Текст книги "Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты"

«Изида» и «Тайная доктрина »

Мир не забудет веры древних лет,

Звездопоклонники пустыни,

На ваших лицах – бледный зной планет,

Вы камни чтите как святыни...

Иван Бунин

Летом 1875 года Елена Блаватская начала работать над рукописью «Разоблаченная Изида» и завершила ее через два года. В книге Блаватская дает сравнительный анализ мировых религий, показывает единую связь между ранними христианством, буддизмом и каббалой, то есть пытается соединить несоединимое.

И почему Изида? Для непросвещенных отметим, что Изида – древнеегипетская богиня, символ и хранительница тайных знаний, тех знаний, к которым так тянулась Блаватская. Статуи Изиды воздвигались перед храмом. Лик богини был невидим под покрывалом, на ее коленях лежала закрытая книга. Надпись на постаменте гласила: «Ни единый смертный не поднимал моего покрывала». А вот Елена Петровна взяла и дерзнула: сбросила покрывало и открыла страницы закрытой книги. В итоге – «Разоблаченная Изида».

Генри Олькотг вспоминает, как Блаватская работала над книгой:

«За всю свою жизнь она не проделала и десятой части подобного литературного труда, более того, я не знаю ни одного журналиста, пишущего ежедневно, который мог бы сравниться с ней по выносливости и неиссякаемости рабочей энергии. С утра до вечера она находилась за своим письменным столом, и весьма редко кто-либо из нас ложился спать ранее 2 часов ночи. Днем мне нужно было отлучиться по делам, но всегда после раннего обеда мы садились вместе за наш большой письменный стол и работали так, будто это вопрос жизни и смерти, до тех пор, пока усталость тела не принуждала нас остановиться. Что за воспоминания!..

У ее работы не было фиксированного плана, идеи приходили в ее ум потоком, как будто у нее внутри находился неиссякаемый источник, который постоянно грозил перелиться через край... Вот так все это и шло в совершеннейшем беспорядке, подобно непрекращающемуся течению, и каждый параграф был законченным сам по себе, его можно было удалить без всякого вреда по отношению к предыдущему или последующему...

Как выглядела ее рукопись – надо было видеть: изрезанная и склеенная, снова изрезанная и подправленная! Если посмотреть ее на свет, можно было увидеть, что она состоит из шести, восьми, иногда десяти кусков, отрезанных от других страниц, склеенных вместе, и весь текст исчеркан вставленными между строк предложениями и словами...»

И как же Олькотт работал с такой рукописью?

«Я по нескольку раз корректировал каждую страницу ее рукописи и каждую страницу чистового варианта; записывал для нее множество абзацев, часто просто выражая словами те ее идеи, которые она в то время... не могла удовлетворительным для себя образом сформулировать по-английски; помогал ей отыскивать цитаты и выполнял другую вспомогательную работу: вся эта книга является целиком плодом ее работы, насколько это касается личности на этом плане проявления, и именно ей должны причитаться все похвалы или упреки, которые она заслуживает...»

«Изида» – книга многогранная, сложная, в нее вошли не только цитаты из различных древних книг, но и, как выразился Олькотт, «астральный свет» и то, что почерпнула Блаватская от общения со своими учителями – Братьями, Адептами, Мудрецами, Мастерами и т. д.

В своей книге Блаватская утверждала, что Вселенная разумна и что существует Мировой разум, который как бы распадается на бесчисленное количество единиц – монад. Они тесно связаны с атомами материального, проявленного мира. Каждая монада должна пройти свой эволюционный цикл от простейшего одноклеточного до осознания самое себя и вернуться в Единое Неведомое, в Беспредельную Совокупность. Грубо говоря, такие этапы развития: молекула – что-то многоклеточное – простейшее животное – человек – снова прах – молекула и т. д. В этом состоит эволюция Вселенной, которая идет по спирали, и каждый круг повторяет эволюционную работу предыдущего круга на высшей ступени. Материя не исчезает и все время преобразуется.

