Текст книги "Фантазер"

– Ну, что? – спросил он Леньку громко.

– Что-то перестало, – ответил тот. – Посидим еще, может, подойдет?

– Посидим.

А у Никонова началось опять. Ему захотелось упасть с чемоданчика лицом в снег. Даже если он попытается объяснить им – Леньке, Васе, – они не поймут. Довольны жизнью абсолютно. Тачки купили и тот, и другой. Только ездить некуда. За пивом разве что. И ничего общего с тем, о чем мечтали в школе. К чему-то стремились ведь… Правда, в загранку катаются ежегодно, детей завели. С женами оба цапаются, у Леньки – вторая теперь. Сын старший у него в «разборке» погиб, младшего вот-вот из школы выгонят, говорит. У Василия тоже не все в порядке, жалуется. Оба крепко закладывают время от времени. А вот сейчас рады. И молодцы.

– Как насчет другого места, а? – сказал вдруг Ленька и как-то странно посмотрел на Никонова.

– Какого места? – не понял Никонов, но почувствовал, как похолодело в груди.

«Что он имеет в виду?» – мелькнуло.

– Ну, может, поищем? Где клюет… – как бы оправдываясь, сказал Леонид.

– А! Давай поищем, – вздохнув, согласился Никонов и поднялся. – Пошли.

Они походили вокруг, просверлили еще с десяток лунок, пробыли еще часа два. Никонов пригрелся на своем стульчике, старался дремать.

Стало слегка вечереть. Солнце чуть снизилось и пожелтело. Клева совсем не было. С востока стали наползать тучи, пошел снежок. Решили идти в деревню.

Шли сначала по снегу с трудом, но увидели дорогу невдалеке. Пошли по ней быстро, резво. «Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину, покинем мы свой дом… Как аргонавты в старину…» – в такт шагам повторял Никонов тоже по старой памяти. Из Джека Лондона. И получалось здорово. «Как аргонавты в старину…»

– Если бы сейчас и водочки… – вырвалось неожиданно у него. —Лень, у тебя есть?

– Разумеется, – сказал Леонид Николаевич важно.

– У меня тоже есть, – деловито добавил Василий..

– Что, пойдем к ней же? – сказал ему Никонов, повеселев.

– Черти, небось молоко без меня пили? – с опозданием обиделся Ленька.

Хозяйка обрадовалась им.

– Ночевать будете?

Зачем пришли, уже досадовал Никонов, глядя на то, как Ленька деловито достает бутылку из рюкзака. А за ним и Василий.

Сняли шубы. Было тихо, только тикали старые ходики. Висел на стене какой-то допотопный приемник, молчал.

Сердце Никонова заныло. Он вспомнил, что в избе, где он так часто бывал в давние-давние годы, висел точно такой же, только без конца говорил – хрипло и еле слышно. Откуда он здесь, такой же? И почему молчит? Только теперь он заметил телевизор в углу на тумбочке.

Хозяйка дала три стакана и поставила на стол сковороду с картошкой:

– Вот, нажарила!

– А вы? – сказал Никонов. – Садитесь с нами. Чуть-чуть…

– Ну, если чуть-чуть…

Выпили.

– Ребята, на плотах поехали вместе, а? Летом! По Сибири! – громко вдруг заговорил Никонов, жуя. – Как, старики, а? Тряхнем?! Что вы все в Европу да в Европу! Давайте по старой памяти!

– Можно, – сказал Ленька, абсолютно довольный.

– Давайте, – радостно подхватил Вася.

«За что они уважают меня?» – подумал Никонов, мрачнея почему-то опять.

– А сейчас – домой! Идет? – сказал он зло и усмехнулся криво.

– Что?! Как это сейчас домой? – уставился на него своими широко открытыми глазами Ленька. – Ты чего?

– Он шутит, не видишь, что ли… – мягко сказал Вася.

Не ожидали. Разумеется. Он сам не ожидал. Однако… Для них он всегда был странен, не всегда предсказуем, но они его почему-то всегда уважали.

– Ну и шутки у тебя – сказал Ленька.

– А что? Все равно не берет ни черта. Да и ветер поднялся, и тучи… – убежденно заговорил Никонов.

– Как это не берет, ты что?! Вон же, полчемоданчика… Да и солнце ведь.

