Текст книги "Геном Пандоры"

– Судя по всему, это мутация, связанная с Х-хромосомой. Для мальчиков она летальна. Пренатальная смертность. Попросту говоря, выкидыши на шестой-седьмой неделе беременности.

Девочки выживали, но рождались деформированными. Вот тогда-то брат Мордехай провозгласил себя отцом Элиэзером и захватил власть.

– Этот психопат заявил, что рождение изуродованных детей – кара Господня за грехи и непослушание. Я пытался убедить людей, что это простая мутация. Казалось бы, любой, кто поглядел на наш урожай, должен был бы понять. Но они не поняли. Предпочли поверить сумасшедшему.

– А как насчет воздержания? Или контрацептивов?

– Господь с вами, юноша, какие контрацептивы? Это же эмиши. У них обычно по десять детей, они постоянно беременеют и рожают. Контрацептивы Богу неугодны. Что касается воздержания, то человек слаб. Им страшно. Мир вокруг изменился, и изменился необратимо. А где еще искать утешения, как не в объятиях супруга?

– Хорошо. И что же дальше?

– Элиэзер помешан на чистоте. Он тут основал какой-то орден чистоты, куда там арийским евгеникам.

Я удивляюсь, как меня не прикончили – я ведь рыжий.

– И что вы? Никак не пытались помешать?

– А что я могу? Вот, отрастил бороду и пытаюсь слиться со стадом. Но сейчас пришли вы. Если бы вы знали, как я был счастлив, увидев вас! Из внешнего мира так давно никто не приходил… Я начал опасаться, что в этом наш самозваный пророк прав. Что все остальные мертвы. А вы мне говорите, что Британия уцелела…

– Не только Британия. Японский и Сибирский Анклавы пока держатся.

– А Европа? Австралия? Китай?

Колдун скривился:

– В Европе и Австралии бесчинствуют монстры. В Китае творится что-то непонятное. Говорят, химеры там договорились с правительством, но это кажется бредом…

Доктор Ковальский помолчал. В смутном свете его тощая фигура еще больше сгорбилась.

– Да, последние дни, последние дни, – забормотал он. – Это лишь вопрос времени…

– Кончайте разводить тоску, – грубо прервал его стенания Хантер. – Мы-то еще живы. Уж с вашим чернорясым мы разберемся и без китайцев.

– Да! – Врач встрепенулся. – Вы должны связаться со своими людьми. Надо провести эвакуацию…

– Для начала надо отрубить заглушку. В городе полно магазинов, так что работающий телефон мы отыщем. Вы знаете, где заглушка?

– Радиобашня милях в трех отсюда. Если вы выйдете сейчас, к рассвету доберетесь.

– Так чего мы ждем?

Врач поднял бледное лицо и тоскливо взглянул на черный прямоугольник окна. Борода Ковальского смешно и нелепо топорщилась.

– Я не пойду.

Хантер пригнулся и пристально всмотрелся в его дрожащую физиономию:

– Почему?

– Я боюсь. Мне страшно, понимаете, страшно.

Я привык. Полмили от восточного до западного края изгороди – вот мой мир. Я не могу.

– Не вовремя вас одолела агорафобия, – сказал Колдун. – Ладно. Выведите только нас отсюда и укажите, куда идти.

– И достаньте оружие, – добавил Хантер.

– Оружие? – растерянно пробормотал Ковальский.

– Да, оружие. Винтовки, пистолеты. Они стреляют пулями и делают в монстрах дырки. Или очень горячим лучом, который тоже делает в монстрах дырки и называется лазером. Слышали о таком?

– Да, оружие. Конечно. – Ковальский совсем поник и, кажется, уже жалел, что связался с ними. – Все оружие хранится в церкви. Под замко́м.

– Дивное место для хранения оружия, – хмыкнул Колдун. – Хорошо, храбрый наш друг. Ведите нас к церкви, а с замком мы как-нибудь справимся. И еще… вы что-нибудь слышали о Саманте Морган?

Доктор пожал плечами:

– Кто это? Она жила здесь?

– Да-а, – протянул Хантер. – Заметно, что вы тут уши грязью забили. Морган – это та сучка, которой мы обязаны Днем Химеры.

У Колдуна на этот счет было другое мнение, но высказывать его он не стал.

