Текст книги "Счастья хватит на всех"

Они встречались раз в месяц, не чаще – Нюрка тщательно за этим следила. Понимала, что каждая совместная прогулка приближает к тому моменту, которого допустить она не могла. Нет, поначалу она надеялась, что Артём не такой. Что он просто друг, настоящий друг, с которым можно приятно проводить время: пить чай с вареньем из белой черешни, гулять по Нагорному парку, любоваться фонтанами на набережной и болтать обо всём на свете. Но потом прозвучала первая шутка про «замуж», вторая. После пятой он не звонил три месяца, а когда всё-таки позвонил и она схватила трубку быстрее, чем следовало, вдруг пригласил её на свадьбу. На его свадьбу с какой-то дурой, кажется из той же стоматологии. Нюрка, разумеется, не пошла.

Замуж! Кольцо на пальце, ошейник на горле, глазки в пол, из своих интересов только что приготовить на ужин к возвращению дорогого супруга. А потом, будь добра, раздвинь ножки. А он будет трогать тебя везде и… Нюрку затошнило, как и всегда, стоило мыслям уйти во вполне естественном для девушек её лет направлении. Для девушек естественном, для неё – нет. Автобус подъехал к остановке, Нюрка выскользнула, не заплатив за билет. Водитель понял, засигналил, но она уже скрылась за поворотом. Не побежит же он за ней, бросив машину и всех остальных пассажиров. Глупая, но всё же экономия. Сколько раз, интересно, надо проехать зайцем, чтобы попасть на концерт Туманова? Надо подсчитать. А что такого?

* * *

Знаете, мы всегда завидовали москвичкам. Как же, они жили в одном городе с Всеволодом Алексеевичем! Хоть каждый день могли его видеть! А мы ждали встречи, которая могла произойти раз в год или в два. Он не так уж много гастролировал, тот сумасшедший «чёс» с двумя-тремя концертами на стадионах в день, мы уже не застали. И время другое наступило, и тяжеловато ему было. Он выделял месяц осенью и месяц весной, выбирал пять-шесть городов в одном регионе и ехал. В каждом городе по концерту, ночь в гостинице, переезд, снова концерт. А всё остальное – корпоративы, очередная примета нашего времени. Вот по корпоративам он ездил много и часто. Такие поездки не афишируются, но поклонники-то всё равно в курсе. Вы представляете себе, как обидно узнать, что тот, кого ты так долго ждал, здесь, рядом, но тебе никак к нему не попасть?

Сколько мне тогда было? Лет двенадцать. Наш маленький провинциальный город с единственным театром, возле которого мы и жили, летний вечер. Жара несусветная, по воздуху летают клочки тополиного пуха, сбиваются в комья на асфальте. Мальчишки их поджигали, девочки делали из пуха постельки для кукол. А я никогда его даже в руки не брала, у меня аллергия. Какой дурак додумался засадить город тополями? Озеленители, мать их.

Я гуляла с собакой, маршрут, знакомый до зубовного скрежета: наш двор, мимо школы по грязной от сыплющейся с деревьев шелковицы, поворот налево – тут чисто, возле театра всегда убирают. Дикость, да, гулять с собакой возле театра? Но там все гуляли. Местная труппа давно надоела горожанам, а гастролёры случались редко. Летом же театр вообще бездействовал.

И что удивительно, я даже не обратила внимания на непривычное оживление обычно пустынной улицы. Ну да, машина скорой помощи стоит, машина милиции, иномарки припаркованы. Прошла мимо, погружённая в какие-то свои подростковые мысли, ничего не ёкнуло. Мы с собакой уже вернулись домой, когда телефон зазвонил – тогда мобильные только-только появились. Бабушка по папиной линии.

– Звоню тебе из театра! Знаешь, кого мы сейчас слушали? Твоего Туманова!

Он уже был «моим». Не хватало мне Нюркиной дальновидности, чтобы скрывать свои привязанности. Нет, у меня вечно что в душе, то и на языке. Дура, что тут скажешь? А в двенадцать лет особенно.

– Как? – только и смогла выдавить я.