Первые два тома следующей книги Блаватской, «Тайная доктрина», написанные на английском языке, увидели свет в 1888 году, а третий – в него вошли обширные комментарии – вышел уже после смерти Блаватской, в 1897 году. На русском языке двухтомник «Тайная доктрина» (1-й том – «Космогенезис», 2-й – «Антропогенезис») вышел в Риге в 1937 году. Перевод осуществила Елена Рерих.

Ни в советскую литературу, ни в советскую философию Блаватская не попала, о ней лишь упоминали вскользь. Затем нашли такое определение: «Автор религиозно-мистических сочинений, прозаик». «Тайная доктрина» была издана в России лишь в 1992 году.

В какой-то степени «Тайная доктрина» перекликается с «Разоблаченной Изидой» – в основной идее: природа – это не «случайное соединение атомов» и человек – не случайное явление во Вселенной.

«Тайная доктрина» – особо сложная книга, калейдоскопически пестрая и замысловатая, основанная на поистине энциклопедических знаниях, и это тем более удивительно, что Блаватская «университетов не кончала». Не случайно Вера Желиховская была озадачена сестрой: «Я дивлюсь происшедшему с Еленой феномену внезапного всезнайства и глубочайшей учености, свалившейся на нее как с неба, – гораздо больше, чем всем чудесам, которые ей приписывают ее поклонники – теософы».

Так, может, действительно с неба?

Племянница Блаватской Вера Джонстон приводит в своих воспоминаниях такое признание, которое она услышала от тетки:

«Ты еще слишком зеленая, – сказала она, – если полагаешь, что я действительно знаю и понимаю все те вещи, которые пишу. Сколько еще раз я должна повторить тебе и твоей матери, что то, что я записываю, мне диктуют, что иногда перед моими глазами появляются рукописи, числа и слова, о которых я не имею ни малейшего понятия...»

В другой раз Блаватская высказывалась так, что она-де всего лишь «телефон посвященных Адептов»: ей говорят – она записывает.

«Скажи мне, милый человек, – писала она тетке своей Надежде Фадеевой, – <...>как могло случиться, что я, до зрелых лет, как тебе известно, круглый неуч, – вдруг стала феноменом учености в глазах людей действительно ученых?.. Ведь это непроницаемая мистерия!.. Я – психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений – сфинкс!.. Подумай только, что я, которая ровно ничего не изучала в жизни, я, которая ни о химии, ни о физике, ни о зоологии как есть понятия не имела, – теперь пишу обо всем этом диссертации. Вхожу с учеными в диспуты и выхожу победительницей... Я не шучу, я говорю серьезно: мне страшно, потому что я не понимаю, как это делается?.. Все, что я ни читаю, теперь мне кажется знакомым... Я нахожу ошибки в статьях ученых, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Хекслея и др. ...У меня толкутся с утра до вечера профессора, доктора наук, теологи. Входят в споры – и я оказываюсь права... Откуда это все? Подменили меня, что ли?»

Остается только многозначительно хмыкнуть: нда... Как все это объяснить? И сегодня нет ответа, спустя более ста лет. Как не вспомнить ужас Гамлета при виде приближающегося мертвеца:

 
...Ты движешься, обезобразив ночь,
В лучах луны и нам, глупцам созданья,
Так страшно потрясаешь существо
Загадками не нашего охвата?
Скажи: зачем? К чему? Что делать нам?
 

