Текст книги "Путь Кассандры, или Приключения с макаронами"

– Что же матушка Руфина не благословила ехать кого-то другого?

– А некого было благословлять. Сестра Дарья на тракторе в такую даль не доберется, а машину она не водит; сестра Агния прекрасно водит машину, но ей надо заготовить несколько тысяч свечей к празднику, ведь из всех общин к нам идут заказы на свечи. Мать Анна когда-то водила машину, но она с помощницами день-деньской в иконописной: столько икон уничтожено, сожжено по приказу Антихриста, а люди-то молятся, где им искать иконы как не в монастыре? Теперь даже катакомбные протестанты стали приходить к нам за иконами – такое время!

– Выходит, что никто не может даже на несколько дней оставить обитель, кроме матери казначеи!

– Получается, так. Еще слава Богу, что меня на клиросе теперь есть кому заменить.

– А кто за вас остался регентом? – живо спросила бабушка.

– Мать Наталья Воронежская.

– А сестра Васса?

– Учится.

– Получается у нее?

– Слава Богу.

– Как мне хочется всех их увидеть… Проклятая моя нога, как же ты меня подвела! А ведь я уже два года не была у вас в обители, всегда кто-то от вас приезжает за макаронами.

– Ничего, поправится ваша нога, вы и без макарон приезжайте. Вы же знаете, как мы вас любим.

«Еще бы вы там мою бабушку не любили, когда она так рискует собой ради вас», – подумала я уже без всякой ревности.

– Так что, дорогая Елизавета Николаевна, – продолжала мать Евдокия, – придется мне перевезти макароны за несколько раз.

– И тем самым в несколько раз увеличить опасность быть обнаруженной?

– Что делать! Положусь на волю Божию.

– И волю Божию нельзя искушать бесконечно.

– Ваша правда, но ведь и выхода у меня нет. В монастыре макарон почти не осталось, а впереди Преображение, за ним Успение: со всех сторон тайно съедутся наши паломники. Для многих это будет последняя возможность побывать на литургии, получить отпущение грехов, причаститься Святых Таинств. Ряды православных редеют, на каждом празднике мы узнаем, что кого-то взяли, кто-то пропал без вести, а кто-то принял печать. Как можно в такое время оставить обитель без макарон! Мы так надеялись, что есть кто-нибудь, кто сможет вместо вас отвезти макароны на джипе…

– Может быть, мне все же испытать еще раз мою ногу? Она уже гораздо лучше себя ведет…

Ну уж это нет! Я вскочила, завернулась в одеяло и предстала перед собеседницами в ослепительно дурацком виде – с голыми руками и ногами. Но мне это было все равно.

– Эй вы, заговорщицы! А обо мне вы позабыли? Я что, уже совсем не в счет? Отвезу я вам ваши макароны куда надо.

– Санька! – всплеснула руками бабушка. – Ты подслушивала? Как не стыдно!

– Я НЕ подслушивала! Это ВЫ пришли сюда, когда я мирно дремала на солнышке, и разбудили меня, сироту, своими разговорами. Это ВАМ как не стыдно, ведь это ВЫ забыли про меня. Не выйдет! Я теперь такой крупный специалист по перевозке макарон туда-сюда и во все стороны, что вам без меня обойтись просто никак невозможно.

Я села перед ними на траву, поплотнее укутавшись в одеяло, и принялась объяснять им, почему именно им не обойтись без меня: я научилась водить джип по любым дорогам, пользоваться рулевым управлением и могу даже ездить ночью; я никого не боюсь, я могу выдать себя за экологистку или за члена Семьи, ведь у меня есть персональный код.

– Последний аргумент самый слабый из всех, – сказала мать Евдокия, – а все остальное прозвучало вполне убедительно, если это на самом деле так.

– К сожалению, это действительно так: моя озорница ничего не боится. Даже пчел-убийц!

– Боюсь, бабушка, ужасно боюсь, я даже простых пчел боюсь! Но потерять тебя я боюсь еще больше. Я знаю, как избежать укусов пчел-убийц, – надо идти в места их обитания ночью или в дождь, когда они не летают, и я знаю, как беречь любимую бабушку – надо просто по возможности делать за нее ее работу.

– А карты вы умеете читать, Кассандра? – спросила мать Евдокия.

