Текст книги "Дальние берега"

Юлия Симбирская
Дальние берега

© Юлия Симбирская, текст, 2018

© Макет, оформление. ООО «Росмэн», 2018

Глава 1

– А ты знаешь, что дядя Федя съел медведя? – Тоня плюхнулась на садовые качели и уставилась на меня.

– Какого медведя? – переспросила я, замерев с лейкой в руках.

– А почему ты не интересуешься, какой дядя Федя?

«Скорей бы она уехала, скорей бы она уехала, скорей бы она уехала! Дура! Дура! Дура!»

Про себя я тысячу раз могла назвать ее дурой, в лицо – нет.

– А ты знаешь, сколько метров в дециметре? Тоня и не думала оставлять меня в покое.

Она раскачивалась на наших качелях, отталкиваясь босой пяткой, и мне очень хотелось, чтобы качели рухнули. И не жалко их!

– А ты знаешь, как правильно пишется: «исчо» или «езчо»?

Перегнувшись через спинку качелей, Тоня обрывала оранжевые звездочки календулы и швыряла в кусты. Вот так, между делом, отрывала головы цветам.

– А ты знаешь…

– Женя, иди почитай дедушке! – Меня спасла мама.

Я бросила лейку на дорожке и, хлюпая босоножками, помчалась в дом.

Я часто завожу с мамой разговор о Тоне:

– Как хорошо нам жилось без нее. Почему именно мне приходится мучиться? Кто она нам? Совсем никто – дочка твоей подруги. Так пусть тетя Оля ее и воспитывает. Почему все праздники, выходные и каникулы я должна проводить в Тониной компании? Даже в деревне нет от нее спасения!

Мама вздыхает, пожимает плечами и, по-моему, сама не знает, почему так сложилось. Ей жалко тетю Олю и Тоню. А еще мама добрая и мудрая. Мне кажется, ее все любят. Я не видела и не слышала, чтобы она с кем-то ругалась. А все соседи улыбаются, если видят маму во дворе или в подъезде. Абсолютно все! Даже хмурый дед с писклявой собачкой с пятого этажа. И всем хочется маму остановить, поговорить. Как будто ей должно быть интересно, у кого колени хрустят и в каком магазине дешевая гречка. Я ведь знаю, что не интересно, а мама так искренне сочувствует, удивляется, благодарит, радуется, что люди оживают и расправляют плечи. Я так не умею. Даже пробовать не буду. Я не в маму.

– А меня тебе не жалко? – злюсь я каждый раз, когда мама приглашает Тоню в гости. – Ей тринадцать лет, она вполне может посидеть дома самостоятельно!

– У Тони астма, ей нужно бывать на свежем воздухе. Странно было бы не брать ее с собой, когда Оля сутками пропадает на работе. Нет, это здорово – сбега́ть в деревню. А я вообще каждый раз в детство сбегаю. К папе. Нельзя жить только своими интересами, Женька. Вот что я хочу сказать.

Мама пытается все разложить по полочкам. Но вот этот упрек в конце меня сильно колет.

– Я бы с удовольствием пожила своими интересами, а то последнее время живу только Тониными.

Мама гладит меня по спине:

– Жень, Тоне сейчас трудно, но она привыкнет, поймет, что никто не собирается ее обижать. Вот посмотришь, она сбросит свою лягушачью шкурку.

– Ага, и станет царевной, – перебиваю я маму. – Скоро мне придется напоминать тебе, кто из нас твоя родная дочь. Слишком уж ты беспокоишься о ней.

Я понимаю, что мои слова обижают маму, которая изо всех сил старается, чтобы всем было хорошо. Но так не бывает, и пока хуже всех мне.

Если честно, мне тоже жалко Тоню. Я знаю, что у нее нет настоящих родителей и вообще – родственников. Только очень дальние, которые не взяли Тоню к себе, когда умерла бабушка. Тоне грозил детский дом. Тетя Оля была всего лишь соседкой, а стала мамой. Когда Тоня особенно старательно изводит меня, я повторяю про себя: «У нее нет настоящей мамы, у нее нет настоящей мамы…» Только жалость не дает мне наполниться ненавистью до краев.

– За что ее можно ненавидеть?! – изумляется мама. – За то, что она умная, красивая, волевая? Женя, тут попахивает обыкновенной завистью. То, что Тоня выставляет колючки, – объяснимо. У нее за плечами такой багаж пережитого, который не каждому взрослому под силу тащить, а она справляется.

– Она презирает меня. Она самоутверждается за мой счет.

– Женя, ты говоришь, как школьный психолог. Перестань зацикливаться на Тоне и обратись к себе. У тебя опять футболка задом наперед.