Шекспир прав: «загадки не нашего охвата». Тот же Гамлет в разговоре с Горацио говорит: «Мне даже в этом помогало небо». Так зачем удивляться, что небо помогало и Елене Блаватской? «Ее перо летало над страницей», – вспоминает Олькотт о том, как она работала за письменным столом. Но так как все это было необычно, то родные Блаватской всерьез опасались за ее рассудок. Блаватская знала об этом и отвечала им:

«Не опасайтесь, я не сошла с ума. Все, что я могу сказать, – это то, что кто-то, несомненно, вдохновляет меня... Более того: кто-то входит в меня. Говорю и пишу не я: это кто-то внутри меня, мое высшее, светоносное «Я», которое думает и пишет за меня. Не спрашивайте меня, мой друг, о том, что я переживаю, я не могу вам объяснить это. Я сама не знаю! Единственное, что я знаю, – это то, что я превратилась во что-то вроде хранилища для чьего-то знания. КТО-ТО приходит и окутывает меня, как смутное облако, и сразу же» выталкивает меня из себя, и тогда я уже больше не «я» – не Елена Петровна Блаватская, а кто-то другой, кто-то сильный и мощный, рожденный в совершенно другом месте мира. А что касается меня самой, то я как бы почти сплю или лежу, находясь в полусознании, – не внутри моего собственного тела, но близко к нему, и только тонкая нить связывает меня с ним. Однако иногда я достаточно ясно все слышу и вижу: я целиком осознаю, что говорит и делает мое тело – или, по крайней мере, его новый обладатель. Я даже понимаю это и помню это настолько хорошо, что впоследствии я могу повторить и даже записать его слова... В таких случаях я наблюдаю страх и благоговение на лицах Олькотта и других и с интересом слежу за тем, как Он полусострадательно смотрит на них из моих глаз и учит их посредством моей физической речи. Но пользуется при этом Он не моим умом, а своим, который облекает мой мозг подобно облаку...»

Сама ли писала Блаватская или некто диктовал ей текст сверху – не будем гадать, отметим лишь, что работа над книгами была для нее изнуряющей. Здоровье Блаватской явно пошатнулось. В марте 1887 года, когда она находилась в Остенде (Бельгия), ей стало особенно худо, и ее соратница и компаньонка графиня Констанция Вахтмайстер перепугалась. В одну ночь произошло резкое изменение обстановки. Вот что написала по этому поводу графиня:

«Я подбежала к ней: «Что произошло, вы выглядите совсем не так, как в прошедшую ночь?»

Она ответила: «Да, здесь был Учитель; он предоставил мне возможность выбрать: умереть и стать свободной или жить и закончить «Тайную доктрину». Он предупредил меня, насколько велики будут мои страдания и какое ужасное время предстоит мне провести, в Англии (ибо придется туда отправиться). Но когда я подумала о тех учениках, которым мне будет позволено преподать некоторые вещи, и о Теософском обществе в целом, я приняла решение принести эту жертву, а теперь пойдите принесите мне кофе и что-нибудь поесть и подайте мне мою коробку с табаком»».

Произошло очередное возрождение Елены Блаватской.

Лондон, декабрь 1888 года. Уильям Джадж вспоминает:

«Госпожа Блаватская... живет вместе с графиней Вахтмайстер... в Холланд-парк, посвящая себя упорнейшим трудам во имя теософии. Она чрезвычайно редко выходит из дома и с 6.30 утра до самого вечера непрерывно работает над статьями для своего журнала «Lucifer» и для других теософских изданий, отвечая на корреспонденцию и готовя материалы для... «Тайной доктрины». По вечерам у нее бывает множество посетителей с самыми различными целями: любопытные, критики, скептики, искатели курьезов, друзья – и все они получают настолько милый, дружеский и простой прием, что каждый из них сразу начинает чувствовать себя здесь с ней как со старинной знакомой. Обычно к 10 часам все, кроме самых близких друзей, удаляются, и они остаются вместе еще на час или два.

Несмотря на то, что госпожа Блаватская давно уже прошла цветущий средний возраст, и на то, что уже почти три года она живет вопреки прогнозам ведущих лондонских врачей, давно отказавшихся от нее как от безнадежно больной, она никогда не кажется уставшей, ведя оживленные беседы, одинаково легко говоря на английском, французском, итальянском и русском и переходя на санскрит или хинди, если того требуют обстоятельства. Работая или разговаривая, она постоянно скручивает, зажигает и курит сигареты из турецкого табака. Что касается ее внешности, когда она жила в Америке несколько лет назад, может быть, с тех пор слегка поправилась. Ее характер – это в основном смесь равного количества энергичности и великой доброты...»

