Текст книги "История одной Чашки. Сказка про вещи и чувства"

История одной Чашки
Сказка про вещи и чувства
Юлия Соль

Иллюстратор ИИ-иллюстрации от GLIF

© Юлия Соль, 2024

© ИИ-иллюстрации от GLIF, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-6805-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моей дочери

Жила-была Чашка.

На вид она была самой обычной керамической чайной чашкой, но, конечно, сама она считала себя вовсе даже не обычной.

Во-первых, на ней была надпись «Сделано в Испании». Никто не знал, правда ли это, да и сама Чашка не могла отыскать в памяти испанских просторов, как ни старалась (вернее было бы сказать «как ни билась», но для керамической Чашки это стало бы смертельно опасным усилием).

Благодаря этой надписи Чашка считала себя иностранкой, этакой западной штучкой. Она требовала обращаться к ней исключительно «сеньорита» и снисходительно посматривала на своих местных товарок.

Во-вторых, на Чашке была изображена сцена из давних-давних времен, когда на Земле еще не было ни людей, ни тем более чашек, а жили в мире одни только динозавры.

Как вы понимаете, из-за этого рисунка Чашка искренне считала себя специалистом по истории. Она внимательно следила за всем, что происходит вокруг нее, и, чуть что случалось не по ней (а случалось так довольно часто), томно вздыхала: «Ах, вот в былые эпохи…»

Любую беседу она сводила к тому, чтобы непременно дать другим наставление, совет или оценку. Конечно, она считала себя много видевшим и знающим авторитетом – с ее-то происхождением, с ее-то изображением!

Когда на их полке появлялся кто-то новый – будь то стакан, или блюдечко, или фарфоровая чашечка, – Чашка начинала светский, по ее мнению, разговор.

«Откуда вы к нам и надолго ли? Хорошо ли перенесли путь?» – засыпала она вопросами гостя.

Если новенький отвечал, что он приехал, например, прямиком со шведской фабрики, Чашка тут же сообщала ему, что она и сама приехала из-за границы. «Мы с вами покинули нашу Родину, мы должны держаться вместе», – повторяла она. Если гость говорил, что оказался у них проездом, пока не освободится место на его полке, Чашка немедленно пускалась в рассуждения о том, как она любит путешествовать. «Я даже, – многозначительно добавляла она доверительным тоном, – пересекла всю Европу, чтобы приехать сюда».

На любой ответ, на любое слово у Чашки находился рассказ о себе.

Постепенно от нее отвернулись все знакомые и друзья, с ней никто не хотел общаться, а если она сама обращалась к кому-то, ей старались ответить быстро и коротко. Все знали: меньше скажешь – меньше хвастовства и нравоучений услышишь.

Сама Чашка, впрочем, ничего не замечала. Ей казалось, что к ней редко обращаются не потому, что не хотят с ней дружить, а потому, что в силу своего простого происхождения стесняются заговорить с такой аристократкой, как она. Это, конечно, стало еще одним поводом увериться в своей важности.

«Вы знаете, я весьма проста в общении, – любила она рассказывать тем, кто попал в ее зону внимания. – Конечно, представители моего круга редко снисходят до обычной посуды, но лично я считаю, что в народе есть своя мудрость и правда. О, не смотрите на то, что я чужестранка и принадлежу к старинному роду, я всегда рада пообщаться с любым, даже самым непритязательным блюдечком!»

Однажды Хозяйка дома решила перебрать посуду в шкафах. Начала она с самых нижних и загруженных полок, где стояли всевозможные тарелки, супницы, кастрюли.

Жители верхней полки, среди которых была и наша Чашка, с замиранием сердца наблюдали, как Хозяйка бережно достает тарелку за тарелкой, кастрюлю за кастрюлей, рюмку за рюмкой. Одни из них она мыла и ставила обратно на полку, другие просто протирала мягкой тряпочкой, а третьи уносила из комнаты, и с тех пор больше их никто не видел.

