Текст книги "Счастье на бис"

Он как-то печально улыбается, глядя сквозь экран. И Сашка чувствует неладное. Что? У нее даже видеозапись есть! Ее потом сотни раз по каналу «Ностальгия» крутили. Триумф советского певца. Туманов и проснулся знаменитым как раз после того конкурса.

– Но ты не знаешь, что я не выиграл главную премию Сопота, – вдруг спокойно продолжает Всеволод Алексеевич. – Это был конкурс эстрадной песни. Эстрадной музыки. Ну примерно как Евровидение. А нас, советских артистов, посылали туда с политическими балладами. На русском языке. Которые никто не понимал. Ты представь, если сейчас на Евровидении выйдет кто-то с серьезным лицом и комсомольским пробором и начнет задвигать шестиминутную оду дорогой партии. Как он будет смотреться на общем фоне? Вот и мы так смотрелись. Мой соперник из Польши – молодой веселый парень в джинсах, в расстегнутой на две пуговицы рубашке, с задорной песней про любовь. Он тогда получил первую премию.

– Как?! А «Соловей»?!

– Был еще дополнительный приз. Вторая статуэтка. В дополнительной номинации «Политическая песня». И я сильно подозреваю, что ее придумали специально для участников из Советского Союза, для большого брата, который всех там основательно достал. И за победу в ней тоже давали «Соловья». Которого я и привез. Но об этом ни по телевидению, ни в газетах, ни даже в моей официальной биографии не было сказано ни слова.

Сашка тянется за кружкой с чаем, оставленной на журнальном столике. Такую новость еще надо переварить.

– Надеюсь, ты не слишком во мне разочаровалась, – усмехается Туманов.

– В вас?! Ни капли. Еще не хватало. Вы-то причем? Это система.

– Мне иногда интересно, что я должен сделать, чтобы тебя разочаровать? Убить котика?

Сашка оценивающе на него смотрит пару секунд, потом качает головой.

– Нет, котика вы не убьете. Человек, который пытается погладить голубей на улице, не может убить котика. Даже в ритуальных целях. Мы смотрим или болтаем? Там вон уже поют!

– Смотрим, смотрим. И слушаем. Ну и зачем он выбрал такую тесситуру? Что за манера пищать у сегодняшних теноров? Или еще лучше шептать? А бэк вообще кто в лес, кто по дрова. Нет, ну а сценография где?!

Сашка снова приваливается к его креслу и блаженно прикрывает глаза. Началось!

Через пять номеров становится ясно: петь никто не умеет в принципе. Для Сашки не новость. Она хорошо помнит его интервью с заголовком «Даже не пытайтесь петь при мне». Так это не вырванная журналистами из контекста фраза, как часто бывает, а правда. При нем лучше не петь и о вокале не рассуждать, он всё знает лучше всех. Но Сашка и не пытается – ни рассуждать, ни тем более петь. Ей интересно его слушать. Особенно когда с вокала он переходит на личность. Или ее отсутствие.

– Все одинаковые, ты посмотри! Смазливые мальчики в узких штанишках. Вот участника от Израиля видела?

Ну конечно видела, рядом же сидят. Не слышала толком из-за его комментариев, правда.

– Нормальный дядька. Голос приятный, – осторожно высказывается она, видя, что он ждет реакции. – Баритон. Мне баритоны как-то ближе, чем воющая или шепчущая мелочь.

– Вот! А его сейчас прокатят. Знаешь почему? Потому что ему полтинник. И аудитория Евровидения не станет за него голосовать. Плевать, какой вокал, какой голос. Неформат!

Сашка чувствует, что у Всеволода Алексеевича личное включается. Чего она и боялась. Сейчас разнервничается, уже нервничает, сахар поднимется.

– Тогда бы в условиях конкурса прописали, что участники не старше тридцати, например. Нетрадиционной ориентации. И конкурс назвали не музыкальным, а конкурсом спецэффектов, – горячится он. – У кого шоу круче.

– Всеволод Алексеевич, это все и так знают. И те страны, в которых грамотные люди в отборочных комиссиях, подходящих участников и посылают. Не принимайте так близко к сердцу, пожалуйста. Накапать вам корвалольчика?

Фыркает, не отрываясь от экрана.

