Текст книги "Атлант и Демиург. Церковь Таможенного Союза"
Автор книги: Юлия Зонис
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
– Вот те на, почему не поправили?
Варгас понимал, как это звучит, но сдержаться отчего-то не мог.
– Потому что мои родители были поклонниками Чистоты, черт их забери, а потом… я уже привыкла.
Ее серо-зеленые глаза были напротив, совсем рядом, и Варгас, лениво ухмыляясь, сказал:
– Или потому, что это удобно. Можно ничего в себе не править и, прикрываясь слабостью, засесть на Земле. Зато отредактировать свой клон и отправить умирать за себя.
– А вы-то сами? – зло парировала Линда. – Я в курсе, чем занимается Служба Безопасности. Разгоняете недовольных, пугаете дурачков. Что же вы сами не отправились вместе с братом нести грязным туземцам огонь Прометея? Или адский огонь, лучше так сказать?
На них уже начали оглядываться. Варгас протянул руку, чтобы взять девушку за локоть и увести с площади, но та уже сама подхватила сумочку и сделала несколько шагов в сторону пристани. Юбка ее белого платья металась на ветру, как пойманная шквалом чайка.
– Никуда вы не пойдете, – сказал Варгас, ощущая, как первые нотки нездешнего жара просачиваются в голос, – пока не расскажете мне все, что знаете. Например, почему ваш клон не синхронизовался.
2. Оригинал и копия
Линда смотрела на невысокого неприятного человека со смуглым и резким лицом, отчетливо понимая, что еще одно его слово – и она рухнет в такие глубины ада, о которых обычные люди и понятия не имеют. Психики все чувствуют острее. Инферно она ощутила всего один раз, на студенческой демонстрации в Лондоне. Они тогда вышли на митинг против расширения зоны экспансии, против зачистки, по сути – против ЦТС. Навесили над головами голографические кричалки и сами что-то орали, подпрыгивая на кусачем ноябрьском холодке. Трафальгарскую площадь, на которую выплеснулась демонстрация, Стрэнд и улицы вокруг быстро перекрыла полиция, ряды черных щитов выстроились под колоннадой Национальной галереи.
А потом, видимо, на место прибыл офицер СБ. И площадь накрыло. Люди вокруг кричали от ужаса, солнце скукожилось и почернело, старая брусчатка под ногами истончилась, и под ней побежали волны огня. Но для Линды Свансен, уроженки Мальме, этим дело не ограничилось. Она почувствовала взгляд. Взгляд с той стороны. Это не был взгляд эсбэшника, нет, он не искал ее специально, это был вообще не человеческий взгляд. Он ощупывал ее, цепко, липко, оценивал, пробовал на зуб, словно размышляя лениво, подойдет ли это сознание, это тело…
Пожевал и выплюнул. Линду никогда не насиловали, да что там – к ней даже на улицах особо не приставали, но это было хуже изнасилования. Однокурсники довезли ее до дома, и, придя в себя уже в съемной квартире, она мылась и мылась, до красноты натирая кожу, смывая грязь этого взгляда, мылась и не могла отмыться. Затем последовали полгода лечения у психотерапевта. И попытка исследовать сам феномен инферно, конечно, неудачная, потому что за пределами ЦТС никто не говорил и не писал про это.
– Подойдите к делу проще, – говорил психотерапевт, вальяжный и модный доктор Лоринсон. – Не усложняйте. Нам все равно этого не понять. Допустим, это ад, банальная преисподняя из христианско-иудейской мифологемы. Тот, у кого есть Дар, открывает что-то вроде портала или, точнее, окна…
Линда смотрела в окно, где декабрьский дождь заливал стекла, а по улице внизу текла серая толпа.
– Это не ад, Джеймс. Это… как будто тебя вывернули наизнанку и щупают изнутри. Я не знаю, что это, но там нет никаких котлов и чертей. Это изнанка чего-то, но я не понимаю чего… Человечества? Того эсбэшника? Моей собственной души? Если последнее правда, то лучше вообще не существовать.
Джеймс Лоринсон качал головой с высоким, с залысинами лбом и норовил сплавить ее коллеге-психиатру.