У Васи вдруг стал такой обескураженный вид, что казалось, он вот-вот заплачет. Большой, почти пятидесятилетний мужчина с пухлым лицом. А Ленька наклонился и принялся искать что-то в своем мешке. Обиделся. Он ведь наловил кое-что.

– Ты, что, правда, что ли? – сказал он, подняв голову. – Нелепо же. Приехали, столько собирались…

– Почему же нелепо? – возразил Никонов. – Клева нет, погода портится, видели, снег пошел? Вась, ты как?

– Не знаю. Не понимаю я тебя что-то, – искренне недоумевая, ответил Вася. – Какой снег? Но если ты…

– Нет, я пошутил, ребята. Не обижайтесь. Если вы не хотите, то…

И он тяжело вздохнул.

– Давайте-ка еще по одной. За погоду!

– Я остаюсь, ты как хочешь, – сказал вдруг Ленька, бойко хрустя огурчиком.

«Ну и черт с тобой, – выругался Никонов про себя. – Но я же все равно вижу, что оба вы согласитесь, если я настаивать буду. Что же вы на все так легко соглашаетесь, а, ребята? На все, на все соглашаетесь. Выбрали местечки себе, пригрелись…»

Глаза его наполнились вдруг слезами – луком закусывали.

«Ну откажитесь, скажите, что вы остаетесь! – чуть не закричал Никонов. – Хоть это вы можете?! Скажите, что я неправ, что глупость несу, что все хорошо, прекрасная маркиза, что жизнью своей оба вполне довольны, по горло довольны, до самой макушки, чего хотели, то и получили – тачки приобрели, в загранку мотаетесь, бабки заколачиваете – и рады до смерти!»

Потом пили чай.

«Мой милый, мой князь, мой жених, ты печален в цветистом лугу», – вертелись в голове стихи Блока. Тоже из того времени. Он же хотел в юности стать поэтом, поэзию очень любил, а Блок – один из самых любимых… Теперь, правда, поэтов навалом – все пишут, кому не лень, и все печатаются, пусть большинство за свой счет, но – печатаются! А настоящих – ни одного! Рынок у них, видите ли, ради бабок и пишут, а больше – ради престижа: «Я поэт, мать вашу!» Старых поэтов если и вспоминают, то так, тоже ради престижа. А пишут всякую дрянь…»

– А я ему говорю: ты что же это, хороший человек, делаешь, а? Не стыдно, говорю, тебе, а? Ты же о нас должен думать, а ты себе вон какую машину купил! Нельзя ж только ради денег все… – продолжала тем временем хозяйка.

– Да, конечно, да, вы правы, – солидно кивал Ленька.

Никонов громко прихлебывал чай из блюдечка.

Стемнело за окном. Слегка запьянели все.

Никонов поднялся и вышел из избы один. Ярко, во всю мощь светила луна. Облака ушли, ветер утих. Было так тихо, что слышались какие—то шорохи со стороны Волги. Над избой мерцал Орион, любимое созвездие. Повеяло таким покоем… Никонов вздохнул и закрыл глаза. Нет, это невыносимо. Что-то надо делать. Сейчас, теперь, немедленно! Министерство, бумаги, утонул в бумагах, а время летит, и молодость скоро… Хотя какая молодость? И все-таки… Посходили с ума с этим бизнесом! Света белого не видит никто…

Стукнула дверь, кто-то вышел в сени. Никонов повернулся и направился в избу, столкнувшись в дверях с Васей.

– Ребята, я поехал, вы как хотите, – сказал он вдруг.

Сказав, почему-то почувствовал себя легче.

– Черт с ним, я тоже. Клева нет, правда, – сказал Василий, робко топчась на пороге.

– Вы серьезно? – спросил Леонид Николаевич, подняв глаза от мормышек, которые разложил было перед собой на столе. – Дела, что ли, какие-то неотложные? Зачем же ехали-то?

Василий, ища поддержки, смотрел на Никонова.

– Да, – сказал Никонов. – Завтра с утра дела у меня очень важные, я вспомнил. Да и Татьяна обиделась, когда я уезжал. Надо завтра куда-нибудь с ней сходить. Дела, ты верно сказал.

И он принялся одеваться. За ним и Василий Семенович.