– Самое печальное, что за такую вот, с позволения сказать, музыку голосуют люди. Голосование-то зрительское. Значит, большинству зрителей в Европе нравится бесполое безликое нечто, мяукающее примитивный мотивчик. Вот оно, лицо современной поп-культуры!

– Ну какое оно зрительское, Всеволод Алексеевич? Россия голосует за Беларусь, Беларусь за Россию и так все. По-соседски, по-дружески. У кого больше лояльных соседей, кто обаятельный зайчик во внешней политике, тот и выиграл, – подает голос Сашка и замечает, как внимательно он на нее смотрит. – Что?

– Ничего. Никак не привыкну к твоим рассуждениям. Ты умная девочка.

Сашка хмыкает. Если сравнивать с теми, кто вас обычно окружал, то конечно. А она никак не привыкнет к его махровому сексизму и установке, что женщина должна, открыв рот от восхищения и капая слюной на ковер, внимать говорящему мужчине.

– Матерь божья, а это что…

Сашка поднимает глаза и в первую секунду думает, что он сел на пульт и случайно переключил на ночной канал. Хотя и для ночного канала слишком. Такое можно только в Интернете на специальных сайтах посмотреть. Правда что, матерь божья…

На сцене две девчонки в кожаном белье, высоких сапогах и ошейниках с шипами охаживали плетками полуголого мужика. Пели что-то про мир во всем мире, насколько Сашкин средненький английский позволял уловить текст. Стало как-то неудобно, что рядом сидит Туманов. Как будто при отце порноканал включила. Хотя, если разобраться, Всеволод Алексеевич в подобных вопросах должен быть куда искушеннее, чем она. Но все же.

– Пойду сделаю чай. – Сашка быстренько поднимается с пола. – Печеньки будете?

– Да какие тут печеньки, – бормочет он и тянется за очками. – Что за страна выступает? Франция?! То есть от Джо Дассена мы пришли вот к этому…

Сашка оставляет его наедине с культурным потрясением. Долго возится на кухне, собирает ему на поднос и печеньки, и вафли, и шоколадные батончики, которые без шоколада. Судя по всему, спать они еще долго не лягут, надо подкрепиться. И себе еще чашку заваривает.

Возвращается как раз к выступлению отечественного певца. Тоже какой-то безликий мальчик с писклявым голосом. Всеволод Алексеевич говорит, что помнит его еще по детскому конкурсу в Артеке, который судил.

– Надо же, десять лет прошло, а голос не поменялся, – ухмыляется он. – Как пищал, так и пищит. Контртенор.

– И что вы думаете? Есть у нас шансы?

– Третье место, – заявляет он. – В крайнем случае четвертое. Ну посмотрим еще на остальных участников. Но первое место будет у Хорватии, я считаю.

После выступления российского участника Сашке становится скучно, потому что комментарии Всеволода Алексеевича скоро сходят на нет – он задремывает в кресле. Сашке приходится встать и аккуратно, чтобы не разбудить, снять с него очки. Нормальная ситуация, он часто засыпает перед телевизором. Ни звук ему не мешает, ни мелькание экрана. На голосовании, бесконечно нудном, Сашка и сама дремлет, растянувшись на полу. Просыпается от истошного телевизионного вопля. Отечественный комментатор, весь вечер раздражавший ее шутками в диванной плоскости, вопит, что кто-то дал нам двенадцать баллов. Сашка открывает один глаз, поворачивается к Туманову – он тоже просыпается, что-то недовольно ворчит.

– Ну и где они?

– Кто?

– Очки мои. На мне же были.

– На столике лежат. Что вы там смотреть собрались? Таблицу? Мы четвертые.

– Я же говорил! Сколько уже проголосовало?

– Еще семь стран осталось. Может, спать пойдем? Третий час уже.

– Куда?! Самое интересное начинается!

Ну да, неинтересное он уже проспал. Сашка, пользуясь моментом, идет к нему в спальню приготовить постель: убрать покрывало, да и проветрить комнату заодно. В процессе решает, что пора и постельное белье поменять. Все равно надо дождаться финала, а если она сейчас сядет куда-нибудь, то опять уснет.

– Я же говорил!

Появляется на пороге, довольный, как веник.

– Третье место!

– Мне радоваться, что сбылись ваши предсказания, расстраиваться за державу или расстраиваться же за судьбу музыкальной культуры? – уточняет Сашка.