И вот человек из СБ стоит перед ней и злится на нее, и преисподняя дрожит в его голосе, и жаркий эквадорский вечер готов превратиться во что-то совершенно ужасное. Линда сжала зубы, готовясь к тому, к чему нельзя быть готовой.
Невысокий человек моргнул. На мгновение его взгляд стал пристальным, а потом лицо смягчилось, и на губах появилась кривоватая ухмылка.
– Ах, да. Я забыл, как вы, психики, тонко чувствуете. Да не бойтесь вы так, я не собираюсь пытать вас прямо посреди Сантьяго, да и в принципе не собираюсь.
– Я не боюсь, – не совсем честно ответила Линда. – Мне просто очень противно. Я не понимаю, как вы… одаренные, можно так сказать? Как вы можете этого касаться, это же липкая мерзость.
Эсбэшник заломил бровь. Кажется, слова Линды его позабавили.
– Я слышал, что инферно каждый воспринимает по-своему, – раздумчиво проговорил он.
Видно было, что английский не родной ему, он произносил слова с той отточенной четкостью, которая выдает иностранца. Ну, хотя бы не пытается пользоваться нейротранслятором, как ее однокурсники, которым просто лень было учить язык.
– Вроде бы это как-то подвешено на детские травмы.
Линда внутренне содрогнулась. Еще одного доктора Лоринсона, вкрадчиво расспрашивающего, не щупал ли ее отец в детстве за коленки, она не вынесет.
– Давайте обойдемся и без сеанса психоанализа посреди Сантьяго, – быстро сказала она. – Я не ужинала. Зайдем куда-нибудь, и я расскажу вам о том, почему – как я считаю – Ли не синхронизовалась.
Эсбэшник качнулся на носках, как будто решая, стоит ли тратить драгоценное время на разговор или лучше воспользоваться более привычным ему способом. Но потом смилостивился и кивнул:
– Хорошо, пойдемте. Приглашаю вас познакомиться с моей матушкой. Она, кстати, отлично готовит.
И когда Линда вылупила глаза, улыбнулся почти по-человечески.
* * *
За последние тридцать лет Гуаякиль необратимо изменился. Отчасти это объяснялось тем, что в горах рядом с Кито построили орбитальный лифт, и экономика Эквадора резко рванула вверх. Появились рабочие места, деньги, появились и другие потребности. Силовики быстро очистили крупные города от наркоторговцев. Намного выгодней теперь было перевозить на орбиту людей и грузы, а морские суда заходили в порт Гуаякиля вверх по реке Гуаяс. Там, где тридцать лет назад желтели облупившиеся на солнце фавелы, выросли новенькие жилые комплексы. Исторический центр города тоже подновили, и теперь колониальные особняки, дворцы и соборы взирали на мир во всем своем угрюмом великолепии.
Через реку от центра в Дуран построили мост и запустили Tren Circular – непрерывно курсирующий, бесконечный, как лента Мебиуса, и полностью автоматический поезд. Только воды Гуаяс так и остались мутными и желтоватыми, как и сто, и двести, и тысячу лет назад. Поезд с прозрачным полом и стенами, похожий на длинного хрустального дракона, летел над рекой и над садами острова Сантай, и Линда невольно поджимала пальцы в новеньких туфлях, хотя бояться, разумеется, было совершенно нечего. Впереди рос холм, на холме – белоснежные ряды домов с яркими крышами под черепицу, зелень, арки каких-то развлекательных комплексов.
– Не похоже, что еще тридцать лет назад это был район трущоб, верно?
Линда, не оглядываясь, кивнула. Эсбэшник по имени Андрей (почему не Андрес?) Варгас стоял рядом, держась за поручень, и все так же сдержанно улыбался.
– Но вы, конечно, все прочли в путеводителе. А я здесь вырос. Правда, там не говорится, что город начали зачищать задолго до того, как над Кито появились первые платформы.
Линде невольно пришлось обернуться и сощурить глаза. Закатное солнце било сквозь стекла так сильно, что не спасало и умное тонирующее покрытие. Фигура эсбэшника в этом свете казалась почти черной и плоской, вырезанная ножницами дыра в холсте алого ликующего зарева.