– Юбилей же «Газпрома». Деду пригласительные дали, – охотно делилась новостями бабуля. – Такой хороший концерт! Детки танцевали, местный коллектив. А потом смотрю, выходит твой Туманов! И что ты в нём нашла? Так сильно он постарел! И голос совсем уже не тот!

Не тот как когда? В бабушкиной молодости? Эту чёртову фразу про «не тот голос» я слышала от неё всегда, как только речь заходила о Всеволоде Алексеевиче. И когда ему было пятьдесят, и когда исполнилось семьдесят. Бабушку заело. Или ей доставляло садистское удовольствие меня задевать? Впрочем, когда голос у Всеволода Алексеевича действительно задрожал и заскрипел, я уже научилась держать и язык за зубами, и эмоции глубоко в себе.

А для меня он всегда был «тот». Тот единственный голос, который всё внутри переворачивает, душу вынимает. Пусть без прежней силы, без двух октав, предмета его гордости в молодые годы, пусть даже с астматическим свистом на вдохе, который уже трудно скрыть, как бы ловко он ни отдалял микрофон. Знаете, я даже больше люблю его поздние записи, а ранние, те, которые ещё бабушка слушала, где голос был «тот», почти никогда не ставлю. Для меня молодой Туманов – просто какой-то робот, извлекающий звуки. Он не задумывается, о чём поёт, только наслаждается юностью, силой молодых лёгких, собой на сцене. Неинтересно. Я люблю пусть не такой сильный, но проникновенный голос, с бархатными интонациями, с умением донести каждую фразу, наработанным не консерваторской муштрой, а годами практики, со смыслом, в каждое слово вложенным.

Менялось наше отношение к Всеволоду Алексеевичу, менялись наши отношения с ним. Но стоило зазвучать его голосу, и ты забывал все свои обиды. Плевать, что он сделал, как поступил, плевать, чем обернулись твои мечты. Голос! Тот самый, который звучал в твоём детстве, защищая от всех несправедливостей окружающего мира. Который согревал в голодной и обозлённой юности. Он утешает и успокаивает, он возвращает в сказку. Не те обертона, говорите? Нечистый звук? Дребезжание? Да к чёрту ваши стандарты высокого пения! Вон их сколько на эстраду понабежало, молодых. С консерваторским образованием, во фраках и бабочках. Клоны наших великих певцов. Клоуны. Они даже репертуар берут тот же, не говорю про ужимки. И что? Ну школа, ну вокал, ну две октавы. А души нет. Они собирают какую-то новую аудиторию, возможно. Но лезут почему-то к нам, поклонникам тех, кого они копируют. Вы думаете, нам нужны те песни? Фрак и бабочка? Верхние ноты без старческого дребезжания и астматического присвиста? Не нужны. Нам нужен наш голос. Наше детство. Наша память.

– Десять песен спел, – докладывала бабушка. – Хорошо ему, наверное, «Газпром» заплатил!

Я молча положила трубку, не понимая, как мир посмел так со мной обойтись? Я ждала его два года. Вы представляете, что такое два года в детстве? Целая жизнь! А он был тут, в каких-то двухстах метрах, через две стены. Проезжал сегодня по этой засаженной чёртовыми тополями улице, видел из окна машины мою школу, проходил по тем плиткам, по которым мы завтра так же, как и вчера, и позавчера, и всегда, будем гулять с собакой. И бабушка целых десять песен сидела и спокойно смотрела на него! И ничего не сделала! Это примерно то же самое, что выпить последний кувшин воды на глазах у умирающего от жажды, хотя лично тебе пить совсем не хочется.

Так я воспринимала случившееся в детстве. И долго ещё не могла простить бабушке, что она не отдала мне свой билет. Не знала, что приедет именно Туманов? Но чёрт возьми, я была в двухстах метрах от неё! Она могла выйти из зала, как только он появился, позвонить мне, и мы бы поменялись местами. Да что угодно можно было придумать!

