Текст книги "Умри со мной"

Дина

Мадина заняла свою парту на уроке истории заранее: после того, что случилось в школьном парке вчера – машина потеряла управление и въехала в девушку на скамейке, убив насмерть, – как-то не хотелось проводить время за болтовней, с подругами, как обычно. Хотелось тишины: замереть, уменьшиться, чтобы кто-то взял и положил тебя в теплый карман и просто унес отсюда подальше.

Желательно вообще настолько подальше, чтобы – до смерти мамы. Мадина последнее время часто вспоминала мать, это было каким-то необъяснимым образом связано с появлением Рона в их жизни. Когда Рон пришел к ним в дом, она что-то почувствовала. И потом специально решила сама прийти к нему, чтобы проверить, что это такое. Смутное чувство чего-то знакомого, но чего-то не очень приятного и близкого. Как будто память о разбитой коленке в детстве… Мадина сидела за партой, машинально пролистывая ленту туда-сюда, в ожидании обновления тянула страницу вниз.

…но они не могли быть знакомы, никоим образом. Она бы точно запомнила Рона, слишком он был симпатичный сейчас, чтобы в детстве быть уродцем. Мадина ненадолго закрыла глаза и вспомнила утро в кухне Рона, когда он полуобнаженный стоял к ней спиной. Мысленно Мадина приблизилась к нему, положила ладонь на позвоночник. Ладонь приятно провалилась в узкую ложбинку между лопатками, словно для нее здесь специально было придумано уютное место. Мадина словно почувствовала тепло, исходящее от тела Рона. Он стоял спокойно, не поворачиваясь, но по коже шла волшебная дрожь, передававшаяся ей и заставляющая сжиматься что-то внутри. Сжиматься и разжиматься, доводя девушку до сладкой грезы… и этот запах. Запах Рона, солено-сладкий, как бывает у свежей загоревшей кожи, если наклониться к ней совсем близко. Божественный запах… Мадина почувствовала запах настолько явно, что даже улыбнулась: ну и разыгралось же у нее воображение!

Она вздрогнула от резкого звука совсем рядом, не успела открыть глаза, как услышала знакомый голос:

– Ну что, строишь очередные наполеоновские планы по тому, как обратить на себя мое внимание, хм?

Широко распахнув глаза, – словно в вирусном видео, когда кто-то, под музыку, сначала долго лежал или сидел с закрытыми глазами, а потом внезапно открывал их, оказываясь ошеломительным красавцем или красавицей (даже, например, кот), – распахнув глаза, Мадина увидела Рона. Он был совсем близко, на расстоянии меньше вытянутой руки.

Рон придвинулся еще ближе. От него головокружительно пахло сочетанием свежего (именно свежего, так бывает) юношеского пота и чистой хлопковой ткани. Парфюма то ли не было совсем, то ли он не чувствовался, Дина так растерялась, что не могла сосредоточиться. Рон, совсем рядом, и говорит с ней и о ней, а не о чем-то еще…

– Я видел твою страничку, – Рон откинулся на спинку стула, запустил руки в волосы. Секунду смотрел прямо перед собой и снова развернулся к девушке.

– Ее многие видели, – Дина взяла себя в руки. Что ж теперь, она знала, что расплата за тот – будем честными – опрометчивый поступок наступит, и скоро. – Я королева школы.

Дина подпустила наивности в последнюю фразу и подкрепила впечатление субтильным пожатием плеч. Мол, что делать, так получилось, я королева, и только попробуй меня с этого места стронуть.

– И королева привыкла получать то, что хочет? Так?

Рон взял в руку карандаш и начала грызть его тупой кончик, рукав кофты сполз, обнажая татуировку-листик. Дина не могла оторваться, так ей нравился этот листик и… сам Рон. Весь он.

– А ты знаешь, чего я хочу? – Дина решила поиграть в эту игру. До начала урока оставалось время, в аудиторию начали заходить школьники, но никому, кажется, не было дела до Рона и Дины.

– Допустим, – Рон перестал грызть карандаш и теперь просто смотрел на девушку.

– Надо же.