– Меня все зовут Сандрой, а бабушка – Саней. Можете выбрать, что вам больше подходит. А карты я читаю любые, кроме гадальных.

– А в двигателе мобиля вы случайно не разбираетесь?

– Нет. Но зато я могу вас взять на буксир, если ваш мобиль откажет. Специально захвачу с собой буксировочный трос.

– Ну как, Елизавета Николаевна, отпустите со мной внучку?

– А вы знаете, мать Евдокия, отпущу. Не с легким сердцем, но отпущу. Другого выхода у нас и вправду нет. Кроме того, меня радует, что девочка моя увидит настоящую духовную жизнь, может быть, Бога вспомнит.

– Это уж пускай Он обо мне вспоминает!

Мать Евдокия опустила глаза и тихо, будто про себя, сказала:

– Бог никогда никого не забывает, это мы Его забываем.

– Мы с Ним можем договориться: я Его вспомню, если Он о себе напомнит! – засмеялась я.

– Дал бы Бог, – вздохнула бабушка.

Дальше я не стала углубляться в тему Бога и наших с Ним якобы сложных взаимоотношений, чтобы не поколебать их решения, а вскочила, подхватила свою одежду и помчалась к дому, чрезвычайно довольная и собой, и поворотом событий. Приключение назревало! Да здравствуют макароны!

Подготовку к моей новой поездке бабушка начала с того, что внесла на мой счет деньги и продлила мне отпуск до конца года – на всякий случай. Собирались мы так основательно, что я мысленно стала готовить себя к приключениям необычайным, – начать с того, что бабушка вынесла нам из своей необъятной гардеробной шубы, зимние сапоги, свитера и большие шерстяные платки.

– Это вам понадобится, когда будете ехать через горы. Шубы из искусственного меха, их можно стирать даже в стиральной машине, а вот платки, если они запачкаются по дороге, не вздумайте сами стирать, попросите матушку Руфину – это настоящие оренбургские платки из России.

Потом она велела мне принести из подвала несколько банок варенья из садовых ягод, а потом добавила к ним еще одну – варенье из лесной малины.

– Это для матери Ольги, – пояснила она матери Евдокии. – Малина прошлогодняя, но для лечения простуды она годится. В этом году я в лес не ходила – нога не пустила.

Бабушка наполнила горячим кофе и чаем из каких-то особенно пахучих трав несколько термосов и велела наполнить чистой водой несколько больших пластиковых контейнеров. В большую корзину были уложены рыбные консервы, хлеб и сыр, принесенный крестьянами из деревни. У матери Евдокии, видимо, что-то не в порядке было со здоровьем – бабушка шепнула мне, что она не может есть ни рыбы, ни сыра, ни яиц, а потому специально для нее она наварила целую кучу овощей и уложила несколько банок консервированных бобов.

Еще бабушка набрала в саду корзину первых спелых яблок и отдала их матери Евдокии со словами:

– Это для матери Ольги, навряд ли у них есть яблоки на Преображение.

– Спаси Господи, – ответила та.

Еще она дала нам железную коробку-аптечку с бинтами, ватой, пластырями и лекарствами, подробно объяснив, что для чего может пригодиться. Словом, готовилась целая экспедиция!

Вечером накануне отъезда бабушка позвала меня в свою спальню, и у нас с ней состоялся странный разговор.

– Я надеюсь, что все у нас будет в порядке и я благополучно дождусь твоего возвращения, но я очень старый человек, Санечка, и всякое может случиться. Поэтому я хочу сейчас дать тебе некоторые разъяснения на случай моей смерти.

– Бабушка, ты что, умирать собралась? Все, иду разгружать джип! Я никуда не еду!

– Не паникуй, пожалуйста. Господь может призвать меня в любой день, как и всякого смерного человека. Я не делаю на этот счет никаких прогнозов, но это может случиться в любой день.

– Бабушка, я все понимаю: ты не Месс и ты не бессмертна. Но если ты будешь себя беречь, то твой Бог не призовет тебя раньше времени.

– Я не вступаю с Богом в торги по поводу его имущества.

– Какого имущества, бабушка?

– Моей души.

– Разве она принадлежит не тебе, а твоему Богу?