Они выскользнули через калитку. Ботва в огороде сонно вякнула, но брат Апшерон, по счастью, не проснулся. На этом их везение и закончилось, потому что у церкви было неспокойно. Там горели факелы и слышались приглушенные голоса. Доктор, присевший на корточки за разлапистым кустом, хлопнул себя по лбу и выругался:

– Черт! Как же я забыл. Анна на днях должна была рожать.

– А вас не позвали? – прошептал Колдун, устроившийся рядом.

– Нет, не позвали. Зачем им врач? Разве что экзорцист. Ведь, по их мнению, младенец одержим злым духом.

– Можем отложить предприятие на завтрашнюю ночь, – предложил Колдун.

– Нет уж, – неожиданно вмешался Хантер. – Хочу посмотреть, что за дьявольщина здесь творится.

Прежде чем Колдун с врачом сумели его удержать, он пригнулся и шустро двинулся к церкви. Тихо чертыхаясь и стараясь держаться поближе к изгородям, остальные двое последовали за ним.

За церковной оградой, на кладбище – слишком большом для такого маленького поселка, – собралось несколько человек. Были там, понятно, отец Элиэзер в каком-то черном балахоне, и бледный высокий мужчина с понуро опущенными плечами, который обнимал бессильно поникшую женщину, и еще несколько здоровенных детин – они-то и несли факелы. Неподалеку в рыхлую кладбищенскую землю воткнуты были две лопаты. Отец Элиэзер держал на вытянутых руках тряпицу. Нечто, завернутое в тряпицу, шебуршилось и вякало. Похоже, трое заговорщиков застали самый конец церемонии.

– Земле, что принимает тлен и прах, земле, что скрывает от небесных очей, – бубнил отец Элиэзер.

– Земле… очей… – покорно повторяли остальные.

– Да не омрачится зрак Господа нашего видом нечистым…

Страшновато и дико звучал их хор в звездной ночи, в тени островерхой церквушки. На секунду Колдуна посетила дикая мысль, что это ведьмы собрались на шабаш. Человеческого младенца они сейчас швырнут в котел с магическими травами, а может, выпьют кровь. Вместо этого отец Элиэзер опустил сверток в заранее подготовленную неглубокую ямку. Верзилы воткнули факелы в землю и потянулись за лопатами. «Вот черт, – подумал Колдун, – мерзавцы хоронят ребенка заживо».

Колдун не заметил движения, потому что оно оказалось слишком быстрым. Хантер вскинулся атакующей гадюкой, перемахнул через ограду и уже через секунду был среди кладбищенской своры. Одним ударом он опрокинул того здоровяка, что слева. Второй отшатнулся, но Хантер достал и его. Женщина пронзительно завизжала. Первый верзила поднимался, и Колдун понял, что Хантеру пригодится помощь. Он оглянулся на врача, но тот, пугливо трясясь, уже отползал во тьму. Колдун плюнул и выскочил в факельный свет. Он успел неплохо съездить по уху отцу Элиэзеру, когда от поселка раздались крики. К дерущимся поспешали благочестивые поселяне. Тем временем Хантер завладел лопатой и энергично ею размахивал. Очухавшийся верзила пытался огреть его факелом. Отец Элиэзер визжал и полз на четвереньках к церковному крыльцу. Хантер тычком лопаты уложил огненосного стража. Второй валялся в отключке, и охотник, затушив оба факела, кинулся к могиле. Колдун уже подумал, что в темноте им, может, и удастся удрать, но тут скорбящий отец опомнился и ударил склонившегося над могилой Хантера носком ботинка в висок.

Когда набежала толпа, Колдун даже не пробовал сопротивляться – и все же его швырнули на землю и некоторое время сосредоточенно били. Потом вздернули на ноги и поставили перед уже опомнившимся и обретшим прежнее величие отцом Элиэзером. В красном факельном свете рожа преподобного сияла, как пятак семафора.

– Нечестивцы! – радостно пропел святой отец. – Дьяволовы слуги! Я знал…

– Вы бы лучше в могилку заглянули, падре, – хмыкнул Колдун, сплевывая кровь.

Он почти не сомневался в том, что преподобный там увидит. И точно – заглянув в яму, отец Элиэзер издал яростный вопль. Обернувшись к Колдуну, он проревел:

– Нечистое семя! Грязный прислужник сатаны, куда ты дел отродье?

