Текст книги "Наважденье нашей встречи"

Стараясь не упустить важных деталей, Вовчик перенес обе истории на бумагу, напечатал и отнес редактору.

– В газете этого печатать нельзя, – сразу огорошил его тот при следующей встрече. – Не обижайтесь, у вас хороший слог и цепкий взгляд, – ободряюще добавил старый журналист. – Мой совет, пока он не «замылился», попробуйте себя на писательской стезе. Я поговорю, с кем надо. А не получится, вернуться в нашу братию всегда успеете.

Увидев свои рассказы напечатанными, Вовчик первым делом отвез авторские экземпляры матери. Та удовлетворенно кивнула и заметила: «И дальше держись, сынок, за землю, трава обманет»…

V

Выйдя из церкви с просветленной душой, он, несмотря на сгустившиеся сумерки, сразу узнал улицу, по которой утром спешил к электричке. Здесь было необходимо свернуть налево к еще довоенному, огромному трехъярусному сталинскому дому, в полуподвальном помещении которого размещались техники-смотрители.

В лицо Лидию Павловну Вовчик запомнил не очень, и ее отыскал по серому пуховому платку. Она сидела за обшарпанным канцелярским столом, листая какие-то бумаги. В ответ на его несмелое приветствие женщина подняла голову, окинула взглядом и, заметив сумку на плече, улыбнулась:

– Я почему-то так и подумала, что ты сегодня приедешь. Разбежались с зазнобой? – Вовчик угрюмо кивнул. – Пиши заявление на имя начальника ЖЭК завтрашним числом, – и она протянула лист бумаги и ручку, – только не подводи меня, я ему сказала, что ты мой родственник дальний, в столице недавно, надо помочь на ноги встать.

– Можно сначала пару звонков сделать? – попросил Вовчик.

– Посоветоваться хочешь? – догадливо поинтересовалась она, протягивая телефонный аппарат.

– Вроде того, – полистав записную книжицу, Вовчик набрал номер знакомого редактора.

– Он уже давно здесь не работает, еще зимой всю редакцию отдела уволили, – холодно ответил на другом конце провода незнакомый женский голос. В трубке раздались отрывистые короткие гудки.

Вовчик почувствовал, как поплыла почва под ногами.

«Можно, конечно, попробовать дозвониться кому-то из этих приятелей домой», – растерянно подумал он.

Но чутье подсказывало, что делать этого не следует. Похоже, и здесь перестройка успела пройтись широким асфальтовым катком, и теперь вместо участливых бесед и ожидаемой поддержки будущей книги придется выслушивать жалобы на столичное житье-бытье, а может, кое-что и похуже: последуют расспросы с пристрастием, где он пропадал последние полгода. Ладно бы, книгу писал, но ведь и не приступал даже. И просьба устроить внештатником окажется неуместной, а без источников дохода на вольных хлебах долго пребывать опасно.

«Лучше воспользуюсь пока предложением этой дамы, все-таки, вместе с какой-никакой работой бесплатное жилье предлагает, – решил Вовчик. – Разберусь до нового года, что, к чему, а там видно будет».

– Я согласен, но мне и прописка может скоро понадобиться, – нерешительно сообщил он Лидии Павловне, беря ручку.

– Поработай с месяц, зарекомендуй себя, там придумаем что-нибудь. А сейчас пойдем, каптерку покажу, в которой ночевать будешь. Она в таком же подвале. Это бомбоубежище, оно еще с послевоенных времен сохранилось. Только уговор, на работе не пить, даже пива, наш начальник – бывший военный и этого не любит, и женщин с улицы к себе не водить.

Вовчик послушно кивнул.

– Мне даже как-то, неловко. Только утром познакомились, а Вы так заботитесь, будто мама родная, – нерешительно произнес он.

– Больно ты на моего сына похож, такой же неприкаянный, – нахмурилась Лидия Павловна. – Он за Уралом срок отсиживает. Когда сегодня утром тебя увидела, решила, что он вернулся. А потом, когда поняла, что обозналась, подумала, это знак свыше: я тебе помогу, а его там кто-нибудь поддержит. Кстати, забыла спросить: ты в сантехнике хоть мало-мальски разбираешься? – вспомнив, как все лето чинил краны в доме Зинаиды, Вовчик кивнул.