Но вот он приезжает с афишным концертом. Ты дождалась, у тебя лежит билет на первый ряд. Ты выбираешь самое нарядное платье, покупаешь самый лучший букет. Ты не знаешь, когда именно он прилетит и откуда, но ты чувствуешь, просто чувствуешь, что он уже в городе. В твоём маленьком городе, который весь можно объехать за час. Разместился в единственной гостинице, едет в единственный концертный зал. Он проведёт в твоём городе сутки, но из двадцати четырёх часов твои – только два, пока длится концерт. А потом занавес закрылся, погас свет, и толпа теснит тебя к выходу. Вот этот момент – самый страшный. Потому что впереди снова годы ожидания, а он тем временем тут, рядом, сидит перед зеркалом в гримёрке, стирает краску с лица, прихлёбывает горячий чай. И тебя разрывает от неправильности, несправедливости происходящего, от твоих нереализованных желаний, хотя ты сама не знаешь, чего хочешь на самом деле.

И москвичкам мы завидовали, потому что в их городе возможности появлялись каждый день. Пусть сольные концерты он даёт раз в год, но есть ещё и сборные, ко всяким праздникам. Есть съёмки новогодних «огоньков» и «Песен года», есть фестивали и выставки, где он частый гость. А потом мы поняли, что москвичкам ещё хуже. Когда сами перебрались в столицу. Да, он рядом, как локоток, только не укусишь. Ты не сможешь ходить на все концерты, отдавать половину зарплаты за билет на «сборник», где он выйдет на одну песню. И там, в столице, где он дома, отшвыривать тебя от него будет во сто крат сильнее. Но это уже другая история, мы до неё доберёмся.

А пока Нурай чувствовала то же, что и я после звонка бабушки. С той лишь разницей, что она ещё не опоздала. Но вполне могла опоздать.

* * *

Это была авантюра чистой воды. А началось всё с книжки, оставленной кем-то из постояльцев в номере. Нюрка обнаружила её в ящике тумбочки, в котором добросовестно намеревалась вытереть пыль. «Ваши желания исполнятся». Какой броский заголовок. Вообще-то она ненавидела читать, даже автобиографию Туманова мусолила месяц. А тут открыла, с горькой усмешкой, присев на край ещё не застеленной кровати. Захра увидит – уволит к чёрту. А, плевать. Теперь уже на всё плевать. До приезда Всеволода Алексеевича оставалось три дня. Билета у неё по-прежнему не было. Да их уже и не осталось в продаже, тех билетов.

Нюрка листала страницы, всё больше вовлекаясь в нехитрый текст. Автор уверял, что все желания обязательно исполнятся, нужно только правильно желать. Думать не о средствах достижения цели, а о конечном результате. Представлять желание уже исполнившимся. И не противиться обстоятельствам. «Поддаться течению жизни, но не упускать из вида цель». Выходило так, что делать-то ничего и не надо. Только желать правильно – по книжке. В конце каждой главы даже примеры приводились и упражнения. Нюрка задумалась. А что она теряет? Да и приятно поверить в теорию, которая обещает золотые горы, но ничего от тебя не требует. Приятно и непривычно, потому что прежде от Нюрки требовали все: Захра чистой уборки номеров, мама постоянной заботы, даже кот требовал, чтобы ему ежедневно выносили лоток и клали корм из баночки. Нюркины желания при этом никто в расчёт не брал.

Вычищая заляпанный чем-то жирным ковёр в двести седьмом номере, Нюрка размышляла о прочитанном. С целью её всё понятно – попасть на концерт. Осталось только «поддаться течению». То есть не нервничать, не бегать каждый день под стены филармонии в надежде на чудо, не прокручивать сотни раз в голове варианты, один нелепее другого. В своих фантазиях она уже дошла до идеи украсть билет у кого-нибудь из зрителей, когда те будут подходить к залу. Надо просто ждать и представлять себя на концерте. Глупо, но выбора у неё и не было.

Двести восьмой номер оказался заперт изнутри. Нюрка постучала.

– Кто там? – раздался сонный женский голос, явно недовольный.

– Уборочку будем делать? – дежурно поинтересовалась Нюрка через дверь, втайне надеясь на отрицательный ответ – раз постояльцы в номере в такой час.

– Валяй, делай, – отозвались из комнаты.