– Ну, старики, вы даете! – растерянно проговорил Леонид. – Впрочем, ладно, я с вами. Мне тоже дома надо кое-что сделать завтра. – Подождите минутку, я сейчас соберусь.

– Ой, мальчики, а я же вам стелить собралась… – расстроилась хозяйка.

– Извините, хозяюшка, в другой раз. Мы еще приедем, – сказал Никонов и сунул ей вполне достойную голубую бумажку.

Никонов уверенно, как когда-то, шел впереди. За ним – Вася, третьим – Ленька.

«Чепуха какая-то. Бессмыслица! – думал, тем не менее, Никонов, с наслаждением шагая. – Ничего, придумаем что-нибудь! Все равно не зря съездили…» Настроение у него почему-то резко улучшилось.

Поезд подходил, когда они были метрах в пятидесяти от платформы. Пришлось бежать. Никонов пропустил своих спутников вперед и вскочил последним. «За что я с ними так! – резануло вдруг. – Самого себя правильно, а других зачем? Сам виноват, в том-то и…» В один миг представился ему простор Волги, завтрашний погожий день, белое солнечное великолепие – видели же сегодня! Каким мог бы быть день, если бы… Ослепительным, счастливым, восторженным… Было ведь так! «Пересмотреть все к чертовой матери, начать сначала! – Задохнулся от этой мысли, как от удара. – Что я сейчас-то делаю?! – промелькнуло панически – Зачем уезжаем?»

И с ужасом подумал вдруг, что вот сегодня действительно дан был шанс. Им всем! Еще один… Вспомнить, по-настоящему вспомнить! Всем троим! Распахнулось ведь нечто – какая-то ясность необычайная, и увидел, и понял он! И если бы теперь… Да, в лес, на хлеб и воду, на полустанок какой-нибудь… Да, да, а завтра еще раз, еще раз здесь – вспомнить как следует, вернуться по-настоящему…

Инстинктивно он вдруг рванулся назад, к выходу из вагона, столкнулся с кем-то в проходе, хотел крикнуть своим друзьям, чтобы и они тоже вернулись… Но тут же ощутил мягкий толчок оттого, что поезд тронулся.

– Поехали, – сказал он Васе, который опять с готовностью на него смотрел. – Поехали, слава богу, – повторил он, уже как будто бы искренне радуясь. – Успели.

И, глубоко вздохнув, сел на свободное место.

Праздник

1

За неделю до праздника Александр Сергеевич Саничкин, бригадир-строитель в возрасте 26 лет, а попросту – Сашка, хозяин квартиры, сказал своей жене, Вале:

– Слушай, Валюха, а почему бы нам не собрать ребят у себя? А? Зря, что ли, квартиру получали? Игоря позовем, Витьку Орлова, Генку. Повеселимся? Игорь стихи почитает. Ты как?

Убедительных возражений с Валиной стороны не последовало – трехлетнюю дочку Леночку смело можно было отправить на это время к родителям, а посуда… Что ж, посуду тоже можно от родителей привезти. Мыть же все вместе будут. И Валя приняла предложение мужа.

2

В 7 часов вечера в первый праздничный день в назначенном месте у вестибюля метро встретились четверо. Кандидат технических наук Виктор Орлов, 28 лет, его знакомая девушка, Сусанна, аспирантка по физике, и еще двое: старый друг Саничкина – Геннадий который только в прошлом году закончил юридический факультет и теперь вместо чаемой должности следователя по особо важным делам получил место юрисконсульта на одном из предприятий города, и хороший знакомый Геннадия – Игорь, поэт. Дамы Геннадия и Игоря уже давно были на квартире Александра Сергеевича – с утра ходили по магазинам, резали колбасу, сыр, разделывали селедку.

Первым к назначенному месту приехал Геннадий – профессиональная привычка к пунктуальности, – за ним подошел Игорь, который несмотря на свою стихийную профессию все же умел, когда надо, держать себя в рамках организованности, и лишь пятнадцатью минутами позже в густой толпе воодушевленных праздником горожан показались Виктор Орлов и Сусанна.

Не задерживаясь, все четверо отошли от вестибюля, пересекли площадь, охваченную праздничной суетой, и по широкой улице, увешанной транспарантами, лозунгами и лампочками, направились к Саничкину.