Мать ребенка рухнула на колени и зашарила в земле, а через секунду к ней присоединился и отец. Подняв голову, он ошарашенно пробормотал:

– Тут какая-то дыра, и ничего больше.

Остальные столпились у могилы. Убедившись, что ямка пуста, селяне возбужденно и сердито загомонили. «Пропадать, так с музыкой», – решил Колдун и ухмыльнулся в харю преподобному:

– Вам, отец Элиэзер, знакома легенда о гамельнском крысолове?

– Ты нам уши не заговаривай, – прохрипел один из верзил, баюкая ушибленную руку. – Где ублюдок?

– О том и речь. Как известно, крысолов увел из города Гамельна крыс, а потом, когда ему не заплатили за работу, и детей. Дети, согласно канонической легенде, сгинули в горах. Но существует и другая версия. Город Гамельн был так отвратен, что крысолов увел из него детей, увел их к лучшей и светлой жизни. А ваших детей увело живущее под землей дерево. Они зовут его Старым и почитают как отца и мать…

Договорить Колдун не успел, потому что кто-то сильно и зло ударил его по затылку и земля рванулась навстречу.

Глава 6
О тварях чистых и нечистых

«…Лошади, и мулы, и иные трудовые животные. Всякая же тварь с копытом раздвоенным есть творение нечистого, подлежащее всесожжению…»

– Хантер, у свиней раздвоенные копыта?

– Да.

– А у коров?

– И у коров. Ты что, решил податься в фермеры?

– Нет. Просто размышляю, из кого была сделана ветчина, которой мы так славно подзакусили…

Колдун растянулся на церковной лавке. В руках у него был увесистый том с мелкой и расплывшейся печатью. Сочинение принадлежало перу отца Элиэзера и именовалось «О тварях чистых и нечистых». Если верить отцу Элиэзеру, нечистые твари так и кишели вокруг, зато чистых можно было пересчитать по пальцам. Колдуна в книжке восхищало в основном то, что у местной общины, оказывается, был в распоряжении печатный станок.

Пока Колдун развлекался, Хантер рыскал по церкви. Он уже обстучал все стены и сейчас методично простукивал пол. Отложив книгу, Колдун приподнялся и спросил:

– Хантер, чем вы, по-вашему, занимаетесь?

Рейнджер обратил к напарнику распухшее, покрытое ссадинами лицо:

– Этот козел Ковальский сказал, что они хранят оружие в церкви. Значит, должна быть какая-то секретная комната или подвал…

– А-а. Я бы не стал особо полагаться на слова мистера Ковальского.

– Ага, лучше валяться на лавке, задрав копыта, и ждать, пока нас прикончат.

Колдун покосился на собственную ногу, закинутую на спинку скамьи. Ботинок на ней изрядно запылился. Натуральная кожа, «Гуччи», милитари-стайл с высоким голенищем, пятьсот фунтов золотом. К счастью, охотник не слишком разбирался в моде, иначе образ парнишки из бедной семьи сильно пострадал бы.

– Должен заметить – и не примите мои слова за упрек, – что нас заперли в этом храме благодаря вам.

Хантер угрюмо зыркнул на Колдуна:

– И что, по-твоему, я должен был спокойно смотреть, как этот старый детоубийца хоронит ребенка живьем?

– Да, – без секунды колебания ответил Колдун. – Должны были, если я что-то понимаю в людях. Я бы даже не удивился, если бы вы поучаствовали в процессе…

В два прыжка Хантер очутился рядом и сгреб его за ворот:

– Послушай, щенок, и заруби себе на носу: я, может, и плохой человек, но не терплю, когда при мне мордуют детей.

– Тогда отпустите мою рубашку.

Хантер отпустил рубашку, уселся на лавку и ухмыльнулся:

– Какое же ты дитя? Прав был андроид – ты старая скользкая гадина, прячущаяся под мордашкой шестнадцатилетнего пацана.

– Если быть точным, восемнадцатилетнего пацана, – поправил Колдун. – Умножать на три я умею.

Охотник скривился:

– Опять твои фокусы? Лучше подумай, как нам отсюда выбраться.

Колдун улыбнулся и тут же пожалел об этом – разбитая губа опять закровила.