Пришлось лезть за карточкой, открывающей все двери на этаже. Нюрка уже давно привыкла не удивляться чудачествам гостей. Хочется мадам спать под гул пылесоса – её проблемы. Но на широкой двуспальной постели оказалась совсем не мадам – рыжая девчонка, на вид не старше Нюрки, растрёпанная и заспанная. Она сидела в трусах и маечке, обтягивающей торчащий бюст, и зевала.

– А сколько времени? – поинтересовалась она у затаскивающей в номер пылесос Нюрки. – Одиннадцать? Твою же мать! Вот Заур сволочь! Я же из-за него работу проспала!

– Заур? – равнодушно спросила Нюрка, подбирая с пола разбросанные полотенца.

– Ты представляешь, до самого рассвета спать мне не давал, – доверительно сообщила рыжая. – Вообще неугомонный! Куда он, интересно, свалил? Блин, меня же в редакции расстреляют. Я вчерашний материал ещё не сдала. Ладно, скажу, что с утра на задании была. На выставке этого, как его? Хрен там какой-то в Музее современного искусства выставляется. А мне писать про него.

– Журналистка, что ли? – Нюрка тоже перешла на «ты».

– Ну да, в «Русском Азербайджане».

– А что в гостинице делаешь?

– А то непонятно? – засмеялась рыжая и потянулась всем телом. – Не дома же мне с ним трахаться. У него жена, у меня отец. А тут никто не мешает.

Нюрку передёрнуло. Она поспешно сменила тему, пока рыжая не начала вдаваться в подробности.

– И что, нормально платят журналисту?

– Да ничего так. Ещё бы задания были интересные! А то «напиши о выставке ковров» или вот, современном искусстве этом. Фиг ли о них писать? Уже сто раз всё написано. Послезавтра вообще на концерт Туманова отправляют, представляешь? Отчёт о нём делать! Да кому он нужен?

«Мне!», – чуть не заорала Нюрка, но вовремя прикусила язык. Она заворожённо смотрела на рыжую и вспоминала прочитанный в книжке совет «плыть по течению».

– Не хочешь на концерт? – осторожно спросила она.

– Что я там не видела? – фыркнула рыжая. – Старый пень, пропахший нафталином. Два часа его слушать придётся, вот удовольствие! А в то же время в «Соло» будет пятничная вечеринка, всем девушкам бесплатные коктейли, между прочим!

– Меняемся? – Нюрка уже не выдержала, бросила свой пылесос, плюхнулась на кровать рядом с рыжей, только что не вцепилась в неё. – Ты не представляешь, как мне надо попасть на этот концерт!

– Чего? – Рыжая обалдела от такого напора. – Привет тебе, а материал я как напишу?

– Я тебе расскажу обо всём, что там будет! Хочешь, список песен составлю? Могу даже фотографии сделать, только у меня фотоаппарата нет.

– Ну есть у меня фотоаппарат, – растерянно пробормотала рыжая. – Даже не знаю… Блин, в «Соло» хочется. А тебе это зачем? Ты что, поклонница Туманова?

Так сказала, как будто и предположить подобный вариант было бы смешно. Нюрка мотнула головой.

– Скажешь тоже! Зачем мне старпёр? Гитарист у него красавчик.

– А-а-а, – облегчённо вздохнула рыжая. – Тогда понятно. А что, хорошая сделка. Но ты только не подведи, мне же материал сдавать! Не денься потом никуда с моим удостоверением и фотоаппаратом.

– Да куда я денусь? Вот, я тут работаю, три через один, меня всегда можно найти. Ну хочешь, я тебе паспорт отдам?

– Сдался мне твой паспорт. Ладно, договорились. Бабская солидарность должна же быть. Надеюсь, у тебя всё получится с твоим гитаристом. Пиши свой телефон!

* * *

Прав, ну прав же был автор книжки про исполнение желаний! Оказывается, всего-то и надо было, что отпустить обстоятельства. Нюрка ликовала, и веря, и не веря своему счастью. Она не просто пойдёт на концерт! Она получила гораздо больше – возможность попасть за кулисы! Журналистское удостоверение лежало у неё в кармане и обещало неслыханные возможности. Журналистов пускают куда угодно! Она сможет подойти к Всеволоду Алексеевичу, да она даже сможет с ним поговорить! Взять интервью в конце концов! Чем она не журналистка? Подумаешь, не училась специально, чего там учиться? Уж биографию Туманова она знает как свои пять пальцев, и вопросы для него подберёт куда интереснее, чем те, которые задают ему обычно: в каких городах вы побывали и как началась ваша карьера.