– Конечно. Моя земная жизнь дана мне лишь во временное пользование. Когда Господь захочет ее забрать у меня, мое дело – вернуть Ему мою душу в наиболее приличном состоянии. А вот о земном имуществе я должна побеспокоиться сама и хочу это сделать заблаговременно. Слушай меня внимательно, детка. Я почти уверена, что в случае моей смерти Месс наложит руки на мой капитал и тебе ничего не достанется.

– Мне ничего и не надо.

– Я так и думала. Но кое-что я хочу тебе оставить, хотя бы просто на память обо мне. Я постаралась составить мое завещание так, чтобы усадьба досталась тебе, но я не уверена, что тебя не ограбят. Поэтому я собрала для тебя маленький клад, кое-какие драгоценности. Ди Корти всегда это купит у тебя.

– И заплатит макаронами.

– Если ты потребуешь, он заплатит золотом. В случае моей смерти ты приедешь сюда, но если в усадьбу нельзя будет заехать, не горюй. В правом столбе въездных ворот внизу есть один кирпич, отличающийся по цвету от остальных, – ты надавишь на него, и тебе откроется тайник – там и будет лежать мое наследство.

– Бабушка, я ничего не хочу об этом слышать!

– Но ты все-таки запомни: в правом столбе в самом низу, у самой земли, кирпич более светлого цвета, чем остальные.

– Ну хорошо, я запомнила. Только давай больше об этом не говорить.

И больше мы об этом не говорили.

Глава 9

А водителем монашка оказалась никудышным. Пока она шла впереди, мы раза три-четыре сбивались с дороги и попадали на «оборвыши», а один раз и вовсе застряли на «гнилой аквастраде». В конце концов я не выдержала, просигналила ей и заставила остановиться в очередном тупике «оборвыша».

– Священнейшая моя мать Евдокия, – начала я, выйдя из джипа и уперев руки в боки, – знаете, что я вам скажу? Если мы так будем тащиться и плутать всю дорогу, то мы не скоро доберемся до вашей обители.

– А я и не говорила, что мы скоро до нее доедем, – лучезарно улыбнулась мать Евдокия.

– Сколько у вас уходит обычно на дорогу от бабушки до вашего монастыря?

– Неделя, если без приключений.

– Я очень надеюсь на приключения. Но доберемся мы дня за три-четыре – я уже поняла, что вас задерживало в пути.

– Что же?

– Абсолютная неспособность к вождению.

– Да, вы правы, водитель я плохой. Только другого-то у нас нет…

– Как это нет? А я? Мы с вами сделаем вот что. Возьмите самое необходимое и перебирайтесь ко мне на пассажирское сиденье, а ваш мобиль мы прицепим сзади на буксир. Вы будете делиться со мной вашими интересными соображениями о дороге, а я буду проверять их с картой в руках на практике – так, я думаю, мы в значительной степени увеличим скорость приближения к святой обители.

– Вы думаете? Тише едешь – дальше будешь…

– От того места, в которое едешь.

– Что ж, можно попробовать…

Мать Евдокия достала из кабины мобиля полотняный мешочек, в котором держала свои личные вещи, и безропотно полезла в кабину джипа, не слишком изящно подобрав подол длинной рясы. Я подцепила тросом ее мобишку, и дальше мы поехали уже с нормальной скоростью.

Я следила за картой и дорогой, а мать Евдокия, убедившись, что мы действительно передвигаемся теперь гораздо быстрее, достала из своего мешочка рукоделие и занялась им, уже больше не интересуясь дорогой. Плела она что-то вроде бус из тонкого шелкового шнура, сплетая на пальцах петельки и протаскивая их одну через другую с помощью толстой иглы. Я покосилась на ее работу и спросила:

– Что это за бусы вы плетете, мать Евдокия? Разве монашки носят украшения?

– Это не бусы, а монашеские четки. Мы по ним молимся.

– Ведете учет молитвам?

– Можно и так сказать.

– Не проще ли купить калькулятор?