Далее следует еще один интересный фрагмент из воспоминаний Джаджа:

«Серебряные звоны астрального потока, которые слышало над ее головой такое множество людей в Нью-Йорке, все еще продолжают следовать за ней, и для тех, кто знаком с ее жизнью и работой, совершенно очевидно, что это – признак непрерывного получения ею мощной помощи от Адептов, особенно от ее Учителя, Махатмы Мории, чей портрет висит у нее в кабинете, – темное и прекрасное индийское лицо, полное доброты, мудрости и царственности. Конечно, кажется невероятным, что он, находясь в Тибете, мгновенно откликается посредством осаждения, или проявления, записок с ответами на те мысленные вопросы; что она отсылает из Лондона, но тем не менее факт в том, что так постоянно и происходит...»

Американский художник и путешественник Эдмунд Рассел упросил однажды Блаватскую сфотографироваться, для чего от двери дома до кареты расстелили ковры. С большой неохотой она вышла ради этого пустячного светского мероприятия (отрываться от работы и во имя чего? какая глупость!..). Когда она уселась в кресле перед фотографом, Рассел наклонился к Блаватской и прошептал: «А теперь сделайте так, чтобы сам дьявол засиял в ваших глазах». На что Блаватская шутливо ответила: «Что ты, детка, во мне нет никакого дьявола».

Уход

Когда Психея-жизнь спускается к теням...

Осип Мандельштам

И все же банальные болезни одолели великую женщину. Ее душа могла свободно перемещаться из одного мира в другой, легко парить, но тело, ее бренное тело, остававшееся неизменно на Земле, все дряхлело и дряхлело. Во время работы над «Тайной доктриной» у Блаватской обострилась болезнь почек. Ее мучили ревматизм и ишиас, и она едва могла ходить. Несколько раз она умирала, особенно тяжелый случай был в Адьяре в Индии в 1885 году, но какие-то сверхъестественные силы и посланцы от Махатмы спасали ее каждый раз от смерти. Но все это, как говорят в народе, до поры до времени.

Последнее пристанище Елены Блаватской – Лондон. 23 апреля 1891 года с утра она выглядела очень свежо и вполне здоровой, однако в ночь у нее случились несколько припадков с судорогами. В последующие дни она страдала от сильных болей в горле.

7 мая Блаватская собралась с силами, оделась без посторонней помощи и пыталась за столиком разложить пасьянс, но не смогла до конца разложить все карты. Ее мучила одышка.

8 мая ей стало совсем плохо. И не успело утро перейти в день, как она тихо умерла, не теряя сознания до последней минуты. Около нее находились ее друзья и сиделка, но никто из них не уловил, в какое мгновенье Блаватская перестала дышать.

Итак, 8 мая 1891 года Елены Блаватской не стало. На календаре в России значился день 26 апреля по старому стилю. Она прожила 59 лет, 7 месяцев и 25 дней.

Смерть, по Блаватской, – это расслоение человека, отделение энергетики от биомассы. Живого тела уже нет, а дух продолжает жить. Не случайно после своего ухода Блаватская возникала перед глазами у многих своих друзей. Тень отца Гамлета? Нет, дух Елены Блаватской.

10 мая в Нью-Йорке в газете «The Herald Tribune» был напечатан следующий некролог:

«Не многим женщинам выпала участь испытать в жизни столько постоянного непонимания, клеветы и нападок, сколько их досталось на долю госпожи Блаватской, но, несмотря на то, что злоба и невежество оказали на нее свое вредоносное влияние, есть огромное множество причин утверждать, что труды всей ее жизни возместят эти убытки, что они продолжаются и все это принесет немало добра. Она была основателем Теософского общества – организации, которая в настоящее время полностью сформирована, и притом твердо, имея отделения во многих странах на Востоке и на Западе... Почти двадцать лет своей жизни она посвятила распространению доктрин о фундаментальных принципах Бытия, которые обладают, самыми возвышенными этическими чертами...