У Нюрки просто голова шла кругом от свалившихся на неё перспектив. Книжку она забрала домой и читала по чуть-чуть, когда выдавалась свободная минутка. Уж если первый совет автора принёс такие результаты, что же ещё за сокровища скрываются под обложкой? Но больше никаких открытий сделать не получилось: дальше в книге рассказывалось об отношениях с другими людьми, а другие люди Нюрку не очень-то интересовали. Да и трудно было сосредоточиться на чтении, когда в кармане лежало журналистское удостоверение, обещая невероятный вечер. Впрочем, до него ещё нужно было дожить. Время же, как назло, стало течь невероятно медленно.

В день концерта она тоже работала. Нюрка надеялась поменяться сменами с кем-нибудь из девчонок, но не получилось – слишком поздно спохватилась, у всех оказались свои планы, меняться никто не согласился. Пришлось уговаривать Захру отпустить её хоть на час пораньше, иначе она никак не успевала добраться до дома и переодеться. Про концерт, естественно, не сказала начальнице ни слова, наврала про водопроводчика, которого нужно встретить.

Все словно сговорились портить ей настроение. И Захра долго ворчала, прежде чем разрешить ей пораньше уйти, и постояльцы как назло попадались скандальные, одни возмущались, что Нюрка слишком рано пришла с уборкой, другие – что слишком поздно, а третьи вообще заявили, что будут наблюдать, как она пылесосит и меняет полотенца, мол, вдруг украдёт чего-нибудь. Так и сказали, прямым текстом. И действительно наблюдали, оба, муж и жена, не сводя с неё глаз. Как будто у них чемоданы с золотом под кровати запиханы.

Нюрка изо всех сил старалась не обращать внимания. Думать только о вечере. Да от одной мысли, что Всеволод Алексеевич сейчас здесь, в Баку, начинала кружиться голова. Она даже улучила момент и влезла в компьютер Захры, куда заносились все гости отеля, но заветной фамилии там не нашла. Ладно, это было бы уже фантастическое везение, в конце концов, гостиниц в Баку много, и Всеволод Алексеевич не обязан всегда останавливаться именно в той, где работает Нюрка.

Мучительно медленно ползли минуты рабочего дня. Она представляла, как Всеволод Алексеевич идёт по светлому залу прилёта, щурится от яркого бакинского солнца, садится в машину и мчится по аэропортовскому шоссе. А может, он давно в зале филармонии? Нюрка знала, что он очень придирчив к звуку, всегда приезжает за несколько часов до концерта, чтобы лично проверить микрофоны и прочую аппаратуру. Чёрт возьми, она со своим удостоверением журналиста уже могла бы быть рядом с ним, там, в волшебном закулисье. Но Захра ясно сказала: сначала убери три номера, из которых сегодня выселяются, а потом можешь идти куда хочешь. Последний номер освобождался в четыре, Нюрка явилась с уборкой на пять минут раньше, застав постояльцев за сбором чемоданов. Не слишком любезно втащила пылесос и начала уборку прямо при них. Плевать. Сегодня плевать на всё.

В половине пятого она уже неслась домой, переодеваться. С платьем у неё, конечно, ничего не вышло, но Нюрка до хруста накрахмалила белую, парадно-выходную кофту, которую последний раз надевала на выпускной вечер, отгладила юбку, тоже школьную, чёрную, плиссированную. Ладно, с красными туфлями на высоком каблуке смотрелось вполне по-взрослому. Туфли одолжила у соседки, наврав с три короба про несуществующее свидание. Хотя, кто сказал, что у неё с Тумановым не свидание?