Как это получилось: все Тонино – большое и значимое, все мое – мелкое и нелепое? Я говорю с мамой о своей беде, а она возвращает меня к пустякам. Конечно, можно ни с кем не делиться переживаниями, сидеть в «домике», но я так не умею, страшно там одной ждать волка. Мой домик оказался из соломы, как у Нуф-Нуфа в «Трех поросятах». Приходит волк, дует, и оказывается, что мое убежище держится на честном слове, солома летит по ветру. Вот и приходится прятаться за маму и просить, чтобы она помогла подлатать стены и крышу. А мама тычет меня носом в футболку.

Глава 2

До того как Тоня с ногами влезла в мою жизнь, я не подозревала, что «мой нос на семерых рос, а одной достался». Раньше я простодушно считала себя обыкновенной, вполне симпатичной девочкой. Теперь поняла, как заблуждалась.

– С ума сошла! Слушай ее больше, она от зависти так говорит. Ей плохо, она хочет, чтобы всем плохо было, – успокаивает меня Регина.

Я смотрю на свою лучшую подругу и понимаю, что маленькая курносая Регина с мышиным хвостиком на макушке тоже не устояла бы перед Тоней. Как и я, она бы принялась штудировать медицинские справочники на тему пластической хирургии.

Мама просто отвела меня на консультацию к хирургу, и он, внимательно рассмотрев мой нос, отправил нас к психологу.

– Вот, что и требовалось доказать! – торжественно сказала мама на крыльце поликлиники.

– Это ты про Тонину подлость?

Мама вскинула брови:

– Это я про твой нос. При чем тут Тоня?

– А при том, что именно она советовала мне спать лицом в подушку. В такую, которая гречкой набита! – Я с вызовом посмотрела на маму.

– Жень, не обольщайся. Не такой уж у тебя длинный нос. Так себе нос, прямо скажем. Обыкновенный. А хочешь, вставим в носы по маленькой сережке?

Да, в этом вся мама.

Мы шли через сквер, дышали, и было хорошо, как бывает утром в будний день, – никакой суеты. Одноклассники писали самостоятельную по истории, а я шла за руку с мамой и смотрела на облака. Тогда я поняла, что хочу так идти всегда, мне страшно отцепляться. А как быть тем, у кого нет руки, чтобы держаться всю жизнь?

Мы добрели до кафе, купили какао, мороженое, а мама не удержалась и заказала наполеон, потому что в этом кафе «самый вкусный наполеон во Вселенной», так было написано на грифельной доске при входе.

– Это правда? – спросила мама девушку-официантку, кивнув на доску.

– Чистая правда! Мы ведь сами готовим. Вам повезло! – Она прижала свой блокнотик к клетчатой рубашке.

– Отлично! – улыбнулась мама.

А потом шеф-повар лично принес маме десерт. Шеф был в форменной поварской куртке, высоком колпаке, как в мультфильме «Рататуй», а по обе стороны от белоснежного колпака торчали уши, красные, как мамина сумка. Если бы не форма и колпак, я бы подумала, что шеф учится классе в девятом ну или в десятом.

– Боже! – воскликнула мама. – Это не наполеон!

Автор десерта поставил тарелку на стеклянный стол и замер. И я замерла, потому что мама никогда никого не ругала.

– Это наполеон, – пробормотал шеф.

– Нет! Это поэма! Он прекрасен! Совершенен! Буду пробовать. – Мама отломила кусочек блестящей вилкой, отправила в рот и зажмурилась.

Я огляделась: девушка-официантка, шеф и посетители за соседним столиком улыбались. А я почувствовала, что мой «домик» из соломы стал прочнее, потому что в тот момент в мире было все очень хорошо.

Глава 3

Дошло до того, что я стала мечтать подловить Тоню на каком-нибудь особенно гадком поступке, чтобы ее от меня изолировали, чтобы мама боялась ее дурного влияния. Вот если бы Тоня курила и научила меня. Тут мама бы не смеялась. Но Тоня не курила. Самой плохой из всех ее привычек была привычка читать лежа. Тетя Оля постоянно твердила, что еще год – и Тоня наденет очки. В таком случае она бы сказала, что без очков ходят самые отсталые слои населения. Я не то чтобы не любила читать, просто у меня были свои пристрастия. Например, комиксы. До появления Тони мы с Региной регулярно обменивались комиксами, а теперь в Тонином присутствии я не позволяла себе полистать любимые мультяшки.

Стоило мне взять их в руки, Тоня обязательно комментировала:

– Да, у некоторых людей мозг устроен так, что способен переваривать только комиксы.