Она взяла написанное заявление и, быстро проглядев, поднялась со стула. – Посиди пока, я у начальника подпишу и покажу, где жить будешь…

Ожидая ее возвращения, Вовчик вяло размышлял, верить или не верить в свершившееся чудо, и, кстати, вспомнил, что подобная метаморфоза в его жизни произошла в самом начале творческого пути. Тогда, находясь в эйфории от успехов на писательской стезе, Вовчик уже видел себя членом Союза писателей и совершенно потерял ощущение реальности. И тут, вслед за выпускными неожиданно замаячила армейская служба. В институте Вовчиком дорожили и, чтоб не потерять ценного кадра, предложили, в виде исключения, поступить в аспирантуру. Но самому Вовчику успело поднадоесть еженощное общение с одними и теми же комсомольскими личностями, обремененными лишь мечтами о грядущей административной карьере и крутящимися по любому поводу на глазах у начальства. Да и чутье подсказывало: долго вращаясь в такой среде, писателем не станешь.

Решение было принято в одни сутки, во время которых он съездил посоветоваться с матушкой. Прописавшись с ее подачи в Подмосковье у какой-то богобоязненной старушки, он подал заявление в обычную московскую школу преподавателем истории и отправился на смотрины. Директрисе – крутой стареющей даме интеллигентного вида, страшно понравилось, что у нее в штате будет работать начинающий писатель, и она на первых порах благосклонно разрешила жить в небольшом полуподвальном помещении, числящемся на бумаге школьной служебной площадью.

Внезапно хлопнула дверь, и начальница, показав подписанное заявление, поманила его за собой. Следуя за Лидией Павловной по неведомым катакомбам, Вовчик вспоминал, как выпускником пединститута шел такой же дорогой за директрисой школы…

«История, повторяясь, превращается в фарс», – ненароком всплывшее из глубин памяти изречение классика вернуло ему душевное равновесие.

Они свернули в очередной раз за угол и оказались перед двумя дверями: массивной, обитой дерматином, и ржавой, железной. Достав ключ, Лидия Павловна отомкнула обитую дерматином и протянула его Вовчику:

– Проходи, и чувствуй себя, как дома.

– А здесь что? – поинтересовался тот, косясь на железную дверку.

– Этот коридор ведет в бомбоубежище, – пояснила та. – Он на несколько километров под землей тянется, без привычки заплутаться можно.

Каптерка мало чем напоминала ту, первую в его жизни комнатку. Она размещалась в соседнем с конторой подъезде, в полуподвальном закутке с отдушиной-оконцем под самым потолком и имела размеры небольшой кладовки. Меблировку довершали: продавленная раскладушка, небольшой платяной шкаф, стул и тумбочка у изголовья, на которой красовался будильник еще советских времен. Лидия Павловна самолично застелила раскладушку прихваченным бельем, достала из шкафа пару одеял с подушкой и исчезла, пожелав удачи.

Вовчик повесил одежду в шкаф, достал из сумки рукописи и улегся на раскладушку. После широченной кровати с шикарным упругим матрасом, на которой можно было улечься, хоть вдоль, хоть поперек, здесь было неудобно и жестковато. Да и вся убогая обстановка каптерки в сравнении с Зинкиным домом, казавшимся теперь хоромами, больше напоминала монашескую келью.

«Только образа Николая-угодника в Красном углу не хватает. Надо обязательно повесить, после того маленького чуда, что сегодня произошло, – философски рассудил Вовчик. – А если б еще попить крепкого, горячего чаю, то в душе воцарился бы полный комфорт», – и пожалел, что не подумал об этом раньше.

