Текст книги "Наследник"

VII

Под порывами холодного мартовского ветра пришлось прибавить ходу. Пройдя вприпрыжку чуть ли не целую троллейбусную остановку, он свернул в проход между домами, и, поднявшись на лифте, позвонил в металлическую дверь. После паузы дверь распахнулась, на пороге стояла Аля. Та же стройная поджарая фигура, пожалуй только мелкое кружево морщинок у глаз выдавало её истинный возраст. Ни о чём не спрашивая, она окинула Николая долгим внимательным взглядом.

– Здравствуйте, – смущённо начал тот, – скорее всего вы меня не помните. Я по поводу Жени…

– Раздевайтесь и проходите в гостиную, – отрешённо произнесла Алевтина. – Тапочки под вешалкой.

Не ожидавший такого поворота событий, Захарыч послушно снял шинель и молча проследовал за ней.

– Теперь мы здесь вдвоём с сыном живём, – как бы извиняясь за стоящую тишину, произнесла она из глубины квартиры. – Сейчас он в отъезде.

Николай прошёл в комнаты и осторожно огляделся. Пресловутой спальни с супружеским ложем больше не существовало. Двенадцатиметровую коробочку советской эпохи ликвидировали, расширив пространство кухни, и вырезав в оставшейся стене дверной проём в гостиную. Необходимый минимум удачно подобранной деревянной мебели в сочетании с новой техникой придавал комнатам вид современного комфортного жилья. «На зарплату российского учёного вряд ли устроишь такое», – по ментовской привычке механически отметил про себя подполковник.

– Вы старый друг Жени, извините, запамятовала имя – отчество…

– Просто Николай, – подсказал Захарыч появившейся в проёме кухни Алевтине.

– Да, да, присаживайтесь Коля к столу, курите, не стесняйтесь, вон пепельница. Я сейчас чаю подам.

– Пожалуйста, не хлопочите, я буквально на минуту, – подхватился Захарыч, но она уже скрылась на кухне, и через минуту появилась с подносом в руках:

– Вы, ведь со службы? Составьте мне компанию, а то одной так тоскливо, – и налив в чашки чаю, закурила дамскую тонкую сигарету.

«Наверняка у дочки своя семья, живут отдельно, и зять тёщу не жалует», – решил про себя Николай, не зная, с чего начать разговор.

– Вообще-то я не курю, так, балуюсь иногда, – Алевтина затушила сигарету. – Скажите, Николай, ваш приход связан с Женей? – подполковник утвердительно кивнул. – Почему-то так сразу и подумала. Вчера вечером участковый заходил под каким-то надуманным предлогом. Что же всё-таки произошло?

– Несколько дней назад при сносе старого дома в Замоскворечье случайно нашли кейс, в котором оказался паспорт Жени, – пояснил подполковник. – Ну и решил лично разобраться, по старой дружбе так сказать, – Алевтина бросила недоумённый взгляд. – Я теперь служу замом в замоскворецком управлении.

– А как вы там оказались? – Захарыч недоумённо поднял брови. – В конце 80-х вы так внезапно исчезли, – поняв, что допустила бестактность, смущённо поправилась она. – Мы решили, больше знаться не хотите…

– Квартиру за Борисовскими прудами получил, а недавно повысили, – коротко пояснил Николай. – Несподручно сюда ездить стало.

– Это, где нефтеперегонный завод? – томно, немного в нос уточнила Алевтина. – Слышала: там дышать совершенно нечем. Некоторых наших деятелей туда, как в ссылку отправляли.

– Капотня больше не чадит, – ответил Николай и улыбнулся.

Повисло неловкое молчание. Алевтина вздохнула:

– Одно время казалось: с прошлым покончено навсегда, оно кануло в лету. А с полгода назад лица старых знакомых стала вспоминать, голоса звучат, – она передёрнула плечами, – старею, наверное.…Так вы говорите, его кейс с паспортом нашли? Думаю, по – пьяни, у бабы какой-нибудь забыл.