– Так чего ты хочешь, Дина? Дина – королева соцсетей. – Рон рывком придвинулся к Дине на минимальное расстояние. Она ощутила его дыхание на своем лице, исходящее от него тепло. Это тепло не было родным, оно не согревало. Но оно грело, – ровно и спокойно. Этот человек явно не был без ума от нее (хотя сама мысль, что кто-то может не быть без ума от нее, приводила Дину в ступор), но она ему точно нравилась. Такой как есть, – Дину не покидало ощущение, что каждый раз, общаясь с ней, Рон ее словно шелушит – снимает шелуху модного, как будто смывает ей косметику – причем не с лица, а прямо с души. И смотрит в самую ее глубь. А там она совсем не такая королева, какой привыкла быть при всех… там внутри ей по-прежнему шесть, она сидит у окна, ей почему-то холодно, но никто не спешит ее переодеть. Одежда намокла – словно она принимала ванну в домашнем платье… какое-то странное чувство – словно тенью – коснулось Мадины. Словно она уже – вот так же точно – сидела рядом с Роном, только не здесь и не сейчас. Это чувство тут же отозвалось болью – вспоминать мать до сих пор было тяжело. Не было чувства обиды или страха, – с годами они притупились, – осталось чувство огромной утраты.

– Дина?

Видимо, она слишком задумалась и отключилась от реальности. Рон вопросительно смотрел на нее, в его взгляде девушка уловила беспокойство.

– Я… – Дина для смелости слегка встряхнулась, – я хотела бы вечеринку у тебя дома.

Оба вдруг замолчали как громом пораженные.

– Вечеринку где?

Рон первым пришел в себя. Снова откинулся на спинку стула, поерзал на нем, усмехнулся.

– Ты хочешь вечеринку у меня дома, – повторил медленно, почти по слогам.

– Ну да. У тебя крутой дом, ты живешь один… – Рон вопросительно посмотрел на Дину, она тут же поправилась, – ну, почти один. Я помню-помню, родственник, присматривает, все дела… но у тебя реально крутой дом. Нет взрослых, которые торчали бы постоянно над нами и следили, кто что пил, кто кого по углам обнимает… понимаешь? Ты ведь недавно в школе, такие вечеринки помогают быстро войти в компанию. Да и… – Дина оглядела его с ног до головы, – на них просто можно пообщаться о том о сем.

Рон молчал, казалось, обдумывая сказанное Диной.

– И о чем ты хочешь пообщаться со мной?

– Ну, например, о том, кто тебе набил такую клевую тату на руке, – Дина протянула руку, чтобы коснуться, но Рон очень быстро одернул и опустил рукав. – Нельзя трогать? Взорвешься?

– Не то, чтобы взорвусь, – Рон даже немного засмеялся, голос выдавал эмоции, – но тебе вряд ли… понравится.

– Да ладно, брось, – Дина потянулась к его руке уже настойчивее, сочтя реакцию Рона кокетством и заигрыванием, – дай посмотреть.

Рон вжался в стул, завел руку с татуировкой за спину, максимально далеко от Дины, чтобы она не дай бог не дотронулась до лодки, – открытия врат в Летополис посреди урока античной истории – нельзя было допустить, невозможно. И если, допустим, для Рона это было бы поводом для иронии, то для остальных – поводом для ужаса, однозначно.

Город мертвых запечатан печатями на руках проводников. И открыть эти печати можно прикосновением. Рон никому и никогда не разрешал трогать свою татуировку, в особо тревожные дни носил только длинные рукава. Но Дина не сдавалась. И тогда Рон сделал единственное, что могло ее остановить.

Поцеловал.

Поцелуй был внезапным, сильным и уверенным. Дина удивилась, широко распахнула глаза, чуть не съехала со стула, уперлась руками в грудь Рону и издала какой-то странный звук, совсем – как ей потом казалось – не романтический. Они оба замерли, – в голове у Рона бешеной белкой крутилась только одна мысль: что я делаю? Что я делаю? Я сошел с ума. Это не входит ни в какие планы, надо остановиться… но его тело реагировало совсем иначе: Рону было жалко Мадину, он пропитывался этой жалостью с самого первого дня пребывания в Вентуре, жалость, словно вода, постепенно затапливала его, – опять вода, с Диной всегда будет связана вода, с самого ее детства…

Первой поцелуй прервала Дина. Не потому, что он ей не понравился, – было бы глупым отрицать, что Рон – ходячий секс, целоваться с ним хотела бы, наверное, половина школы (девушки), да и вторая половина (парни) скорее, тоже были бы не прочь, по крайней мере, некоторые, вроде того же Гаса. Дина в какой-то момент просто начала соскальзывать со стула, на котором и без поцелуя сидела не очень комфортно – эта привычка сесть на самый край и поджать ноги под себя. Глупая-глупая привычка! Мадина уперлась руками в грудь Рону, чтобы хотя бы немного продлить ощущение тепла и мягкости, которое буквально разлилось по телу. Так хорошо ей не было уже очень давно. Мир вокруг словно замер, краем глаза Дина могла видеть застывшие в воздухе – как в янтаре – пылинки. Обычная пыль, но она – освещенная солнцем – сверкала как маленькие звезды. Точно такие же Дина видела в детстве, когда их кошка – Миссис Петигрю – отряхивалась после сна. Мадина вспомнила все и как будто на минуту провалилась во времени, словно между ее детством и сегодняшним днем выстроился невидимый мост. И по нему шли и шли забытые эмоции, притупившиеся и просто изменившиеся с течением лет.