На всякий случай он решил пошарить в тумбочке и сразу же наткнулся на эмалированную кружку с кипятильником. Рядышком лежали початая пачка индийского чая со слоном, и открытая пачка быстрорастворимого сахара. Вечер стал явно удаваться. Вовчик заварил себе крепчайшего чаю, почти «чифирю», окунул в него сахарный кубик, дождался, пока тот сделается коричневым, с наслаждением положил его под язык и запил добрым глотком. По пищеводу стало разливаться приятное, терпкое тепло, …и он впервые осознал, что сумасшедшие сутки подошли к концу. Единственное, что не давало расслабиться до конца: стойкое ощущение, что уже бывал в этих местах, и это было как-то связано с первым местом работы. Вовчик прикрыл глаза, стараясь припомнить побольше знаковых деталей… и вместо этого снова оказался в электричке. Перед глазами плыли игрушечные дачки…

«Ну, конечно, Мамонтовская – дореволюционное дачное место, но слышать о нем ему пришлось на Севере!»

Память услужливо переключилась на первое северное лето. Тогда Вовчик с превеликим трудом дождался, как после холодов, словно по взмаху волшебной палочки, пробудилась от долгой спячки природа, и вместе с тучами таежного гнуса и мошкары в край хлынули золотоискатели и лесорубы. За этим последовала ловля семги, поднимавшейся на нерест в крохотных речушках, притоках Печоры. Закончилось все нежданным купанием в стылой утренней воде, после которого он заболел. А когда спала высокая температура, Вовчик выглянул в окно, за которым уже кружили первые зимние мухи, и на него навалилась отчаянная тоска. Пытаясь ее заглушить, он попробовал переложить на бумагу летние впечатления, тем более, что его отчета давно с нетерпением ожидали в столице. Но перо, словно заговоренное, валилось из рук, и он не смог написать ни строчки. В канун ноябрьских праздников Вовчик не выдержал и попытался сбежать. Никому ничего, не сказав, он ночью покинул квартиру и сел на поезд, следующий до Москвы. После целых суток терзаний его под перестук колес озарила ужасно простая истина: возвращаться в сущности некуда. И когда ранним утром состав прибыл в Вологду, Вовчик спешно покинул вагон и, немного побродив по центру, направился в ближайшую гостиницу.

«Поживу пару-тройку дней по-человечески в этом старинном русском городе, – решил он, совершенно очарованный резными палисадниками, – может, какая черноглазая красавица сыщется»…

– Не похож ты на обычных командированных, – с легким оканьем, нараспев заметила моложавая интересная дамочка за стойкой администратора. – Признайся, от алиментов в бега подался.

– У меня нет детей, – потупился Вовчик, – женщину свою еще не встретил. Я, вообще-то, писатель, и в ваши края приехал материалу для книги подсобрать.

– Эту лапшу мне на уши многие пытались вешать, – печально усмехнулась красотка, вздохнув роскошным бюстом. – Писатели, режиссеры всякие, а на поверку – обыкновенные алкаши и картежники.

Пожав плечами, Вовчик достал из чемоданчика номер «Юности» и, молча, протянул разуверившейся в мужском роде дамочке.

Та с любопытством пролистала журнал, отыскала фотографию перед его рассказом и деловито сверила с оригиналом.

– Похож,… а пишешь, прямо за душу берет, – немного игриво заметила она, быстро пробежав глазами страницу. – Хочешь, я тебя вместо гостиницы в своем доме поселю, в отдельной горнице? Гораздо дешевле станет.

– А как же, ваш муж, дети? – растерялся Вовчик.

– Мужу еще года три отдыхать, дочку вчера к своей маме отправила на все каникулы, – призывно улыбаясь, пояснила красотка. – Ну как, согласен?

Дамочка явно скучала в северной глуши и Вовчик, рассчитывая на легкое приключение, послушно кивнул головой. Они засиделись далеко за полночь, разговаривая о всякой всячине, но когда подошло время ложиться, красотка постелила ему в отдельной комнате, стыдливо пояснив:

– Ты не думай, я не девка подзаборная, которая первому встречному мужику на шею вешается. Просто живого писателя никогда не встречала. Не в гостинице же нам об искусстве говорить…

Логика в ее словах, хотя, и чисто женская, присутствовала и, не желая обижать гостеприимную хозяйку, Вовчик пообещал задержаться на пару дней. Однако уже наутро не на шутку разгулялась поземка, на улицу из жарко натопленной горницы выходить не хотелось, и объятья красотки раскрылись сами собой.