По дороге черноглазый и темноволосый, коротко стриженый Игорь купил Сусанне ландыши в киоске. Правда, она попросила об этом Орлова – но Орлов, недовольный, как всегда, и чувствующий себя обделенным судьбою (не только некрасива и неэффектна его Сусанна, но даже не обаятельна, черт дернул пригласить), с насмешкой воспринял ее просьбу. И тогда словно бы в пику ему поэт Игорь (спокойный и тихо уверенный в себе сейчас) без лишних слов подошел к киоску, купил букетик и вежливо преподнес его Сусанне.

Сусанна просветлела, тотчас почувствовала симпатию к Игорю, а Виктор Орлов усмехнулся криво, отчего изысканные усики его, похожие на кавычки, слегка разошлись, и сказал натянуто:

– Поэты галантны, как всегда.

Тем не менее он покрепче сжал локоть Сусанны и притянул ее поближе к себе. Сусанна придвинулась к его боку и старалась ступать с ним шаг в шаг. Все же она с удовольствием держала ландыши у лица, щуря глаза, вдыхала их аромат и время от времени с симпатией поглядывала на Игоря.

Спокойно, не торопясь, шли эти четверо навстречу праздничным светлым часам, и впереди всех, слегка улыбаясь, шагал крепко сложенный бодрый Геннадий. Радовала его окружающая суета, плакаты, шум улицы, лучи солнца, выглянувшего перед самым закатом. Радовало то, что они вот идут на праздник к его когда-то очень близкому другу Сашке – а там уже нетерпеливо ждет его знакомая Лариса и другие, совсем еще незнакомые девушки, праздничный стол, музыка, танцы, крылатое состояние опьяненности – о, на этот раз он обязательно будет соблюдать меру, не сорвется! – и вообще это многообразное, яркое, раскрашенное, что подразумевается под словом «праздник». Ни о чем другом он сейчас не хотел, да и не мог бы думать.

Нашли нужный дом, поднялись на четвертый этаж.

Дверь открыл сам Александр Сергеевич Саничкин, хозяин квартиры.

– А, пришли наконец, – сказал он радушно, медленно, растягивая слова. Он был полноват, длинноволос и лохмат, неряшлив, хотя и одет в белоснежную нейлоновую сорочку по случаю праздника, брюки его без ремня то и дело съезжали, он локтями поправлял их, так как руки его были вымазаны шпротами, банку которых он только что открывал.

– Молодцы, что пришли! – добавил Александр Сергеевич, и полноватое утомленное лицо его расплылось в добрейшей улыбке.

– О, синьор Орлов собственной персоной, как же, как же, милости просим, сколько лет, сколько зим! – продолжал он приветливо. – Князю Игорю, надежде русской советской поэзии, привет, привет. Здорово, Генка, мистер Шерлок Холмс – или доктор Ватсон, как тебя там? – рад видеть, рад видеть. Александр Сергеевич меня, Сашка, то есть а вас как? Сусанна? Очень, очень приятно! Проходите, располагайтесь, у нас тут подготовка пока. А ты, Генка, музыку организуй для веселья.

3

В маленькой тесной кухне кипели приготовления. Хозяйка дома Валя, а также Зоя, которую пригласил Игорь, и Лариса, подруга Геннадия, хлопотали у стола и у раковины. Они отказались от помощи вновь пришедших, отпустив их с миром в большую комнату, где уже расхаживала недавно приехавшая в одиночестве хорошенькая блондинка Марина.

Еще в прихожей Виктор Орлов внимательно огляделся. Пустая вешалка, веник в углу… Обрюзгший неопрятный Сашка – такие люди всегда внушали Виктору чувство брезгливости. Из-за спины Сашки выглянула оживленная, однако же с заспанными глазами, измотанная какая-то жена его, Валя. Выражение растерянности и мышиной занятости, казалось, давно и навсегда застыло на ее простеньком личике. Орлова слегка передернуло, хотя он и поздоровался вежливо с Валей.

– Здравствуйте, здравствуйте, гости дорогие, проходите, будьте как дома, – повторяла Валя вслед за мужем, однако по выражению ее лица можно было подумать, что гости застали ее врасплох, и она просто не знает, как быть и что в первую очередь для неожиданных и почетных гостей сделать.