Иногда к ней заходил Хозяин, смотрел на полку и одобрительно улыбался. «Вот видишь, – говорил он, – сколько места у нас появилось. Больше воздуха, меньше пыли. Какая красота теперь стоит у нас на виду и радует глаз. А если захочешь, выбрасывай всё: мы купим новый, самый лучший и чудесный сервиз вместо этого старого барахла!»

Бывало и так, что они начинали спорить.

«В детстве я ела кашу из этой тарелки», – твердила Хозяйка, нежно поглаживая стершуюся от времени золотую каемку.

«Но она же колотая, посмотри сама», – возражал Хозяин.

«Да, но это подарок прабабушки на мои пять лет», – отвечала Хозяйка встречным возражением. И Хозяин сдавался: разве можно избавиться от такой ценности?..

Верхняя полка с волнением следила, как продвигается уборка. Старые мудрые чайники уже поняли, к чему все идет, и гадали между собой: останется ли их дружный коллектив в привычном составе?

«Нет ли у меня трещинки?» – переживали тонкие чашки, оглядывая себя со всех сторон. «Кажется, при мытье на меня что-то налетело, и теперь от меня отбился кусочек краски», – вторили им высокие цветные стаканы.

Нашей Чашке эти разговоры и уж тем более тревоги были непонятны. Она, конечно, и думать не могла о том, что от нее можно избавиться: весьма глупо расставаться с такой красотой, да еще и заграничной. Нет, нет и нет!

Поэтому Чашка с удовольствием комментировала все происходящее.

«Совершенно правильно она избавилась от этого ужасного чайника. Он такой пузатый, как вообще можно ставить его на стол? Он занимает все место, такой невоспитанный!»

«Не стоит жалеть эту тарелку: разве можно себя так запускать? Она же вся в желтых разводах от старости! Будь я на ее месте, я бы спряталась в самый дальний угол. Мне было бы стыдно появиться в таком виде перед гостями».

«Я бы давно уже относилась с подозрением к этой кастрюле. На вид она такая скромная, одноцветная, а в реальности будто бездонная – сколько в нее ни положи, все ей мало!»

Ее соседи не поддерживали эту болтовню, только плотнее и плотнее прижимались друг к другу. А Чашка, не слыша возражений, все сильнее распалялась. В один момент она даже начала ругать Хозяйку и Хозяина.

«Кто наливает в такую тарелку борщ? Рисунок на дне совершенно не видно из-за свекольного цвета!»

«Зачем она оставила это ужасное блюдце? В Испании его бы даже постеснялись принести домой! И что с того, что она назвала его талисманом? Как можно сделать талисман из этой разноцветной безвкусицы?»

«У Хозяина совершенно нет тонкости. Ему недостает изящества. Когда он так сильно хлопает дверью или топает по полу, я вся дрожу: кто вообще учил его обращаться с хрупкой посудой?!»

Претензии Чашки становились все громче и больше.

И вот, наконец, настал момент, когда Хозяйка добралась до верхней полки.

«Какая прелесть! – воскликнула она, едва открыв дверцу шкафа. И тут же позвала Хозяина: – Смотри, как забавно!»

И в самом деле, развернувшаяся перед ней картина была презабавной: на полке аккуратными парами и тройками стояли стаканы, чашки, блюдца. Даже посуда, которая не входила в чайную пару или набор, стояла рядом с той, с которой хорошо сочеталась по цвету и форме. Над этим пестрым великолепием гордо задрали носики два чопорных с виду, но добрых в душе и мудрых чайника – они были похожи на слонов, приветствующих друг друга, высоко подняв хоботы.

И только наша Чашка стояла одна, без пары, в образовавшемся вокруг нее пустом пространстве.

В повисшей тишине она огляделась вокруг и, ощутив некое подобие любви к своим соседям, самодовольно подумала: «Как мило, что именно меня выпустили вперед. Теперь Хозяева увидят, кто самый главный и красивый на этой полке».

Витая в облаках, она совершенно не удивилась, когда оказалась в руках у Хозяина. Но вдруг до нее донесся разговор, который показался ей страшной ошибкой.