«Не поняла ничего, или прикидывается», – решил Захарыч, и набрав в лёгкие побольше воздуха, спокойно поинтересовался:

– Аля, если я правильно понял, Женя здесь больше не живёт. Когда вы видели, или может слышали его в последний раз?

Она недоумённо вскинулась:

– Вы думаете, что-то серьёзное произошло? То-то с месяц назад вдруг во сне его увидела: смотрит так грустно-грустно и головой качает. У меня сердце сжалось, – она вдруг заплакала навзрыд.

– Пока ничего неясно, – осторожно заметил Николай, когда рыдания утихли. – Где он сейчас, вы знаете?

Алевтина рассеяно пожала плечами:

– Если в Москве его нет, то, скорее всего, в Европу по своим научным делам уехал.

У Николая отлегло от сердца.

– Женя докторскую защитил? – полюбопытствовал он, чтобы как-то сменить тему беседы.

Она отрицательно покачала головой:

– Не дали! Если помните, аспирант к нам похаживал, Женя его потом выгнал, потому что работать не хотел. Так он дочку какого-то академика охмурил, а все Женины идеи выдал за свои. В институте шум поднялся, а завистники тут же пути в совет перекрыли. Женя, тогда такой расстроенный ходил, и тут пассия его прежняя объявилась, – Алевтина сделала несколько крупных глотков из чашки. – Помните, в конце перестройки сигареты и водку по талонам давали? Сначала Евгений мои талоны, только получить успеем, забирал сразу. А как-то смотрю – лежат…

– А почему вы именно на неё грешите?

– Сын институт заканчивал, всё у него на глазах. Постеснялся бы хоть.

«Помнится, Женька как-то жаловался, что его Лёшка учится еле-еле, с преподавателями постоянные конфликты. Даже просил помочь в другую школу перевести», – рассеянно подумал Захарыч.

– Ну подумайте, кому он еще при двух детях нужен? – после небольшой паузы продолжила Аля. – А эта дрянь на старости лет одна осталась, да и рыльце в пушку. Старые грехи замаливает.

– О каких грехах речь? – недоуменно спросил Николай. – Бога ради извините, это не праздный интерес.

– Будто сами не знаете…

– Слышал когда-то, краем уха. Но ведь это было так давно.

– А я забыть не могу. Если бы не она, мы сейчас преспокойно за границей жили. Или, по крайней мере, упаковались, как другие, и связи завели. А вместо этого пришлось рожать ещё одну истеричку и прозябать в нищете.

– Но ведь Женя наукой заниматься хотел, – возразил он.

– Ну и занимался бы себе после службы. Что с этой науки толку, – она нервно достала ещё сигарету и, прикурив от зажигалки Николая, картинно затянулась. – Когда в институте зарплату платить перестали, надо было выживать как-то. Ваш Евгений поживёт месяц-другой как сосед, и опять пропадает. Так лет пять тянулось, потом раз – ушёл, и как в воду канул. Я тогда решила: окончательно у этой Томы остался, и махнула рукой, – Аля снова зашмыгала носом и умоляюще посмотрела на Николая. – Вы его паспорт не покажете, а то я как-то с досады все его фотокарточки разорвала.

Подполковник вынул документ из нагрудного кармана и протянул тихо плачущей женщине:

– Отдать не могу, дело пока не закрыто.

Прищурившись, она стала быстро его листать:

– Все штампы на месте, а то я грешным делом думала: он тайком развёлся со мной, знаете, в наше время всё возможно.

«Слёзы, эмоции и ничего по существу: обычная история несчастной, брошенной женщины. На таковую она точно не тянет, по крайней мере, внешне. Но и расспросами больше толку не добьешься, – решил Захарыч. – Попробую её осторожно припугнуть»…

– Если отталкиваться от найденного в кейсе «Московского комсомольца» 95-го года, паспорт утерян больше пяти лет назад. На него не раз могли фирму-однодневку оформить и, скажем, преспокойно деньги отмывать. Вас в эти годы звонками никто не беспокоил?