– Мозг не может ничего переваривать, это не желудок, – возражала я срывающимся голосом.

– Вот, ты даже иносказание не в состоянии понять, – вздыхала Тоня.

Между прочим, комиксы – это совсем не для дураков. Это вид искусства. Рассказать историю в картинках, чтобы получилось по-настоящему интересно, та еще задача. Я читала, что первые картинки с текстом появились в Древнем Египте и в Древнем Китае, вроде бы в четырнадцатом веке. Конечно, только в двадцатом комикс стал комиксом. А сколько у него возможностей, сколько секретов, это ведь и литература, и графика. Мне нравится слово «графика». В ход идет все: цвет, шрифт, размер шрифта, даже интервалы между буквами имеют значение. Про комиксы пишут диссертации ученые. Если бы Тоня оказалась в Японии, она бы мигом поняла ценность комиксов. Все это я отлично сформулировала в голове, а вот сказать так, чтобы Тоня перестала высмеивать мое увлечение, не получалось. Я только бормотала что-то невнятное про черепашек-ниндзя. А ведь как прекрасна Хильда и «Звездный замок»!

Даже когда Тоня отправлялась домой, я не могла дышать полной грудью, потому что мое пространство постепенно заполнялось ее вещами. Они попадались на глаза и напоминали о горькой доле объекта Тониных насмешек. На полке в моем шкафу лежала Тонина пижама, в стаканчике для зубных щеток стояла Тонина зубная щетка. Тонины заколки, тетрадки, игрушки – все это хранилось у нас до следующего ее визита.

Скоро я начала засыпать и просыпаться с мыслью, что мне необходимо обнаружить у Тони слабое место. Оно есть у каждого человека. В конце концов я могла просто вынудить ее отказаться от нас добровольно, стоило только побольней ударить.

– Скажи ей в лицо, что она гадина. Обидится и будет дома сидеть, – советовала Регина. – Ты не думай, что я со зла, просто надо ведь ее на место поставить.

– Не оправдывайся. Видишь, ты с ней еще не знакома, а уже оправдываешься, боишься ее.

– А ты не боишься? – обиделась Регина.

– Не знаю. Когда она рядом, я теряю волю. У Регины округлились глаза:

– Слушай, а она ведь вампир. Энергетический. Точно! Она зомбирует людей. Поэтому перед ней все по струнке ходят.

Лицо у Регины было такое, как будто она совершила грандиозное открытие. Мне стало не по себе. А вдруг – правда?

Я попыталась аккуратно изложить Регинину версию маме.

– Перестань, Женя, не хочу даже слушать этот бред. Как только человек пасует перед трудностями или встречает препятствие на пути, сразу начинаются версии про энергетических вампиров, третий глаз и т. п. Выстраивать отношения с людьми порой трудно. Мы только и делаем, что чего-то ждем друг от друга, а когда не оправдываются ожидания, злимся. Еще раз тебе говорю: займись делом. У тебя по английскому две тройки подряд, а ты обсуждаешь Тоню. Тоня подлавливает тебя на дяде Феде, а ты попробуй тоже подловить ее. Заткни за пояс эрудицией. Не знаю, поможет ли, но как вариант.

Мамин план заткнуть за пояс Тоню был хорош, но для его осуществления потребовалось бы слишком много времени. Эрудицию за неделю не отрастишь. Однажды я попыталась огорошить Тоню знанием столиц африканских государств, целый вечер зубрила политическую карту. Тоня сначала растерялась, когда за ужином я заявила, что хотела бы побывать в Додоне. Папа с мамой тоже растерялись.

– В каком Додоне? – переспросил папа.

– В столице Танзании. – Я постаралась, чтобы голос мой звучал максимально непринужденно.

– Странное какое-то название столицы, – сказала Тоня, ковыряя котлету. – Мне очень напоминает одного пушкинского героя.

– Молодец, Тоня! – похвалила мама. – «Золотой петушок»!

– Тетя Маша, вы так восхищаетесь тем, что я знаю сказку Пушкина? – засмеялась Тоня. – Мне, слава богу, не пять лет.

– Просто имена персонажей порой путаются, забываются, – смутилась мама.

– Ну не Пушкин же! – Тоня отодвинула тарелку.

– Вообще-то столица Танзании – Додома, – сказал папа, который не поленился сбегать в комнату за географическим справочником.

– Ну конечно, я сразу поняла, что Женя, как всегда, напутала.

– Почему «как всегда»? – пробормотала я, уткнувшись в тарелку.

– К чему ты вообще вспомнила про эту Додому? Ведь на самом деле ты не мечтаешь там побывать, иначе выучила бы правильное название.