Постояв в нерешительности, приветливо и растерянно улыбаясь, так ничего и не придумав, она повернулась и деловито ушла в кухню, к столу, где как раз перед приходом гостей принялась за разделывание селедки. Вернувшись к прерванному занятию, она тут же забыла обо всем на свете, кроме одного: вскрыть селедке живот, вытащить бурые скользкие внутренности, вычистить как следует сердцевину, а потом аккуратно порезать…

– Попали, кажется, – тихо, так, что никто больше не слышал, сказал Виктор Орлов Сусанне, войдя в комнату и чутьем угадав, что компания эта опять, конечно же, не та, и что пообщаться в сущности будет не с кем. Окончательно убедил его в этом почему-то торшер, стоящий в большой комнате рядом с диваном – торшер был старомодный, хотя и новый, массивный, с аляповатым большим абажуром… Вспыхнувшая было искорками надежда – когда они шли по праздничной улице, по широкой центральной улице, и потом вошли в подъезд нового двенадцатиэтажного светлого дома, а Сусанна после церемонии знакомства с Игорем и Генкой и ландышей вдруг почему-то стала ему дороже, – вспыхнувшая вдруг было надежда погасла уже тогда, когда они поднимались по лестнице. А теперь… Этот старомодный торшер, добропорядочный, основательный – где они его откопали? – веник в углу… И вслед за столь робко выглянувшей надеждой начало им овладевать состояние привычной, желчной, безнадежно серой меланхолии и тоски.

Сусанна мгновенно почувствовала сначала то, а теперь и другое – сначала надежду Виктора, а теперь его меланхолию. И так же, как он, она поначалу воспрянула духом, а потом расстроилась: слова Виктора «Попали, кажется» и тон, и глаза его очень огорчили ее. С неосознанной материнской заботливостью она поправила ему уголок платочка в нагрудном кармане, незаметно для всех тихонько поцеловала в щеку и сказала, негромко:

– Ничего, пока трудно сказать, там видно будет. Еще ведь не все пришли…

Поэт Игорь, еще не знающий, как вести себя, путающийся в ролях – дон-жуана играть? простого малого? знающего себе цену поэта? Или все-таки Мартина Идена? Войдя в большую комнату, он машинально обратил внимание на книжный шкаф и механически пошел к нему – знакомое существо! – пробежал глазами корешки книг и почему-то вспомнил: еще в школьные годы кто-то из взрослых заметил и оценил его привычку сразу обращать внимание на книги, если они в комнате есть. Как будто от силы, а не от слабости у него это, как будто не спасения он в книгах ищет! В незнакомой обстановке, в ожидании, ловящий знаки и импульсы, чувствующий, что и Сусанна следит за ним в этот момент и хорошенькая Марина, и Орлов тоже, а может быть, и другие, Игорь вытащил из ряда томик Апухтина, полистал автоматически и поставил на место. Да там… в кухне… Зоя, которую он пригласил – она приехала без него, раньше. Чужая какая-то она все-таки. Совсем чужая. Да еще и накрашенная слишком – маска какая-то. Куда я опять попал? – с грустью подумал он.

Юрисконсульта, высокого, на совесть сложенного Геннадия, от которого так и веяло здоровьем, простором среднерусских полей, буйством дубрав, едва лишь переступил он порог квартиры, тут же осадила и взяла в плен нетерпеливо ждавшая его Лариса. Хотя они и виделись не далее, как в эту самую ночь – утром она прямо от него поехала к Сашке, – однако никак не могла примириться даже с такою разлукой, она страстно желала бы, чтобы он вообще ни на шаг не отходил от нее. Лариса была двадцатилетняя женщина с несколько полноватой фигурой, с растрепанными темно-каштановыми волосами и диковатым взглядом восточных глаз.

– Ну как, мама не приехала? Никто нас не видел? Ты выспался? Все в порядке? – засыпала она Геннадия градом вопросов, и настроенный благодушно, выспавшийся, большой и сильный Геннадий с улыбкой обнял и успокоил ее. Перед ним уже сиял во всем своем блеске «Карнавал-в-Рио» – такой, какой он видел однажды в кино, а потом дорисовал в воображении: пляски, песни несколько дней и ночей напролет, хороводы, красивые, знойные женщины, джазы и барабаны на перекрестках опьяненного шумного города, бочки с вином… – сиял как напоминание, как очень может быть, что доступная в скором времени мечта, как достойный подражания образец. Однако успокаивая и обнимая Ларису, он почему-то печально вздохнул.