– Выбраться? Очень просто. Ревнители чистоты нас сами выведут. Не в церкви же они будут проводить всесожжение.

В церковь их притащили добрые жители деревни, потому что перемещаться самостоятельно ни Колдун, ни Хантер в тот момент не могли. Когда Колдун очнулся, он обнаружил над собой высокий, перечеркнутый балками свод. В забранные железными решетками окна сочился серенький свет утра, а уже пришедший в себя охотник обстукивал стены.

Убранство в здешнем храме было самое скромное. Деревянные стены, простой деревянный крест над алтарем. Распятый на кресте ничем не отличался бы от своих собратьев в других церквях, кабы не одна деталь – его опущенные долу глаза были закрашены черным. И на росписях, украшавших стены и иллюстрировавших, насколько Колдун понял, крестный ход, все изображения Христа были ослеплены черной краской. Кроме этого новшества, на картинах присутствовал и еще один неканонический персонаж. Видимо, художник пытался изобразить дьявола, наблюдающего за представлением, но вышло у него странное существо – двуногое, с копытами, с башкой то ли оленя, то ли коровы и огромными ветвистыми рогами. Будь дьявол не дьяволом, а чьим-нибудь законным супругом, рога породили бы богатую пищу для анекдотов.

На церковной кафедре вместо Святого Писания обнаружился трактат за авторством отца Элиэзера. Его-то Колдун и принялся изучать, щурясь от недостатка освещения.

– Умен ты, Колдун, не по годам, – хмыкнул Хантер в ответ на последнее высказывание. – Когда нас выведут, поздно будет рыпаться.

– Рыпаться, – назидательно заметил Колдун, – никогда не поздно.

И вернулся к недочитанной книжке. В следующей главе преподобный от копыт перешел к кожным покровам и сообщал, что «всякие язвы, и прободения, и шелушение, а такоже пятна и шерсть, растущая в местах неподобающих, являются первейшим признаком нечистоты». Колдун глубоко задумался о том, какие места на человеке подобают для произрастания шерсти.

Доктор Ковальский полз в темноту и проклинал себя за трусость. И опять в голову лез Бостон, ах, эта проклятая история шестилетней давности, Бостон и Кэролайн с Сэмми. Когда в новостях кратко сообщили, что из лаборатории вырвались подопытные животные и есть опасность биологического заражения, все его коллеги из Бостона расхватали билеты на первые же рейсы, чтобы успеть до установления карантина. Те, что не успели, арендовали машины. А он… он позвонил Кэролайн и спросил о здоровье Сэмми, и предупредил, чтобы они с Сэмми не выходили из дома, и сообщил, что у него начался небольшой бронхит и поднялась температура. Он приедет послезавтра. Послезавтра… Следовало выпить, чтобы успокоиться. «Я все-таки сильно рисковал, – думал Ковальский, – я рисковал, выпуская этих двоих из сарая, я дал им все возможности сбежать, а если они не воспользовались шансом – так что же? И при чем здесь Бостон?»

Размышляя таким образом, доктор Ковальский добрался до своего дома на северной окраине поселка, задернул шторы на кухне, зажег свечу и вытащил из буфета припасенную бутылочку бренди. Он сидел за дубовым кухонным столом до рассвета, поглощая бренди и стараясь не прислушиваться к тому, что творится у церкви. В конце концов доктора сморило. Он направился в спальню, где, не раздеваясь, рухнул на кровать и забылся тяжелым сном.

Разбудил его громкий стук. Ковальский сонно замычал и сполз с кровати. Голова была как чугунная. Массируя висок и потирая затекшую шею, он протопал через кухню и распахнул дверь. На пороге, солнечно улыбаясь, стояли отец Элиэзер и двое его подручных, брат Джейкоб и брат Захария. За пояс брата Захарии почему-то был засунут длинный пастушеский кнут. Сердце доктора стукнуло и скатилось в пятки.

– Доброго вам утречка, брат Иисус, – сердечно сказал преподобный. – Не пригласите ли меня и братьев в дом?

Брат Джейкоб и брат Захария, не дожидаясь приглашения, уже отпихнули врача и протопали в кухню. Отец Элиэзер одарил хозяина дома сияющей улыбкой и последовал за своими головорезами. Ковальский застыл у двери, лихорадочно соображая, что им известно.