– Традиция…

– А, ну если традиция, тогда конечно…

Я почти сразу же заметила, что, вопреки моим ожиданиям, присутствие матери Евдокии в кабине меня не раздражает. От нее, конечно, пахло, как пахнет от всех людей, но ведь и запахи бывают разные, как и люди. От бабушки, например, пахло шелком, чистой водой, хорошим мылом и ее травками, всегда немножко разными. От матери Евдокии пахло приемлемо. Главное, это не был густой запах человеческого тела, который я так не люблю, хотя мать Евдокия уже много дней была в дороге. Конечно, в гостях у бабушки она отмылась и выстирала свою одежду, но оставалась ведь обувь, этот нелепый ее солдатский ремень, дорожный мешочек, и тем не менее пахло от нее приятно: сухим запахом ветхой натуральной ткани, пчелиным воском и чуть-чуть какими-то очень тонкими растительными духами. Я не удержалась и сказала:

– Если бы кто-нибудь мне сказал, что монашки употребляют косметику, я бы не поверила.

– Что это вы такое говорите, Сандра! – засмеялась мать Евдокия. – Какая, прости Господи, косметика? С чего это вы взяли?

– Не отпирайтесь, я выяснила ваш тайный грех! Вы употребляете духи, и они у вас в мешке – оттуда запах всего сильнее.

– В мешке?.. – Мать Евдокия недоуменно поглядела на лежавший у нее на коленях полотняный мешочек, откуда тянулся шелковый шнур ее рукоделия. – Ах вот оно что!

Она вынула из мешка небольшую сумочку и, порывшись, достала из нее серебряный медальон старинной работы и приоткрыла его. Благоухание затопило всю кабину.

– Вы этот запах имели в виду?

– Именно этот. Что это за духи? У них есть название?

– Это совсем не духи. Это миро от Иверской чудотворной иконы Божией Матери.

– Что такое миро?

– А этого никто не знает. Просто была такая икона, которая мироточила вот этим чудотворным целебным миром.

– Что значит «мироточила»?

– Это значит, что в ответ на молитвы верующих на иконе появлялись капли небесной росы. Иногда их было так много, что они стекали струйками. Мы собирали их на ватку и хранили.

– Вы что, хотите сказать, что сами видели, как появляется это самое миро?

– Видела, и не раз. Хранитель иконы мученик Иосиф Муньос часто бывал в нашей обители и привозил икону.

– Почему «мученик»?

– Его убили еще в конце того тысячелетия.

– Кто убил?

– Слуги сатаны, конечно. Уже тогда по всему миру темные силы готовили приход Антихриста. А икона пропала и объявилась только перед восшествием на престол нового российского государя, причем объявилась в России.

– Любопытно! Вот бы сделать химический анализ этого мира, чтобы выяснить его подлинное происхождение.

– Уже делали, и не раз! Нашлись такие праздно любопытствующие химики…

– Ну и каков же был результат?

– Миро имеет явно растительное происхождение, сходное с душистыми маслами, добываемыми из цветов.

– Вот видите! Я так и думала.

– Но есть одна деталь. Когда решили выяснить у химиков-ботаников, из каких именно растений извлечено это масло, выяснилось, что таких цветов на земле нет.

– А где же они выросли? На Марсе?

– В раю, надо полагать.

– Мать Евдокия, вы что, на самом деле верите в эти сказки?

– Трудно не верить в то, что видела своими глазами.

– И чудеса от этой иконы вы тоже сами наблюдали?

– Сандра, милая, я их столько видела, что даже не смогу все припомнить! Вы лучше свою бабушку как-нибудь расспросите.

– Вы что, хотите сказать, что моя бабушка тоже верит в это?

– Несомненно, верит, но дело не в этом; с нею тоже было чудо – масло от Иверской иконы ее исцелило.

– Когда?!

– Задолго до вашего рождения. Мне помнится, тогда еще и вашей матери не было на свете.

– Подождите, мать Евдокия, а вам самой-то сколько лет?

– Шестьдесят с небольшим.

– Что-о? Вот бы никогда не подумала. Да вам на вид ровно вдвое меньше!