Он ушел от Ларисы в другую комнату, спокойно ушел, не торопясь, все еще переполненный чувством хорошего ожидания, однако не прошло и минуты, как из кухни донеслось ласковое, грудное контральто Ларисы:

– Ген, пойди сюда, нужно банку открыть.

Услышав этот ласковый зов, Геннадий вздохнул вторично.

4

Все тянулись и тянулись суетливые, возбужденные, немного бестолковые, но все же очень приятные, волнующие, насыщенные ожиданием и неизвестностью, предпраздничные минуты.

Даже хозяева – Александр Сергеевич, Валя – с трудом соображали, что еще нужно сделать, чего не хватает, о тех же, кто не был занят непосредственно подготовкой, и говорить нечего.

Виктор, все больше мрачнея, злясь, сидел на диване с Сусанной, Игорь пока еще не нашел нужную роль, внутренне переживал и перелистывал книги одну за другой; смиренный Геннадий на кухне умело открывал банку за банкой, а потом даже принялся нарезать хлеб. Лариса, глядя на него, радовалась. Зоя, сдержанная, однако влюбленная в Игоря и счастливая тем, что он ее пригласил, порезав сыр, не знала теперь, в чем же еще проявить свою хозяйскую сметку.

И вот только Марина, пожалуй, хорошенькая блондинка – старая знакомая Вали, приехавшая в одиночестве, – бесцельно слонявшаяся по квартире, неприкаянная какая-то, всеми своими надеждами, помыслами и чувствами была сейчас совершенно не здесь, не в этой двухкомнатной новой квартире Александра Сергеевича, не с теми, кто был здесь с утра, и не с вновь пришедшими.

Во-первых, не выходил из головы дом, где на попечении соседки осталась ее пятилетняя дочка Наташка. Марина не могла отвезти ее к родителям за город, потому что те на праздники сами уехали. Теперь, конечно, немного мучила совесть перед Наташкой – может быть, ей, Марине, не нужно было сюда приходить, может быть, нужно было остаться дома? И мысленно она сейчас даже разговаривала с Наташкой, объясняла, оправдывалась, а та хотя и соглашалась в ее, Марининых, мыслях со всем, все понимала, качая своей хорошенькой кудрявой головкой – «Я понимаю, мама, конечно, мамочка», – однако было в ее карих лукавых глазках что-то такое, отчего Марина вновь и вновь повторяла свои объяснения. И несмотря на этот, такой хороший, такой взаимоубедительный разговор, вдруг вырвалось совсем не к месту другое – укоряющее, трагически обиженное лицо Наташки, и она говорила печально: «Мамочка, значит, мы не поедем с тобой сегодня в лес, не поедем? А помнишь, ты обещала, что мы на праздник поедем в лес, помнишь?» И Марина с новым пылом, не давая себе расчувствоваться, вновь и вновь убеждала ее, что да, конечно, они обязательно поедут в лес, но только после – «мамочке ведь тоже нужно встретиться со своими подругами, ведь тоже. У тебя же ведь был праздник в детском саду, был, правда? Ну вот, а теперь у мамочки праздник будет, хорошо?» И Наташкино личико становилось серьезным по-взрослому, и она кивала головкой: «Конечно, мама, я понимаю, мамочка». И все же Марину что-то мучило.

Марина у Вали никогда не бывала, к тому же интересно было, какие люди здесь соберутся на праздник. Правда, Борис, с которым она встречалась последнее время, не захотел быть здесь с ней вместе – сказал, что собирается отмечать в кругу семьи, а ее, Марину, почему-то в круг этот не пригласил. Наверняка же у него там сейчас тоже компания собралась…

И еще мелькал далекий город Новосибирск, где живет сейчас с новой женой ее прошлый муж. Она было уже по-настоящему забыла о нем, но вот как раз перед праздником, позавчера, пришло поздравительное, неожиданно ласковое письмо. Что это должно значить?..