– Ай-яй-яй, – на сей раз голос отца Элиэзера звучал укоризненно, – вижу, вы предавались греху винопития.

Ковальский поспешил на кухню, где преподобный с укоризной смотрел на опрокинутую и пустую бутылку.

– Я готов искупить…. – хрипло пробормотал Ковальский.

В горле у него пересохло от ужаса. Он покосился на кнут. Брат Захария заметил этот взгляд и, гнусно ухмыльнувшись, погладил рукоятку.

– Искупите, брат Иисус, искупите. Но прежде разрешите одно мое недоумение. – Отец Элиэзер по-хозяйски расположился за столом. Два брата замерли у него за спиной и уставились на Ковальского.

– Я готов… – повторил Ковальский.

– Хорошо, что готовы. Брат Джейкоб, не дадите ли брату Иисусу стакан воды? Вижу, он сегодня не в голосе, между тем вечером состоится спевка церковного хора…

Брат Джейкоб впихнул в трясущуюся руку врача стакан. Зубы Ковальского застучали о стеклянный край. Вода полилась на рубашку.

– Вам лучше? – участливо поинтересовался преподобный.

– Намного лучше.

– Отлично. Дело в том, что брата Апшерона посетило сомнение. А где сомнение, там и смущение, где смущение, там и грех. Брат Апшерон утверждает, что надежно запер чужаков в сарае. И действительно, когда я освидетельствовал сарай, задвижка была на месте. Чужаки же, видимо, перенеслись к церкви дьявольскими кознями. Вы ведь человек ученый, брат Иисус?

Ковальский промычал что-то, с равной степенью могущее означать и подтверждение, и отрицание.

– Ученый. Поясните же мне, какою силой должны обладать слуги дьявола, чтобы пройти через запертую дверь?

«Господи, – подумал медик, – ну не мучай же ты меня, старый иезуит. Хочешь бить – бей, но к чему эти словесные выкрутасы?» Он прокашлялся и глухо сказал:

– Я слышал о таком явлении, как телепортация.

– Телепортация! – Новое слово, кажется, необыкновенно воодушевило преподобного. – Вот и я говорю брату Захарии – не иначе, это телепортация.

А брат Захария в своем неверии утверждает, что будто бы заметил в кустах у ограды третьего человека. Но ведь немыслимо допустить, чтобы кто-то из общины оказывал помощь дьявольским слугам? Это, говорю я брату Захарии, нечистый застит тебе глаза и вводит во грех сомнения… Телепортация, несомненно телепортация!

Ковальский затрясся так, что задрожали начисто выскобленные половицы. Отец Элиэзер вновь укоризненно покачал головой и поднес палец ко лбу:

– Телепортация… А вдруг не телепортация? – Он поднял глаза, исполненные чистого недоумения, и уставился Ковальскому в переносицу. – Вдруг все же нечистый сильнее, чем мы полагали? Вдруг гнусное его копыто уже ступило на землю святой обители? Надобно разузнать, надобно разузнать.

– К… как разузнать? – заикнулся врач, таращась на кнут.

– Как? Вот именно что – как? Вряд ли слуги нечистого прямо ответят на вопрос, помогал ли им кто-то из братьев. Скрытность и лживость присуща порождениям тьмы. Поэтому, боюсь, придется нам прибегнуть к испытанию. С другой стороны, не хотелось бы нам, чтобы бесовские твари испустили дух до праздника Всесожжения. Посему решили мы прибегнуть к помощи специалиста… Вы ведь, брат Иисус, были врачом?

Ковальский деревянно кивнул. Он плохо понимал, что происходит.

– Отлично, отлично. Стало быть, сумеете понять, сколько именно ударов перенесет сатанинское отродье, принявшее, добавлю, человеческий облик и потому повинное законам смертной плоти, – без того, чтобы не отдать душу мерзостному своему пастырю?

– Вы хотите, чтобы я наблюдал за… пытками? – пробормотал врач.

– О нет! – Улыбка отца Элиэзера расцвела, как астра в огороде. – Я хочу, чтобы вы, именно вы провели испытание.

При этих словах брат Захария вытащил из-за пояса кнут и сунул в вялую ладонь Ковальского. Тот автоматически сжал рукоять.

