Текст книги "Общий психологический практикум. Личность"

Рис. 4. Двумерная модель К. Томаса и Р. Килменна: поведение в ситуации конфликта. Источник: Tomas, Kilmann, 1974, p. 11[11]11
  Tomas K. W., Kilmann R. H. Tomas-Kilmann Confict Mode Instrument, Xico m, Inc., Tuxedo, New York, 1974. P. 11 (перевод по: Емельянов, 2009).


[Закрыть]

В следующей лекции мы обсудим, как человек моделирует процессы принятия решения, протекающие в голове у другого человека, и на что влияет наша способность верно предсказывать поведение партнера.

Список источников к лекции 3

Емельянов С. М. Практикум по конфликтологии. 2-е изд., доп. и перераб. СПб.: Питер, 2004. 400 с.

Habermas J. Te theory of communicative action. Lifeworld and system: A critique of functionalist reason. Vol. 2. 3^th ed. Boston: Beacon Press, 1985. 457 p.

Kelley H. H., Holmes J. G., Kerr N. L., Reis H. T., Rusbult C. E. & Van Lange P. A. M. An Atlas of Interpersonal Sltuations. New York: Cambridge University Press, 2003. 506 p.

Kelley H. H., Tibaut J. W. Interpersonal relations: A theory of interdependence. New York: Wiley-Interscience, 1978. 431 p.

Larsen R., Buss D. Cultural diferences in Self-Enhancement // Personality Psychology. Domains of knowledge about human nature. 3^th ed. New York: McGraw Hill Education, 2008. P. 569–570.

Leary T. Interpersonal Diagnosis of Personality. A Functional theory and methodology for personal evaluation. New York: Ronald Press Co, 1957. 550 p.

Sedikides C., Strube M. J. Self-Evaluation: To Tine Own Self Be Good, To Tine Own Self Be Sure, To Tine Own Self Be True, and To Tine Own Self be Better // Advances in Experimental Social Psychology. 1997. Vol. 29. P. 209–269.

Tomas K. W. Confict and confict management // Te Handbook of Industrial and Organizational Psychology / ed. by M. D. Dunnette. Chicago: Rand McNally, 1976. P. 889–935.

Tomas K. W., Kilmann R. H. Developing a forced-choice of confict behavior: Te «MODE» instrument // Educational and Psychological Measurement. 1977. Vol. 37. P. 309–325.

Tomas K. W., Kilmann R. H. Tomas-Kilmann Confict Mode Instrument, Xicom, Inc., Tuxedo. New York, 1974. P. 11.

Важной особенностью ситуаций, разбиравшихся на предыдущей лекции, была возможность непосредственной коммуникации между участниками. Однако в жизни такая возможность представляется не всегда. При сохранении взаимозависимости исходов от вклада каждого порой нам приходится предполагать, каким же будет ход нашего партнера по взаимодействию.

Когнитивная способность к прогнозу поведения другого человека является одной из базовых особенностей человека. Однако она появляется не с рождения. Раннее детство – период активной выработки способности моделировать внутренний мир партнера. Примерно до четырех лет, однако, эта способность регулярно дает сбои. Точнее, функционирует совершенно иначе, чем у взрослого человека (Gopnik, 2009). Ребенок с очень раннего возраста интерпретирует любые жесты и действия другого человека как «интенциональные», т. е. мотивированные его намерением, являющиеся частью неслучайной целенаправленной активности (Tomesello, 2009). Но несмотря на это достижение, поначалу он ошибается, торопясь приписать другому свои собственные желания. Годовалый малыш с готовностью протягивает экспериментатору «вкусный» крекер, даже если неоднократно видел, что экспериментатор «предпочитает» брокколи и недоволен вкусом крекера (Gopnik, 2009). «Наивный реализм» ребенка этого возраста не позволяет провести грань между тем, что происходит в реальном мире, и субъективным отражением этого мира «в голове». А значит, крекер либо вкусный, либо нет. И это качество крекера, а не чьи-то вкусы. Аналогично, для двух-трехлетнего ребенка истина как знание о мире есть характеристика объективной реальности, а не качества нашего познания. Иными словами, если некий факт существует в реальности, то каждый автоматически обладает знанием об этом. А значит, маленький ребенок пока не умеет лгать, играть роли, смотреть на себя глазами других участников общения и пока не постиг тайн литературы. Ведь основа литературных сюжетов начиная с античных мифов и заканчивая современными детективами состоит в ложных представлениях одних героев о других или о происходящих событиях.