Госпожа Блаватская была убеждена в том, что возрождение человечества должно основываться на развитии альтруизма. В этом она была заодно с величайшими мыслителями не только наших дней, но и всех времен...

Она проделала важную работу и... в другом направлении. Можно сказать, никто среди нынешнего поколения не сделал больше для того, чтобы заново открыть так давно скрывавшиеся под семью замками сокровища восточной мысли, мудрости и философии. Определенно, никто не сравнится с ней ни по широте охвата светоносной и глубокой мудрости-религии, что стала результатом трудов вечно мудрого Востока, ни по охвату тех древних литературных трудов, чьи диапазон и глубина настолько ошеломили Западный мир...»

Маленькая ремарка: Западный мир – да, но только не Россию. Далее в некрологе говорится о Блаватской:

«Она сама обладала исчерпывающими знаниями в области восточной философии и эзотеризма. Ни один искренний человек, прочитавший две основные ее работы, не сможет усомниться в этом. Общая направленность и тенденция ее писаний были здоровыми, свежими и побуждающими к действию. Пример, который она постоянно показывала нам, был именно тем, в чем нуждается Мир и в чем он всегда нуждался, а именно – пример самопожертвования и самоотверженного труда на благо других людей...

Труд госпожи Блаватской уже принес свои плоды, и ему, видимо, суждено стать причиной еще более заметных и блестящих успехов в будущем... Вот таким стал тот след, который оставила госпожа Блаватская в своем времени, и ее труды служат свидетельством всего этого... Когда-нибудь, может быть, очень скоро, возвышенность и чистота ее намерений, мудрость и широта ее учений будут осознаны более полно и ее памяти будет воздана та честь, которая принадлежит ей по праву».

Ну что ж, эта надежда в какой-то степени сбылась: день ухода из жизни Елены Блаватской 8 мая отмечается на всех континентах как День Белого Лотоса в знак памяти Блаватской.

Да, еще одна подробность о Елене Петровне: ее прах находится одновременно в трех местах – в Нью-Йорке, Лондоне и Индии. И в этом смысле ее судьба отличается от многих обычных людских судеб.

Послесловие

В хороший день – хорошие слова.

Душа поет, не плача, не стеная.

Перед глазами – неба синева

И живописность вечная земная...

Родион Березов

Инженер и математик Фредерик Дж. Дик, вступивший в Теософское общество, так охарактеризовал вклад Блаватской в человеческую цивилизацию:

«Она открыла как для Востока, так и для Запада те истины о великих законах кармы, реинкарнации и двойственной природы человека, которые так долго были скрыты, вместе с настолько возвышенной духовной философией, что она стала ключевой нотой для множества последователей, вставших на тот же путь... свершений...»

Можно верить в то, о чем писала Блаватская, или не верить, скептически ухмыляться или считать, что следуешь своей карме и несешь крест из своих прошлых жизней, но одно ясно, и об этом точно сказано у Блаватской: «Человечество – по крайней мере его большинство – ненавидит мыслить самостоятельно. Оно смотрит как на оскорбление на самое скромное приглашение покинуть хотя бы на короткое время старую пробитую колею и, следуя своему собственному суждению, вступить на новый путь, в ином направлении».

Это трудно – быть личностью. Быть светильником самому себе, к чему призывал Будда. Гораздо легче плестись в общем фарватере, по «старой пробитой колее» тысячелетий.

Ну а что касается кармы (очень будоражащее понятие!), то, наверное, читателям будет интересно проследить за ходом мысли Елены Блаватской, изложенной в ее «Тайной доктрине»:

«Человек – свободный деятель во время своего пребывания на Земле. Он не может избежать своей руководящей Судьбы, но он имеет выбор двух путей, которые ведут его в этом направлении, и он может достичь пределов несчастья – если оно ему предназначено – либо в снежно-белых одеждах мученика, или же в запятнанных одеждах добровольца тропы зла... Судьбу... от рождения до смерти каждый человек ткет нить за нитью, как паук свою пряжу... Когда последняя нить соткана и человек как бы обернут в сеть своих деяний, он видит себя всецело во власти судьбы, им самим сложенной. И тогда она или прикрепляет его, как неподвижную ракушку к недвижной скале, или же уносит его, подобно перышку в вихре, вызванном его собственными действиями, и это есть КАРМА».