– Вас ведь не затруднит это небольшое задание на благо общины? Вы, насколько я помню, говорили что-то об искуплении?

Доктор Ковальский молчал.

– Вот и отлично, – заключил отец Элиэзер, поднимаясь со стула. – В час, когда тень от церковного шпиля коснется калитки сестры Полины, я буду ждать вас на площади. Не забудьте прихватить кнут.

Колдуну еще никогда не было так весело. Точь-в-точь вирт-игра по Средневековью – только в роли демонов, заключенных в церковных подвалах, выступали они с Хантером.

Когда свет в узких окнах загустел и сделался малиновым, двери распахнулись и в церковь ввалилась толпа поселян. В руках у мужчин были дубины. Хантера это не смутило, но после нескольких ударов он утихомирился и позволил вытащить себя на крыльцо – сопровождая это, впрочем, страшной руганью.

На небольшой площади перед церковью в землю были вкопаны два грубо обтесанных столба. С Колдуна и Хантера сорвали рубашки и привязали лицом к столбам. В живот Колдуну немедленно впилась щепка. Спину холодил ветерок. По небу неслись облака, в их разрывы пробивались косые лучи закатного солнца. Площадь словно пылала, пылали лица собравшихся прихожан, пылала осенняя листва кленов. Черный и красный, отличное сочетание. Для полного ощущения, что он находится в вирт-игре, Колдуну не хватало лишь музыки. Какой-нибудь Бах, органная фуга, прерываемая рыданиями скрипок. На первый взгляд какофония, но с глубокой внутренней гармонией. Колдун как раз заканчивал сочинять скрипичную партию, когда от толпы отделился отец Элиэзер. На лбу преподобного вздувалась здоровенная шишка, и Колдун обозрел ее не без гордости.

Отец Элиэзер приблизился к столбу и негромко сказал:

– Малыш, твоя песенка спета. Но если не будешь дураком, мучиться не придется.

Это настолько не подходило к ветхозаветному слогу «Тварей чистых и нечистых», что Колдун с трудом сдержал смешок. Преподобный, не заметив произведенного эффекта, продолжал:

– Погляди-ка направо.

Колдун послушно взглянул направо. Там, немного впереди сомкнутых и угрюмых рядов прихожан, стоял доктор Ковальский. Стоял, опустив голову, как будто собственные ботинки вызывали у него немалый интерес. В руке у медика был хлыст.

– Я знаю, что вас выпустил этот мошенник. Мне нужно лишь громкое подтверждение от тебя.

– И?

– И тогда ты умрешь быстро.

– А если нет?

Отец Элиэзер улыбнулся:

– Думаешь, этот трус тебя пощадит? Да он всю шкуру с тебя спустит. С тебя и с твоего дружка. Так что, голубки, решайте.

Колдун задумчиво оглядел упитанную физиономию преподобного. Неплохо было бы плюнуть ему в глаз. Порыв холодного ветра хлестнул Колдуна по спине. По коже побежали мурашки.

– Что же вы не попросите Хантера об услуге?

– Хантер твой будет молчать из чистого упрямства. Знаю я его породу. Встречал таких в Вегасе.

Колдуну было очень любопытно, чем преподобный занимался в Вегасе, но пожалуй, ситуация для удовлетворения любопытства была неподходящая.

– Давай колись, – добродушно поторопил отец Элиэзер. – Обещаю поджарить вас быстро.

Колдун внезапно почувствовал, как на его правое плечо упало что-то колючее, маленькое и тяжелое. Он покосился направо. На плече сидела муха. Обычная мясная муха, черная, глянцевито блестящая, с непомерно огромными фасеточными окулярами. Колдун снова перевел взгляд на служителя чистоты.

– А я обещаю, – звонко сказал он, глядя прямо в выцветшие очи преподобного, – что, если вы нас сейчас отпустите, я не буду вас убивать.

Отец Элиэзер улыбнулся, и тогда Колдун, не удержавшись, все же плюнул ему в глаз.

Ковальский решил, что первым ударит старшего. Он уже не сомневался, что будет бить, но первым все-таки старшего. Длинный и жилистый, тот дергался в веревках и сквернословил без передыху. Светлая шевелюра его стояла дыбом. А младший был совсем мальчишка. Тощий, с бледной, будто никогда не видевшей солнца кожей, он зябко ежился на ветру. Ковальский принял решение и ждал сигнала, когда отец Элиэзер, вздумавший зачем-то поговорить с младшим пленником, вдруг отскочил от столба. Отирая физиономию, преподобный выкрикнул несколько слов, совсем не подобающих его сану, и ткнул пальцем в своего собеседника:

– Ковальский, сначала – этого!