Приведем в качестве примера два классических эксперимента о непонимании ребенком идеи «ложных убеждений» (false beliefs) другого человека. В первом из них (Wimmer, Perner, 1983; цит. по: Scott, 2012) ребенку рассказывают (и показывают на куклах) историю, где действуют две героини. Одна из персонажей прячет некий объект, например мячик, в коробку и уходит гулять. Вторая приходит позже и в отсутствие первой перекладывает мяч в другое место, например в корзинку. Экспериментатор задает ребенку вопрос: где первая героиня будет искать мячик, когда вернется с прогулки? Примечательно, что для ребенка младше четырех ответ всегда будет соответствовать реальному местоположению объекта, ведь если нечто существует, значит, существует и знание об этом, а раз я обладаю этим знанием – знаю, следовательно, и все остальные тоже знают. Второй эксперимент (Hogrefe, Wimmer, Perner, 1986; цит. по: Scott, 2012) – о неожиданном содержимом, где в коробке из-под карандашей, хорошо знакомой ребенку, оказывается сюрприз в виде конфет, игрушки или лент. После того, как ребенок узнает о реальном наполнении коробки, он абсолютно убежден, что, во-первых, всегда думал, что коробка содержала именно это, а во-вторых, любой человек, который будет решать загадку о содержимом коробочки после него, даст верный ответ, зная, что в ней «на самом деле». Ведь истина о мире уже открыта, значит, в голове не может быть иного знания. Как можно догадаться, ложь, умолчание или попытка выиграть за счет неведения другого партнера об истинном положении дел при такой модели работы психики невозможны.

Способность решать подобные задачи реконструирования представлений другого человека о ситуации на основе его несовершенного знания о мире получила название «модель психического» (theory of mind) другого человека, и формируется она в типичной норме около четырех лет. Ребенок младше этого возраста не способен понять смысл манипуляции представлениями другого человека. Он может, например, следить за разворачивающейся на его глазах в кукольном театре историей двух детей, мечтающих утащить с кухни кусочек пирога. Видеть, как остаются в муке на кухонном полу следы больших ботинок брата и маленьких сапожек сестры. Оценить хитрость сестры, взявшей ботинки брата и оставившей на полу большие чужие следы. И тем не менее быть уверенным, что мама сразу сможет распознать, что пирожок у девочки. Ведь правда такова, и ребенок ее знает (Gopnik, 2009). И даже личная заинтересованность не меняет данной картины. Это хорошо показывает эксперимент со «злой обезьяной» (Gopnik, 2009), в игре, где выигрыш ребенка возможен только при введении конкурента в заблуждение относительно собственных предпочтений. Взрослый здесь играет роль игрушечной злой обезьяны. Ребенку неоднократно объясняется и показывается, что злой обезьяне всегда нравится то же самое, что и ребенку, она не боится расстроить малыша, и (что самое ужасное) она всегда выбирает первая. И единственное преимущество ребенка заключается в том, что обезьяна не знает, что именно нравится малышу, она вынуждена спрашивать его. Любой человек старше четырех лет, открывший для себя возможность сохранения своего внутреннего мира в тайне, способен к попытке управлять моделью реальности другого человека (в том числе и злой обезьяны). Социально адаптивным способом взаимодействия в такой ситуации считается стратегический обман. Выбрав для себя одну из двух наклеек, ребенок, способный к подобному размышлению, укажет конкуренту на другую. А вот трехлетка до десяти раз подряд будет честно показывать на понравившуюся ему картинку, теряя ее. И не высокие моральные качества будут тому причиной. Всего лишь особенности когнитивного развития.