«Даже не помню, откуда она здесь. Может, осталась после переезда? Я думал, мы отдали все новым жильцам».

«Ну, – сказала Хозяйка, – она все равно не вписывается в эту полку. Здесь все так красиво, что она одна своим видом портит картину».

Чашка возмутилась и в то же время ужасно перепугалась, услышав эти слова. «Порчу?! Я?! Бестактные глупцы, не имеющие понятия о хорошем вкусе!»

«Унесу ее на работу, пусть у меня будет запасная чашка», – решил Хозяин.

Чашка задрожала. Ей совершенно не хотелось покидать привычное место и отправляться на какую-то «работу».

«Помогите мне, кто-нибудь!» – в отчаянье крикнула она своим соседям, но те только молча отвернулись от нее.

«Мы же друзья! Как же наши беседы о высоком?! Кто расскажет вам о путешествиях? Кто научит вас этикету? Спасите меня, что же вы ждете, бесчувственные чурбаны!»

Но только молодое фарфоровое блюдечко издевательски звякнуло в ответ.

Хозяйка закрыла шкафчик.

«Ну вот и разобрались», – подытожила она.

***

Оказавшись на новой полке, Чашка была абсолютно подавлена. Здесь все было совершенно чужое и непонятное, словно пол и стены по чьей-то злой шутке поменялись местами.

Вместо привычной теплой доски она теперь стояла на холодной железной решетке – и хорошо, если не вверх тормашками. Через решетку виднелась нижняя полка, где в полном беспорядке развалились тарелки, блюдца, ложки, а вместе с ними – душа нараспашку – картонные упаковки с чаем и сахаром.

А еще здесь совсем не было света: посудный шкаф был сделан из фанеры, и за его плотной непрозрачной дверцей было невозможно ни увидеть, ни услышать, что происходит в комнате.

Но самым трудным испытанием для Чашки стали ее новые соседи. Чашка считала их воображалами. А как еще можно было к ним относиться, если все они – все без исключения! – выглядели абсолютно несуразно? На одной кружке красовались нелепые нарисованные усы, другая имела форму античной статуи, третья будто была собрана из разноцветных кусочков битой керамики, четвертая обклеена мелкими и нечеткими фотографиями… Да ни одна уважающая себя Чашка не стерпела бы такого внешнего вида! Лучше лопнуть от позора!

По утрам обитатели полки напускали на себя деловой вид, совершенно не подходящий всей этой пестроте. Они становились серьезными и строгими, словно настраиваясь на трудный рабочий день, и перебрасывались друг с другом самыми короткими словами – «Хай», «Чао», «Удачи», «Бро».

Зато по вечерам, едва сотрудники расходились по домам и все здание затихало, посуда начинала бурно обсуждать новости и сплетничать. Все чашки, блюдца, ложки и стаканы умудрялись побывать за день на разных столах, и потому каждый мог рассказать что-то свое.

«Мы сегодня писали рецензию на новый музыкальный альбом, – доверительно говорила чашка в форме тыковки. – Вы знаете, он совершенно безумен, но заглавная песня спасает остальные два часа звучания!»

«Ох, и не говори, вся современная культура – это одна большая проблема, – соглашался с ней высокий граненый стакан. – Мы недавно рассматривали фотографии с выставки в центральном музее искусств, так это просто ужас что такое!»

«Вы лучше послушайте стихи, которые опубликовали в утренней газете!» – вступал в беседу стеклянный заварочный чайник и начинал декламировать по памяти рифмованные строки.

Два термостакана, едва встретившись на своей полке, начинали ожесточенный спор. Их Хозяева в обеденный перерыв играли друг с другом в шахматы, и стаканы традиционно обсуждали прошедшую партию.

«Вы только и умеете, что ходить е-два – е-четыре», – запевал излюбленный зачин стакан с рисунком лимона.

«А ваш любимый ход – вывести на поле коня. Думаете, мы не заметили?» – парировал стакан с вишенкой.

«Хватит бубнить, – ворчало по привычке старое, но всеми уважаемое блюдце. – Погода меняется, у меня ноет каждая трещинка, зудит каждый скол, а тут еще вы… Видело я вашу партию, совершенно бездарный этюд!»