– Видите ли, ученикам университета не очень нравились те ребята, что хозяйничали на горе. Мы разобрались с ними намного раньше, чем полиция осмелилась сунуть нос в фавелы.
Бахвальство или угроза? Времени выяснять не было, потому что вагон прибыл на нужную станцию, Дуран, и надо было ловко переступить на синхронно движущуюся рядом с подножкой ленту. Эсбэшник протянул ей руку, и Линда оперлась на эту руку, хотя больше всего ей хотелось с брезгливым вскриком отдернуть пальцы.
Лента поехала вниз, отделяясь от путей, а Варгас покачал головой.
– Знаете, ваша копия на записи понравилась мне больше. Она была тертым калачом. А вы какая-то библиотечная мышь, да еще и с истерическими наклонностями. Может, это вам следовало бы отправиться покорять галактику?
– Вы всех собеседников оскорбляете сразу после знакомства или это я вам особенно противна? – мрачно спросила Линда, уже без всякой помощи шагнув с замедляющейся ленты на платформу.
– Нет. Просто говорю как есть.
– Знаете, ваш брат мне тоже понравился больше, – хмыкнула она. – Он хотя бы немногословен.
– Это был не мой брат.
Прежде чем Линда успела переспросить, эсбэшник мотнул головой в сторону аккуратной двухэтажной виллы на ближнем склоне холма, к которой вела старинного вида железная лестница. За забором покачивались на ветру кроны пальм.
– Дом моих родителей. Ему уже третий век пошел, так что при реконструкции приняли решение не сносить, как часть исторической застройки.
– Красивый дом, – честно сказала она, но ответа, хотя бы формального вежливого «спасибо», так и не дождалась.
* * *
Вилла Селесте – так назывался этот старинный испанский дом. Он совершенно не был похож на свою хозяйку, сеньору Варгас, рослую женщину с выгоревшими русыми волосами, собранными в растрепавшийся узел на затылке, в простой и просторной домашней одежде. Думая о матери эсбэшника, Линда представляла сухонькую востроглазую испанку почтенных лет, а вовсе не эту статную и еще довольно молодую красавицу. Никакого сходства с младшим сыном в ней не наблюдалось, зато старший – копия, только черноволосый и еще повыше и поплечистей.
– Если думаете, что я пошел в отца, то нет, – вполголоса проговорил Варгас-младший. – Тот тоже был громкоголосым великаном. Они с матерью очень гармонично смотрелись.
Линда чуть вздрогнула. Не может быть, чтобы он читал ее мысли. Хотя почему нет? В ее юности ходила гипотеза, что одаренные – просто очень сильные психики. Думать об этом не хотелось, потому что означало: стоит немного развить способности, и вот, пожалуйста, через тебя на Землю в любой момент прорвется ад.
– Mamá, conoce a Linda Swansen, – прерывая поток неприятных размышлений, представил ее Андрес-Андрей. – Ella no habla español[2]2
Мама, познакомься с Линдой Свансен. Она не говорит по-испански (исп.).
[Закрыть].
Рослая женщина улыбнулась, убрала со лба прядь волос испачканной в муке ладонью и сказала по-английски, с тяжелым акцентом:
– Здравствуйте, мисс Свансен. Сын меня не предупредил, я пекла к его приезду пироги.
* * *
Пироги оказались отменные и очень похожие на шпеккухен, шведские пирожки с мясом, которые готовила мама Линды. Правда, дома к ним подавали стакан молока, а не рубиновое терпкое вино в бокалах. И кухня их была другой, почти сельской, с буфетом под дерево и деревянными полами, с простыми ситцевыми занавесками, а не этой испанской гасиендой с полом, выложенным разноцветной плиткой, с мозаикой на столешнице и на кухонном фартуке, с жалюзи на окнах, ведущих в апельсиновый сад. Из окон все еще несло жаром, и Линда с замиранием в груди вспоминала о стакане холодного молока в руках. Больше всего ей сейчас хотелось оказаться дома у мамы, а не в гостях у этой чужой, хотя и приветливой женщины.