Двое суток растянулись в неделю и сняли заклятие с пера. По возвращении Вовчик с упоением принялся писать, как прежде. На дружеском застолье перед Новым годом редактор местной газеты, приехавший на Север еще в конце 50-х, совершенно серьезно отметил, что он растрачивает талант на сиюминутную мелочишку.

– А что же прикажете делать? – обидчиво поинтересовался Вовчик, понимая в душе, что старик прав. – Я здесь еще мало кого знаю.

– С людьми я Вас, юноша, познакомлю, а дальше дерзайте сами: встречайтесь, спрашивайте и впитывайте, что говорят…

Сообразив, что судьба предоставляет тот самый шанс, о котором он мечтал, работая еще в Москве, Вовчик отнесся к словам старика-редактора необычайно серьезно. Оставалось лишь определиться с направленностью будущей книги. Тематика Гулага была уже достаточно исчерпана, и он решил сосредоточиться на золоте. В сравнении с Колымой его на Печоре добывалось немного, но знали о нем еще с дореволюционных времен. Среди старых золотоискателей ходили упорные слухи о неком старце, стоявшем у истоков истории. На его розыски он тогда впустую потратил около двух лет. Время шло, а старец, как в воду канул…

Вовчик хлебнул еще «чифиря», память, словно норовистая лошадка, стреноженная шпорами нетерпеливого всадника, встала дыбом и понеслась, что есть духу, по кочкам малозначащих событий к маячившей на горизонте подмосковной Мамонтовской,… Он вдруг вспомнил: с легендарным персонажем его свела вологодская красотка. Тогда, после третьего по счету таежного лета он совсем, было, отчаялся, и во время очередного свидания, вконец расстроенный, поведал ей о своих напастях.

– Есть тут один старец древний, похожий на того, о котором говоришь. Ему уже восьмой десяток пошел, – ничуть не удивившись, задумчиво ответила та. – Я его недавно встретила в гостинице, совсем на ладан дышит, наверное, до лета не доживет. Моя знакомая у него вроде экономки… Говорили, будто приехал в наши края совсем молодым еще в 30-х, да так тут и осел. И каждое лето на Печору уходил, а по осени возвращался. Ходили слухи, что он секретные места возле реки знал, где моют золотой песок.

– Странно, что его не ограбили или донос никто не написал, особенно в прежние времена, – удивился Вовчик.

– Скорей всего, он сам был обыкновенным разбойником. Подкарауливал в тайге «фартовых» мужичков и забирал намытый песок, – пожала плечами зазноба. – И на зоне точно побывал, я блатных много встречала, их по ухваткам сразу видать… Давай, я подружку попрошу, если в январе приедешь, она тебя представит, – предложила она. – Только учти, он с тобой при одном условии говорить станет: если не будешь спрашивать, кто такой Крысиный король.

– А этот старец, вообще-то, нормальный? – разочарованно заметил Вовчик. – В такие-то годы недолго и умом тронуться.

– Нормальнее нас с тобой, – успокоила зазноба. – К нему многие уже подкатывались, и он от ворот поворот давал. А ты – мужик грамотный, к тому же, с высшим историческим образованием. Разберешься…

Учитывая важность предстоявшей встречи, Вовчик решил заглянуть в городскую библиотеку. Там его выслушали с плохо скрытым недоумением, но учитывая известность городского корреспондента, предложили покопаться самому. Долгими зимними вечерами Вовчик блуждал по коридорам с пыльными стеллажами, пока однажды совершенно случайно не наткнулся на брошюрку, в которой прочел следующее:

«О нём мало, кто знает, ещё меньше о нём слышали и уж совсем ничтожное количество людей его видели. Полумистический, пугающий персонаж, герой множества зловещих легенд, таинственных и порой противоречивых приданий, неразгаданная загадка природы, персонаж множества жутких историй и устрашающих сказок. То, что о нём известно наверняка: крысиный король – сросшиеся хвостами несколько крыс.