Кофейные чашки делились друг с другом секретами красоты и ухода за собой. «Я узнала, что сода прекрасно помогает от пигментных пятен», – шептались они и поглядывали на нижнюю полку в поисках чудо-средства.

Чайные ложечки шушукались по углам полки и мечтали о пляжах и морских побережьях, о том, как они могли бы позировать на золотистом песке или качаться на волнах. А ножи прямо-таки зарубались на темы спорта, прежде всего, конечно, фехтования. Они не любили, когда кто-то встревал в их «ножские», как они их называли, разговоры и постоянно обсуждали мастерство заточки или качество стали. Особенно ценилась легированная.

Для нашей Чашки все это было ново и интересно. Ей ужасно хотелось рассказать что-нибудь о себе, показать другим, что и она не лыком шита, а сделана из лучшей европейской керамики, раскрашена лучшими испанскими красками. Но почему-то никого не интересовало ни ее прошлое, ни ее настоящее, никто не хотел слушать ее советов. Вскоре ей пришлось скрепя сердце признать, что многие местные темы для разговоров ей совершенно незнакомы.

Но ведь ей не давали и слова вставить даже там, где она считала себя знатоком!

Например, однажды кружка на ножках – львиных лапах начала рассказывать что-то об истории служения Прекрасной Даме. Услышав это, Чашка тут же попыталась завести свою любимую песню. «Вот в былые времена…», – начала она с невероятно важным видом, но рассказчица ее сразу перебила: «Трубадуры это и есть былые времена!»

«Да кому они нужны, эти ваши… трубочисты», – рассердилась Чашка, но от нее уже все отвернулись.

В другой раз кружка в виде пончика описывала друзьям концерт аргентинского танго. Все слушали ее, затаив дыхание, и даже Чашка нехотя признала, что ее манера повествования была не самой ужасной, но все-таки – эта мысль несколько успокоила Чашку – не отличной.

Пончик не переставая сыпала испанскими словами. Всевозможные «очос», «балео» и «лапис» отскакивали от нее и сами звучали, как магический танцевальный ритм. Казалось, слова превращаются в образы, толпятся и окутывают собой всю полку…

«Ну здесь-то меня должны выслушать», – самоуверенно решила Чашка и, как только Пончик замолчала, чтобы набрать воздуха перед очередным «ганчо», выпалила: «Зачем же вы врете! Это испанский язык, а значит, и танец ваш испанский, а вовсе не аргентинский!»

Очарование музыки, витавшее в воздухе, тут же разрушилось. На его месте повисло тяжелое молчание, и все взгляды медленно обратились к Чашке. А Пончик настолько удивилась этому нежданному вторжению, что не сразу подобрала слова для ответа. «Почему же вы так думаете?» – вот и все, что она сумела сказать.

«Почему, почему, – ехидно передразнила ее Чашка, наслаждаясь всеобщим вниманием. – Потому, что я родилась в Испании и могу узнать испанский язык, бестолочь вы этакая!»

Выдержав паузу, она снисходительно добавила: «Я понимаю ваше желание выделиться и в любых других обстоятельствах я бы, безусловно, сохранила ваш маленький секрет в тайне… Но мне стало так жаль эти доверчивые вещицы, которые слушают вас разинув рты!»

И она сделала короткий реверанс в сторону молчавшей посуды, ощущая себя ангелом-хранителем керамического народа.

«Выделиться? Вещицы?» – беззвучно повторила Пончик и горько расплакалась. То радостное воодушевление, с которым она какие-то пять минут назад рисовала словами танец, растаяло без следа.

Чашка торжествовала. «Вот теперь, – внутренне праздновала она победу, – они все увидят, что зря не хотели со мной говорить!»

И вдруг из-за ее спины раздался скрипучий голос.

«Стало быть, – медленно и строго произнес граненый стакан, – стало быть, вы не знаете, что в Аргентине говорят на испанском языке?»