Она не знала, о чем можно говорить, а о чем нет, и снова эсбэшник ее опередил.
– Мама видела запись. Фрагментами, конечно, – проговорил он, откинувшись на высокую спинку стула и вертя в пальцах бокал с вином. – Она знает, что Лео…
Тут он сделал чуть заметную паузу, и Линда вспомнила, как на подходе к Вилла Селесте Андрей сказал: «Это не мой брат» – что бы ни означали его слова.
– …что он погиб.
Женщина, сидящая рядом с ним, нахмурилась.
– Мы не знаем этого наверняка.
– Но, мама…
– Мы этого не знаем, – с угрюмой решимостью повторила она, и Линда поняла, от кого ее старшему достались сила и железное спокойствие, которые ощущались даже сквозь время и космос.
Андрей пожал плечами, встал из-за стола и снял со стены гитару. Черную, лакированную, с длинным и хищным грифом. Рядом с гитарой висел на кожаном ремне не менее хищного вида охотничий карабин, должно быть, принадлежавший еще отцу или деду Варгаса. Почудилось или мать Андрея снова едва заметно напряглась, как будто младшему сыну не разрешено было трогать музыкальный инструмент? Нет, показалось, наверное, как можно что-то запретить эсбэшнику.
Присев на обитый потертой кожей диван, Варгас-младший взял первый аккорд. И запел, негромким, красивым и чуть хрипловатым голосом, по-испански – кажется, что-то народное, но со странно рваным для народной песни ритмом.
Линда только собиралась спросить, что это за песня, когда Варгас ударил по струнам и внезапно перешел на другой, тоже незнакомый ей язык, хотя мелодия осталась той же.
– Андрей, – укоризненно проговорила сеньора Варгас, присаживаясь рядом с сыном. – Ты же сам говорил – наша гостья не понимает ни по-испански, ни, думаю, по-русски, и, может, ей вообще не нравится музыка.
«Она хочет, чтобы он прекратил играть и повесил гитару на место, потому что это гитара Леонида», – отчетливо поняла Линда, и никаких ридерских способностей ей для этого не понадобилось.
Андрей замолчал и прижал струны ладонью, и тут Линда выпалила, сама не понимая, зачем это говорит:
– Нет, продолжайте, очень хорошо!
Эсбэшник улыбнулся ей своей кривой улыбкой и сказал:
– Ну, тогда по-английски.
Out-worn heart, in a time out-worn,
Come clear of the nets of wrong and right;
Laugh heart again in the gray twilight,
Sigh, heart, again in the dew of the morn.
Your mother Eire is always young,
Dew ever shining and twilight gray;
Though hope fall from you and love decay,
Burning in fires of a slanderous tongue.
И вновь, как в прошлый раз, перешел на другой язык – русский, как поняла Линда.
Линде так захотелось узнать, о чем писал неизвестный ей поэт, что же все-таки приключилось в сумерках, что она невольно потянулась вперед – так, как привыкла с детства, сначала к родителям и домашним, а потом и к любому человеку, чтобы прочесть – неважно, на каком он говорит языке, потому что психик читает не слова…
…и ее вновь опрокинуло на мокрую лондонскую брусчатку, и взгляд, пристальный и в то же время ленивый, принялся ощупывать ее изнутри, а из окна вместо сладкого цветочного запаха потянуло горелой плотью и болотным смрадом.
– Извините, – выдавила она, зажимая рот.
– Вам нехорошо? – вскинулась сеньора Варгас. – Вроде бы мясо было свежее, может, воды?..
Но Линда уже пронеслась через кухню-гостиную, благо двустворчатая дверь вела наружу, и выскочила в сад. Ее стошнило прямо у крыльца, но облегчения не последовало – рвотные позывы шли один за другим, выворачивая ее наизнанку, как секунду назад липкий взгляд.
Кто-то взял ее за плечи, и холодный голос произнес:
– Вы действительно очень чувствительны, фрекен Свансен. Не знаю, как мы будем вместе работать.
Под носом ее очутился стакан воды, тускло блеснувший в свете наддверного фонаря. Линда жадно глотнула. А затем, вырвавшись из все еще держащих ее рук и развернувшись лицом к гадкому человеку, процедила:
– Как-нибудь да придется.
