно ниже, и заглянув ей прямо в глаза, затем настойчиво и строго повторила: «Нет, вы меня не поняли. Послушайте сюда, если этот молодой человек из Дамаска спросит вас, есть ли в моем блюде свинина, вам нужно сказать, что нет, и не коем случае. Хорошо?» Она смутилась и быстро закивала. На моем твердом лице появилась улыбка, и я пошла в туалет. Когда я вернулась, то увидела, как он беседует с этой же официанткой. «Нет, ни в коем случае», – ответила она, вежливо улыбаясь. Я присела рядом, отрезала кусок и подала ему. Он съел с большим удовольствием, – Барбара откинулась на спинку стула, сипло хихикнула и продолжила: – Видела бы ты, как поджались пальцы на моих ногах, пока он дожевывал этот кусок. Потом он, конечно же, об этом узнал, и теперь даже не здоровается со мной. Знаешь, он сказал своему коллеге, что все это так не оставит. Видишь, уже начал мстить. Вообще ты знай: если со мной однажды что-то случится, то ты как моя ближайшая родственница должна подать заявление в полицию именно на него.

– Перестань говорить так, – сказала я, разволновавшись.

– Ну, короче, ты видишь, что он все же подложил мне свинью в виде такого напарника, как Лукас.

– Лукас свинья? – спросила я.

– Нет. Ты что? Лукас – это ходячая энциклопедия. Он очень умный. Окончил университет на самый высокие отметки. Один мой ученик, который ходил ко мне на репетиторство, рассказал, что Лукас изучал германистику и дидактику. Он был лучшим в своем потоке. Так я и узнала, что мой сосед в своем роде гений. Но только ведь я не учла странности в его характере.

– А что с ним не так?

– Не знаю. Просто, как все гении, он немного дебил. Ходит сам с собой, ни с кем не разговаривает. Какой-то аутичный, забитый. Но на занятиях хорошо объясняет грамматику, потом дает упражнения из учебника. Грузит учеников рутиной. Это, может, и неплохо. Только ведь учащимся хочется больше практиковать язык в речи, а он почти не разговаривает на отвлеченные темы. Ну, может выслушать, и все. Короче, даже если он и гений немецкого, да только преподаватель из него дерьмовый. Все от него сбегают. Хотя бывали на него жалобы, но уволить его не могут, так как он никаких правил по сути не нарушает. А бывали даже такие чудаки, которым он нравился. Они даже вступались за него. Может, из жалости, не знаю… Но, чтобы удержать свою группу, мне теперь придется за двоих пахать. Нужно пустить в ход все свое обаяние. Что я тебе тут рассказываю, ты ведь сама сможешь все увидеть.

Барбара поднялась со стула и снова заковыляла на балкон.

– Осаид! Дерьма кусок! – гневно вспрыснула она на всю детскую площадку за балконом. – Мало тебе было свиного сала! Нужно было еще тебе раскаленное железо в штаны влить!

Барбара

Двадцать человек в одной группе! Они сошли с ума! Больше пятнадцати человек ведь не положено. Мы что, должны тесниться, как селедки в банке?

Меня прям всю выворачивало от такого начала. Нужно срочно увольняться отсюда. Хватит уже терпеть это ублюдство.

– Morgen! – кинула я своим новым ученикам в своей привычной манере.

Они ответили тем же, некоторые даже чуть привстали. Сейчас начнется мой любимый театр. Начну им по пальцам объяснять каждое слово. Как правило, люди, которые приходят изучать язык с нуля, все же кое-как, но говорят по-немецки. Исключение, думаю, будет составлять моя кузина Хани. Хотя, прежде чем сюда приехать, она все же сдала кое-как тест на уровень А1. Ума не приложу, как ей это удалось. Она совсем не говорит по-немецки.

– Ich heisse Barbabra. Ich komme aus Deutschland. Versteht ihr? – начала я медленно, заглядывая каждому чуть ли не в рот, и активно жестикулируя.

Твою мать, прям как в детском саду.

– Und du? – обратилась я близ сидящему ученику.