– На имущество претендовать бессмысленно. Это всё уже без него нажито, я в любом суде докажу.

− А сама квартира? – Она теперь в Москве больших денег стоит…

Женькина супруга подскочила, как ужаленная:

− У меня бумага есть, заверенная нотариусом, с отказом от претензий на жилплощадь, в пользу сына! А я сама в квартире покойной мамы прописана.

– Ваши родители давно умерли? – невзначай поинтересовался Захарыч.

– Отчим в 92-ом, а мама двумя годами позже. После его смерти она сразу слегла и практически не вставала. Мне даже пришлось к ней переехать, чтобы ухаживать.

– Женины родители живы?

– Его отец скоропостижно скончался от инфаркта в 89-ом. А мать живёт в Екатеринбурге, уж не знаю: одна, или не одна. Ведь у Жени ещё младший брат есть. Он медицинский окончил в Челябинске, кандидатскую защитил, потом и докторскую, – Алевтина оживилась. – Как-то к нам приехал, Женька его за столом при всех стал упрекать: мол, при поддержке отца всего добился. А тот в ответ: и тебе никто не мешал, сам виноват.…Ну, и разругались.

– Ладно, дела прошлые. А чем Евгений занимался потом?

– Откуда мне знать, если мы вместе не жили.

– Может, дети рассказывали, ведь они общались с отцом?

Алевтина задумалась:

– Сын, кажется, говорил о какой-то совместной фирме, принадлежащей его пассии, толком не помню.

– Как сейчас найти эту Тому, вы, конечно, не знаете? – Алевтина отрицательно покачала головой. – Хорошо, я вас по возможности буду держать в курсе. Если что случится, звоните, – он оставил на столе визитку с рабочим телефоном и встал, давая понять, что разговор окончен.

«Должна клюнуть», – решил он про себя.

– Николай, я кое-что вспомнила, – остановила его Аля. – У Жени ещё зелёная четвёрка-пикап была, когда он на фирме работал.

«Наконец, она сообщила что-то путное», – подумал Захарыч. Он прекрасно помнил, что даже в прежние, благополучные времена, Женька ни разу не сделал попытки выучиться водить.

– Зачем мне это? – всякий раз возражал он тому же Николаю, в ответ на предложение пройти курсы и получить права. – Дачу строить не собираюсь, работа в двух шагах, а в остальном – колёса только закрепощают свободного человека…

– Вы ничего не путаете? – настороженно поинтересовался Захарыч.

– Нет, нет, дочка тоже подтверждала, что ездила с отцом несколько раз, – испуганно возразила Алевтина и осеклась.

«Ощущение такое, словно, отвечая, она думает: как бы лишнего не сболтнуть, – решил подполковник. – Однако для первой встречи вполне достаточно», – и, откланявшись, поспешил на свежий воздух.

«Как время людей переиначивает. Какая – такая нужда заставила Женьку за руль сесть?» – думал он по дороге.

VIII

На пороге кризисной поры среднего возраста, после долгих безуспешных попыток внести самостоятельный вклад в мировую научную мысль, Плескову улыбнулась удача. Случайно подвернувшаяся оказия в виде небольшой актуальной разработки, уведённой из Академии вместе с начинающим автором, сделала своё дело. Скоро Женька поверил сам, а главное, легко убедил окружающих, что все годы терзался сходными проблемами, и теперь имеет полное моральное право на соавторство. Расправив плечи во всю ширь и демонстрируя пренебрежение к старым авторитетам, он на заседаниях кафедры подолгу с охотой распространялся о новой, передовой науке, с усмешкой поглядывая на погрязших в рутине сверстников. Вернувшийся из-за границы дядя Саша поддержал на учёном совете начинания своего ученика, организовав для него проблемную лабораторию. Ничто не предвещало грядущих бурь. Ведомая недремлющим оком Алевтины, семейная лодка лениво скользила по мелководным будням. Частокол стремительно возраставших потребностей надёжно заслонял от страстей, кипевших где-то вдалеке на житейских стремнинах.