– Язва ты желудка! Всё, я баиньки. – С явным удовольствием садится на кровать, стягивает с себя толстовку, под которой еще белая тонкая футболка.

– Давно пора. Спокойной ночи.

Сашка собирается выйти. Все же хорошо: он довольный, счастливый, уже сонный. Сейчас ляжет и выключится до утра. Но единственный и неповторимый, легко отличимый (не в пример всем прозвучавшим сегодня на конкурсе) баритон догоняет ее на пороге:

– Куда ты собралась? Ты же говорила, что диван невероятно удобный.

– Всеволод Алексеевич, вам никогда не хочется от меня отдохнуть?

Спрашивает полушутя. Но ответ получает самый серьезный.

– Нет.

Ни тени улыбки на лице. Глаза смотрят пристально и напряженно. Боится, что она уйдет. Чего, спрашивается, боится? Ну ляжет она спать через стенку. Все равно ведь слышит каждый его вздох и подрывается по первому тревожному звуку.

Сашка пожимает плечами и начинает расстилать простыню на диване. Он укладывается, снимает с пояса дозатор инсулина, кладет рядом, гасит свет, оставляя ночник в форме Спасской башни. Сашке его ночник очень нравится, он настоящий советский, из детства. У нее был точно такой же. Он им вместе с домом достался от прежних хозяев. Единственная вещь, которую они забыли. И которую рука не поднялась выбросить.

Как она и предполагала, Всеволод Алексеевич засыпает через несколько минут. Она по дыханию слышит. А Сашка еще долго не спит, проигрывая в голове их диалог. И стесняясь признаться себе, что ждала его фразы. Хотела, чтобы он ее остановил.

Июнь

– Александра Николаевна! Александра Николаевна! А я к вам! Что ж вы трубку-то не берете?

Сашка едва удерживается, чтобы не шарахнуться от окна. И черт же дернул сегодня стекла мыть. Трудно притвориться, что тебя нет дома, если ты стоишь на подоконнике с ведром и тряпкой. А очень бы хотелось.

– Я телефон потеряла, Сергей Дмитриевич. Пришлось номер сменить.

Делает вид, что поверил. Как будто сим-карта не восстанавливается за пять минут в любом салоне связи.

– Еле нашел ваш адрес. Впустите меня?

Ну это уже ни в какие ворота! Адрес он нашел, приперся. Звали его сюда? Сашка никогда никого не приглашает в гости, ее адреса не знает никто, кроме отдела кадров. Стоит у калитки, лыбится. Рубашка выглаженная, галстук. Как на свидание собрался. Терапевт из отделения, где Сашка работала. Придурок.

– У меня уборка, Сергей Дмитриевич. Сейчас я к вам выйду.

Не потащит она его в дом. Еще не хватало. Всеволод Алексеевич только ушел к себе отдыхать. Сашка слезает с подоконника, ополаскивает руки и выходит во двор, тщательно прикрыв за собой дверь. Доходит до калитки, распахивает ее.

– Проходите, Сергей Дмитриевич. Вот сюда, под навес.

Рядом с домом у них навес, под которым деревянный стол и плетеные стулья. Всеволод Алексеевич любит тут чаевничать с газетой в теплую погоду.

– Да можно просто Сергей, не на работе же.

Сашка вздыхает. Почему мужики никогда не понимают по-хорошему? Их надо прямым текстом послать, чтобы они поняли, что их ухаживания не интересны? Мало она в больнице от него отмахивалась? От его «давайте провожу», «пойдемте вместе пообедаем»? Ладно, посмотрим, что дальше будет.

Сашка садится на стул Всеволода Алексеевича, напротив гостя. И демонстративно закуривает, у нее тут и пепельница стоит. После их объяснения с Тумановым поставила. Он прав, на улице можно. А если его не раздражает, и даже наоборот, то смысл мучиться? Как она и предполагала, лицо у терапевта вытягивается.

– Так о чем вы хотели поговорить?

– Александра Николаевна, вы так внезапно уволились… Я не знаю, что было причиной. Но без вас просто беда. Все наши хроники воют. Не знаю, к кому отправлять астматиков. Иванченко помните? Опять у нас лежит. Два дня не можем из статуса вывести.