Букет тоже отменялся, но теперь он и не особо был нужен. Даже странно выглядела бы журналистка с букетом цветов. Да уж, думала Нюрка, осматривая себя в зеркале: волосы распущены, чтобы добиться максимального сходства с рыжей на удостоверении, да и просто красиво, на шее фотоаппарат с воинственно торчащим дулом, в руках блокнот и ручка – акула пера! Как-то странно сбывались мечты. Совсем не так представляла она себе их встречу! А, ладно, какая разница! Главное, что встреча состоится!

– Ты куда? – Мама оторвалась от собирания пазла, который занимал её уже третий день подряд.

– Гулять, мама. Я – гулять. Мне двадцать лет, в конце концов. Почему я должна каждый раз объяснять, куда я иду и зачем?

Мать обиженно поджала губы, засопела и отвернулась. Нюрке стало стыдно. Ну да, она нервничает. Но это маме нужно сказать спасибо, что сейчас она на огромных каблуках и при полном параде будет втискиваться в переполненный по вечернему времени автобус.

До филармонии добралась к половине седьмого. Поздно, очень поздно! До концерта оставалось всего полчаса! Сколько времени зря потеряно!

Люди уже заполнили сквер. Кто-то неспешно прогуливался вдоль дороги, кто-то занимал очередь возле резных дверей, чтобы, когда начнут пускать, первым оказаться в спасительной прохладе старинных стен. Нюрке тоже было жарко, то ли от всё ещё палящего солнца, то ли от собственных мыслей.

Она пошла в обход в поисках служебной двери. Так странно, филармония всегда воспринималась ею как неотъемлемая часть города. Песочно-жёлтое здание, с его изломанной архитектурой, с башенками, похожими на минареты, было привычным, с детства знакомым. Но никогда она не бывала внутри. К классической музыке Нюрку не тянуло, заезжие гастролёры её не интересовали в принципе. И вот возле входа появилась афиша с его именем, и всё переменилось. И филармония кажется не меньше чем храмом, где должно сотвориться некое таинство. Оттого сказочными выглядят и резные двери, и отражающийся в высоких полукруглых окнах солнечный свет, и даже плитка под ногами.

– Газета «Русский Азербайджан», – как можно небрежнее произнесла она, раскрывая удостоверение перед охранником.

Только бы не начал разглядывать. Они с рыжей похожи, а цвет волос – такая мелочь, ну какая девушка хоть раз в жизни не красила волосы? Но охранник только кивнул и посторонился. Нюрка мысленно поздравила себя с первой победой и прошмыгнула внутрь.

Она ожидала за кулисами суеты и толкотни, бегающих администраторов и гримёров, вспышек фотоаппаратов, репортёров с камерами. По крайней мере именно так выглядело закулисье «Песни года», которое она видела в передаче, посвящённой легендарному фестивалю. Всеволод Алексеевич как один из старейших участников мелькал в этой программе постоянно, так что пришлось смотреть.

Но на деле оказалось, что в таинственном коридоре, предназначенном для артистов, в святая святых, куда она только мечтала попасть, никого нет! Нюрка шла мимо каких-то ящиков, похожих на большие железные чемоданы, мимо поставленных к стенке декораций, переступала через катушки проводов, но не встретила ни одного человека. Даже не у кого было спросить, а куда, собственно, идти? И что делать?

Наконец она увидела на стене указатель – просто криво приклеенный листок бумаги. Сцена налево, направо – гримёрные комнаты. Ей куда? Наверное, нужно быстренько, пока не начался концерт, через сцену пройти в зал, найти себе местечко. Но слово «гримёрные» тянуло Нюрку в противоположную сторону как магнит. Она свернула направо и успела сделать только несколько шагов, потому что навстречу ей вышел Туманов. Точнее, вылетел, в полурасстёгнутой рубашке, развязанной бабочке, свисающей с шеи волнистой ленточкой, с одним накрашенным глазом. Второй глаз, дожидавшийся грима, по сравнению с первым казался маленьким и невыразительным.

– Тоня! Тоня, где тебя черти носят? – рявкнул он в пространство коридора. – Где мой чай? Двадцать минут до выхода!

– Несу, несу уже, Всеволод Алексеевич. – Из другой комнаты появилась низенькая девушка с чашкой. – Нет здесь электрочайника, представляете?