Рон поцеловал Дину от безысходности, но теперь не мог прервать этот поцелуй и эти внезапные объятия. Он держал девушку крепко – поверх ее рук, – как будто спасал из быстрой воды (в каком-то смысле он ее и спасал, но не мог спасти, и это знание терзало его). Прикосновение ласкового и такого теплого лица Мадины сбивало его с толку и мешало действовать рационально. Рон обнимал ее, крепче и крепче, вот уже его любопытный язык проник в рот девушки и требовательно прикасался к ее языку, который, будто бы танцуя, – уступал в этой вечной битве…

– Дина… – Рон растерянно замолчал, посмотрел на девушку и потом зачем-то на свои руки, – я…

– Нет-нет, – Дина отодвинулась от Рона, начала беспорядочно перекладывать ручки и карандаши, разбросанные по парте, убрала блокнот в сумку. – Рон, я… я… – Дина фыркнула и закрыла лицо руками. Потом отняла руки и посмотрела на Рона в упор, – я хотела сказать, что ты классно целуешься.

– Я много практиковался, – Рон нахмурился и сделался похож на мультяшного персонажа.

Внезапно оба прыснули от смеха.

– Эй, – Мадина протянула руку, захотев погладить Рона по плечу, но Рон откинулся на спинку стула. – Наверное, мне лучше пока отсесть, да?

– Да нет, оставайся. Ты же еще ни разу не сидела на истории рядом с этим новеньким засранцем, который пудрит мозги всем девчонкам в округе?

– Ты и правда не против?

– Нет, располагайся. – Рон достал из сумки ручку и тетрадь. – Будет у кого спросить подсказку, если вдруг до меня дойдет очередь отвечать.

– Эй, я не отличница, ты меня с кем-то перепутал, – Дина вернула на стол блокнот и ручки, продолжая улыбаться. – Я королева школы, но не королева ума, и это меня не сильно беспокоит, чтобы ты знал.

– Да я и не беспокоюсь, – Рон внимательно посмотрел на свою соседку. – Соседка.

– Как ты сказал?

– Назвал тебя соседкой.

– Мило, – Мадина улыбнулась и тоже внимательно посмотрела на юношу. – Я… я никак не перестану думать, что я где-то тебя уже видела, причем давно. Твое лицо… не знаю… словно ты снился мне все эти годы… так странно…

– Просто я немного похож на Джастина Бибера, а вам он всем нравится, вот и все, – Рон раскрыл тетрадь, готовый начинать урок.

Мадина ничего не ответила, – в аудиторию зашла миссис Мэтч, преподавательница истории, оглядела собравшихся. Их было немного: история в старшей школе была факультативом, не всем нравилось зависать над книгами про древних греков и римлян, – только, пожалуй, тем, кто собирался дальше по гуманитарной линии. Внимание миссис Мэтч привлекла парта, за которой сидели Рон и Мадина, – раньше она их вдвоем не видела. Парочки в старших классах были привычным явлением, обычно на них не обращали внимания, но эти двое были такими… светящимися, что ли. Миссис Мэтч не сразу смогла подобрать слова, чтобы самой себе описать увиденное. Парень явно новенький, он всего лишь несколько раз появлялся на занятиях. Но она его запомнила: отвечал уверенно и к месту, отвечал только тогда, когда ему это было интересно, а не ради галочки, не хотел никому специально понравиться, – из таких вырастают либо участники списка «Форбс», за частными джетами которых следят миллионы по всему миру, либо… либо такие упрямцы становятся продавцами бургеров, не преодолев первых серьезных инициаций в жестоком мире современного успеха. Старое уходит плохо, оно не понимает и не видит себя как старое, держится до последнего, а когда его неминуемо сносит волной нового, – просто захлебывается, оставляя после себя белую пену.

Белую пену.