Варгас, чтоб ему пропасть, опять ухмыльнулся.
* * *
Позже они стояли на террасе, выходившей на противоположную сторону дома. Не в сад, за которым просматривалась лестница и спуск к ярко освещенной станции Tren Circular, а на темное тело холма с редкими прямоугольниками горящих окон. В небе полярным сиянием плыли световые полотнища рекламы. За рекой шумел, гулял, не спал огромный город, а здесь было тихо, не считая случайных обрывков музыки и – выше на горе – лая собак. Пахло цветами, листвой, землей и немного рвотой.
– Там, – Варгас повел рукой с бокалом в сторону холма, – все еще сохранились фавелы, на той стороне. Официально в них никто не живет, они просто дожидаются сноса. Неофициально там по-прежнему можно достать шлюх, наркотики и оружие.
– Что же вы, студенты университета, ничего с этим не сделали? – ядовито спросила Линда.
Она уже почти пришла в себя, в основном потому, что ей же и пришлось утешать огорченную сеньору Варгас. Та никак не могла поверить, что все дело в долгом перелете и усталости, и грешила сначала на собственные пирожки, а потом (Линда все же не удержалась и немного прочла) выстроила в голове стройную теорию о том, что шведская гостья беременна от ее сына. Почему-то не от приведшего ее в дом Андрея, а от старшего, Леонида, и бедной женщине не терпелось расспросить Линду – она так хотела внука именно от старшего. Психик прокляла себя за бесцеремонность, ведь сотню раз обещала себе не вторгаться в разум чужих людей, да и знакомых тоже.
Андрей, кажется, все понял, увел мать наверх и дал ей успокоительное. И вот они стояли на веранде, глядя во тьму, Варгас с бокалом кисловатого местного вина, она – со стаканом воды.
Ответил на ее не слишком любезную реплику эсбэшник неожиданно серьезно:
– Потому что это часть города. И часть меня. Как этот дом. Как гора, как река. Нельзя уничтожать целиком то, что было тобой, надо что-то оставить на память.
– Их все равно снесут, – неуверенно произнесла Линда.
Она не понимала этого человека, и главное ее оружие, способности психика, с ним не работало. Он очень ясно дал ей это понять, по сути – предупредил. Практически сказал прямым текстом, ведь очевидно было, как она среагирует на его мультилингвальное исполнение. Тут девушку посетила неожиданная мысль, и она громко хмыкнула.
– Я сказал что-то смешное?
«О, да ты не любишь, когда над тобой потешаются. А это, друг мой из СБ, слабость», – подумала Линда, а вслух произнесла:
– Нет, что вы. Просто вспомнила вашу песню, и пришла на ум сказка, которую мне мать рассказывала в детстве. Тоже про певца, знавшего все человеческие языки, а еще язык зверей и птиц.
Варгас опустил бокал на широкие перила, оперся спиной о балюстраду, опоясывающую веранду, и попросил:
– Расскажите.