Крысиного короля издревле окружали, порой зловещие и противоречивые, слухи и придания. Было принято считать, что крысиный король мог оборотиться человеком и исполнить желание поклонившемуся ему человеку. Ещё существовала такая примета: если встретить крысиного короля и поклониться ему в пояс, то такого человека, впоследствии, ожидали удача и богатство»…

Ничего конкретного кроме некоего мистического подтекста эти строки не содержали, но Вовчик на всякий случай переписал их в общую тетрадь, куда старательно заносил все интересные артефакты, могущие пригодиться в будущем, и стал с нетерпением дожидаться новогодних каникул.

VI

Зазноба оказалась бабенкой неболтливой и деловитой, и организовала предстоящую встречу по высшему разряду. Не желая ударить лицом в грязь, Вовчик тоже подготовился основательно. В качестве подарка он прихватил несколько больших пачек индийского чая со слоном на этикетке, добытых специально для такого случая у проводников. Но главным козырем был портативный диктофон, приобретенный в свое время заграницей специально для подобных случаев долгой неспешной беседы. Как показало последующее развитие событий, этот рискованный шаг имел весьма неожиданные последствия…

– Величать тебя как, и отколь великовозрастный отрок будешь? – шутливо поинтересовался старик, благосклонно приняв чай и настороженно ощупывая Вовчика глубоко посаженными маленькими, светлыми, колючими глазками.

– Прозвали Владимиром, родом я из славного города Мурома, – незаметно пытаясь попасть в тон собеседнику, пояснил тот, но в ваши северные края из Москвы приехал.

– Земляки значит, – искренне подивился старик. – Каким же ветром в наши Богом забытые края тебя, Володька, занесло? Что, в столице уже заработать негде? – а кому столичных разносолов не хватает, говорят, за «бугорок» навострились ездить.

– Был я за этим бугорком, насмотрелся всякого, через это на Север и попал. Вы-то сами в северных краях, как оказались, с оказией или по этапу пошли? – отводя взгляд, попытался перевести разговор Вовчик.

Старик недоверчиво посмотрел на него, кося взглядом на работающий диктофон:

– Не похож ты на местных журналюг, ухватки не те, и на вопросы прямо не отвечаешь. Мил человек, ты не из «легавых», часом?

– Ну, что Вы, – смутился Вовчик. – Я писатель, вот книгу о жителях Севера решил написать. Сколько народу за последние сто лет сюда подались, кто за удачей, а кто не по своей воле, и в этой земле полегло…

– Кому, что на роду суждено, то и сбылось, – вздохнул старик, – от судьбы не уйдешь, не жена. Она дама строгая, такую не выбирают, сверху Господом предначертана. И потом, заруби себе на носу: судьбы у вас в столицах, а здесь – их осколки, глупость людская, – старик достал видавшую виды жестяную кружку, сыпанул в нее пол пачки чая и доверху залил кипятком из самовара, – «чифирек» настоится пока, ‒пояснил он. – А в Муроме-то, где проживал?

– От храма неподалеку, что на Оку смотрит, – с готовностью пояснил Вовчик, – мать и сейчас там живет. Она в этот храм еще в Советское время ходила, пела в церковном хоре.

– Что во Христа веруете, хорошо, – удовлетворенно кивнул старец, – только верой Православной Русь до сих пор и держится… Раз, ты земляк и заграничной машинкой решил меня уважить, налей себе тоже чайку и слушай, разговор долгий предстоит. Я года за два до Великой войны родился, в столицу вместе с батей в конце 20-х приехал. Батя с братьями справными мужиками слыли, оборотистыми. Муром – городок маленький, развернуться негде, так они меха, стерлядку, грибки соленые в столицу возили и торговали в рядах на самой Красной площади. Раньше это обычная базарная площадь была, как искони принято на Руси, не мощенная, а Кремль в белый цвет известкой побелен. А стена Китай-города от слободских окраин Белый город отгораживала, – старец усмехнулся и пожевал губами. – Когда я впервые на Красной площади среди людской толчеи очутился, растерялся даже, не поверил, что в первопрестольной нахожусь. В те годы из людей словно душу вынули. Внутри Белого города народу приезжего видимо-невидимо, все торговлишкой промышляют, или просто меняют что-то. Вокруг грязища страшная, беспризорники чумазые в обносках на всех углах клянчат, а зазеваешься, кошелек умыкнуть норовят. И стаи крыс в мусорных кучах, которые не убирал никто. Старушки на папертях тогда шептались, что этими полчищами сам Крысиный король командует, который еще в 1918 году со свитой из Питера в Москву вслед за большевиками перебрался. И скоро надо нового пришествия ожидать…