Медленно, волоча ноги, врач подошел к столбу. Кнут тоже волочился за ним по пыли. Глядя на выступающие лопатки мальчишки, Ковальский пробормотал быстрой скороговоркой:

– Послушайте, я не хочу этого делать. А вы, пожалуйста, не выдавайте меня. Вам же все равно умирать. Я постараюсь бить небольно.

Паренек повел плечами и небрежно ответил:

– Да чего уж там. Валяйте. Меня никогда еще не били кнутом. Это, должно быть, очень интересно.

Да он просто издевается, понял Ковальский. Они все над ним измываются: Элиэзер, Захария, а теперь и этот шкет. Ведь он хотел помочь, просто хотел помочь, а неблагодарный щенок плюет ему в лицо и смеется. Врач поднял хлыст.

Первый удар получился не очень, но от второго мальчишка закричал, и лопатки его перечеркнула красная полоска.

– Убьет, – хрипанул в ухо Захария, и отец Элиэзер тоже понял – убьет.

Это было бы нехорошо, и преподобный повелительно мотнул головой. Захария поспешил к докторишке своей косолапой походкой и перехватил руку с кнутом. Кнут удалось забрать не сразу – Ковальский рвался бить еще и еще. Отец Элиэзер удовлетворенно хмыкнул. Вот так и вырабатывается истинное рвение.

Когда врача оттащили, преподобный подошел к мальчишке. Тот мешком висел на веревках, вся спина исполосована. Кровь струйкой стекала в пыль.

Ухватив парня за волосы, преподобный заглянул ему в лицо. Отпетый на соседнем столбе надрывался:

– Ты чего его, сучара, трогаешь? Ты меня тронь!

Игнорируя вопли бандюги, отец Элиэзер спросил:

– Ну как? Будешь говорить или тебе мало?

Парень устремил на него взгляд черных глаз – странных глаз безо всякого блеска, как старые матовые снимки. Облизнув прокушенные губы, мальчишка сказал:

– Святой отец, можно задать вам вопрос? Отчего бог в вашей церкви слепой?

Вопрос так огорошил преподобного, что он чуть было не ляпнул привычное: «Чтобы чистые очи не взирали на людские непотребства». Но не ляпнул, не таковский он был, чтобы ляпнуть, – лишь змеей мелькнула непрошеная мысль, что гляделки у мальчишки точь-в-точь как у того, в церкви. Тоже словно замазаны краской. Мелькнула и пропала.

– Та-ак. Значит, мало. Ладно. Когда подпалим тебе пятки, увидим, как ты запоешь.

Парень, скосив глаза, смотрел на что-то на своем плече. Муха. Крупная, толстобрюхая мясная муха. Странно, вроде уже не лето. Отец Элиэзер автоматически поднял руку, чтобы согнать насекомое, как вдруг земля поплыла под его ногами. Преподобный поспешно шагнул в сторону, успел увидеть свежий раскоп, успел увидеть даже, как из раскопа выскочило что-то серое, – и тут это серое впилось в поднятую руку отца Элиэзера, и пришла ужасная боль.

Когда прекрасный наземник взял ее за руку, не притронувшись и пальцем, Сиби перестала слышать Старого. И это было тяжело, потому что, оказывается, Старый здорово помогал думать. Как будто половина мыслей принадлежала ей, Сиби, а половина – Старому. Или даже нет – первая половинка одной мысли Сибина, вторая – Старого. Или нет – мысль, может, и Сибина, но правильная ли это мысль, знает только Старый. Тут Сиби окончательно запуталась и чуть не заревела от огорчения. И все же не заревела, потому что рука наземника – самая настоящая, теплая рука – погладила ее по голове. Ничего лучше с Сиби никогда не случалось.

«Не бойся, – сказал прекрасный наземник со сложным именем Колдун. – Ты теперь со мной. С тобой не случится ничего плохого».