Линда прищурилась. В детстве она очень любила эту сказку, непонятно за что, потому что герой ее, прямо скажем, особыми добродетелями не отличался. Правда…
– В общем, у древнего шведского короля Агни было два сына. Старшего звали Эйреком, а младшего то ли Алариком, то ли Альриком. Альрик был очень одаренным, умел петь и играть на многих музыкальных инструментах, слагать стихи и был славным бойцом, но и отец, и брат его не любили. Отец – потому что Альрик был напоминанием о грехе его матери, жены короля. Дело в том, что младший не был родным сыном Агни. Королева как-то пошла гулять в лес и встретила прекрасного альва и так его полюбила, что родила от него ребенка-полукровку. Ребенка король возненавидел, но еще он очень любил жену, а потому оставил чужого сына при дворе и воспитывал как родного и у смертного одра супруги поклялся всегда защищать его. А Эйрек завидовал брату и, конечно, знал про всю эту историю и ту боль, что его рождение причинило отцу. И вот как-то братья отправились на конную прогулку, а на следующий день старшего нашли мертвым на лесной поляне. Рядом не было никакого оружия, лишь две изорванные уздечки. Судя по следам и по пятнам крови, братья подрались друг с другом, и оба были ранены, но младший куда-то исчез. Ходили слухи, что его забрали лесные альвы и он даже стал их королем по прозванию Альрик Сладкоголосый…
Линда сама увлеклась рассказом и не заметила, что ее собеседник мрачнел с каждым словом. Когда девушка замолчала, он опрокинул в рот остатки вина и резко спросил:
– Признайтесь, вы эту байку прямо сейчас придумали? Решили меня уязвить? Но моя матушка, да будет вам известно, ни с какими альвами и эльфами по кустам не шастала…
Линда попятилась, прижав ладонь ко рту. Она настолько забылась, вспоминая старую сказку и то, как мать вечерами рассказывала ей эту историю, подтыкая одеяло в прохладной спальне – эту и многие другие старинные легенды их народа, – что даже не подумала, как ее рассказ прозвучит. Или подумала? Неужели она специально, за тошноту, за боль, за то, как позорно проблевалась там, у крыльца, напугав почти незнакомую женщину, за сладкую и нелепую ложь, которую та для себя сочинила…
– Вы страшный человек, Линда.
Андрей смотрел на нее и откровенно забавлялся. Это был всего лишь очередной глупый спектакль, ничуть он не обиделся, разве такого по силам обидеть?
– Ладно, поделюсь с вами ответным откровением. Вам понравится. Знаете, почему я считаю, что человек на записи – не мой брат?
Линда пожала плечами. Она так устала. Ей бы в отель, скинуть пропотевшее, в брызгах рвоты платье, помыться с дороги, вытянуться на кровати под кондиционером и уснуть.
– Помните его последние слова? Знаю, он говорил по-русски, но Линда номер два прочла и поняла, значит, и вы поняли.
Девушка непонимающе смотрела на него. В сумраке глаза эсбэшника казались совершенно черными, лицо – узкое бледное пятно, лезвие старинного испанского клинка.
Он сделал шаг к ней, и Линда приложила усилие, чтобы не попятиться. От эсбэшника несло ужасом, как тухлятиной от отравленных сероводородом прудов на старых очистных за Мальме.
– Кому, по-вашему, он это говорил?
– Туземцам? – слабо откликнулась она. – Просил их остановиться?
– Он не использовал нейротранслятор. Мой брат даже русского не знал, хотя на нашего дознавателя из Camera Obscura этот аргумент не произвел впечатления. Итак, аборигены бы его точно не поняли. Так кому?
Это было сложно и унизительно, как решать задачки по физике в средней школе, задачки, которые Линда в упор не понимала. Но тут что-то забрезжило.
– Мне? Он ведь знал, что я получу запись…
– Теплей, но не жарко.
– Вам?
Действительно, а кому же еще? Ближайшим родственникам показывали – пускай не записи целиком, пусть фрагменты, – а Андрей как раз говорил по-русски.
– Почти.
– Вам, как сотруднику СБ Церкви Таможенного Союза?
– Бинго. Этот тип, кем бы он ни был, говорил со мной, но не как с предполагаемым братом – потому что от чего меня можно было предостерегать? Он сказал: «Вы точно этого хотите? Обратной дороги для вас не будет». Плюс «вы» в русском – это либо уважительное обращение, которое вряд ли используют по отношению к брату, либо множественное число. Вы, человечество, или вы, ЦТС, – вы точно хотите продолжить экспансию? Хотите продолжить зачистку аборигенов? Обратной дороги для вас не будет.
Линда застыла. «Вы точно хотите продолжить экспансию?» Дурацкие кричалки времен ее юности, «Нет захвату планет!», «Разберитесь с собственным домом!», «ЦТС – ЦЕНА ТВОЕЙ СМЕРТИ!». Они тоже были против экспансии. Но сейчас угроза не была направлена против нее. Кто она – мелкая сошка, средней руки специалист, библиотечная мышь, как недавно выразился сеньор Варгас. Разве стоило разворачивать огромную махину, привлекать этого человека, привлекать дознавателей из Camera Obscura, только чтобы ущемить ее в гражданских правах, посадить в тюрьму или даже убить?