Я был малым шустрым, по вечерам деться некуда, а к девкам ходить боялся, батя пригрозил, что дурной болезнью заразить могут. Вот и повадился к стенке Китай-города возле Лубянки, там еще ворота огромные каменные стояли, глядеть, как местные пацаны в «орлянку» режутся. Прикинул: вроде ничего сложного нет монеткой об стенку стучать, ну и, ввязался. Поначалу, как водится, выигрывал, и такой азарт захватил, что остановиться, никакой мочи. А ребята ушлые, глядят, что парень не бедный, ну и взялись за меня… Короче, проигрался в дым, никаких денег, что батя давал, не хватило. Вот их главарь, ему около 30-ти было, мне как-то и говорит:

– Не рассчитаешься в срок, лавку ночью подожжем.

Я, как сейчас помню, от страха затрясся.

– А по-другому никак нельзя? – спрашиваю.

– Ну почему же? – найди нэпмана пожирнее, узнай, где он деньги держит, шепни, и будем квиты, только, долго не тяни…

И тут, как на грех, в Москву один важный нэпман прибыл. Этот деятель каждую ночь то в «Савойе» на Кузнецком, то в «Метрополе» попойки с девками закатывал. Прозвище у него такое смешное было – «Крысиный король». Он действительно напоминал огромную жирную крысу. Глазки маленькие, близко посаженные, щек почти, нет, один жирный затылок и огромные уши. О своем прозвище он знал. Бывало, водки хлопнет, редкими усиками пошевелит и так, с усмешечкой, цедит:

– У меня три головы, одна на плечах, а две других в надежных местах своего часу дожидаются…

Никто не удивлялся, время смутное, безбожное, множество всякой нечисти из щелей повылазило, чтоб человечье обличье принять.

Тут слушок прошел, что у него золотишко водится. Мол, сам за столом похвалялся, что на северной речке Печоре «напал» на жилу и золотого песку намыл видимо-невидимо. Вертевшийся рядом «половой» этот пьяный разговор засек и наутро шепнул дружкам. Грех было такой куш упускать, решили песочек этот, пока в руки ювелиров не утек, реквизировать. И тут случай: гляжу, а давешний нэпман у нас в лавке сушеные грибы выбирает. Набрал охапку и говорит отцу:

– Надо кого-нибудь послать, грибки зазнобе отвезти.

– А далеко ехать? – спрашивает батя.

– Недалече, на дачку в Мамонтовскую по Ярославской дороге. Я адрес напишу.

Батя тут меня увидел и говорит:

– Не извольте беспокоиться, мой сын в лучшем виде доставит…

В тот же день доехал я до Мамонтовской, дачка нарядная – страсть, всюду вышивки, да кружевные салфеточки, сразу видать, что с прежних времен осталось. На столе самовар скворчит, дамочка в расцвете лет в кружевном пеньюаре чаек из блюдца попивает. Говорит томно, врастяжечку, благородную из себя строит, а близко посаженные глазки так по мне и бегают, передние зубки постукивают и всем обликом на большую жирную крысу похожа. Даже редкие черные усики на верхней губе. Меня, аж передернуло всего.

«Удавить бы, тебя, гадину, – думаю. – Раньше мы, справные мужики благородным господам служили, как сыр в масле катались, а теперь вот такому крысиному отродью за лишний червонец кланяемся», – и тут меня осенило: песочек-то у его сожительницы может храниться.