Сашку передергивает. Помнит она Иванченко, как не помнить? Молодой еще мужик, по Сашкиным понятиям. Шестьдесят с чем-то. Астматик, хроник, по осени и весне стабильно в стационар попадает. И чего они там не могут? Можно подумать, она волшебник какой, не по обычной схеме лечит, а наложением рук и чтением молитв.

– А что капаете и сколько?

И тут же понимает, что зря спросила. Всё, Саша, ты уволилась. Ты там не работаешь. Это не твоя зона ответственности. Ты не отвечаешь ни за Иванченко, ни за других пациентов. Только за одного, самого главного. Но Сергей уже перечисляет препараты и дозировки, а Сашка машинально прикидывает, правильно или нет. Минут пятнадцать обсуждают Иванченко, а потом терапевт вспоминает, для чего пришел.

– Александра Николаевна, я так понимаю, что вы в отделение не вернетесь?

Сашка отрицательно качает головой и закуривает вторую сигарету. Следовало бы предложить гостю кофе. Здесь так принято: кто бы ни пришел, хоть почтальон с пенсией, предлагай кофе. Но ей не хочется идти в дом, накрывать, угощать, давать какую-то надежду.

– Я могу узнать причину?

– По семейным обстоятельствам.

Смотрит на нее и продолжает улыбаться. Совсем идиот, что ли? Ну что ты молчишь? Ждешь продолжения или объяснения? Она ему обязана, что ли?

– Простите, но вы не носите кольца. Или?

Сашка уже готова сказать что-нибудь резкое. Она терпеть не может, когда лезут в личное. Но в этот момент дверь в дом открывается.

– Сашенька? Ой, у нас гости?

Видимо, он не собирался вставать, потому что не оделся. Стоит в домашних штанах и майке, через которую отчетливо видно дозатор инсулина. Растрепанный, полусонный.

– Я хотел чайку попросить. Что-то меня ведет… Но занимайся гостем, я сам тогда.

Да конечно, сам он! Гостя этого Сашка бы с удовольствием за шкирку выкинула. Тот, кстати, онемел от удивления. Сидит, глаза вытаращил. Да, да, это легенда из твоего детства. Выползла. Да, ты еще на горшке сидел перед телевизором и слушал, как этот дядька поет. Рот уже можно закрыть. Как будто мамонта увидел, честное слово.

– Идите к нам, Всеволод Алексеевич, – вздыхает Сашка. – А я сейчас приготовлю чай. Садитесь.

Она снимается с его стула.

– Да мне бы одеться тогда…

– Садитесь, я вам принесу.

Она быстренько приносит ему рубашку и скрывается на кухне. Пока кипятится чайник, выглядывает в окно, прислушивается к разговору. В умении общаться Всеволоду Алексеевичу не откажешь. Он уже расспрашивает собеседника о чем-то. М-да… Вот ей это всё надо было?

Сашка выносит поднос, расставляет дымящиеся чашки.

– Сладости у нас специфические, – предупреждает она. – Но довольно вкусные. Вот это печенье рекомендую.

Всеволод Алексеевич сразу тянется за конфетой. Надо бы ему сахар измерить, но не при Сергее же. Даром что тот врач. Слишком уж интимная процедура, а Сашка знает, что Туманов терпеть не может любое афиширование своих проблем.

– Я, собственно, зачем пришел, – пользуясь паузой, начинает Сергей. – Мне тоже стало тесно в рамках родного отделения. Словом, Александра Николаевна, я открываю частную клинику. Пока небольшую, пока речь идет, скорее, о нескольких кабинетах. Но уже всё есть: и помещение, и лицензии, и даже стойка ресепшена уже заказана и вывеска. А вот кадров не хватает. И я был бы безумно рад видеть такого специалиста, как вы… Я всё понимаю! Теперь понимаю. Вам нужен свободный график, чтобы присматривать за… отцом?

О, господи! Да Сашка его сейчас… Она косится на Всеволода Алексеевича и видит, что тот едва сдерживает смех. Зато глаза смеются, не стесняясь. Очень смешно! Обхохочешься!

– Я, конечно, не предполагал, что у вас такой знаменитый родственник. Всеволод Алексеевич, для меня огромная честь с вами познакомиться!

– Я Николаевна, – мрачно замечает Сашка. – Вы сами ко мне обращаетесь Александра Николаевна. Он – Всеволод Алексеевич. Никакой нестыковки не замечаете? А еще мы похожи, как лиса на ежа!