Миссис Мэтч подошла к своему столу, достала из портфеля ноутбук, раскрыла его и перевела на проектор. Перед аудиторией замелькали яркие картинки Assassin’s Creed Odyssey: Алексиос и Кассандра в разных ракурсах, – Рон смотрел на них и думал, что, по сути, никогда не мог выбрать, за кого он хотел бы играть больше. Алексиос – по моде современности – сочетал в себе черты неандертальца и сладкого мальчика из «Тиндера». Эти квадратные небритые скулы – и глаза потерянного ребенка, длинные волосы… а Кассандра транслировала больше мужественности, чем женственности. Рон никак не мог привыкнуть к этой «новой правде» красоты: не только в компьютерных играх – везде вокруг стало появляться все больше ugly моделей, идеалов… которые ты не мог критиковать, потому что критика – новый фашизм.

Алексиос сверкал своими доспехами, готовый сразиться и остановить «Культ космоса», но хитрая миссис Мэтч совсем не просто так шарила всем собравшимся свой экранчик. Дело в том, – и Рону это ужасно нравилось, – что игра входила в программу обучения как наглядный материал по цивилизации Древней Греции. Юбисофт (компания, которая игру создала) так точно воспроизвела в сеттинге локации Древней Греции – буквально до камешка в каждом строении, до кустика в каждом пейзаже, – что по этим сеттингам стали изучать античку. Никто не отменял довольно скучные оригиналы Светония и Плутарха, но читать их в эпоху ТикТока было как-то безнадежно, – Рон в тайне надеялся, что Чбоски или Джон Грин бросят писать про подростковые травмы и возьмутся за «Жизнь двенадцати цезарей» или «Сравнительные жизнеописания».

В сети часто шутили, что все точно плохо тогда, когда Антония Байетт начинает переписывать скандинавский миф про конец света, но гибель богов – а Рон знал это наверняка – такая же маркетинговая уловка, чтобы продать побольше алтарей. И эта гибель в ближайшее время точно не предвиделась. Хотя бы потому, что у одного из них было полно чертовой работы на ближайший месяц… Рон закрыл глаза и постарался не думать о «работе». Руку, на которой он носил татуировку лодки, свело легкой судорогой. Сам по себе признак не тревожный, но он напоминает, что Летополис постоянно и очень близко. Это ощущение наполняло душу Рона тенями.

Между тем миссис Мэтч не на шутку разошлась, рассказывая про Пелопоннесские войны – перешли уже к сражению в Эгоспотамах и гибели афинского флота. Кто-то должен был ответить на вопрос о численности убитых и последствиях.

– И кто мне ответит на этот раз? – миссис Мэтч сложила свои полные черные руки на животе и пристально оглядела класс. В эту секунду она как никогда раньше напоминала Мамушку из «Унесенных ветром». Большая черная женщина с умными глазами, ее не так просто провести. Рон с самого первого занятия понял, что она что-то чувствует – возможно, сказывалось ее происхождение (Ронда Мэтч приехала из Луизианы, а там знали толк в общении с потусторонними сущностями).

– Может быть, мистер Уотерз?

Рон редко слышал свою фамилию, поэтому откликнулся не сразу.

– Мистер Уотерз, или вы заняты чем-то (кем-то) другим? – миссис Мэтч многозначительно и, как показалось Рону, с искренней улыбкой, кивнула в сторону Дины.

– Простите, я задумался. – Рон пододвинулся на стуле и наклонился всем корпусом вперед, опираясь на парту. – По разным данным казнили от трех до четырех тысяч человек, и еще около тридцати тысяч убили на суше и взяли в плен.

В аудитории повисла недолгая пауза. Подростки за соседними партами перестали шептаться, кто-то отложил телефон, все смотрели на Рона.

– Это… – Рон сглотнул – было одно из самых… кровавых сражений той войны. Я не припомню, когда еще я видел столько страдания. Воды Стикса стали красными…

– Весьма поэтично, мистер Уотерз, удивлена, что вы настолько глубоко знаете материал. И скорее всего, читали «Одиссею» Гомера, я права?

Рон встряхнул головой, было заметно, что он немного выпал из момента. Дина смотрела на него и пыталась понять, что происходит.

– Да, миссис Мэтч, вы совершенно правы, как всегда. «Одиссея» – крутая поэма. Заставляет переживать как будто сам прожил. Такая живая, как репортаж CNN.

– Всегда быть правой, мистер Уотерз, невообразимо скучно. Особенно когда преподаешь историю, – миссис Мэтч оттолкнулась от своего стола и поплыла в сторону Рона. – Рада, что вы находите эти древние стихи достойными переживаний.