– Простите, что ввела в заблуждение, я не хотела, – усмехнулась мать Евдокия. – А чудо с вашей бабушкой было самое простенькое и вместе с тем самое обычное – исцеление. Она несколько лет страдала каким-то тяжелым кожным заболеванием, и ни за какие деньги, а уж денег у них с Ильей Георгиевичем хватало, никакие врачи не могли ее вылечить. Они в это время часто приезжали к нам в обитель, а когда брат Иосиф привозил к нам икону, они бросали все дела и обязательно прилетали к нам в монастырь, чтобы поклониться ей. У Ильи Георгиевича был свой самолет, а неподалеку от обители был небольшой спортивный аэродром. С братом Иосифом оба очень дружили, но почему-то им не приходило в голову попросить у него мира от иконы именно в качестве лекарства. Однажды летом, когда стояла жуткая жара, Елизавета Николаевна работала в цветнике, а мы с братом Иосифом неподалеку сидели на скамейке в тени и разговаривали. Она проходила мимо с охапкой цветов для церкви, вдруг споткнулась и выронила цветы, а когда стала их поднимать, нечаянно зацепила розовыми шипами подол юбки. И тут мы с братом Иосифом увидели, что ноги у Елизаветы Николаевны покрыты чешуйчатыми красными пятнами. Брат Иосиф сказал только одно слово: «Искушение!» – а дня через два принес ей большой пакет ваты, пропитанный собранным от иконы миром. Бабушка ваша стала мазать им больные места, и меньше чем через неделю ее кожа совершенно очистилась. Мы все за нее очень порадовались, а удивились только тому, что она раньше не догадалась обратиться к брату Иосифу «за лекарством».

– Бабушка мне никогда этого не рассказывала…

– А вы ее спрашивали?

– О чудесах? Нет, как-то не приходилось.

– Я замечала, что неверие в чудеса больше всех декларируют те, кто упорно не желает проверить их; они боятся приблизиться к чуду и пытаются разоблачить его издали. Вот, например, Небесный Огонь, который сходит на Гроб Господень в Великую Субботу. Кажется, что проще – садись на самолет, лети в Иерусалим и проверяй. Нет. Потому что если неверы встанут в этот день против Гроба Господня, им останется сказать одно из двух: либо «Я там был и видел чудо», либо «Я там был, и чуда не было». Вместо того они отворачиваются, закрывают глаза и твердят, что чуда нет, потому что не может быть никогда.

Совершенно чужой и чуждый мне человек, мать Евдокия дорогой расспрашивала меня о моих делах так, как будто они и в самом деле были ей интересны. От скуки, надо полагать.

– Вы ведь живете постоянно в Лондоне, Сандра?

– Да.

– А почему не с бабушкой? Ведь она старенькая, и вы так любите друг дружку.

– Я должна зарабатывать себе на жизнь. В Баварском Лесу я не найду себе оплачиваемой работы.

– А какая у вас профессия, можно спросить?

– Я реалист-декоратор.

– Что это такое? Расскажите поподробней.

Я рассказала. Мать Евдокия внимательно меня слушала, не прерывая своего узелкового рукоделья, а потом вдруг спросила:

– А вам никогда не приходилось создавать интерьер монастыря?

– Нет, не случалось. Но я изучала архитектуру, историю костюма и мебели, просто историю, так что, наверное, как-нибудь справилась бы. От декоратора массовых Реальностей много и не требуется.

– А как бы вы его изобразили?

– Сначала я бы спросила, какой именно монастырь желает видеть заказчик: католический, православный, буддистский?

– Православный, конечно.

– Ну, я начала бы с выбора эпохи. Про современные монастыри я ничего не знаю, даже не предполагала до недавнего времени, что они вообще сохранились.

– Возьмем хотя бы конец девятнадцатого века.

– Страна?

– Россия.

– Отлично. Я изобразила бы остров в холодном северном море, на нем вековой дремучий лес, а в нем квадратный участок земли, обнесенный высокой каменной стеной. Железные ворота, а в них смотровое окно с решеткой. В центре участка я бы построила церковь. Конец девятнадцатого? Храм будет с разноцветными куполами, крытыми майоликой и золотом, а внутри – росписи в стиле Васнецова. Возьмем за образец Храм Спаса на Крови в Петербурге, хотя он закончен уже в начале двадцатого века.

– О! А почему именно этот храм?

– Бабушка говорит, что в этом храме есть фрески, выложенные из мозаики нашим предком, мастером Фроловских мозаичных мастерских…

– Сандра!

– Что-нибудь не так?

– Все так, но вы меня поражаете. Откуда такие познания?

– Из лесу, вестимо! Из Баварского Леса, от бабушки. Неужели вы думаете, в колледже декораторов Реальности можно этому обучиться? Там нас больше гоняли по маркам автомобилей и парижским модам.

Итак, я продолжаю… Стены сплошь из мозаики, а на них – портреты святых.