Какие выводы из этого следуют? Надо делать свою Судьбу. Спешить делать Добро. Стремиться к духовному поиску.

И все? Так просто? Да, просто, и вместе с тем – как сложно! Жизненный путь Елены Блаватской – тому подтверждение.

Аполлинария Суслова
ОДНА ИЗ ПЕРВЫХ ЭМАНСИПЕ

Об Аполлинарии Сусловой рассказывают две книги – «Три любви Достоевского» Марка Слонима и «Возлюбленная Достоевского» Людмилы Сараскиной. Вроде бы все написано, прояснено, но сами авторы книг говорят о том, что тайна Аполлинарии Сусловой сохраняется. Почему два русских гения – Федор Достоевский и Василий Розанов – любили эту женщину и любовь принесла им лишь страдание? Почему сама Аполлинария, будучи натурой незаурядной, так и не смогла реализовать свои способности? Что вдохновляло ее в жизни и чего она хотела добиться? Вопросы, вопросы... Не претендуя на исчерпывающие ответы, расскажем эту поучительную историю.

Сейчас чаще в ходу слово «эмансипантка». Но лично меня шокирует какая-то фонетическая связь с прагматическим «новоязом». Лучше употреблять «эмансипе», более французское, «с туманным заграничным значением», как говаривал Михаил Зощенко. И впрямь, эмансипация (освобождение женщины от зависимости) пришла из Франции. Долой короля! Долой королеву! Да здравствует свобода, равенство и братство!.. Эти «вредные» французские идеи туманили российские головы особенно сильно в XIX веке. Феминизм до русских берегов еще не докатился, но наиболее «передовые» (то есть радикально настроенные) женщины пытались жить по-новому. Опять же долой домострой, религию, традиции, устои, хватит подчиняться мужу, надо самим устраивать свою судьбу, раскрепостить чувства, быть свободной и независимой, как птица!..

Именно такое умонастроение было у эмансипанток 60-х годов прошлого века: у Авдотьи Панаевой, Боковой, Аполлинарии Сусловой и других. Но умонастроение – одно, а жизнь – совсем иное. Панаевой было легче бросать свои ядовитые парадоксы, будучи защищенной мужьями (сначала Панаевым, затем Некрасовым). У Сусловой такой защиты не было. Но она и не хотела такой защиты, ибо ею владела идея абсолютной независимости.

И откуда такая Аполлинария (Поленька – так звал ее Достоевский) выпорхнула? Как ни странно, из крестьян. Род Сусловых – род землепашцев, кормильцев земли русской. Отец Прокофий Суслов начал жизнь крепостным графов Шереметевых, а затем выбился в купцы и фабриканты. Дочерям Аполлинарии и Надежде решил дать настоящее образование (впрок пошло только Надежде, которая стала первой русской женщиной-врачом).

Сначала Аполлинария училась в пансионе благородных девиц на Тверской (пансион мадам Пенигкау), дома пользовалась услугами гувернантки и учителя танцев. Семья Сусловых перебралась в Петербург, и здесь Поленька стала посещать публичные лекции в университете. Сразу попала в водоворот студенческого движения: политическая борьба, демонстрации. В воздух бросались слова смелые, будоражащие, от которых учащенно билось сердце и хотелось что-то делать, действовать, с чем-то бороться...