Ну правда! Резкие Сашкины черты и округлые, мягкие тумановские. Ее черные и пристальные глаза, его светло-голубые и рассеянные, полупрозрачные. Высоченный он и маленькая она.

– Простите, это, конечно, не мое дело…

– Вот именно, не ваше, – не слишком любезно соглашается Сашка. – Я не сторонник частной медицины. И я не ищу сейчас работу.

Всеволод Алексеевич хмурится. Чего вдруг? Он же первый против, чтобы она работала. Сто раз обсуждали.

– Я все же настаиваю, чтобы вы подумали. Запишите мой телефон. Мне нужен пульмонолог, мне нужен эндокринолог, вы сможете полностью себя реализовать. Мне нужен заместитель, в конце концов. Я предложу вам очень достойные деньги. Обещайте мне хотя бы подумать!

– Я не буду думать, я же сказала, что…

– Сашенька, может быть, не стоит рубить сплеча? – мягко замечает вдруг Всеволод Алексеевич. – Может быть, мы обсудим вечером? Мне кажется, предложение молодого человека весьма любопытное.

Да они сговорились, что ли? А кто тут в актерские обмороки падал, как только подходило ее дежурство? Кто умирающего лебедя изображал каждые три дня с завидной регулярностью? Так-то была нормальная работа, нормальная больница. А теперь ее куда выпроваживают? Сидеть в кабинете и разводить состоятельных дураков на бабки? За каким чертом нужен эндокринолог в частной клинике? Все равно с чем-нибудь серьезным отправят в государственную больницу. Нет, это всё без нее!

– Вы пейте чай, Сергей Дмитриевич, – продолжает Туманов. – Попробуйте желейные конфеты, они с натуральной брусникой. А вот эти вафли Сашенька сама печет. Вы еще не пробовали?

– Правда? Александра Николаевна, вы еще и кулинар?

Да, и крестиком вышиваю. Матерные слова на подушках. Сашке кажется, что у нее сейчас дым из ушей пойдет. Что со Всеволодом Алексеевичем? Что за цирк с конями? Он ее сватает этому придурку, что ли? Ну да, вафли она пекла. Потому что сокровище вафли обожает, а в фабричных такое содержание сахара, что и здоровый сляжет. Сашка заказала через Интернет вафельницу и раз в три дня печет ему целую гору относительно безвредных вафель на стевии. Он ими радостно хрустит с чаем. И нет тут никакого подвига, тоже мне, верх кулинарного искусства, яйца с мукой намешать и на антипригарную панель вылить.

– Вафли потрясающие!

– А я что говорил! – радостно соглашается Всеволод Алексеевич. – Ну ладно, вы, молодые, тут беседуйте, а я пойду телевизор посмотрю.

Он поднимается. Сашка подскакивает за ним.

– Да мы уже всё обсудили.

Сергей со вздохом поднимается.

– Но вы подумаете над моим предложением? Прошу вас, просто подумайте.

В гробу я твои просьбы видела, про себя ворчит Сашка, но соглашается подумать. И причина совсем не в терапевте, а в странном выражении лица Всеволода Алексеевича. Проводив непрошеного гостя до калитки, она возвращается в дом. Где ее уже ждет крайне серьезный Туманов.

– Что вы на меня так смотрите?

Прозвучало резче, чем хотелось бы, но у Сашки нервы уже на пределе.

– Ничего.

Пожимает плечами, разворачивается и уходит к себе. Сашке становится совестно, и через минуту она скребется в его дверь.

– Всеволод Алексеевич! Простите за тон. Ну выбесил этот придурок.

Он сидит на ее диване с книгой на коленях, которую даже не успел открыть. Смотрит задумчиво. Вроде бы не сердится.

– Прежде всего, хотелось бы узнать, почему он «придурок»? И что тебя так разозлило? Вы не ладили на работе?

– Да не то чтобы. Мы не так уж часто пересекались. Он вполне заурядный доктор – ни хороший, ни плохой. Обычный.

– Тогда в чем дело?

– Я не люблю, когда вторгаются в мое пространство. Его сюда никто не звал, я не давала адреса! Это нахальство, сюда явиться.

Всеволод Алексеевич кивает на свободное место на диване рядом с собой. А когда Сашка садится, спрашивает в лоб:

– Ты меня стесняешься?

– Что?!