Она остановилась у парты Рона и Дины, какое-то время смотрела на них сверху вниз, а потом ухмыльнулась и поплыла обратно.

– Что это было? – Дина спрашивала почти беззвучно, чтобы преподавательница не услышала.

– Формула двойного зла. – Рон тихо смеялся, закрыв рот правой рукой.

– Что?

Прозвенел звонок, школьники начали спешно собираться и покидать аудиторию.

Рон, не дожидаясь Дины, уже почти вышел в коридор. Но словно что-то забыл на парте или вспомнил, – обернулся в дверях:

– В субботу в пять.

– Что в субботу в пять? Ты говоришь загадками, Рон.

– Ну ты же хотела вечеринку в пустом доме симпатичного соседского парня?

Мадина застыла с учебником в одной руке и с рюкзаком в другой.

– Ты устраиваешь эту долбаную вечеринку? Не верю.

– Да, соседка. Эту сто раз долбаную вечеринку, королеву всех вечеринок Вентуры.

Рон развернулся на каблуках и влился в поток школьников, спешивших на очередной урок. Дина осталась сидеть в классе истории, сложив на коленях рюкзак и глядя в окно. День был полон столь противоречивых эмоций, а еще это приглашение на вечеринку… нужно было успокоиться и обо всем подумать здраво. Если только она могла думать здраво, конечно.

Эйкен

Вставать ему не хотелось.

Сквозь закрытые глаза Эйкен чувствовал прикосновение света, – светало уже не так рано, как летом, но утро все еще было утром. Свет даже сквозь закрытые веки словно размывал все мысли и образы. Эйкен перевернулся на спину, потому что правый бок затек, лежать становилось неудобно. Рука безвольно упала на что-то мягкое. Оно зашевелилось, издало смутный звук – недовольный, как показалось Эйкену сквозь сон.

– Эй, дай поспать, сегодня не к первой паре.

Эйкен открыл глаза, приподнялся на локтях, отчего одеяло соблазнительно сползло с его груди и задержалось где-то в районе талии. Рядом, в зебре солнечных лучей, пробивавшихся сквозь жалюзи, спала Анна. Ее темная кожа, – Эйкену всегда казалось, что в этом особенный шик, – словно поглощала свет: солнечные лучи, попадая на нее, просто растворялись. Мать Анны – афроамериканка – много лет назад обеспечила дочке статус черной принцессы: во времена, когда даже армянку Ким Кардашьян обвиняли в желании быть похожей на чернокожих, – быть по-настоящему чернокожим стало роскошью. Это как носить Шанель, когда все носят Шанель, – но ты носишь Шанель бабушки, например. Иногда Эйкен даже завидовал цвету кожи Анны, – ему выпало быть белым, почти северной белизны белым, каким, наверное, бывает идеальный воин в ветвях Игдрассиля. Эйкен не переставал удивляться иронии, с которой его «упаковали» в такое тело.

Анна еще раз пошевелилась, теперь настойчивее, потянулась всем своим долгим красивым телом, касаясь пятками края кровати. Эйкен вспомнил прошлую ночь, и к его лицу прилила краска: хорошо, что Анна лежит с закрытыми глазами и не смотрит на него. Но Анна не спала.

– Эй, – Анна обращалась к нему с этим пренебрежительным сокращением, хотя знала, кто он и как мог отреагировать, но, видимо, эта вольность доставляла ей особенное удовольствие. И она щедро платила, конечно, – каждую ночь. Эйкен почувствовал возбуждение.

– Эй, эта твоя… – Анна вздохнула, словно вспоминала имя, – Дина, она устраивает массовый перепихончик в эту субботу.

– Что-что ты сказала? – Эйкен сразу перестал думать о соблазнительном теле Анны и сел на кровати, зачесывая волосы рукой назад. – Что ты имеешь в виду?

– Ну, она запала на этого новенького, рыжего с татуировкой, кажется, его зовут Рон, – Анна не открывала глаза, продолжая сладко потягиваться в кровати. – И, кажется, у них дело на мази, – Рон времени не теряет. В субботу он устраивает вечеринку у себя дома. Позвали вообще всех из класса. Даже тебя.

– Ну, если других дел не будет, я обязательно загляну, – Эйкен, казалось, что-то обдумывал, – ты идешь со мной или сама?

Анна открыла глаза и посмотрела на Эйкена.