Не прошло и часа, а Лариса успела уже раз двадцать незаметно чмокнуть Геннадия в щеку, а вслед за тем даже вывела его в прихожую, в уголок потемнее и облепила всем своим телом, не давая вздохнуть,

– Я соскучилась по тебе, Ген, – сказала она.

И лишь только она это сказала, в прихожей, как раз над тем местом, где они стояли, раздался звонок.

Дверь открыли. Это оказались еще двое участников – пятая пара. Русоволосый маленький Виктор – «Ты будешь у нас Виктор-2», тут же окрестил его Александр Сергеевич, – и двадцатилетняя бойкая ярко накрашенная длинноволосая девушка с ним: его супруга, Майя, бывшая самая лучшая подруга хозяйки дома, Вали.

Лишь только Майя увидела Валю, как тут же бросилась к ней. Они обнялись, расцеловались, заговорили о чем-то. С приходом Майи в обеих комнатах стало шумно.

– Ну, ребятишки, давайте стол раздвигать, – сказал Александр Сергеевич, входя в большую комнату и ласково глядя на всех присутствующих.

Орлов тотчас встал, к нему на помощь поспешил Игорь, и они, взявшись за стол с двух концов, начали его раздвигать. Раздвинули. Пришла Валя с большой белой скатертью, накрыла стол, одернула, складки разгладила – скатерть была с рисунком и бахромой, – и одна за другой в большую комнату начали входить девушки с приборами, тарелками, вазами – священнодействие началось.

Геннадий, приятно пораженный броской внешностью Майи, тоже включился в процедуру сервировки стола, причем хитро старался подстроить так, чтобы входить в комнату тотчас же вслед за Майей, а при выходе сталкиваться с ней в дверях. Майя тут же заметила его несложную хитрость и громко захохотала. Лариса настороженно притихла.

Наконец полностью разложили ножи, вилки, расставили пустые тарелки, закуски. Подвинули стол к дивану. Пристроили стулья.

Теперь Игорь, несмотря на свою окончательно выбранную роль Уверенного-В-Себе-И-Веселого, внутренне все больше мрачнел и злился на себя за то, что пригласил вот Зою и теперь обязан ее опекать, когда кругом столько хорошеньких девушек, а главное, ходит неприкаянная и, кажется, одинокая, действительно симпатичная – мягкая какая-то, добрая – блондинка Марина. Ведь хотел же прийти без Зои, один, дернул же черт…

А вот Орлов, воодушевленный хлопотами, шумным и ярким явлением Майи, всеобщим оживлением, неожиданно для самого себя на самом деле повеселел. «Прелесть девка!» – думал он о Майе и стал энергичным и деловым. Элегантно подтянув рукава пиджака, он уже с явным удовольствием помогал девушкам накрывать на стол, быстро входя в свое лучшее амплуа – действительно веселого, действительно уверенного в себе, участвующего и руководящего…

Начали усаживаться.

5

Александр Сергеевич Саничкин потерял покой с того самого дня, когда сделал своей супруге предложение насчет праздника. Пожалуй, впервые в жизни – впервые по-настоящему, в новой просторной и неплохо уже обставленной двухкомнатной квартирке с коридорчиком, небольшой кухонькой, раздельными санузлом и ванной, – хотя и без телефона пока, – впервые он почувствовал себя хлебосольным хозяином. Мечта ранней молодости, проведенной в коммунальной квартире. Хотя он, к великому своему сожалению (вразрез с мечтой!), и не угощал собственными своими харчами, а все, увы, собирали деньги – вскладчину, «по-студенчески», – однако празднуют-то у него! И… как коршун с неба, на него камнем пала ответственность. Неожиданно она поглотила его всего, он уже не мог ни о чем другом думать. Ответственность усугублялась тем, что приглашены – и дали согласие! – Орлов, Игорь, Генка…

И Саничкин добросовестно и упорно ходил по магазинам – сам или же, оставаясь с дочкой, отпускал Валю. Так что им даже красной икры и красной рыбы удалось достать.