– Иконы, вы хотите сказать?

– Я всегда считала, что иконы – это и есть портреты святых. Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет. Я могу вам прямо сейчас показать, в чем тут разница.

Мать Евдокия порылась в своем мешочке, достала кожаный бумажник, а из него – маленькую иконку и фотографию в прозрачном пластиковом футляре.

– Вот это икона святого мученика Иосифа Монреальского, а это – его фотография. Видите разницу?

Разница была очевидна хотя бы потому, что на фотографии живой мученик застенчиво улыбался, а представить себе улыбающегося святого на иконе у меня воображения не хватало. На иконе вокруг его головы было сияние, и все же это было лицо того же самого человека.

– Я не совсем могу объяснить разницу, но теперь я ее понимаю. А откуда у вас фотография святого?

– Сам подарил, – улыбнулась мать Евдокия. – Ну так продолжайте, какие же иконы вы изобразили бы в храме?

– Этот ваш знакомый святой какой-то слишком добрый даже на иконе. Я говорю это не только потому, что он исцелил мою бабушку. Я представляю себе святых с жесткими проницательными глазами, которые смотрели бы со всех стен, строго следя за каждым движением монахинь, своего рода камеры Надзора.

– Ух, как страшно… Дальше?

– Вокруг храма я расположила бы в форме каре низкие каменные бараки с решетками на окнах. По звону колокола монахини выходят рядами из дверей бараков и уныло шествуют в церковь на службу, опустив головы и держа руки за спиной.

– Не слишком ли мрачно?

– Я так это себе представляю. Монахини одеты в черное, даже апостольники у них черные, а не белые, как у вас.

– Тут вы угадали, Сандра. Белые апостольники мы надеваем только летом. А вот монахинь, идущих на службу колоннами и с руками за спиной, мне как-то описывали. Правда, это было очень давно.

– Значит, и это я угадала?

– В каком-то смысле. Однажды к нам приехала молоденькая девочка из Германии – это было еще до потопа. Такая рыженькая хохотушка, певунья, спортсменка-баскетболистка. Она любила кино, а в кино уже тогда именно так изображали мрачную монашескую жизнь. Вот она и приехала поглядеть, так ли это на самом деле, и с тайной мыслью спасти кого-нибудь из молодых монахинь – увезти из обители.

– Ну и что же?

– Поглядела, пригляделась да и осталась с нами. Теперь она сестра Дарья. Я вас с нею познакомлю, когда приедем. Да вы ее и сами узнаете: она у нас принимает паломников, следит за порядком во дворе обители, кормит кошек и поет на клиросе – ее трудно не заметить. Ну а какой сюжет развивался бы в этом вашем суровом интерьере?

– Вообще-то я сочиняю только декорации, а сюжеты строят реалисты-режиссеры. Но я могу попробовать.

– Попробуйте!

– Вы выступаете в роли заказчицы? Я спрашиваю, потому что есть три рода сюжетов – мужские, женские и смешанные.

– Хорошо, пусть я буду вашей заказчицей. Итак?

– Итак, героиня – монахиня. Ее пожизненно заточили в монастырь за непослушание отцу. Она страдает и знает, что ей оттуда не выйти на свободу. Однажды она возвращается после церковной службы в свою камеру…

– Комната монахини называется кельей.

– Да, я вспомнила – келья. Так вот, она входит в свою келью, садится в кресло и плачет. И тут ее кто-то вызывает по персонику. Она надеется, что это отец, решивший ее простить, но это ошибочный вызов: на экране прекрасный юноша, русский граф, который хотел вызвать свою невесту, но перепутал код.

– Дальше все ясно! – засмеялась мать Евдокия. – Прекрасный граф освобождает юную монахиню, и она, счастливая, уходит с ним в обнимку на свободу.

– Ну, примерно так. Впрочем, умный заказчик сам дальше развивает предложенный сюжет. А вот как бы вы сами его продолжили?

– Освобожденная монахиня бросается покупать себе наряды в модных магазинах, с упоением танцует на балах, с восторгом слушает комплименты своего рыцаря-освободителя. А потом постепенно наряды и веселье ей надоедают, разговоры окружающих кажутся скучными и ничтожными, а любовь жениха – эгоистичной и мелкой. Она понимает, что настоящая жизнь осталась в монастыре, и возвращается туда уже добровольно. Монахини и подруги-послушницы встречают ее с радостью и любовью, теперь она спокойна и счастлива – она нашла свой путь.