Да, с ней не могло случиться плохого, хотя мысли еще немного путались. Для начала она попробовала опереться о мысли Своего Наземника – ведь он сам сказал, что теперь вместо Старого, – но из этого ничего не вышло. Колдун думал странно, сразу во всех направлениях, и кажется, сам толком не понимал, что думал. Например, о Сиби он думал одновременно как о теплом шерстистом звере на четырех лапах, с болтающимися ушами и высунутым мокрым языком; как о похожем на Сиби наземнике с темной кожей и странным именем Маугли и как о маленькой наземнице по имени Мирра. Сиби вздохнула и поняла, что, видимо, отныне придется полагаться только на собственные мысли. А это оказалось непривычно и тяжело. Ленивые мысли, глупые мысли. Сиби с удовольствием дала бы им оплеуху, чтобы шевелились быстрее.

Колдун велел ей ждать и вместе с другом ушел в Очень Плохое Место. Сиби сама толком не понимала, почему это место такое плохое. Надо было вспомнить. Старый просил не вспоминать, но сейчас очень важно было вспомнить – а память у Сиби хорошая. Сиби помнила все, что когда-то с нею случалось, все, начиная с того момента, как она осознала себя в тесной и теплой, наполненной влагой норе, где плавала и слушала, что творится за стенами. За стенами говорили наземники. Они говорили точь-в-точь как Колдун с его другом, и это было просто здорово, потому что Сиби хотела побыстрее научиться говорить с Колдуном на его наземном языке. Тогда, возможно, о ней не станут думать как о четвероногой, покрытой шерстью и глупой скотине.

«Лиззи, ну что ты в самом деле? Ты же знаешь, ты все знаешь. Она родится чудовищем, к ней приложил лапу нечистый. Мы не можем ее оставить».

«Пит, дорогой, я все понимаю, но пожалуйста… Она же наш ребенок, наша доченька».

«Но отец Элиэзер не допустит…»

«Мы можем сбежать».

Тоска во втором голосе захлестнула Сиби с головой.

«Сбежать? Сбежать куда? Там никого нет, Лиззи, нет никого. Мы остались одни, остальные люди погибли. Там только зло».

Наземник… людь… человек по имени Пит ошибался, но Лиззи его послушалась. А затем… Сиби запомнила красный свет, грубые злые руки и чувство, что она задыхается, что ее не будет сейчас, уже почти нет… Она тонула, как тонул в свой тоске человек Пит. Но пришел Старый, и все стало хорошо.

Колдун очень красивый и очень добрый, но не такой умный, как Старый. Он глупый и ходит опасно, почти как Сири, которая иногда карабкалась на ветки верхних деревьев и там расхаживала, щеголяя смелостью. Колдун делает это не из хвастовства, а из-за чего-то, чего Сиби пока не понимала. Может, из-за того, что у него никогда не было Старого. Вот и сейчас он ушел в Плохое Место, и там начало твориться необъяснимое. Сиби оставалась внизу и ничего не понимала, проклиная свою глупость, пока Колдун не закричал – так громко, что даже его мысли в голове у Сиби наполнились криком, – и в земле не появился вкус его крови. И тут Сиби все стало ясно. Плохое Место собиралось съесть Колдуна, как однажды чуть не съело Сиби, как ело Неродившихся Сестренок. Идти наверх было невозможно. Наверху сейчас полыхало огромное, слепящее, которое ободрало бы кожу и сожрало плоть с Сибиных костей. Но какое это имело значение, когда погибал Ее Человек?

Колдун слишком увлекся рассевшимся на его плече дроном и потому не сразу осознал, что произошло. Сиби, выскочившая из раскопа, каталась в пыли и жалобно выла. С нее на глазах слезала кожа, обнажая кровящее мясо. Но и священник, еще минуту назад самодовольно ухмылявшийся, опустился на землю. Он зажимал укус на руке, а на лице его застыл ужас. Потом отец Элиэзер заорал.

Кожа на его щеках и надо лбом вспухла бубонами, прорвалась гнойными кровоточащими язвами. Преподобный вцепился в свой черный сюртук и содрал его, разорвал рубашку, и под ней тоже обнажились нарывы. Толпа охнула и замерла, и в гробовой тишине раздался истерический смех. Смеялся доктор Ковальский. Смеялся, хихикал, реготал, тыкал пальцем в преподобного и булькал сквозь хохот: