Текст книги "Живая грязь"

Юлия Зонис
Живая грязь

«У папы в сараи была темно, паэтаму я зажог свет. А патом я налил ф таз вады. А патом я взял грязь…»

– Юки! Опять ты берешь папину глину без спроса!

Новая порция кувшинов удалась на славу. Глянцевые бока блестели на солнце, кувшины кланялись покупателю и сами себя вразнобой нахваливали:

– Храните масло только в кувшинах Юкота! Через полгода будет как свежее, даже в катанской жаре!

– А вот кувшин для вина, кому кувшин для вина? Ах, сладкое вино, вкусное вино, вах – голова кружится!

– Сливки, сливки! Свежие сливки! Кому кофе со сливками?

Самый маленький кувшинчик подпрыгивал и искательно верещал:

– Благородный Полеса, купите меня в подарок вашей дочери! Я буду хранить ее бусики, по ягоды с ней ходить буду. Купите, а?

Благородный Полеса покачал круглой башкой, протянул неуверенно:

– Голосистые они у тебя больно, Юкот. Мне б чего попроще.

Горшечник фыркнул.

– За простыми на Глеб поезжай, господин мой. Или на Мариц. Здесь, на Тхукане, лучше моих кувшинов не найдешь.

Они и вправду были хороши. Круглобокие, расписанные цветами, или просто красные, в цвет породившей их глины. Кувшины стояли на столе, под столом, несколько кувшинов играли в догонялки в саду, перепрыгивая через цветущие кусты юкоса. В честь этих алых зарослей и усадьба была названа, и семья потомственных горшечников, пустившая здесь корни два века назад, взяла то же имя.

Маленькая Юката катала в саду мяч. Здоровенный пифос, пока не приглянувшийся никому из покупателей, услужливо отыскивал мяч всякий раз, когда девочка загоняла его в заросли. Жена Юкота и две ее сестры месили глину за домом. Глина что-то бурчала, а временами заливалась визгливым смехом – ей было щекотно. Мать горшечника готовила обед в пристройке. Горшок с кашей нетерпеливо подпрыгивал в очаге, покрикивая: «Хозяйка! Хозяйка, я выкипаю! Убавь огня!»

Благородный Полеса вытер пот с лысины, тряхнул головой еще раз и воскликнул:

– Эхма! По рукам, мастер, беру всё!

«Я сначала слипил голову, а галава мне язык показала. Патом я слипил ноги, и они хатели убежать, но я их дагнал. Я хател, штобы он был на миня похожий, тогда я буду с ним дружить, но он не хател.»

– Юки, горе ты луковое! Что ж ты сотворил! Сколько раз тебе говорили – нельзя людей лепить.

– Ну я же совсем маленького!

– И маленьких нельзя.

Юкот-мастер огорченно глядел на фигурку, которую сынишка вертел в руках. На человека корявый уродец походил меньше всего. Во-первых, у него было всего две руки. Видно, надоело Юки катать колбаски из глины, вот и получилось – две руки, две ноги. Стоять урод мог с трудом и все время падал. Глина трескалась, скоро совсем раскрошится.

– Ну папа, – заныл Юки, – Ну положи его в печку с горшочками! Он же совсем-совсем маленький и некрепкий, а я не хочу, чтобы он умер.

Юкот вздохнул. Ну как откажешь? Сам в детстве баловался, правда, ему хватало ума не показывать поделки отцу. А Юки глупый уродился, в десять лет едва говорить научился, в двадцать пошел, а пишет до сих пор с ошибками. Куда ему мастером быть! Да жалко, свой ведь, не чужой. Горшечник вздохнул и взял глиняного уродца из рук сына. Уродец немедленно открыл пасть и впился Юкоту в палец мелкими тупыми зубами.

Беды начались на второй же день после обжига. Для начала окрепшее чучелко выело весь запас яблок из подвала, а потом пошло обирать ягоды на кустах. Аппетит у него оказался немеряный, и рос малыш не по дням, а по часам. Юки пробовал кормить его глиняными обедами, но уродец отплевывался и требовал каши. Вся кухонная посуда карлика возненавидела. Горшок обварил его кипятком, супница плюнула супом. Юкот втайне надеялся, что урод утихомирится, и жизнь в доме наладится.

Надежде его суждено было развеяться той же ночью. Вся семья проснулась от жуткого звона и грохота на кухне. Жалобные вопли посуды заглушал торжествующий смех уродца. Когда Юкот ворвался в пристройку, все было кончено. Знаменитые небьющиеся горшки и миски осколками рассыпались по полу. Супница, забившаяся за буфет, жалобно поскуливала. Глиняное чучело раскололо ее крышку.

Юкот был вне себя от ярости. Только к утру успокоил он выжившую посуду. Супница потребовала новую крышку, да не простую, а с лепным петушком. Горшечник обещал ей петушка. Между тем жена Юкота, снохи и теща разыскивали уродца. Обнаружился он в подвале. Маленький негодяй разбил амфору с лучшим катанским вином пятилетней выдержки, которую Юкот хранил для семейных праздников. Урод напился вдрызг. Когда его обнаружили, он бродил по подвалу, волоча за хвост Юкатиного любимца – говорящего змееныша. Змееныш горько плакал. Уродец пел гимн собственного сочинения, и вместо припева шлепал животиной об стену.

После завтрака, довольно скудного – уцелевшая посуда еще не оправилась от потрясения, и смогла изготовить только недоваренную просяную похлебку, да и тарелок на всех не хватило – семья собралась на совет. Понурый Юки стоял перед столом. На столе храпел пьяный уродец.

– Надо уничтожить это, это… – Юкот не находил слов. – Эту непристойность.

Юки захныкал. Юкотова жена, всегда потакавшая неудавшемуся сынишке, присела рядом с ним, обняла, подняла заплаканные глаза на мужа.

– Мальчик не хотел. Милый, это же его первая поделка. Не будь таким жестоким. Может, нам удастся воспитать это…

– Не в моем доме! – мастер был непреклонен, – Если Юки так дорога эта вещь, пусть он убирается вместе с ней.

Малыш зарыдал в голос. Горшечник вздохнул. Какое-никакое чадо, а никуда от его не денешься. К тому же Юки не был злым. Просто руки, что первая пара, что вторая, росли у него не из того места. Не из шеи они росли, а много ниже.

– Ладно, не плачь. Не буду я разбивать твою игрушку. Мы ее просто… отправим путешествовать.

Завтра как раз должен был прийти мусорщик, забрать старый хлам. Юкот помнил, что когда-то его дядюшка, тоже семейное позорище не из последних, слепил пару хвостатых, зубастых уродцев, которые передушили всех кур. Уродцев он назвал какими-то заврами и ни за что не хотел с ними расставаться. Тогда бабушка тайком ночью вынесла монстров к мусорщику, и тех благополучно увезли на свалку. Как бишь та планета называется? Глина? Грязь? Странно, такое дельное имя, и такая мерзкая планета. Надо бы и этого туда же сплавить.

– Отправим погулять, говорю, – продолжил Юкот, настроение которого стремительно улучшалось, – Повидать мир.

– А-а! – выл Юки, – Ему одному страшно будет! У-у!

Жена Юкота нахмурилась, выразительно глянула на мужа.

– Хорошо-хорошо, – поспешно добавил тот, – Ты слепи ему пока товарища. Вечером я его обожгу, а утром и отправим.

Мастера дернули сзади за рукав. Он обернулся.

– Папа, – черные глазенки Юкаты горели азартом, – папа, а если мы их все равно оставлять не будем… Можно, я Юки помогу?

Горшечник вздохнул.

– Юки, Юки, а как мы их назовем?

– Ну… а их обязательно надо назвать?

– У всех есть имена, глупый.

– Давай Юки и Юкатой?

– Нельзя, нас уже так зовут.

– Ладно, тогда давай просто – «живая грязь»[1]1
  Адама – «земля», «грязь». От этого слова произошло имя «Адам». Ева (Хава) – «живая» (примерный перевод с иврита)


[Закрыть].

2005