– Если это был не ваш брат, – вслух сказала она, – то кто же?
– Вот это нам и предстоит узнать.
Нам. «Нам», – набатом прозвучало у нее в голове. Как поступила бы Ли? Отказалась бы? Она никогда не делала то, что ей претило, ее невозможно было заставить. Как заставить того, кто постоянно рискует своей жизнью, но, по сути, не может умереть? Кто умирал уже не раз?
– Хорошо, – услышала она собственный голос. – Я тоже кое-чем с вами поделюсь.
В небо над холмом выкатилась луна, залившая веранду прозрачным светом. В этом свете Варгас смотрел на Линду внимательно, без насмешки. От вина его губы потемнели, и смахивал он сейчас на старинный портрет, портрет испанского гранда или рыцаря.
– Ли… Линда номер два. – Тут девушка слабо улыбнулась, какой дурацкий все-таки термин. – Синхронизация не прошла не потому, что ей помешало использование вашим братом или не братом Дара. Синхронизация не прошла потому, что Ли не умерла.
3. Спутанность
Андрей пригласил Линду в отцовский кабинет наверху. Так уж получилось, что оба сына рано покинули дом, оставив две спальни с ворохом детских вещей и игрушек, а рабочих кабинетов себе они здесь завести не успели. Тащить перепуганную девицу в спальню было бы совсем уж жестоко.
Итак, кабинет на втором этаже, с окном, открывавшимся в сад. Антонио Варгас любил историю и старину, и все в этом кабинете было старинное и тяжелое – массивный дубовый стол, кресло, обитое кожей, кожаный диван, черненая металлическая люстра со странно желтыми лампочками. И книжные шкафы. Бесконечные, уходящие под самый потолок ряды полок, и там – настоящие бумажные книги, изданные в прошлом веке или куда раньше. Они стоили целое состояние, эти антикварные тома. Из-за них дом несколько раз пытались ограбить, и с этим была связана крайне неприятная семейная история. Что еще хуже, отец тратил на книги почти всю свою учительскую зарплату. Мать и старший брат не возражали, им и так было неплохо, а рано повзрослевшему Андрею вовсе не нравилось, что он не может лишний раз прокатиться по канатке или сходить в скейт-парк из-за того, что в доме появился новый бесполезный том. Сам он любил читать, но не понимал, зачем для этого пахнущие пылью тяжелые фолианты, ведь человечество уже почти двести лет как перешло на электронку, а потом и на нейро.
Линду, напротив, книги поразили. Восторженно ахнув и словно забыв о неприятном разговоре, девушка кинулась к шкафу и, уже взявшись за стеклянную дверцу, оглянулась на Варгаса с робким, почти просительным выражением:
– Можно?
«Библиотечная мышь», – про себя повторил он, а вслух сказал:
– Сколько угодно. Но после того, как вы мне покажете.
Девушка побледнела и, свесив руки, встала спиной к шкафу. Вид у нее при этом сделался обреченный и в то же время решительный – эдакая девственная Жанна, поднимающаяся на костер инквизиции. Или Юдифь, шагающая в объятия Олоферна, – хотя кто мог за давностью лет поручиться, что Юдифь не была просто веселой шлюшкой, проделавшей весь этот фокус с ассирийским полководцем за пару шекелей. Варгас нахмурился. Не надо было пить – дурацкие ассоциации из школьного курса истории так и лезли в голову.
Андрей подошел к столу и отбил неровный ритм пальцами по темной лакированной столешнице.
– Послушайте, фрекен Свансен. Давайте начистоту. У сотрудников Camera Obscura специфические методы работы. Как только они показали вас и не показали финал записи, стало понятно, что нас сводят, примерно как племенного быка и стельную корову.
Фрекен Свансен от его слов видимо передернуло – очевидно, самая отдаленная мысль о близости с сотрудником СБ по-прежнему вызывала у нее рвотные позывы.
– Но, я так понимаю, иначе никак? Почему нет записи того, о чем вы мне говорили? Почему вы не воспользовались нейротранслятором? И не подпирайте, ради всего святого, шкаф, садитесь в кресло или на диван, как вам удобно.