– Какой странный получился сюжет. Не думаю, чтобы Банк-Реаль хорошо за него заплатил, – он не будет иметь успеха у потребителя.

– А мы и не станем его предлагать, пусть Банк-Реаль на нас не рассчитывает… Вообще-то, в жизни такой сюжет встречается. Обычно, если молоденькая девушка готовится поступить в монастырь, на нее насылаются искушения – вдруг откуда-то появляются красивые ухажеры, женихи… Но если в ней крепко решение уйти от мира, она все эти соблазны отвергает и даже благодарит Бога за их попущение; она убеждается, что уходит от мирских радостей по доброй воле, а не потому что судьба ее обделила.

– Значит, это полезно для будущей монахини – сознательно отказаться от спелого винограда, а не твердить, как та лисица, что виноград зелен?

– Вы знаете басни Лафонтена?

– Это русская басня, мать Евдокия, ее написал Иван Крылов. Бабушка знает много его басен и любит приводить к случаю.

– Простите меня, но вообще-то басню про лису и виноград написал Эзоп, потом Лафонтен перевел ее с греческого на французский, а Иван Крылов уже с французского перевел на русский.

– Я этого не знала… Мать Евдокия, вы так образованны, у вас такие разнообразные интересы, неужели вам самой не наскучила монашеская жизнь? Она ведь такая однообразная и бедная.

– Бедная? Да что вы, Сандра! Духовная жизнь так богата и столько вмещает в себя, что никакой жизни не хватит, чтобы ее понять, углубиться в нее.

– А что, собственно, есть духовная жизнь?

– И как на нее настроиться?

– Нет, настраиваться на нее я отнюдь не собираюсь.

– Мне просто пришло на ум название книги «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться»[5]5
  Книга святителя Феофана, Затворника Вышинского (Говорова) (1815–1894), епископа Тамбовского и Владимирского посвящена вопросам духовной жизни, обращена преимущественно к мирянам и представляет собой собрание писем святителя к некой особе, затрагивающих актуальные и доныне проблемы, встающие на пути желающего жить христианской жизнью.


[Закрыть].

– О Месс, можно ли читать книги с таким скучным названием?

– Можно и нужно.

– Ну уж я-то воздержусь… Впрочем, сама я книг не читаю, мне только бабушка кое-что пересказывает и читает вслух. Мать Евдокия, а вам самой никогда не хотелось заглянуть в Реальность?

– Нет. Я люблю настоящую жизнь.

– Вы монахиня и любите жизнь?

– Конечно. Не мирскую жизнь, а просто жизнь.

– Но игра в Реальность – искусство, а искусство разве не часть жизни?

– Вопрос в том, какое это искусство. Я воспринимаю только то искусство, которое говорит о Боге. Вы встречали такое в Реальности?

– Конечно. Есть множество сюжетов, в которых действует Мессия-бог: он спасает героев, направляет их поступки, одобряет и награждает правильные действия, порицает и наказывает дурные. Но если вам нравятся другие боги, то к вашим услугам целый пантеон: боги Древней Греции и Рима, Ассирии и Египта, Индии и Африки…

– Речь не идет об Антихристе или языческих богах. Хотя искусство древних, еще не познавших Единого Бога, часто посвящалось языческим богам-демонам, и в нем была своя особая красота – творческие люди через искусство искали Истину и во тьме многобожия. Но с тех пор, как Господь явил Себя людям, искусство либо ведет к Богу, либо уводит от Него в другую сторону – к сатане. Это опасное занятие, недаром корень его – «искус», искушение[6]6
  Слово «искус», «искушение» имеет двоякое значение: в первом случае оно означает опыт, пробу, попытку. Быть «искушенным» в чем-либо – значит приобрести опыт, быть испытанным, изведать что-либо. Именно от этого значения произошло слово «искусство» – опытность, мастерство.
  Во втором случае «искус» действительно означает «подвергать кого-либо испытанию, соблазнять, прельщать, стараться совратить с пути блага и истины», «искушение – состояние искушаемого; само дело, предмет, чем искушаем; испытание, дознание о деле, соблазн, прельщение» (см. В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка).
  В духовной литературе слово «искус», «искушение» чаще всего используется с учетом именно его действенного значения, ибо «искушенный» христианин – это испытанный, опытный христианин, подвергшийся искушению как испытанию.