В 1861 году в Петербурге услышала Суслова впервые Федора Михайловича Достоевского. Ему было 40 лет, ей 22 года. Он уже маститый писатель, оригинально мыслящий, его лекции имеют успех у молодежи, и, естественно, Достоевский Суслову заинтриговал, покорил. Она подошла к нему, «стройная молодая девушка с большими серо-голубыми глазами, с правильными чертами умного лица, с гордо закинутой головой, обрамленной великолепными рыжеватыми косами. В ее низком, несколько медлительном голосе и во всей повадке ее крепкого, плотно сбитого тела было странное соединение силы и женственности».

Этот портрет контрастирует с тем, который рисует позднее в своих воспоминаниях дочь писателя – Любовь Федоровна Достоевская. Он любопытен. Приведем его:

«Полина Н. приехала из русской провинции, где у нее были богатые родственники, посылавшие ей достаточно денег для того, чтобы удобно жить в Петербурге. Регулярно каждую осень она записывалась студенткой в университет, но никогда не занималась и не сдавала экзамены. Однако она усердно ходила на лекции, флиртовала со студентами, ходила к ним домой, мешая им работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, шагала во главе студентов, неся красное знамя, пела «Марсельезу», ругала казаков и вела себя вызывающе, била лошадей полицейских, полицейские, в свою очередь, избивали ее, проводила ночь в арестантской, а когда возвращалась в университет, студенты с триумфом несли ее на руках как жертву «ненавистного царизма». Полина присутствовала на всех балах, всех литературных вечерах студенчества, танцевала с ними, аплодировала, разделяла все новые идеи, волновавшие молодежь. Тогда в моду вошла свободная любовь. Молодая и красивая Полина усердно следовала веянию времени, служа Венере, переходила от одного студента к другому и полагала, что служит европейской цивилизации. Услышав об успехе Достоевского, она поспешила разделить новую страсть студентов. Она вертелась вокруг Достоевского и всячески угождала ему. Достоевский не замечал этого. Тогда она написала ему письмо с объяснением в любви. Это письмо было найдено в бумагах отца, оно было простым, наивным и поэтичным. Можно было предположить, что писала его робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Достоевский, растроганный, читал письмо Полины. Это объяснение в любви он получил именно в тот момент, когда больше всего в нем нуждался. Сердце его было разбито предательством жены; он презирал себя, как обманутого и осмеянного мужа. И вдруг свежая и красивая молодая девушка предлагает ему свою любовь!..»

Бросается в глаза необъективность рассказа дочери Достоевского. Во-первых, неверен образ студенческой заводилы Аполлинарии Сусловой («Марсельеза», лошади и т. д.), можно подумать, что она была пламенная революционерка, – ничего этого не было, все преувеличение, и все гротеск. Явное преувеличение и «служба Венере». Судя по всему, Достоевский был первый ее мужчина. Это подтверждается и ее записями, где она говорит, что стыдится любовной связи, методических «отношений» с женатым мужчиной. Нет, она не была служительницей Венеры. В ее дневнике приводятся слова Достоевского: «Ты ждала до 23 лет».

И еще, возвращаясь к рассказу дочери писателя, та сорвиголова, почти авантюристка, рисуемая в нем, разве могла она написать робкое и нежное письмо? Нет, под внешней бравадой студентки-нигилистки (очевидно, не хотела отличаться от других) скрывалась натура неиспорченная и благородная. Но жизнь – безжалостный скульптор, и под ее воздействием личность иногда неузнаваемо трансформируется. В дальнейшем Суслова предстанет совсем другой: эгоистичной, злой, самовлюбленной.

Итак, связь, роман, любовь (все тут было намешано) с Достоевским. Переписка. Тайные встречи. Литературная помощь. В семейном журнале братьев Достоевских «Время» появляется повесть Сусловой «Покуда» – литературный дебют. Повесть слабая, рыхлая, претенциозная, но почему-то напечатанная.

« – Зинаида, я так люблю вас... А вы!..

– Любит! – проговорила она, не смотря на меня, и мне показалось, что голос ее дрожал. Она надела шаль и вышла из комнаты. Я молча смотрел ей вслед, и сердце мое разрывалось. Я понимал, что она уходила навсегда и уносила с собой все мои радости и надежды на счастье. Мне было горько и обидно...»