Медлить не стали, я по приезду кому надо, шепнул, и нагрянули к ней втроем поутру. Я на стреме стоял. У нашего главаря прием был, чтоб бабенки не сопротивлялась особо, сразу грозил снасильничать и сифилисом заразить. Они этого пуще смерти тогда боялись. Сработало и на этот раз: хозяйка сразу же на подпол указала. Мне не понравилось, что они копаются слишком долго, ну, и пошел посмотреть. А бабенка меня в зеркало приметила, сразу узнала и, как заверещит на весь дом:

– Навел, подлюга! Я тебя за Можай, воровская морда, загоню!

Мы ее к стулу привязали, а она все не унимается: так кричит, что на улице, того и гляди, услышат. Тогда решили рот полотенцем заткнуть. Я ей нос сжал, чтоб дышать не могла, потом челюсти разжали, она визжит, плюется, а главарь полотенце стал засовывать, и перестарались малость… Когда заметили, что она задохнулась, перепугались страшно: ведь на «мокруху» никто не подписывался. Тут ходики в полной тишине время отбивать стали. Мы сразу в себя пришли: золотишко и прочие ценности разделили и деру. Я в сумочку кожаную, что на подоконнике стояла, свою долю сложил. Позже выяснилось, случайно в самый цвет попал: в сумочке той среди бумажек карта речки Печоры оказалась с крестиками, где жилу золотоносную нашли.

Когда вернулись поодиночке, первым делом мешочек с песком развязал, и золото на ладонь высыпал. Крупинки в солнечных лучах играют, глаз не оторвать. Но мыслишка где-то в нутре точит:

«Ни в чем неповинная женщина за это золотишко убита… С другой стороны: большевички с их лозунгом „Грабь награбленное!“ буржуев целыми семьями в расход пускают, а ценности реквизируют. Чем они лучше?»

Долго мучиться не пришлось: через сутки «шмон» по всем «малинам» прошел. Оказывается, за нэпманом этим чекисты следили, и мы их опередили самую малость. Так они всю округу на рога поставили, шерстили, почем зря. Батя мне к вечеру про слушок о налете рассказал. Говорит, а сам на меня испытывающе посматривает, словно проверяет, и поверить никак не может. Я сразу сообразил, что очень скоро до меня доберутся. Затемно вещички собрал, сумочку кожаную прихватил и, никому ничего не сказав, вышел из дома, якобы по «нужде» и исчез…

Вовчик удовлетворенно прикрыл глаза: вот и Мамонтовскую вспомнил. И сразу полегчало на душе. Как говорится, рукописи не горят, а воспоминания не забываются. Приходит время, и память сама все расставляет по своим местам. Теперь, когда стержень будущей книги восстановлен, нужно отыскать его в рукописях, разобрать остальные записки и начать работу над книгой, работенка та еще… И тут его стало мучить смутное беспокойство: было еще что-то необычайно важное, произнесенное старцем в самом конце беседы, о котором Вовчик благополучно позабыл. Пришлось еще глотнуть «чифиря». И снова перед глазами одна за другой поплыли картинки…

Рассказ старца о скитаниях по России он прокрутил в памяти, там ничего интересного не содержалось, и остановился на времени, когда тот объявился в Северных краях. Все началось с вопроса о Крысином короле.

– А Вы сами эту третью «голову» встретили?

Старец удовлетворенно усмехнулся, давно ожидая вопроса:

– В начале 30-х я в эти края подался, к золотишку поближе. Городок глянулся, на родной похож, здесь и осел потихоньку. Карта есть, и что с нее толку, коль она еще при царе-батюшке составлена, а в то время по «железке» лишь до Котласа добраться можно было. Дальше на лошадях по таежному тракту, в одиночку такое не потянешь… Потыкался туда-сюда, хотел, было, крест на этом деле ставить, и тут один кореш местный обмолвился, что государственная экспедиция на разведку золотишка прибыла. Я отыскал их начальника, показал карту, объяснив, что от отца досталась, и меня в разнорабочие зачислили. Летом отправились в тайгу, отыскали места, крестиками на карте обозначенные. Жила оказалась небогатой для промышленной разработки, железная дорога далеко, и экспедиция назад в Москву вернулась. А я подумал, подумал и на следующий сезон с двумя надежными корешами в эти места отправился, – старец вздохнул и перекрестился, – если б мне сразу про житье-бытье старателей рассказали, ни за что бы не согласился. Труд каторжный, моешь и моешь этот проклятый песок, пока золотые крупинки блеснут в породе…

Но фарт мы однажды поймали, а когда на следующий год туда же двинулись, место уже занятым оказалось, видно, кто-то выследил нас. Напарник предложил этих искателей сразу же порешить, а я его охолодил малость.