Линда осталась стоять и заговорила не сразу, а когда заговорила, голос ее звучал глухо и надтреснуто. Впрочем, это могли быть и последствия недавней тошноты.
– Потому что нейротранслятор, сеньор Варгас, искажает картину, а она и так совсем мутная. Мы с Ли психики, она мой клон. Это очень крепкая связь, крепче, чем у идентичных близнецов. Мы чувствуем друг друга даже через десятки парсеков. Но эта связь одновременно и очень слабая. Как будто через галактику тянется обычная нить. Если я начну транслировать запись – даже не через нейротранслятор, даже используя свои способности ридера, – то вольно или невольно внесу туда искажения, свое толкование событий, заполню своими представлениями все пробелы. Ее может только прочесть другой психик.
– И что, в Camera Obscura не нашлось соответствующих специалистов?
– Вы знаете, кто работает в Camera Obscura. Там ведь нет ни одного непосвященного. У них у всех Дар.
Тут девушка не промахнулась – в свою тайную полицию ЦТС никого другого допустить не могла.
– Я ведь не ошибаюсь? – Линда подняла взгляд и прямо посмотрела в лицо Андрею. – Все одаренные – психики, только более сильные?
Варгас снова поморщился и сел на диван. Двухсотлетние пружины жалобно скрипнули даже под его невеликим весом. Как тут сидели отец и брат? Наверное, неудобно, когда задница проваливается чуть ли не до самого деревянного каркаса.
– Так, да не совсем так, – уклончиво ответил он. – Но да, читать я могу. Правда, вам не понравится. Будут побочные эффекты.
– Я догадываюсь, – ядовито ответила Линда. – У нас есть другие варианты?
Андрей пожал плечами. Спецы из Camera Obscura могли залезть девчонке в мозги и вывернуть их наизнанку, оставив ее слюнявой идиоткой до конца дней. И он не мог поручиться, что эффект от его интервенции не будет ровно таким же. Плюс ее страх перед одаренными… Все боятся инферно, но тут случай особый, что-то типа ее аллергической астмы. Нечто неконтролируемое.
– Вы можете мне просто рассказать, что увидели.
Линда захлопала глазами и наконец-то ощутимо расслабилась.
– У нас есть время. Либо я очень ошибаюсь, либо патриархия хочет загнать нас двоих на Сердолик. Если так, времени более чем достаточно. Покажете потом, когда привыкнете.
– А вы уверены, что я привыкну? – слабо улыбнулась фрекен Свансен.
– Есть такая русская поговорка, – улыбнулся ей в ответ Андрей. И продолжил по-русски: – Человек – не блоха, ко всему привыкнет.
Не извлекшая никакого урока из прошлого опыта шведка – боги, что за люди, ничто их не учит, – потянулась к нему своим ридерским чутьем, чтобы понять значение фразы. Вот тут-то он в нее и вошел, успев лишь подумать, что надо было все же усадить или уложить гостью. Сейчас ведь грохнется и перебьет все стекла в любимом папином шкафу.
С неба валил серый снег. Или нет, серый, пушистый, но не снег… Пепел? Линда (Ли) повернула голову. Она по-прежнему лежала на земле и по-прежнему держала за руку Джеймса, только Джеймс был мертв или без сознания. Ли знала, что должна вскочить и попробовать реанимировать бортмеханика, но сил на то, чтобы встать или просто пошевелиться, не было. Все засыпал мягкий пепел. Даже солнце сквозь опадающие пеплом тучи казалось уже не зеленым, а практически черным. Черный круг в сером небе, чем не картина Босха «Ад», хотя нет, Ад был красочным, Ад был цветным…
Линде мучительно не хотелось смотреть, что же стало со священником. Потому что она вспомнила. Боже мой, она ведь всегда знала, просто кто-то, намного более сильный кто-то, впаял ей в мозги блок. Чтобы она нечаянно не растрезвонила местным? Наверное, да. Психик, тем более эмпат, неосознанно транслирует то, что знает и чувствует, особенно чувствует, и это могло быть предупреждением посильнее, чем мордобой, устроенный отцом Леонидом.