Единственное, что смущало – унизительное чувство неполноценности, возникавшее всякий раз при обсуждениях хода работ. Признаться, что схваченная ноша не по плечу, не позволяли амбиции, и Плесков под различными предлогами тянул. «Молодым некуда деться, – мелькали успокаивающие мысли. – Покочевряжившись для порядка, они выложат результаты на блюдечке»… Но сотрудники пошли на принцип и опубликовали их сами. Закусив удила, Женька кинулся к дяде Саше, и смутьянов уволили.

Казалось, новые сотрудники из вчерашних студентов быстро доведут до ума поставленные задачи. Однако, непонятно почему, работа не двигалась, в группе началась чехарда, и Женька не заметил, как остался один.

Тут подоспела горбачёвская весна.…

Воспользовавшись всеобщим ожиданием скорых перемен, великовозрастные комсомольцы развязали в институте кампанию против старых профессоров. Обозлённый на весь мир, Плесков с головой окунулся в жизнь местной оппозиции и объявил крестовый поход заведующему кафедрой. Неизвестно, как бы далеко всё зашло, если бы не известие о внезапной кончине отца. Узенькая полоска телеграммы погасила радужные краски раннего утра, перекрасив окружающий мир в чёрно-серые тона.

В последние годы они с отцом виделись нечасто. Обычно Плесков-старший наезжал в столицу на день-два по важным делам и всегда останавливался в солидной гостинице в центре. Сына с невесткой и внуками он навещал в каждый приезд, никогда подолгу не засиживаясь. Но Женька всегда ощущал за спиной его молчаливую поддержку.

Теперь проявилась вся зыбкость почвы, на которой Плесков когда-то успешно произрос. Сначала под вздорным предлогом на учёном совете закрыли его тему, а затем, в кулуарах, и вовсе стали поговаривать о присвоении чужих работ. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но вслед за перестроечной эйфорией последовал развал страны, и через небольшое время в институте наступила пора полного безденежья.

Осознав, что мечты стать профессоршей окончательно накрылись медным тазом, Алевтина при поддержке матушки незамедлительно перешла в атаку. Как-то ранним утром Женька нечаянно подслушал их беседу.

– Шляется по ночам неизвестно где, и потом разлёживается всё утро. Благо бы от этого хоть какой прок был. А ты горбатишься, каждый божий день через полгорода на работу вынуждена ездить на общественном транспорте.

– И что мне делать? – плачущим тоном ответила Алевтина.

– Я от соседки слышала: из их института многие в Америке уже давно. Пусть едет, нечего даром хлеб есть. Мы без этого чуда проживём как-нибудь, не такое видели…

«Будто так просто, бросить всё и уехать за тридевять земель, когда тебе уже за сорок, – с горечью подумал Женька. – Неужели Алевтина не понимает, что неразбериха скоро кончится, надо только подождать немного»…

Дядя Саша хранил гробовое молчание, на кафедре ему урезали часы, и скоро Алевтина с матушкой выставили Женьку со скандалом за дверь. Лишившись почвенной подпитки, Плесков стал стремительно опускаться на дно. В это критический момент Тома, разыскав своего бывшего возлюбленного в одном из закутков кафедры, единственная протянула руку.

– Нечего без толку ждать у моря погоды, – заявила она непререкаемым тоном. – Моим знакомым срочно нужно посторожить зимнюю дачу. Это недалеко, по Белорусской дороге, вот адрес. Собирайся завтра же, а я иногда буду навещать тебя.

– А как же институт? – попробовал возразить Женька. – Оттуда очень далеко ездить.

– Напиши заявление, пока сами не уволили, – посоветовала Тома. – Если нужны деньги, могу ссудить на первое время.

Плесков благодарно улыбнулся и покачал головой.