– Пускай, пока, моют песок, – говорю, а мы на другую делянку подадимся. А когда время придет, этих в расход пустим.

На том и порешили. На новой делянке дело, пуще прежнего пошло, а как почувствовали, что лето к концу идет, подались на прежнее место. Успели вовремя, те свои манатки тоже собирать стали. У меня зелье с собой было: в малых дозах силы восстанавливало, а переберешь, с ног валило. Я его во фляжку с самогонкой подмешал, а напарник вроде, как на огонек, ночью из лесу к ихнему костру вышел. Достал фляжку, те обрадовались, и разговляться начали. А когда уснули мертвецким сном, тут и я подоспел. Порешил всех с напарником, чтоб не проболтался по пьяни, мне это не впервой было, песочек рассовал по котомкам, и деру. Про себя решил: скажу, что потерял дружка по дороге, а как там на самом деле – тайга за зиму все покроет.

К тому времени я с одной местной бабенкой крепко сошелся. И вот, возвращаюсь, а у нее гость, военный какой-то. Глянул на него поближе, и обомлел: не лицо, а морда крысиная. И сразу того московского нэпмана и его удавленную зазнобу вспомнил. А он носом повел, оскалился по крысиному и маузером мне в подбородок:

– Наконец-то я отыскал тебя, разбойничья твоя морда! Теперь за все ответишь.

Я ему в ноги падаю, сапоги хромовые лизать готов:

– Богом клянусь, Вы меня путаете с кем-то, начальник!

А он усмехнулся мрачно и сумку, ту самую достает и карту оттуда вынимает:

– А это у тебя откуда?

Я сообразил, что начальник той экспедиции после возвращения капнул в Москве, кому надо, и ко мне следы привели. А здесь бабенка меня с потрохами сдала. Сумка на чердаке была спрятана, и, пока меня не было, она ее отыскала. Ну, думаю, сколь веревочка не вейся, а конец пришел… А он вдруг посмотрел на меня сверху с такой крысиной усмешечкой и говорит:

– Ладно, чего поминать прошлое, живи, пока, только золотишко вернуть придется. Будешь теперь на меня работать, а чтоб не сбежал, на зону пойдешь. Не бойся, лес валить не заставят, летом под присмотром песок отправишься мыть. Сдавать будешь мне лично…

– А с остальными как решим? – спрашиваю.

– В расход по окончанию пустишь, или не знаешь, как это делается?

Старец еще раз перекрестился.

– Всякий раз, как из тайги возвращался, думал: это последний, и скоро самого к стенке поставят. Кабала эта протянулась почти до конца войны. Правда, на зоне житуха вполне сносная тогда была. К нам даже с воли к самой «колючке» подходили и мороженную треску подбирали, что после обеда оставалась… В конце войны этот деятель сгинул куда-то, а меня на строительство «железки» отрядили. А потом амнистия вышла, я все ждал, что меня за прежние грехи снова посадят и в тайгу подался, подальше от греха. Пока силы оставались, песочек мыл и хоронил до лучших времен. Так всю жизнь из-за этого металла вдали от людей и провел…

И тут Вовчик внезапно вспомнил конец разговора.

– Ты в Муром-то возвращаться собираешься? – остановил вопросом старец, когда он поднялся, чтоб уходить. – Попроси, мил человек, чтоб помолились за меня. Сейчас это дозволяется, – и протянул четвертушка бумажного листа. Вовчик недоуменно уставился на старца. – Я под чужим именем почти всю жизнь прожил, а это настоящие, – пояснил тот и перекрестил на прощанье…