[Закрыть].

– Вы так говорите, как будто прошли через это искушение.

– Прошла. Когда я была молода, в мире еще не царила Реальность, а были книги, музыка, театр и кино, изобразительные искусства. Я была искусствоведом и работала в Метрополитен-музее, крупнейшем музее Америки. Кроме того, я получила музыкальное образование и у меня была огромная любовь к литературе – словом, было из чего выбирать. Но уже тогда я поняла, что мне скучно любое творение человеческое, даже самое гениальное, если оно не служит богопознанию.

– Но это же скучно – все только о Боге и о Боге!

– Книга или картина необязательно должны впрямую говорить о Нем. Есть особое благоухание христианства, и оно ощущается даже тогда, когда слово Бог не упоминается напрямую; скажем, в тексте книги нет даже слова «Бог», но вся книга пронизана Его присутствием. Но если высказанное или невысказанное понятие о Боге отсутствует полностью, тогда произведение искусства наполняется сатанинским смрадом – мир духовный не терпит пустоты. Между прочим, так это и в людях: человек может не осознавать себя верующим, но духовность присутствует в нем неощутимо для его разума, и она открывается другим людям, верующим, через особое духовное благоухание, исходящее от его души. В конце концов Господь открывает таким людям глаза, и они с радостью понимают, что всегда были христианами, хотя и не догадывались об этом. Они находят своего Отца. Это очень счастливый миг в жизни человека.

– Вам не кажется, что это немного похоже на сказку из детской Реальности? Королевского сына крадут и отдают на воспитание чужеземцам. Он растет среди них, но остается чужим, и они для него чужие. Он сирота до тех пор, пока случай не открывает ему, кто его отец.

– Примерно так это происходит и в жизни.

– Так что же было с вами? Вы могли выбрать искусство, а избрали монастырь?

– Я попробовала одно, другое и убедилась, что в служении Богу через искусство очень трудно полностью отрешиться от служения себе: человек слаб, и, когда он пытается выразить свои мысли о Боге, он все равно как бы ненароком выражает и себя самого, свое Я, свое Эго, полное грехов и грешков, страстей и страстишек. Наше Эго – это такая пронырливая козявка! В конце концов мое Я настолько мне обрыдло, что я решила спасаться от него в монашестве.

– И вам удалось полностью отказаться от своего «я»[7]7
  Подразумевается отказ не от своей личности, уникальной и неповторимой как Божие творение и являющейся величайшей ценностью в христианстве, а отказ от всего того, что было искажено в человеке грехопадением, от поработивших душу страстей, которые до неузнаваемости искажают человеческую душу и помрачают ее.


[Закрыть]?

– Далеко нет, куда там! Полностью это удавалось только святым, но даже им приходилось до конца быть настороже. Эго похоже на вирус: кажется, человек вылечился, а вирус загнан в уголок, но стоит возникнуть благоприятным условиям, как наше неуемное Эго тут как тут и разрастается, как плесень в тепле.

– А оно, это самое Эго, не может разве довольствоваться каким-нибудь скромным уголком в вашем сознании? Пусть бы жили себе на равных и ваш Бог, и ваше собственное Я. Вот я бы никогда не смогла отказаться от себя, такой единственной, неповторимой и любимой, с которой я так давно и так близко знакома, ради неведомого Бога!

– Самоограничение не в природе Эго. Как вирус, как раковая опухоль, Эго стремится к бурному и неограниченному росту. Если ему дать волю, оно заполняет всю душу человека, каждую клетку его физического организма и в конце концов, как и раковая опухоль, губит и человека, и самое себя.

– Как же с ним справиться?

– Человеку это невозможно, а Богу возможно все. Молиться надо.

– Странное у вас мировоззрение, мать Евдокия! А вот наша Реальность служит именно для того, чтобы человеческое Эго ничем себя не ограничивало в проявлении и могло бы полностью выразить себя хотя бы на экране. У нас есть, например, возможность изжить в Реальности любые свои комплексы, создать мир, в котором побеждают именно мои идеи и ничьи другие. Мой собственный мир, мною сотворенный и мне подвластный, – это так прекрасно!