Чашка на мгновение смешалась, но тут же взяла себя в ручку. «Конечно же, знаю!» – гневно воскликнула она.

«Может быть, вы не знаете, что такое танго?»

Чашка замялась и уже не так уверенно и громко, как прежде, выдавила: «Знаю».

«В таком случае для чего вы позволили себе эту бестактность и глупость?» – не унимался стакан.

Ответить было нечего. Но Чашка все же попыталась и пошла в атаку: «А почему вы так уверены, что в Аргентине говорят именно на испанском? И что есть такая… штанга? Кто вам сказал эту… как вы ее называете… глупость? У вас что, совсем нет критического мышления?»

Граненый стакан внимательно выслушал эту тираду и… засмеялся. А вслед за ним, словно по чьей-то невидимой команде, захохотали все, кто был на полке. Даже Пончик робко улыбнулась сквозь слезы.

Чашка была расстроена и зла, начала что-то кричать, но ее слова тонули в лавине нескончаемого смеха. И даже если смех умолкал на секунду, то лишь для того, чтобы загреметь вновь.

С того дня с Чашкой совсем перестали разговаривать. Если раньше с ней хотя бы здоровались или желали ей доброй ночи, то теперь ее будто и вовсе не стояло на полке. Даже люди, которые то и дело открывали шкафчик и хватали что-нибудь из посуды, почему-то перестали обращать внимание на Чашку, задвинув ее в самый темный и дальний угол.

Чашка очень переживала. Вернее, сначала она разобиделась и сказала себе, что это она сама решила ни с кем не общаться. Она была уверена, что другие рано или поздно захотят с ней помириться, и без устали бросала на всех обиженные взгляды. А мысленно представляла себе сцену всеобщего покаяния: продумывала в деталях неловкие извинения соседей и свои остроумные ответы на них.

Но день шел за днем, а к ней никто не подходил. Пончик все чаще рассказывала истории про музыку, театральные спектакли, а потом и вовсе начала устраивать для своих друзей целые представления, читала пьесы или стихи. Вскоре к ней присоединился граненый стакан, и они вдвоем раскладывали то или иное произведение на несколько голосов.

Чашка загрустила. Ей было очень одиноко, и даже воображаемый триумф теперь не мог скрасить чувства тоски и покинутости, которые все больше ею овладевали. Она вспоминала свою прежнюю жизнь – чем дальше, тем больше ей начинало казаться, что и старые друзья не очень хотели с ней дружить. Иначе почему они не встали на ее защиту?..

Ей очень нравились творческие вечера Пончика и граненого стакана. От раза к разу они становились все насыщеннее и интереснее, а иногда в них даже бывали задействованы блюдца и ложки – отвечали за звуковое оформление.

Постепенно Чашка начинала понимать, что, наверное, может быть, это она, вероятно, вела себя не совсем правильно, точнее, самую капельку неправильно. От этой мысли ее бросало в холод.

«А вдруг надо было поговорить с Пончиком наедине, а не обвинять ее при всех?» – все чаще думала Чашка.

Однажды граненый стакан продекламировал: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» Чашке так понравились эти слова, что она тут же переложила их на свою жизнь. «В принципе, – сказала она себе, – не столь уж важно, откуда пришло танго и на каком языке говорят в Аргентине. Если всем нравился спектакль, стоило ли мне лезть с разоблачениями?»

И вот Чашка решила: «Сегодня вечером я поговорю со всеми и предложу помириться. Тогда со мной снова будут общаться».

Но – увы! Этому плану не было суждено сбыться. Дверца шкафчика внезапно распахнулась, и чья-то рука, раздвинув широким жестом посуду, выхватила Чашку из ее дальнего темного угла.

«Вот этой вроде никто не пользуется, бери ее», – сказал женский голос.

Чашку положили в темный пакет и куда-то понесли…

***

Чашка была настолько напугана своим неожиданным путешествием, что никак не решалась взглянуть, где же она все-таки очутилась. Ее уже давным-давно вытащили из зловеще шебурщащего пакета и поставили на какое-то – кажется, светлое – место, но она все не могла заставить себя открыть глаза и осмотреться. Только чувствовала неторопливое шевеление воздуха вокруг себя и оттого зажмуривалась еще сильнее.