Я сунула в рот помидор и принялась жевать так яростно, что прикусила язык. И помидорный сок смешался у меня во рту с капелькой крови.

Да, Тоня не знала столицу Танзании. Это все поняли, но дурой снова выглядела я.

Папа увлеченно листал справочник:

– Кстати, вот не знал, что столица Буркина-Фасо – Уагадугу, а вот столицу Египта, конечно, знают все…

– Каир! – Тоня перебила папу. – Это на самом деле знают все, а насчет Буркина-Фасо не расстраивайтесь, Алексей Михайлович. Я тоже не знала. Но вы мне сейчас подкинули идею, как тренировать память. Хорошая память мне очень нужна. Буду запоминать столицы африканских государств. Смотрите, а Жене скучно.

Со мной что-то не так. Во мне нет «живого любопытства». Так сказал однажды папа, когда мы всей семьей поехали в Прагу и я отказалась идти в музей Альфонса Мухи. Я помню мамино выражение лица: удивление и растерянность. Она не заставляла, не настаивала, просто пыталась понять, как можно целый день сидеть в гостинице, если вокруг старинные замки, мощенные булыжником улочки, богемское стекло и Муха. Мне было стыдно, но больше всего хотелось, чтобы родители ушли, а я осталась в номере и смотрела «Гравити Фолз» в телефоне.

– Женя, понимаешь, какая штука, – грустно сказал тогда папа. – У тебя есть загранпаспорт, в котором уже мало свободных страниц. Ты смотришь мир, но как-то некачественно смотришь. Подушки и занавески во всех гостиницах одинаковые. Впитывай, пожалуйста, настоящее: культуру, искусство, простую жизнь аборигенов – это важно, это тоже твой багаж.

Вот уж Тоня обошла бы все музеи. Я очень боялась, что родители станут и ее брать в поездки, но пока не складывалось. А я имею право сидеть в гостинице, если хочу. Куда эти музеи денутся? Вырасту и схожу, может быть.

Глава 4

В первую нашу встречу Тоня показалась мне расчудесной. Она рассказала кучу смешных историй и даже подарила мне браслет. Да, сняла с руки и подарила. Самый красивый, с подвеской-птичкой и голубой бусиной. Я все время теребила эту гладкую бусину с прозрачной сердцевиной и приписывала ей что-то магическое. Сама не знаю почему.

Помню, как мы ездили с тетей Олей выбирать купальники. Я выбрала бирюзовый, с воланом на трусах, а Тоня – в цветочек. А потом в бассейне она вдруг сказала, что минуту назад видела одну старушку точно в таком же купальнике, как у меня. Причем сказала в тот момент, когда рядом было много народу. И на меня обернулась одна девица. С этого момента все покатилось.

Тоня играла со мной, как кошка с мышкой, пока я окончательно не выдохлась и не превратилась в ежа. Но ей и ежи нипочем.

Раньше я любила раскрашивать футболки специальными красками по маминым трафаретам. Любила выращивать деревья из косточек. Любила рассматривать лица пассажиров в трамвае и сочинять разные истории. Конечно, я их никому не рассказывала и не записывала, хранила в своей голове. Любила засушивать кленовые листья в папиных медицинских книжках и маминых словарях – у нас почти все толстые книжки в доме набиты листьями. Любила шить платья на кукол. Да, это вообще кошмар – шить на кукол в тринадцать лет. Но я ведь никого не заставляю так позориться.

– Из какой ерунды состоит твоя жизнь! Живешь, как кабачок: торчишь в интернете, листья собираешь. И что? Таких, как ты, миллионы.

Мне сразу представилась бесцветная масса людей, которые нужны только для того, чтобы оттенять других. А эти другие – сильные и яркие – соревнуются между собой. Меня никто даже не допустит до участия в соревнованиях. Почему жизнь обыкновенного человека ничего не стоит? Ведь никто не знает, какой она будет через десять, через двадцать лет. Вдруг я что-нибудь изобрету или покорю? Когда тебя постоянно сравнивают с кабачком, как будто перечеркивают будущее. Мама говорит, что всегда есть выбор: обижаться или нет, принимать чужое мнение или оставаться верной себе. Но получается, что это чужое мнение поддерживают остальные, иногда сами того не замечая. А я одна против всех.

После Тониных слов я несколько дней не рыхлила свое лимонное дерево на лоджии. Оно обиделось и сбросило листья. Я стала зажмуриваться в трамвае, чтобы ничего не сочинять. А Тоня заметила, что я убрала в комод всех кукол, и назвала меня слабачкой.