В ту зиму особых холодов в ближнем Подмосковье не было. Первое время Женьке даже нравилось ощущать себя парией. Осознание факта, что мосты сожжены, а дома и в институте больше не ждут, странным образом согревало душу. Правда, размышлять на эти темы особо не приходилось. Газовое отопление в доме зимой не работало. Раз в два дня он по утрам махал старым колуном, разнося в щепы заготовленные с лета хозяйские поленья, и потихоньку протапливал ими печь. Когда от пышущих жаром стенок становилось нечем дышать, он, чтоб не выпустить тепло, прикрывал заслонку и выходил на участок, вырядившись в потёртый серый ватник и соседские валенки с глубокими галошами. Денег у Женьки было в обрез. Приходилось потихоньку тратить причитавшиеся за давние публикации доллары, которые удалось выцарапать у банка при развале Союза. Пару лет Плесков берёг их, как зеницу ока, втайне от Алевтины, а при отъезде честно оставил ей половину заначки. Выбор продуктов в магазинчике на окраине посёлка был невелик: кирпичи душистого серого хлеба, выпекаемого невдалеке в солдатской пекарне, задубелые брикеты гречневого концентрата, которые половину суток приходилось размачивать в воде, и неизбежная килька в томате.

Вечерам фонари скупо освещали единственную поселковую улицу, оставляя на участках непролазную темь. О горячительном пришлось сразу забыть. Сидя у заснеженного окна террасы с кружкой крепчайшего чаю и поглядывая на сверкающие в морозном небе алмазы недоступных звёзд, Плесков механически крутил ручку в круглосуточно работавшей «Спидоле» и вспоминал заснеженный уральский городок, отцовский трофейный «Телефункен» и разговор с матушкой. «Ты наш старший сын – наследник, – сказала она тогда.… Почему это наследие оказалось таким горьким?»

На соседнем участке, где хозяева проживали постоянно, имелся работающий телефон. Раза два в неделю Тома загодя звонком извещала о своём приезде, и поутру Женька встречал её на платформе. После задымленной Москвы морозный воздух полустанка пьянил. Неспешно прогуливаясь по заснеженной просеке, Тома пересказывала последние институтские новости. В поселковом магазине они покупали бутылку грузинского сухого вина, завезённого в эти края в незапамятные времена, а потом спешили в натопленное с вечера жилище и накрывали праздничный стол. Сблизившись вновь с бывшим возлюбленным, Тома бессознательно хотела вернуть хоть частицу утраченного когда-то чувства. Да и угасающая плоть постоянно напоминала о себе, внося сумятицу в размеренное бытие.

Кто знает, возможно ли снова вступить в реку, если заросшие берега до неузнаваемости изменили её.…

Но Тома не спешила, сознавая, что память сердца для мужчин значит мало, и любят они в основном глазами. Иссушавшие прежде объятья с поцелуями сводились теперь к неспешным ласкам, а в неизбежных за этим обоюдных, более интимных порывах, она старалась сдерживать себя и, по возможности, не обнажалась полностью. Да и Женьку жизнь потрепала: после вспыхивающей, подобно сырой спичке, близости он сразу засыпал, по-детски приткнувшись к её плечу.

Постепенно размеренно – неторопливая жизнь на морозном воздухе и тишина вернули ему прежнее состояние. Плесков всё чаще тосковал по детям и оставленной работе…

Однажды Тома обратила внимание на стопку исписанных листков.

– Ты что, в воспоминания ударился? – поинтересовалась она шутливо. – Женька отрицательно покачал головой. – Ну не сердись, покажи лучше, пишешь о чём.

Усадив к себе на колени, Плесков обнял её за плечи:

– Времени свободного выше крыши, и я задумываться стал: физике всего-то лет сто. Чем же до этого свой ум люди тешили? – По звёздам судьбу пытались угадать, попутно астрономию создали.

Тома глянула в тёмное окно. Прямо над головами разлапился ковш Большой Медведицы.

– Кстати, всю сознательную жизнь в вузе преподаю, а спросить всегда стеснялась: а Малая где? На карту смотришь: вот одна, сбоку другая, а на небе всегда только эта.