– Да плевать мне, что у них тут есть! Мне связки надо согреть, немедленно!

Нюрка стояла как вкопанная посреди коридора, так что Тоне с чашкой пришлось её огибать. Всеволод Алексеевич заметил её, окинул взглядом.

– А вы что тут делаете?

Наверное, если бы не висящий не шее тяжёлый фотоаппарат, не задание рыжей, она бы так и простояла столбом. Но тут вспомнила, что она не просто девушка, потерявшая дар речи от вида любимого артиста, а вообще-то журналист на задании. Спохватилась, нашла в себе силы поднять глаза.

– Газета «Русский Азербайджан». Всеволод Алексеевич, у меня задание провести с вами интервью.

А у самой сердце замирало – узнает или нет? Вспомнит заплаканную девчонку из гостиницы? Если вспомнит, что тогда? Как объяснить превращение из горничной в корреспондента? И всё же очень хотелось, чтобы вспомнил.

Но Туманов только рукой замахал, словно выгонял комара из спальни.

– Какое интервью, девушка, вы с ума сошли? У меня выход через двадцать минут! Я не распет ещё ни черта! И вообще, меня не предупреждали! Ренат! Почему у тебя посторонние шастают?

Из-за спины Туманова появился рослый мужик в футболке и джинсах, лысый как коленка, с отёкшим лицом и мешками под глазами. На фоне пусть не до конца, но всё же празднично одетого и почти загримированного Всеволода Алексеевича он смотрелся то ли сторожем, то ли мордоворотом. Только Нюрка хорошо его знала – Ренат был директором Туманова, работал с ним уже сто лет. И всегда, если попадал в кадр во время съёмок, именно так и выглядел: мятый, потасканный, будто с вечного похмелья.

– Девушка, что вы тут делаете? – Директор бодро вступил в бой. – Журналистка? Почему нас не предупреждали? Где ваше удостоверение?

Пока Нюрка вытаскивала удостоверение и что-то напропалую врала про редакционное задание, Всеволод Алексеевич уже скрылся в гримёрке. И всё происходящее сразу потеряло смысл. Она отвечала автоматически, думая только о том, что сказал ей Туманов. О том, как он ей это сказал. Отмахнулся, словно не было той встречи в гостинице. Не вспомнил. Мечты об интервью (да чёрт с ним, с интервью, кому оно нужно, главное – о разговоре, один на один, о драгоценных минутах его внимания) летели под откос. Оставался только концерт.

– Мне нужно написать отчёт о концерте Туманова, – бесцветным голосом произнесла Нюрка. – И фотографии сделать.

– Ну так делайте, – пожал плечами директор. – Только из зала. Идите в зал, концерт скоро начнётся. И вспышку выключить не забудьте, вы не должны отвлекать артиста, когда он работает.

Ренат даже не поленился проводить её, вероятно, опасаясь, что она так и останется за кулисами. Провёл в зал, поставил у стенки недалеко от входа, где уже стояло несколько молодых людей с такими же фотоаппаратами. Журналисты других изданий? А над ними возвышалась бабушка в форменном пиджаке с очень строгим взглядом. Билетёрша, приглядывающая за порядком. Ей Нюрку и вверили.

– Вот, ещё одна, – сообщил Ренат. – Господа, не забудьте! Фотографируем только без вспышки!

И ушёл. Нюрка привалилась к стене. Что отсюда, интересно, можно сфотографировать? Профиль Туманова? Зря она надеялась, что займёт свободное место в зале – свободных мест просто не было. Да и бабка-надзирательница теперь не даст шагу сделать, вон как на неё поглядывает. Волшебное удостоверение журналиста уже не казалось таким уж всемогущим. Более того, сейчас Нюрка снова завидовала самым обычным зрителям. Пусть они не могли попасть за кулисы (толку-то, что она попала!), зато они сидели на хороших местах, откуда всё видно, а не стояли у стенки. И за ними никто не «присматривал».