Искренне радуясь, он встретил первых гостей, а когда пришла Майя и в его тихой квартире стало шумно и многолюдно, он был мало сказать доволен, он был счастлив. Окруженный суетой, вопросами – Валя успела уже привести себя в порядок и одеться, Лариска, подруга ее, тоже причесалась и напомадилась, Зоя стала вдруг торжественной и неприступной, хотя с утра вместе с Валей проявляла прямо-таки удивительную расторопность, Орлов и Игорь тоже были уже здесь, а значит, будет интересно и весело, а тут еще Майка пришла – молодец, что не обманула! – окруженный, захваченный всем этим, он чувствовал бодрость и подъем сил, хотя они теперь проявлялись разве что лишь в неудержимой, широкой, растягивающей и молодящей усталое лицо его улыбке.

Счастливо улыбаясь, он стоял и смотрел, как все рассаживаются вокруг стола – его стола! – пристраиваются на его диване и его стульях. Вот, не зря, выходит, куплена дюжина, хотя Валюха в свое время жалела денег на такое большое количество. Двое должны были еще прийти – шестая пара, – об этом настойчиво напоминала Валя, ибо это ее товарищ детства должен был прийти со своей знакомой, и им оставили два пустых стула, поближе к двери.

Все так же улыбаясь, подтянул Александр Сергеевич белоснежные, ничем пока еще не закапанные и не запачканные манжеты нейлоновой сорочки своей и принялся за самое, пожалуй, приятное из всех хлебосольских хозяйских обязанностей – разливать водку.

Всем без исключения – и девушкам всем – налили по стопке для начала, и хотя Зоя, а потом и Валя принялись было возражать и отнекиваться, Александр Сергеевич так посмотрел на них, что они тотчас покорно примолкли. Едва лишь наполнили холодной – только что из холодильника – божественной влагой (серебряные пузырьки, когда наливаешь, в каждой рюмочке так и скачут!), – только лишь наполнили божественным эликсиром этим последнюю стопку – как раздался пронзительный, требовательный, нетерпеливый звонок, перекрывший довольно громкий уже установившийся шум.

Валя побежала открыть, притихли все за столом, и, как Александр Сергеевич и ждал, это оказалась шестая пара. Теперь, слава богу, все были в сборе.

Задержавшись лишь на одну минуту в прихожей, вновь пришедшие вышли к столу, ко всем, чуть смущенные своим опозданием, оживленные улицей, а хозяин дома имел к ним уже почти родственные чувства. Как, впрочем, и ко всем, уютно расположившимся сейчас за его богато уставленным всякими разносолами столом.

Валин друг детства, Давид, был молодой человек лет тридцати-тридцати двух, лысоватый, улыбчивый, с мягким каплеобразным носом, чувственным ртом и белыми чистыми зубами. Лицо его улыбалось как-то все разом – не только губы, глаза и щеки, а и лоб, и подбородок, и переносица, и виски, и, кажется, даже уши. И столько доброжелательности, столько душевного здоровья и радости жизни было в этом лице, что, глядя на него, просто нельзя было не улыбнуться. И как по команде заулыбался весь стол – и мужчины, и девушки… Когда же из-за его спины вышло и показалось во всей своей молодости и во всей неискушенной прелести своей – словно бы все озаренное не только светом люстры, по и еще каким-то дополнительным, неизвестно откуда взявшимся светом, – золотоволосое, сероглазое, тоже приветливо улыбающееся, всеми силами пытающееся скрыть свое смущение, юное существо лет восемнадцати – кое-кто из сидевших за столом тихонько ахнул, признавая тем самым восхождение на престол новой королевы и падение предшествующей ей, Майи.

Новую королеву звали Олей. Смущенно улыбаясь, она села, а Александр Сергеевич, словно коварный, всюду проникающий – но веселый, черт побери! – этакий Азазелло, выдвинулся из-за ее спины и чуть дрожащей рукою наполнил ледяной, божественно сверкающей жидкостью ее большую рюмку. Рюмка тотчас вспотела, а нежная королева подняла ресницы и вопросительно взглянула на своего спутника, Давида. Давид кивнул, и она успокоилась.

Пора было произносить первый тост.

Еще неизвестно было, кто это сделает, и в напряженном ожидании, растягивая этот блаженный миг, каждый отдался созерцанию стоящего на столе, но и не только созерцанию. Кавалеры, ощутив себя в полной мере мужчинами – особенно после прихода Оли, – принялись ухаживать за дамами.