И все-таки, как бы усердно ни притворялась она спящей, или ушедшей в себя, или безразличной к внешнему миру, неизвестность страшила ее намного больше, чем встреча с новым окружением.

Чашка замерла и внутренне собралась, как будто перед окунанием под проточную воду. Мгновение, второе, третье – и вот она смело смотрит реальности в лицо.

Лицом реальности оказался огромный рыжий Кот, который безотрывно глядел на нее с непонятным выражением глаз. В них смешивались сразу любопытство, насмешка, снисхождение, понимание, удивление, гостеприимство, настороженность – в общем, весь тот набор чувств и эмоций, испытывать который одновременно и во всей полноте умеют только коты.

Собранная по сусекам души смелость испарилась без следа, и Чашка невольно вскрикнула от ужаса.

«Чего вопишь», – сказал Кот безо всякой вопросительной интонации, понимая, что от гостьи никакого другого приветствия ему не дождаться.

Чашка задумалась, но решила ответить честно:

«Боюсь».

«Вот оно что, – качнул головой Кот то ли понимающе, то ли, наоборот, смеясь над ее нелепым положением. – Чего?»

«Вас», – Чашка снова не стала врать.

«А-а-а», – вроде бы понимающе протянул Кот. Он сощурился, зевнул, потом не торопясь встал, степенно прошел вокруг Чашки, слегка задев ее пушистой шерстью, и сел обратно на свое место.

Чашка еле дышала.

«Мда, – констатировал Кот (хотя сам бы он сказал – котстатировал). – И что же во мне такого страшного?»

Чашка с удивлением воззрилась на него.

«Ну, вы можете меня скинуть на пол, и я разобьюсь», – заявила она. Кот воззрился на нее с не меньшим удивлением.

«С чего бы мне это делать?»

«С того, что я хорошо знаю: коты сбрасывают вещи, стоящие на полках».

«И как, много вещей коты сбросили при тебе?»

Чашка на мгновение запнулась. Она вдруг сообразила, что сама, лично, действительно ни разу не видела, как коты что-то скидывают с полки или хладнокровно разбивают. Слышала только разговоры якобы очевидцев, но теперь уже не могла припомнить, о чем именно велась речь: правда ли наблюдали рассказчики кошачье хулиганство или просто пересказывали чью-то историю?

Кот истолковал ее замешательство совершенно правильно.

«Конечно, было бы глупо говорить, что я не такой», – задумчиво проговорил он, и Чашка тут же испуганно сжалась. Но Кот невозмутимо продолжал рассуждать, обращаясь неизвестно к кому: «Если бы мне такое сказал непонятный кот, которого я впервые вижу, я бы ему ни за что не поверил. Еще чего!»

Тут он выдержал короткую паузу и неожиданно заявил:

«Хотя, знаешь ли, я часто слышал, что чашки набрасывались на котов и обливали их холодной водой!»

Кот поежился, словно его облили холодной водой прямо сейчас, и перевел испытующий взгляд на Чашку.

«Я не…» – начала она было оправдываться, что она не такая, но в тот же миг поняла всю глупость этого утверждения и засмеялась.

«Ну наконец-то, – Кот удовлетворенно наморщил нос и приветственно дернул ушами. – А я уж думал, ты совсем безнадежна».

Нельзя сказать, чтобы Чашка и Кот с этого момента подружились, но, по крайней мере, в отличие от предыдущих соседей Чашки он был не прочь с ней поболтать. Кот был из той породы, что гуляет сама по себе, и постоянно где-то пропадал, но уж пару раз в день он к ней обязательно заглядывал – на великотсветскую, как он сам это называл, беседу.