Тогда я решила заболеть, и сразу воспалением легких. Меня положили в больницу. Первые дни мама сидела на стуле рядом с моей кроватью, пока медсестры не выпроваживали ее в ночь. Вообще-то можно было и не сидеть, потому что я вполне прилично себя чувствовала, но маме так было легче.

А Тоня вдруг передала мне в больницу открытку с кучей разных пожеланий, хороших пожеланий. И ужасно смешную книжку про Ба-баку Косточкину. Я так хохотала, что меня сначала ругали медсестры, а потом я им дала эту книжку почитать. Они тоже всю ночную смену хохотали. И в ту ночь, кстати, не поступило ни одного тяжелого больного.

Я вышла из больницы немного зеленая, с полными карманами воздушных шаров. Не надутых, естественно. И мы с Тоней два дня их надували – мне надо было разрабатывать легкие, а Тоня дула за компанию. В моей комнате было не протолкнуться. А когда я порозовела и пошла в школу, Тоня не пригласила меня на свой день рождения.

Глава 5

Когда тетя Оля сообщила маме, что один знакомый позвал ее замуж, я очень удивилась. Во-первых, выходить замуж за знакомого – это глупо, замуж выходят за любимого человека. Регина тоже так считает. И вообще замуж не зовут, а просят. Цветы, кольцо и все такое. Я, конечно, не особенно рассчитывала выйти замуж со своим носом, но никто никогда не запретит мне мечтать. Во-вторых, видела я этого знакомого – маленький, лысенький и в мятом костюме. Хотя, если я мечтаю, он, наверное, тоже имеет право мечтать. Но, в-третьих, я очень обрадовалась, потому что этот мятый знакомый живет на другом конце города, как раз в таком районе, где чистый воздух. Теперь у Тони появится прекрасная возможность дышать им на другой территории.

Мама с тетей Олей сидели у нас на кухне, пили кофе с пирожными и болтали. Тоня по-хозяйски расположилась в моей комнате с книжкой, а я крутилась возле мамы, чтобы не пропустить важную информацию. Для прикрытия мыла посуд у, вытирала пыль на подоконнике, рыхлила цветы.

– Женя, перестань слушать взрослые разговоры! – выпроваживала меня мама.

Вот, всегда так: чистые тарелки она не увидела. Но настроение все равно улучшилось. Когда я вошла в комнату, вид Тони, развалившейся на кровати, меня практически не разозлил. Мысленно я уже запаковывала ее пижаму, зубную щетку, зарядку для телефона, кроссовки, свитер и лаки для ногтей в большую коробку, чтобы выставить за порог и вздохнуть в своем доме полной грудью. «Не ровен час, сама астму наживу», – подумала я и села на подоконник.

– Что, Игнатия Борисовича обсуждают? – спросила Тоня, не отрываясь от книжки.

– Кого? – переспросила я.

– Ну, Олиного жениха.

– Его зовут Игнатий Борисович? – Я улыбнулась.

– Да, а что? – Тут Тоня подняла глаза, и я приготовилась к очередному унижению.

– Ничего, просто я не знала, как его зовут.

– Теперь знаешь. И будь добра, не хихикай.

– Я не хихикала.

– Представляю, как примитивного человека может развеселить редкое имя или название населенного пункта.

– Я не примитивный человек.

– А я не сказала, что ты примитивный. Я сказала «не хихикай».

– Но я и не хихикала! – Мой голос сорвался на писк.

– Не мешай мне читать.

Я спрыгнула с подоконника и выбежала из комнаты.

Мое приподнятое настроение моментально улетучилось. Тоне хватило двух минут. Хорошо, что у тети Оли был редкий выходной, и они вскоре ушли. Пока без коробки с вещами.

– Папа, а ты бы хотел, чтобы тебя звали Игнатий Борисович?

Папа отвлекся от намыливания тарелки и посмотрел на меня с недоумением:

– Не совсем понял вопрос, Женя.

– Ладно, неважно.

– Нет, разъясни. – Папа аккуратно расставлял тарелки в сушилке.

Ему нравилось мыть посуду. Мыл и приговаривал: «Очевидно, я чудак и всегда им буду: обожаю вечерком перемыть посуду. Слева в кране – кипяток. Справа кран холодный. Руки заняты, зато голова свободна».

Это не папа сочинил. Это из моей детской книжки. И папа не присваивает ни строчки. Он цитирует и всегда называет автора: Григорий Кружков. Хотя мы с мамой прекрасно об этом знаем, но папе важно назвать «из уважения к поэту».

Я так и не разъяснила, почему спросила про Игнатия Борисовича. Глупый был вопрос.