Это из повести Сусловой. Повествование от лица мужчины, но почерк явно женский, скорее даже дамский.

Кипят страсти в повести, но еще круче они кипят в жизни. Физические отношения между Сусловой и Достоевским развиваются дисгармонично, Суслову эти отношения унижают. Мы не знаем всех деталей (а может быть, их и не надо знать), но вот что интересно: в уста Настасьи Филипповны, в которой угадываются отдельные черточки Аполлинарии Прокофьевны, вложено такое горькое признание: «Тут приедет вот этот... опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, так тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души не хватало...» (роман Достоевского «Идиот»).

Еще раз выскажем предположение: если Достоевский как-то физически (или сексуально, если хотите) угнетал Суслову, то она брала реванш в моральном, в психологическом угнетении. Упреки, претензии, требование, чтобы Достоевский развелся со «своей женой, чахоточной» (как позднее она сказала Розанову). Словом, она превратила просто любовь в любовь-ненависть. Она не хотела входить в чужое положение, она понимала только себя и любимого человека пыталась подстроить под себя. Не случайно читаем у Достоевского: «Аполлинария – больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважении других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям».

Никто не хотел уступать, постоянно происходили сшибки характеров и мировоззрений, и поэтому, взамен запланированной совместной поездки в Европу, Суслова отправилась без Достоевского в Париж. Все это немного напоминало бегство. Достоевский поехал в Париж чуть позже, а в ЭТО ВРЕМЯ... (прекрасная фраза из страшной сказки). А в это время... появился третий. Мужчина по имени Сальвадор. Испанец. Он доктор, лишенный какой-либо рефлексии, однако из тех, кто нравится женщинам (опять же сделаем предположение: мужчина, который предлагает женщине секс без всяких там оболочек вроде душевных переживаний – конфету без фантика). После Федора Михайловича это было контрастно и привлекательно ярко.

Вскоре выяснилось, что Сальвадору надо уезжать. «Он поцеловал меня. Я закусила губы и сделала неимоверное усилие, чтобы не зарыдать» (из дневника Сусловой). Многие исследователи утверждают, что испанец был ее единственной и настоящей любовью. Любовь без словесной примеси. Чистая любовь (или животная, плотская?).

Из письма к Достоевскому: «...мне хотелось тебя видеть. Но к чему это поведет? Мне очень хотелось говорить с тобой о России». О России или о новом возлюбленном?..

Любопытна версия Любови Федоровны Достоевской (дочери) насчет дальнейших событий:

«Весной Полина написала ему из Парижа и сообщила о неудачном окончании ее романа. Французский возлюбленный обманул ее, но у нее не хватало сил покинуть его, и она заклинала отца приехать к ней в Париж: Так как Достоевский медлил с приездом, Полина грозилась покончить с собой – излюбленная угроза русских женщин. Напуганный, отецнаконец поехал во Францию и сделал все возможное, чтобы образумить безутешную красавицу. Но так как Полина нашла Достоевского слишком холодным, то прибегла к крайним средствам. В один прекрасный день она явилась к моему отцу в 7 часов утра, разбудила его и, вытащив огромный нож, только что купленный, заявила, что ее возлюбленный француз – подлец, она хочет его наказать, вонзив ему этот нож в глотку; она сейчас направляется к нему, но сначала хотела еще раз увидеть моего отца, чтобы сообщить ему заранее о преступлении, которое она намерена совершить. Я не знаю, позволил ли отец себя одурачить этой вульгарной комедией, во всяком случае, он посоветовал Полине оставить свой большой нож в Париже и сопровождать его в Германию. Полина согласилась; это было именно то, чего она хотела».

И опять перехлест в описании. Чувствуется, что дочь Достоевского терпеть не могла Аполлинарию, отсюда несколько необъективная оценка ситуации. Конечно, Суслова переживала, но не так. Судя по ее дневниковым записям, глубже и драматичнее.