Женька неловко хмыкнул:

– А я студентам тысячу раз объяснял, как Земля вокруг Солнца вращается, и злился, когда не понимали. А сам сообразил совсем недавно. Недаром говорят: лучше самому один раз увидеть. В Москве Малую заметить трудно: дома высоченные, небо над ними выглядит плоским. А здесь звёздный купол. Часа в четыре утра Большая Медведица уплывает высоко направо, а с другого краю Малая на тебя валится, – он прижал Тому к себе. – Покажу, если не уснём… Любое большое дело на 90 процентов состоит в умении видеть, и, к сожалению, поздно дошло, – он кинул взгляд на записи. – Ты мне лучше поясни, как бывший член партии, что марксистско-ленинская диалектика по поводу философского камня говорит?

– Вступил бы в своё время, сам бы точный ответ знал.

Плесков небрежно отмахнулся:

– Общие рассуждения! – Тысячелетия в Европах его искали для утилитарной задачки: любой подручный металл обратить в золото и поживать припеваючи. А безбрежному русскому уму поиски этого камня вроде и ни к чему. Он: у одних за пазухой, у других на сердце или в душе, – Женька спустил Тому с колен и в возбуждении встал. Но самый главный каменюка – на перепутье. Поэтому в поисках истинного пути полжизни и мечемся, перепрыгивая с одной кривой дорожки на другую. Помнишь, я тебе показывал улочку Щипок, где жил раньше,… дом утюжком, а от него пути-дорожки во все стороны расходятся? – та кивнула, не совсем понимая, куда он клонит. – Думаю, где-нибудь на том самом месте главный камень и лежит.

– С чего ты взял? – недоумённо спросила Тома. – Там буквально в двух шагах красный кирпичный дом за оградой, а в нём музыкальная школа имени Стасова. У меня племянница её оканчивала.

Женька накрыл её ладонь своею. В это мгновение лампочка под потолком замигала и погасла, и по всему дому разлилась темнота. Плесков на ощупь прошёл на кухню и вернулся с огарком свечи.

– Всегда держу наготове. Здесь подобные казусы регулярно случаются, – пояснил он.

Фитилёк чуть затеплился и, почувствовав под собой мощную парафиновую опору, вспыхнул ярким пламенем.

– «Жизнь – обман с чарующей тоскою, оттого так и сильна она, что своею грубою рукою, роковые пишет письмена», – глядя, как причудливые фигуры на изразцах печи извиваются в немыслимом танце, задумчиво процитировал Женька. – Думаю, эти строчки Есенин писал ночью. Рядом та же свеча горела, бегали тени по углам …

– С чего ты вдруг это вспомнил? – удивилась Тома.

– Недавно по радио рассказывали о его жизни. До меня внезапно дошло, что мы с ним почти соседями были. В этих самых местах он комнату снимал в молодости, первые стихи писать начал. И я решил: может так же блуждал по переулкам, и в конце концов, дорожку ту самую выбрал, по которой ко мне однажды Алевтина притопала. Поэтому потом и метался, найти себя не мог, – он усмехнулся. – Со мной однажды история приключилась. Как-то возвращаюсь из дома после каникул, самолёт припоздал и только к вечеру сел в Шереметьево. «Хозяйка заждалась, – думаю, – поздно появлюсь, она шум поднимет», – и остановил такси. Уже в городе шофер внезапно сворачивает с трассы. Я испугался:

– Где едем?

– Ваганьковское кладбище, тут Серёга Есенин похоронен.

Меня тогда поразило: простой шоферюга, на лице всего три класса образования. С какого боку его надо зацепить, чтобы о нем, как о своём закадычном кореше говорил.… А о нас, грешных физиках вообще кто-нибудь вспомнит? – Плесков спохватился. – Наверное, ерунды нагородил до небес?

Тома обняла его и стала массировать виски:

– Заняться тебе нечем, оттого всякое в голову и лезет. У мужика дело должно быть. – Она прижала голову к своему животу, – я сейчас только пожалела, что ребёнка от тебя не оставила. Теперь будем на звёзды смотреть.