Разумеется, не только биологическое созревание, но и культурные факторы способствуют развитию способности моделировать рассуждения другого человека и умению влиять на них. Современные исследования (Ding, Wellman et al., 2015; Lee, 2013) показали, что активная тренировка детей 3,5 лет в решении подобных задач (с обратной связью) и чтение рассказов (нарративов), богатых описаниями внутреннего мира героев (Guajardo, Watson, 2002), позволяют усовершенствовать их навыки в моделировании психического (theory of mind). Они даже самостоятельно доходят до стратегии обмана конкурента в аналогичной задаче. Экспериментатор обучал ребенка игре, где нужно угадывать, в какой руке спрятана конфета (выиграв, ребенок получает сладость), затем предлагал ребенку поменяться ролями. Теперь ребенок прячет конфету, а взрослый угадывает. Как и в эксперименте со злой обезьяной, взрослый каждый раз спрашивает у ребенка, где спрятана конфета и выбирает именно эту руку. Прямой обман приводит к выигрышу ребенка. Трехлетний малыш до тренировки в десяти пробах подряд говорит правду, теряя выигрыш. Развитие когнитивной способности распознавать психическое пространство другого приводит к способности солгать в подобной ситуации (Ding, Wellman et al., 2015). К. Ли (Lee, 2013) полагает, что обман требует осознания двух важнейших для формирования модели психического (theory of mind) другого человека идей: 1) другой человек может иметь иное представление о происходящем; 2) один человек может способствовать формированию у другого ложных представлений о реальности, в соответствии с которыми тот будет себя вести. Ведь чтобы взрослый искал конфету не в той руке, он должен думать, что сладость спрятали именно там.

Необходимо отметить также, что развитие когнитивных способностей в области познания мира неживых объектов, например осознание обратимости операций в отношении константности массы или количества объектов (классические эксперименты Ж. Пиаже), существенно не улучшает способности к пониманию другого человека. Так, дети из контрольной группы в эксперименте Динга (Ding, Wellman et al., 2015), проходившие подобный тренинг, значимо не увеличили свои способности к стратегическому обману. Именно истории, раскрывающие внутренний мир героев, тренировки в решении задач, требующих моделирования представлений других людей, приводили к такому результату. Дж. Брунер (Bruner, 1986) в свое время выдвинул предположение о работе нашего мышления в двух независимых режимах, модусах: логико-парадигматическом – для осмысления мира предметов, и нарративном – для понимания смысла взаимодействия людей в социальной ситуации.

Нарративный способ осмысления ситуации в виде связного рассказа, истории, приводит к большей вероятности кооперативного, помогающего поведения. Так, исследования Е. Тжебиньского (2006–2007) показали, что взрослые испытуемые были более склонны к альтруистическому, просоциальному поведению, если принятию решения предшествовала «нарративная установка», и менее склонны, если установка была рационально-логическая, «категориальная». В частности, стать донорами костного мозга соглашалось гораздо больше испытуемых из читавших историю заболевшего человека, по сравнению с читавшими описание его болезни. Однако значимым фактором, опосредовавшим этот результат, была так называемая нарративная компетентность, т. е. способность извлечь из текста его нарративную структуру (об этом параметре мы подробнее поговорим в седьмой лекции настоящего пособия) и смысл повествования. Нарративный модус интерпретации информации подчеркивает мотивацию и эмоции другого человека, заставляет отнестись к нему более индивидуально, позволяет отмечать и запоминать больше деталей и в целом способствует формированию более личного отношения (Тжебиньский, 2006–2007). Последнее может быть причиной готовности помогать. У детей развитие модели психического другого человека (theory of mind) также является предиктором просоциального поведения, активности межличностных взаимодействий и в целом популярности среди сверстников (Slaughter, Imuta et al., 2015; Ding, Wellman et al., 2015).

Развитие этой способности не прекращается в четыре года (Scott, 2012). Понимание суждений первого порядка типа «я знаю, что ты знаешь» расширяется более сложными рекурсиями: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю». Подобные суждения второго порядка позволяют воспринимать партнера как 1) обладающего собственными намерениями и целями, 2) способного самостоятельно построить модель психического другого человека. Более приближенная к реальности модель закладывает основу для сложных социальных игр, сюжетных перипетий в литературе, анализа динамики отношений. Примером такого типа рассуждений может служить широко известная логическая загадка о мудрецах и черных и белых колпаках[12]12
  Три мудреца поспорили, кто из них самый умный, и обратились к четвертому, чтобы он их рассудил. Судья сообщил мудрецам, что у него есть три белых колпака и два черных, после чего надел каждому колпак на голову так, чтобы каждый видел только колпаки двух других мудрецов. Мудрецам требовалось угадать цвет колпака на собственной голове. Через некоторое время один из мудрецов сообщил, что у него на голове белый колпак, и выиграл состязание. Как он смог догадаться? Классическое решение. Если мудрец видит, что у его соперников черные колпаки, то он может смело утверждать, что у него белый колпак, поскольку оба черных уже заняты. Если мудрец видит на головах соперников черный и белый колпаки, то он может рассудить так: «Если у меня на голове колпак черный, то мудрец в белом колпаке видит перед собой два черных колпака, и должен сообразить, что на нем колпак белый. Но он молчит, значит, на мне белый колпак». Наконец, увидев перед собой обоих соперников в белых колпаках, мудрец мог рассудить: «Если у меня черный колпак, то любой из моих соперников видит перед собой черный и белый колпаки, и должен понять, что на нем колпак белый. Но он молчит, значит, на мне белый колпак».


[Закрыть].

Учет способности партнера размышлять о возможном поведении конкурента осложняется тем, что в отличие от рациональных мудрецов, склонных мыслить логически, в реальности партнер может использовать совершенно разные стратегии рассуждений. Подобные столкновения стратегий принятия решения с учетом размышляющего партнера по взаимодействию неоднократно моделировались в рамках «Теории игр»[13]13
  Теория игр – раздел математики, ориентированный на построение формальных моделей принятия оптимальных решений в ситуации конкурентного взаимодействия, строго регламентированного матрицей выигрышей и проигрышей. В теории игр выделяют два класса: 1) игры со строгим соперничеством, когда игроки имеют прямо противоположные интересы (игры с нулевой суммой); 2) игры с нестрогим соперничеством, где возможен обоюдный выигрыш (игры с ненулевой суммой). Введена в социальные науки в 1944 г. работой Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна «Теория игр и экономическое поведение». Второй тип игр стал широко известен благодаря вкладу Нобелевского лауреата по экономике Дж. Нэша. Он же первым описал модель с возможной коалицией среди игроков (Печерский С. Л., Беляева А. А. Теория игр для экономистов. Вводный курс: учеб. пособие. СПб., 2001).


[Закрыть]. Классическая ситуация «дилеммы заключенного» показывает, какими разными стратегиями могут руководствоваться участники взаимодействия.

«Дилемма узника» – это модель ситуации, предложенной в 1950 г. американскими математиками Меррил Флад и Мелвин Дрешер, в которой два партнера играют против третьей стороны и могут независимо выбирать, «предавать» друг друга или «сотрудничать». Если оба сотрудничают, проигрывает третья сторона, а партнеры несут незначительный ущерб; если оба предают – оба несут средний ущерб; если предает один, а второй сотрудничает, то предавший выигрывает, а сотрудничавший несет максимальный ущерб. Пример, давший модели название, – допрос двух преступников: молчание обоих приведет к полугоду за решеткой каждому; «сдавший» подельника может выйти на свободу, если второй продолжает молчать, или сесть на пару лет, если обвинение будет обоюдным; тот, кто промолчал и был обвинен товарищем, получит 10 лет заключения (рис. 5).

С точки зрения теории вероятности математиками рассчитываются наиболее успешные стратегии при условии однократного выбора и при множестве итераций (когда выигрыш считается по общей сумме за несколько раундов, а соперник может оценивать ходы партнера), пишутся компьютерные алгоритмы и даже проводятся соревнования таких программ. Рациональное решение дилеммы за ключенного говорит о выгоде предательства партнера при однократной игре.

Рис. 5. Дилемма узника: стратегии и исходы (цит. по: Петров и др., 2013)

При повторяющихся играх наиболее успешной в среднем оказывается модель первичного сотрудничества и последующего повторения поведения партнера «око за око» с добавлением незначительной вероятности случайного «прощения» и возвращения к сотрудничеству, чтобы выйти из цикла взаимного предательства. Однако самой выигрышной оказывается стратегия, где партнеры могут осуществить предварительный сговор (например, при помощи «кодовой» последовательности выборов на первых этапах, позволяющей опознать «своего») и, таким образом, «создать коалицию» – в этом случае группа играет против третьей стороны и договорное предательство «своего» приводит к суммарному выигрышу «мафии» (Axelrod, 2006; Докинз, 2013; Burt, Trivers, 2008). Человеческое поведение в подобной ситуации все же не обязательно будет строго рациональным: преступник может поддаваться панике и совершать неразумные ходы или следовать собственной системе убеждений и быть лояльным, невзирая на грозящее наказание, не доверять системе в целом или трезвости размышлений партнера.

Также человек вносит в строго математические расчеты выигрыша/проигрыша и нематериальные ценности, такие как поддержание «справедливого» уклада жизни, безусловная ценность человеческой жизни, альтруизм. Принимая решение о поведении другого человека, приходится учитывать и его ценностно-смысловые установки, а также то, с какой вероятностью они актуализируются в этой ситуации. Например, представления о справедливости могут актуализироваться «нечестным» поведением партнера и привести к иррациональному с точки зрения личной прибыли выбору поведения. В игре «ультиматум» один партнер должен разделить с другим определенную сумму денег, например 1000 руб., второй может согласиться с предложением и взять эту сумму или отказаться, в последнем случае все деньги возвращаются в банк. В сотнях экспериментов люди чаще всего предлагают суммы от 30 % до 50 %, а от сумм в 20–30 % принимающие начинали отказываться (Güth, Schmittberger, Schwarze, 1982; Stanton, 2007; Rufe, 1998). Логико-парадигматический модус мышления подсказывает, что прибыль больше нуля, однако для нарративного способа интерпретации мира поддержание ценности справедливости стоит текущего проигрыша.

Учет психологической составляющей принятия решения можно оценить в модификации игры «ультиматум», где распределяющий ресурсы «доверяет» некоторую сумму партнеру, при этом сумма увеличивается в несколько раз (втрое) из банка, в расчете на его «благодарность» в виде возвращения части денег доверившему. Такая модель использовалась психологами для оценки альтруистического и кооперативного поведения (McCabe, Houser et al., 2001; Cesarini, Dawes, 2008; Марков, 2008). Исходя из логико-парадигматических рассуждений при отсутствии последующей коммуникации с неизвестным партнером и при игре в один раунд, как и в классической дилемме узника, любой объем «благодарности» – чистый убыток для благодарящего. А значит, разумно было бы предполагать, что «благодарность» будет нулевой и любое «доверие» части суммы партнеру – потенциальный убыток доверяющего. Учет же психологической составляющей, т. е. ценности справедливости для партнера, позволяет ожидать суммы от 25 % до 50 % от полученной в качестве «благодарности». Во втором случае максимальная прибыль связана с максимальным «доверием», ведь общий ресурс доверенного увеличивается втрое. Таким образом, дилемма в «игре на доверие», встающая перед доверяющим, – насколько верен гипотетический партнер идее о необходимости соблюдения справедливости при распределении ресурсов. Причем придерживаться такой мысли он может как на эксплицитном ценностно-смысловом уровне, так и на имплицитном, эмоциональном уровне эмпатического нежелания обидеть партнера, склонности к идентификации с ним. В свою очередь, доверяющий может придерживаться стратегии максимальной прибыли для обоих участников, эгоистичного желания выиграть максимум самому, идеи соперничества с партнером или даже позиции помочь другому в ущерб себе. Объем разыгрываемого ресурса, вера в справедливость мира и альтруизм людей, общая установка на доверие/недоверие людям, даже наследственная склонность к кооперации играют важную роль в принятии подобных решений. Однако каким бы мощным ни был фактор биологической предрасположенности к просоциальному поведению, а паттерны поведения в схожих ситуациях устойчивыми, убеждения и установки, актуализирующиеся в конкретной ситуации взаимодействия, определят ее для человека. Проинтерпретировав же ситуацию определенным образом, он будет обращаться к имеющемуся опыту, формировать определенные ожидания и задействовать тот или иной модус мышления. Когнитивно-аффективные схемы анализа текущей ситуации могут как свести поведение к привычной форме (в рамках диапазона биологической предрасположенности и типичных социальных сценариев), так и вывести за границы стереотипного поведения.

Итак, в ситуациях, где каждый участник влияет на исход и ограничена или искажена коммуникация, важным фактором адаптивности становится способность смоделировать процесс принятия решения партнером. Сложная когнитивная способность, получившая название theory of mind – моделирование психического другого человека, – обнаруживается при типичном развитии к четырем годам. По мере развития данной способности ребенку открываются субъективность отражения каждым человеком реальности, возможность ошибок при подобном отражении, влияние таких ошибок на поведение и способы манипуляции картиной мира другого человека. Объектом моделирования могут быть убеждения первого порядка – непосредственные представления о мире, а также, в более старшем возрасте, убеждения второго порядка – результаты моделирования психики партнера («я знаю, что ты знаешь, что я знаю»). Чтение и пересказ историй (нарративов), богатых описаниями психической жизни персонажей, способствуют развитию способностей к theory of mind.

При моделировании принятия решения в ситуации вероятного выигрыша/проигрыша за счет выбора определенной стратегии конкуренции/сотрудничества с партнером стоит опираться не только на способность партнера к рациональному расчету рисков, но и на актуализацию в данной ситуации ценностно-смысловых убеждений о нормах социального взаимодействия. Когнитивные схемы справедливости, доверия, альтруизма могут приводить к иррациональным с точки зрения разовой прибыли выборам. Анализ стратегий принятия решения в коммуникативной ситуации и факторов актуализации личностных убеждений позволит предсказывать не только привычные паттерны поведения в рамках биологических предрасположенностей и социальных нормативов, но и единичные случаи выхода за их рамки. В следующей теме мы проанализируем, какие следствия это имеет в перспективе всего жизненного пути человека.

Список источников к лекции 4

Докинз Р. Эгоистичный ген. М.: АСТ: CORPUS, 2013. 512 с.

Марков А. Доверчивость и благодарность – наследственные признаки // Элементы (большой науки). 2008. URL: http://elementy.ru/news/430688 (дата обращения: 03.09.2016).

Петров М., Игнатенко Ю., Григорьев И., Сорокина А. 10 главных игр, в которые математики играют с нашим умом и совестью // Русский репортер. Наука. 2013. № 28 (306). URL: http://www.rusrep.ru/article/2013/07/17/igry/ (дата обращения: 31.08.2016).

Сергиенко Е. А., Лебедева Е. И., Прусакова О. А. Модель психического как основа становления понимания себя и другого в онтогенезе человека. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. 415 с.

Тжебиньский Е. Нарративное понимание и нарративные действия // Постнеклассическая психология. 2006–2007. № 1 (3). С. 56–81.

Axelrod R. Evolution of Cooperation. Rev. ed. New York: Basic Books, 2006. 248 p.

Bruner J. Actual minds, possible worlds. Cambridge: Mass., 1986. 201 p.

Burt A., Trivers R. Genes in confict: Te biology of selfsh genetic elements. Cambridge, London: Belknap Press of Harvard University Press, 2008. 632 p.

Cesarini D., Dawes C., Fowler J., Johannesson M., Lichtenstein P., Wallace B. Heritability of cooperative behavior in the trust game // PNAS, March 11, 2008. Vol. 105, N 10. P. 3721–3726.

Ding X. P., Wellman H. M., Wang Y., Fu G. and Lee K. Teory-of-Mind Training Causes Honest Young Children to Lie // Psychological Science. November 2015. Vol. 26, N 11. P. 1812–1821.

Flavell J. H., Flavell E. R., Green F. L. Development of the appearance-reality distinction // Cognitive Psychology. 1983. Vol. 15. P. 95–120.

Gopnik A. Te Philosophical Baby: What Children’s Minds Tell Us About Truth, Love, and the Meaning of Life. New York: Farrar, Straus and Giroux, 2009. 179 p.

Gopnik A., Astington J. W. Children’s understanding of representational change and its relation to the understanding of false belief and the appearance-reality distinction // Child Development. 1988. Vol. 59. P. 26–37.

Guajardo N. R., Watson A. C. Narrative discourse and theory of mind development // Te Journal of Genetic Psychology. 2002. Vol. 163. P. 305–325.

Güth W., Schmittberger R., Schwarze B. An Experimental Analysis of Ultimatum Bargaining // Journal of Economic Behavior and Organization. 1982. Vol. 3 (4). P. 367–388.

Lee K. Little liars: Development of verbal deception in children // Child Development Perspectives. 2013. Vol. 7. P. 91–96.

McCabe K., Houser D., Ryan L., Smith V. L., Trouard T. A functional imaging study of cooperation in two-person reciprocal exchange // Proc Natl Acad Sci USA. 2001. Vol. 98. P. 11832–11835.

Rufe B. J. More is Better, but Fair is Fair: Tipping in Dictator and Ultimatum Games // Games and Economic Behavior. 1998. Vol. 23, N 2. P. 247.

Scott M. Teory of Mind: beyond the preschool years. New York; London: Psychology Press. Taylor and Francis Group, 2012. 254 p.

Slaughter V., Imuta K., Peterson C. C. and Henry J. D. Meta-Analysis of Teory of Mind and Peer Popularity in the Preschool and Early School Years // Child Dev. 2015. Vol. 86. P. 1159–1174.

Stanton A. Neural Substrates of Decision-Making in Economic Games // Scientifc Journals International. 2007. Vol. 1, N 1. P. 1–64.

Tomasello M. (with Carol Dweck, Joan Silk, Brian Skyrms, Elizabeth Spelke) Why we cooperate. Boston, MA: MIT Press, 2009. 208 p.