От нечего делать Нюрка рассматривала публику. Как она и ожидала, сплошные пенсионеры, преимущественно женщины. И русские, со старомодными бусами из янтаря или фальшивого жемчуга, улыбающиеся сморщенными ртами, подкрашенными морковной помадой. И азербайджанки, с тщательно уложенными волосами, в тёмных платьях, с серьёзными лицами. Редко встречались мужчины, в костюмах, несмотря на жаркую погоду. Больше всего мужчин было на первых рядах. Приглашённые от администрации? Похоже на то.

Нюрка перебирала глазами первый ряд, пытаясь понять, кто и как здесь очутился. Вот эта бабка явно поклонница и вон та тоже. Ещё в юности, наверное, под песни Туманова плясала. Хмурый дед тоже вспомнить молодость пришёл. Эти два дядьки – чиновники, на лице написано. От министерства культуры, наверное. Да, вон у них возле ног какая корзина цветов стоит, точно от администрации.

Вдруг её взгляд задержался на странной фигуре. Нюрка даже вперёд подалась, чтобы лучше видеть. На первом ряду, в кресле, расположенном ровно посередине, то есть на том самом месте, о котором Нюрка мечтала, сидела девушка примерно её лет. Худенькая, темноволосая, с короткой, под мальчика, стрижкой. В такой же серебристой рубашке, какую Нюрка видела у Всеволода Алексеевича на снимках и записях пару лет назад. И даже пиджак, надетый поверх рубашки, был похож на тумановский. Разве что галстука не хватало или бабочки. На коленях у девушки лежал огромный букет цветов – розы, красные, штук пятнадцать, не меньше. В дизайнерской бумаге, перетянутые пафосной алой лентой. Цветочный салон Узеира, тут и думать нечего, такие букеты собирал только он.

Что-то мистическое было в появлении этой девушки. Нюрке казалось, что она – воплощённая насмешка судьбы над ней, Нюркой. Она сидела на её кресле. С её цветами! Похоже, единственная её ровесница в зале. Очень хотелось подойти и рассмотреть её поближе. Убедиться, что показалось. Что на самом деле там сидит какая-нибудь тётка лет сорока пяти. И букет совсем другой. И вообще это, наверное, чья-нибудь жена, получившая пригласительный на пару с мужем.

Но подойти Нюрка не успела – начался концерт. Всеволод Алексеевич бодро вышел на сцену, распахнув руки, словно хотел обнять всех зрителей сразу. Бабочка у него была завязана, рубашка застёгнута, оба глаза смотрели одинаково выразительно, а на лице играла ослепительная улыбка, как будто не он только что ругался за кулисами. Да ладно, подумаешь, ругался. Можно его понять в конце концов. Любой артист нервничает перед выступлением, а тут ещё чай вовремя не принесли. Это же не пустой каприз, а рабочая необходимость. Он ведь объяснил, связки нужно согреть. И даже то, что он на неё, Нюрку, ругался – естественно. Не обязан он помнить все лица, которые ему встречаются. Сколько он ездит, гастролирует, и везде люди, бесконечный калейдоскоп лиц. Как всех упомнить? Да никак! А журналистов он имеет полное право не любить. Как будто они мало бреда про него пишут! И фотографии порой такие появляются, что руки оторвать их авторам хочется: то возле дома подкараулят, когда он выходит заспанный и помятый, то где-нибудь на тусовке заснимут, как он, не совсем трезвый, обнимает какую-нибудь юную звезду. И ведь он может не делать ничего предосудительного, его объятия могут быть чисто отеческими. Может, он наклонился к уху девушки, чтобы дать ей полезный совет, так сказать, от мастера сцены новому поколению. Но журналисты же всё переврут и испохабят! Вот он их и не любит. И его сегодняшняя грубость была адресована совсем не Нюрке, а всем журналистам в её лице.

Она убеждала себя подобным образом, всё больше поддаваясь обаянию Туманова, щедро источаемому со сцены в зал. Он спел несколько песен «гражданского» репертуара и с видимым удовольствием перешёл к «лирическому блоку», который Нюрка любила больше всего. Сбоку смотреть было неудобно, зато слышно отлично – акустика в зале филармонии потрясающая, вполне можно и без микрофона обходиться. Но Всеволод Алексеевич работал с микрофоном, и из колонок лился голос, завораживающий, низкий, бархатный, пробирающий до мурашек.