– Ты прячешь меня от своих знакомых? Поэтому не даешь адреса. Не пустила мальчика на порог. Если бы я не вышел, ты бы чаю ему не предложила.

– Да нет же! Вы всё не так поняли…

А теперь вот придется объяснять. Потому что его выводы Сашке совершенно не нравятся.

– Просто мне больше никто не нужен, Всеволод Алексеевич. Мне вот так хорошо, с вами. Я не люблю людей. Посторонних. Вам мало было нашествий журналистов?

– Он вроде бы не журналист. Он даже не попросил меня с ним сфотографироваться.

– Сергей слишком навязчивый! Меры не знает. Я еще когда мы работали вместе, давала ему понять, что он мне не интересен. Но нет же, приперся, с приглашением своим идиотским.

– Так, а почему приглашение идиотское? Мне оно показалось вполне интересным. Он готов дать тебе и хорошую должность, и свободный график. Ты ведь скучаешь по работе, по своим больным.

– По настоящим больным, Всеволод Алексеевич. А не по тому контингенту, который ходит по частным клиникам в поисках внимания к своей ненаглядной персоне за большие деньги. И потом, вы ведь были против того, чтобы я работала?

– Был. Я и сейчас против, – кивает вопреки всякой логике. – Но я же вижу, что ты тоскуешь. Ты не можешь жить при мне затворницей – это неправильно.

Видит он. И выводы делает далеко идущие. Диванный психолог!

– И вообще, не хочу я с ним работать, под его начальством тем более. Вы не заметили? Он ко мне клинья подбивает. И если я соглашусь на его предложение о работе, все станет только хуже.

– Заметил. И не вижу в этом ничего плохого!

– А я вижу!!!

– Не кричи, я прекрасно слышу, – морщится Всеволод Алексеевич. – Саша, нам явно нужно обговорить одну важную вещь. Посмотри на меня, пожалуйста.

Сашка нехотя отрывается от смартфона, который машинально крутит в руках, бездумно щелкая то в одном, то другом приложении.

– Саша, ты молодая, красивая девушка.

По вашим понятиям, думает она. И то вряд ли. Знает она его стандарты красоты и молодости. Первым она не соответствовала вообще никогда, вторым не соответствует уже лет пятнадцать как.

– Это абсолютно нормально, что тобой интересуются молодые люди. И не нормально что ты так агрессивно реагируешь на их ухаживания. Ты была похожа на волчицу, которая защищает свою нору.

Так и есть. Отличное сравнение. Сашке нравится. Только в норе не волчата, а старый и не очень здоровый волк. Которому какой-то недоделанный щенок пытается составить конкуренцию. Пусть даже всего лишь за ее внимание.

Но свои мысли она ему озвучить не может, поэтому просто пожимает плечами. Мол, ну похожа и похожа, что теперь?

– Саша, ты имеешь полное право сходить на свидание. И кем-то увлечься. И выйти замуж, в конце концов. Это твоя жизнь, и она у тебя одна.

– Ага, а вы уйдете в закат? Или вернетесь к Зарине?

– Не знаю. Но я взрослый человек, что-нибудь придумаю. Саш, когда-нибудь я уйду совсем, ты это понимаешь? У тебя должна быть жизнь кроме меня.

– У меня ее никогда не было, – вдруг срывается Сашка, которой уже надоел этот бессмысленный разговор. – И знаете почему? Потому что я не хотела! Что вы мне сватаете этого придурка? Для чего тут мхатовские страсти, «я тебя отпускаю, живи своей жизнью». Вы меня-то спросили? Нужна мне «своя жизнь»? Не говоря уже про «жениха», на роль которого вы так легко определили первого встречного? Вы прямо как из мемов в Интернете. «Все хотят замуж, не выдумывай». Еще про часики расскажите!

– Какие часики?

Он, бедный, не ожидал такого напора. Сашка же никогда не кричит. Не то что на него, а хотя бы просто при нем. Сидит, глазами хлопает, ошарашенный.

– Биологические. Всеволод Алексеевич, давайте закончим этот разговор? Мне не интересен Сергей, его предложение как работы, так и руки и сердца. Которое, кстати, еще не прозвучало. Слава богу! И, пожалуйста, не выпроваживайте меня в кино, на свидание и замуж. Лучше тогда скажите, что я вам надоела и вы в моих услугах больше не нуждаетесь.