Кот умел сколь вежливо, столь и твердо направлять их разговоры – так, чтобы в равной степени обсуждались интересные и ему, и Чашке темы. Он пересказывал ей всевозможные новости и сплетни, обсуждал с ней происходящие во внешнем мире события, но как только Чашка по старой привычке начинала хвастаться своими знаниями или картинно страдать, выпрашивая внимания, тут же вспоминал, что у него не закончено какое-то весьма и весьма срочное дело, и испарялся – толькот его и видели. Сначала Чашка приписывала эту странность совпадению обстоятельств, потом – его ветреной кошачьей природе, но вскоре, вспоминая свои предыдущие приключения, она стала задумываться о том, что при прочих равных остальные готовы общаться с ней только на… равных. Сама того не замечая, она с каждым днем становилась все более внимательным собеседником. Хотя ей еще предстояло многому научиться.

Однажды она рассказала Коту о своей жизни у Хозяев: как они устроили генеральную уборку, как освобождали полку за полкой и как, в конце концов, из всей чайной посуды вынесли из дома только ее. Подходя к кульминации своего рассказа, Чашка не выдержала и подпустила в голос плаксивости. Ей было очень жалко себя.

«И никто, представляете, никто за меня не вступился!» – завершила она, чувствуя, что сердце ее разбито на множество керамических осколков. Даже яркие краски на ее боках, казалось, померкли от такой несправедливости.

«Нет повести печальнее на свете, чем повесть о посуде и буфете», – прокомментировал эту историю Кот с обычной для него непонятной Чашке интонацией. Она молча смотрела на него, но уже без привычного ожидания – за недели общения с этим пушистым эгоистом она хорошо научилась понимать, когда никакого сочувствия от него не добиться.

Кот, казалось, был доволен, что на этот раз от него ничего не ждут, и даже решил повременить с обычным уходом на прогулку.

«И ты так и не поняла, почему за тебя никто не заступился?» – спросил он, стукнув два раза хвостом по столешнице.

«Потому что они все трусы и забоялись, что их тоже заберут?» – предположила Чашка самый очевидный и логичный, на ее взгляд, вариант. Вернее, в последние дни она уже начала догадываться, что вариант этот далеко не самый логичный и, может быть, не самый очевидный, но…

Кот чуть шевельнул усами – пряча в них то ли улыбку, то ли усмешку.

«Это не исключено, – признал он, – но обычно соседи дружат между собой, только если они уважают пространство друг друга».

«А я, что ли, не уважала?! – возмутилась Чашка. – Я ведь ни разу не стояла на чужом месте!»

«Душевное пространство тоже, – терпеливо пояснил Кот. – Например, не строят обиженные глазки, не поучают, если не имеют авторитета, не хвастаются, не требуют, если не имеют права требовать, не разговаривают слишком громко, когда другие хотят спать, не…»

«Я все поняла», – быстро вставила Чашка, чувствуя, что перечисление всевозможных «не» грозит затянуться.

«И не перебивают!» – подытожил Кот. Оставив последнее слово за собой (как это свойственно всем котам), он посчитал разговор оконченным и отправился по своим очень важным делам.

А Чашка гневно уперла ручку в бок и стала сочинять достойный ответ Коту. Она была настолько зла, что налитая в нее вода, казалось, вот-вот закипит. «Обиженные глазки! – повторяла она про себя на разные лады. – Поучают! Требуют! Это надо же такое сказать, как будто я хоть раз у кого-то что-то требовала! Хотя нет, – тут Чашке пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы это признать, – пожалуй, требовала и, наверное, даже поучала, но разве у меня не было авторитета? Разве не было права?»

«Не было», – вдруг сказал ей внутренний голос. Он доносился откуда-то со дна и был едва слышен под толщей воды. Чашка настолько растерялась, впервые в жизни услышав внутренний голос, что вся обратилась в слух. Но голос замолчал и в этот день больше не проронил ни слова.

Кот вернулся только под вечер. Чашка к тому моменту вполне остыла и даже передумала высказывать ему свои претензии. Теперь ее интересовало совсем другое.

«Почему ты в любом споре уходишь? Специально не даешь мне ничего возразить, чтобы всегда быть правым?» – спросила она.

Кот внимательно посмотрел на нее. В его глазах читались вселенская усталость и снисходительность. И философский, до самого вопросительного знака риторический вопрос: до чего же мы докатились?