– Боже, впервые за последние лет пять ты позвал меня куда-то с собой, я польщена. Обычно ты просто меня трахаешь, – если не трахаешь кого-то вокруг, например, ту же Дину.

– Ты же настоящая подруга, ты всегда поддержишь, если Дина не справляется одна, – на этих словах Эйкен одним рывком оказался над Анной, крепко прижав ее запястья к кровати, сдернул одеяло. Было видно, что Анна не ожидала такого развития событий, но не сопротивлялась, только дышала чаще. На шее билась тонкая жилка. Огромные мягкие груди с темными слегка пушистыми сосками слегка дрожали, кожа Анны покрывалась мелкими пупырышками, пока Эйкен ее разглядывал. – Раздвинь ноги, – Эйкен своим коленом решительно раздвинул ноги Анны, приподнялся и ловким сильным движением вошел. Анна текла и стонала. Эйкен смотрел Анне в глаза, продолжая держать ее запястья и двигался широкими рывками, ускоряясь и наваливаясь всем телом на девушку. Темные груди расплющились под тяжестью Эйкена, он ускорялся и ускорялся, дойдя до первых судорог, – внезапно замедлился и пересел на колени, подтянув Анну к себе.

– Ты не надел презерватив, – Анна успела только коротко вскрикнуть, Эйкен с силой насадил ее на себя, притянув за бедра. Ему нравилось смотреть, как трясутся ее молодые крупные груди, он наклонился и впился губами в левый сосок. Девушка снова вскрикнула.

– Кричи, кричи, тебе никто не поможет, – Эйкен перевернул Анну на живот, приподнял и вошел сзади. Эйкен любил шутить, называя эту позу «притворимся геями». Он не щадил Анну, двигаясь так же резко, больно, долго-долго не сбавлял темп, пока крики Анны не перешли в сплошной стон. Он завел ей руки за спину, вышел и вошел уже традиционным способом:

– Люблю, когда ты такая… оттраханная, – Эйкен шел к наслаждению уверенно, жестко и быстро, не отвлекаясь на девушку, – да, малышка, да…

Его лицо перекосила короткая судорога, – иногда Анне казалось, с ноткой надежды, что ему в этот момент хотя бы десятую часть больно – из той боли, что испытывает она. А из горла вырвался стон. Обессиленный, он несколько раз дернулся внутри Анны и упал на нее, придавив собой.

Кажется, Анна под ним плакала.

Эйкен отвалился, прокашлявшись, бросил Анне салфетку:

– Вытрись, ты запачкала белье.

Анна не шевелилась, только плечи мелко вздрагивали от рыданий. Салфетка мертвым мятым цветком лежала на простыне поверх розовых пятен.

– В субботу надень что-нибудь, пошлюшестее, – чтобы как будто тебя можно было трахнуть прямо в машине, туалете, ну не знаю… чулки там, никаких шорт, чтобы доступ был легкий, юбку покороче, – чтобы можно было одной рукой задрать. – Эйкен почувствовал, как снова на него накатывает желание. – Сама как-нибудь придумай, тебе не первый раз.

Анна перестала всхлипывать. Эйкен наклонился и перевернул ее на спину.

– Не трогай меня, пожалуйста, – Анна не открывала глаз, было видно, что она абсолютно унижена и растоптана, но по какой-то причине она все еще тут. Так много лет все еще тут.

– Спать с тобой сегодня больше не буду, не надейся, – Эйкен ухмыльнулся. Он отбросил руки девушки в стороны, Анна тщетно пыталась прикрыть свою большую мягкую грудь, соски, настолько огромные и манящие вылезали из-под ее хрупких тонких пальцев. Одной рукой Эйкен стал настраивать себя, водя вверх и вниз, ритмично и настойчиво, а второй схватил правую грудь Анны и мял, мял, мял ее, периодически подбрасывая и похлопывая, словно готовил блинчик из поднявшегося теста. Звуки шлепков невероятно возбуждали его. Эйкен двумя пальцами сжал твердый сосок, Анна закричала, Эйкен был близок – без сомнений он снова раздвинул ноги девушки и вошел, уже теряя драгоценные капли своего сока. Анна застонала и забилась у него в руках, Эйкен кончил быстро и технично.

На этот раз он даже не стал ничего говорить, просто встал и пошел в ванную, оставляя Анну привести себя в порядок и одеться. Они договорились, что он подвезет ее до школы, – первой парой шла математика, Анна была отличницей, пропускать не соглашалась никогда. Да и подвезти свою девушку до колледжа было делом приятным, делом чести.