Сашка встает, порываясь уйти. Потому что еще немножко, и она разревется. Всему есть предел, а ее нервам и подавно. Но он неожиданно проворно ловит ее за локоть. Осторожно разворачивает к себе лицом, смотрит в глаза.

– Нуждаюсь, Сашенька. Очень нуждаюсь. Больше не буду никуда выпроваживать, обещаю. Я хотел как лучше.

– Можно, я сама буду решать, как лучше? – уже шепотом спрашивает Сашка.

Однако локоть не вырывает. Змея застыла перед факиром.

Всеволод Алексеевич молча кивает и отпускает ее руку. И Сашка чуть ли не бежит в ванную комнату. Подальше от него. Реветь, разумеется.

* * *

Сашка просыпается второй раз за полчаса, о чем красноречиво свидетельствуют часы на смартфоне. Приподнимается на локте. Ну что он там опять возится? У нее чуткий слух, еще и натасканный на одного конкретного товарища. И если товарищу не спится, то и ей можно попрощаться с крепким сном.

– Всеволод Алексеевич? – шепотом на случай, если он все-таки спит.

– Я за него, – мрачно отзывается сокровище.

И по тону ясно, что вообще не засыпал.

– Что там у вас? Плохо себя чувствуете?

Молчание.

– Всеволод Алексеевич?

– Я есть хочу.

Сашка аж садится. Тянется к выключателю, одного ночника тут явно маловато. Включив свет обнаруживает, что Всеволод Алексеевич лежит в карикатурной позе: на спине, руки на груди сложил, глаза в потолок устремлены, и лицо печальное-печальное. МХАТ отдыхает.

– Так, а в чем дело? Вы забыли, где холодильник? Там запеканка оставалась творожная. Ну и мяско есть, холодное, можно бутерброд сделать.

Утром ей наверняка будет совестно, что она так с ним разговаривала. Но, во-первых, Тоня абсолютно права, надо хоть иногда заставлять его что-то делать самостоятельно. Если будет по первому требованию носить тапочки в зубах, когда он более-менее здоров, на пользу это никому не пойдет. Во-вторых, Сашка крайне плохо переносит ночные подъемы. Ладно еще по делу, когда ему правда нужна помощь. Но дойти до холодильника он вполне в состоянии!

– А что, можно? – вдруг удивляется он. – Ночью? В половине первого? Мне можно?

– Господи, ну почему нельзя-то! Вы серьезно? Мы из-за этого не спим?!

– У меня же диабет. Режим питания и все такое.

Вот где взять столько терпения? И любви к окружающим, в том числе к тем идиотам, которые подселили к нему в голову очередных тараканов? Сашка уже замучилась их обнаруживать и классифицировать. И сколько раз, интересно, он засыпал голодным, просто не говоря ей?

– Всеволод Алексеевич, у вас стоит дозатор инсулина. В чем проблема-то? Вы поели, на кнопочку нажали. Днем, утром, ночью. Какая разница?! А вот если вы хотите есть, но терпите, а при этом инсулин поступает в обычном режиме, последствия могут быть печальными.

Он уже встает, нашаривает тапки, накидывает халат.

– Да понял я, понял, что ты сразу кричишь?

– Кто кричит? Я вообще шепотом разговариваю!

– Шепотом кричишь! Всё, пошел за мяском.

– Слава богу… Кнопочку потом на дозаторе не забудьте нажать.

Сашка возвращается под одеяло. Ну правда же, они не договаривались, что Сашка будет милой двадцать четыре на семь. Ночью без серьезного повода ее лучше не поднимать.

Она, разумеется, слышит, как он возвращается с бутербродами. И как закусывает, сидя в кровати, тоже слышит. Потом, порядочный, снова идет на кухню, посуду в раковину ставить. На этом моменте Сашка начинает дремать, как вдруг раздается его встревоженный голос:

– Саша! А как скорую с мобильного вызвать?

– Сто двенадцать. Что?! – Она мигом просыпается. – Кому вы собрались скорую вызывать?!

– Да не себе, успокойся.

Он топчется возле ее дивана, щурится в экран телефона, пытаясь разобрать цифры.

– Соседу нашему нехорошо. Возле калитки стоит, за забор держится. Я его из окна кухни увидел, спросил, что случилось. Говорит, переработал. Но что-то мне кажется, там дело серьезнее.