«Потому что иначе, – наконец сказал он, аккуратно подбирая каждое слово, – ты наговоришь много такого, о чем рано или поздно будешь сильно жалеть».

Чашка хотела было возмутиться, но внезапно решила промолчать. В конце концов, именно это ей только что посоветовали.

«Думаю, тебе пора сменить обстановку», – внезапно заявил Кот и куда-то спешно засобирался. Не успела Чашка поспеть за ходом его мыслей, как он взвился в воздух в длинном прыжке и уже издалека пообещал: «Я всё устрою!»

На следующее утро – Кот так и не вернулся – Чашку перенесли в другую комнату.

***

Чашка поймала себя на мысли, что она уже начинает привыкать к своим путешествиям. «Если еще увидимся, надо будет сказать Коту спасибо за переезд», – мелькнула у нее непрошеная мысль.

Мысль о том, чтобы сказать кому-то спасибо, была не только непрошеной, но и очень непривычной для Чашки. Она оказалась настолько ей не свойственной, что Чашка, не удержавшись, умилилась собственному благородству.

«Не всякий может быть благодарным, – сказала она себе. – Наверное, я еще не совсем безнадежна».

К несчастью, стоило ей об этом подумать, как чувство благодарности, а заодно и вызванное им чувство радости испарились без следа. Увы, некоторые чувства обладают ветреным и капризным характером: их не удержишь, если обратишь на них слишком пристальное внимание.

(Бывает, читаешь книгу и вдруг ловишь себя на мысли: как же мне интересно читать! Вот бы кто увидел меня и оценил! И вдруг… читать уже неинтересно.)

Чашка вздохнула и начала осматриваться на новом месте. Она стояла на старом деревянном столе, окруженная множеством самых разных вещей: бумаги, рабочие инструменты, часы, карандаши… И вещи эти производили странное, двоякое впечатление.

Их внешний вид – где-то отполированный до блеска, где-то потертый – явно говорил о том, что они когда-то хорошо поработали, ни минутки не сидели без дела. Их будто бы окутывал ореол тайны и в то же время мудрости – той самой мудрости, которая открывается после долгих лет упорного труда и переменчивой жизни.

И в то же время от них веяло старостью, смирением и одиночеством. Неясно, почему складывалось это ощущение, но оно было довольно-таки тяжелым и, как с невольным страхом отметила Чашка, перекрывало с лихвой любую другую радостную мысль.

Старожилы тоже с любопытством рассматривали Чашку, но понять, о чем они думают, было, конечно, невозможно. Молчание затягивалось, но наконец позолоченный Хронометр, бывший судя по всему, местным старейшиной, нарушил его:

«Добро пожаловать, милая сударыня. Вы как раз вовремя».

Чашку еще никто и никогда не называл по своему почину ни сударыней, ни милой, и уж тем более никто и никогда не говорил, что она где-то оказалась вовремя. Она удивилась этому так же сильно, как собственному порыву благодарности, и, совершенно растерявшись, задала вопрос:

«Почему вовремя?»

«Да это присказка у него такая, – улыбнулся чертежный Карандаш. – У него всегда все случается в свое время».

«Что же это значит?» – не поняла Чашка.

«Только то, что настало ваше время оказаться здесь».

«А где я?» – наконец спохватилась Чашка.

И тут вещи заговорили одновременно.

«В гараже», – предельно точно ответил Хронометр.

«На складе старья», – прогудела Стеклянная Банка.

«В приюте брошенных вещей», – тактично пояснил Метроном.

Чашка совсем растерялась.

«Брошенных вещей? – повторила она, будто бы не понимая, о чем речь. Впрочем, мгновение спустя до нее дошел смысл этих слов. – Но почему я здесь? Ведь я вовсе не старье и не брошенная. Наверное, меня занесли сюда по ошибке».

Раздался тихий шелестящий смех, и из-за Метронома выглянул старый Дорожный Атлас.

«Все так говорят, – негромко пояснил он. – Но это и в самом деле конец пути».