Их ближайший сосед, дядя Коля, крепкий мужик лет пятидесяти, таксует. Причем не зная меры, днем и ночью, если есть интересные заказы, в холод и в жару. На полуразбитых «Жигулях» без кондиционера, разумеется. Видимо, доигрался. Дни стоят очень жаркие, да и ночью духота не особо спадает. Сашке приходится включать сплит-систему, выгоняя Всеволода Алексеевича то в одну комнату, то в другую.

– Погодите вы со скорой, я гляну, что там с ним.

Сашка проворно выбирается из постели и, по дороге подхватывая свой халат, увы, домашний, а не белый, спешит на улицу. Всеволод Алексеевич топает за ней.

Анамнез он правильно собрал. Сосед дядя Коля стоит у заборчика. Бледнее, чем должен быть, даже с учетом светодиодного фонаря, тот самый забор освещающего. Это их с Тумановым забор, между прочим. До дома дяди Коли еще метров сто пешком. Он совсем в лес забрался, туда даже машина не проезжает, приходится «жигуль» возле их дома бросать.

– Что случилось? На что жалуемся? Ну-ка пошли в дом. В наш дом, куда вы собрались?

– Да в ушах шумит, дочка, темнеет все, слабость. Переутомился. Посплю, само пройдет.

– Пройдет оно, конечно. Сутки таксовали? – ворчит Сашка. – Все деньги хотите заработать? Давно началось?

Совместными усилиями доводят соседа до стула, усаживают. Сашка быстро забегает в дом за тонометром и фонендоскопом, на всякий случай.

– Днем плохо себя почувствовал, голова что-то закружилась, ну прыснул нитроспрей, – неохотно отвечает дядя Коля.

– Дальше, – требует Сашка, застегивая на его руке манжетку. – Сколько раз прыскали?

– Ну два. Или три. Черт его знает.

– Крепкий вы человек, дядя Коля. С таким давлением уже можно отъехать в места последней регистрации граждан. Всеволод Алексеевич, покараульте его, пожалуйста, я кофе сварю. Нитроспрей, чтобы вы понимали, применяется в одном-единственном случае: при болях в сердце!!! Он не помогает от недомогания, от усталости, от теплового удара и всего, что еще может с вами приключиться. И он понижает давление!!! Которое вы не мерили, естественно.

– А мне кофе? – доносится вслед самый любимый баритон.

Глубокая ночь, между прочим! Он ему нужен, тот кофе? Нет, конечно. Ему внимание нужно. И если Сашка хоть что-нибудь понимает, Всеволод Алексеевич ревнует! С ума сойти можно…

Но приносит она две чашки, ставит перед обоими. Пока дядя Коля реанимируется кофеином, берет фонендоскоп. В своем диагнозе она уверена, но мало ли, что у него там еще, до кучи? Мотор послушать никогда не лишнее.

Не особо церемонясь, Сашка расстегивает на дяде Коле рубашку, слушает сердце. Ее еще терзают сомнения, правильно ли она поступила? Ну прочитает она ему нотацию, что надо отдыхать, отправит в поликлинику на всякий случай. Но он же не пойдет ни в какую поликлинику. А завтра с утра опять прыгнет за руль и отправится катать отдыхающих. Семья большая, всех кормить надо. А скорая ему хотя бы пару поддерживающих укольчиков вкатила бы. С другой стороны, ну ясно же все, как божий день. Чего лишний раз бригаду гонять? Да и качество местного скоропомощного обслуживания Сашку не впечатляло. Пару раз сталкивалась по работе, после чего твердо решила, что ко Всеволоду Алексеевичу таких спецов подпустит, только если другого выбора не останется. К счастью, пока справлялась сама.

– Да нормально уже все, дочка. – Дядя Коля пришел в себя и теперь немного стесняется. – Пойду я. Хорошая у тебя девочка, Лексеич.

Поднимается, протягивает Лексеичу руку. Тот сдержанно кивает. Сашка с сомнением качает головой. «Не надо никому причинять добро насильно», – вспоминаются слова ее первого наставника, сказанные еще в военном госпитале в Москве. Полегчало дяде Коле? Ну и пусть идет себе. Дальше жена позаботится. По-хорошему надо было его на полчасика хотя бы уложить куда-нибудь. Но дядя Коля вряд ли согласится, а Лексеич только еще больше разнервничается.