Текст книги "Папанинская четверка: взлеты и падения"

В устьях великих сибирских рек закладывались порты, на побережье и островах Арктики создавались новые полярные станции, строились аэропорты, пополнялась самолётами Полярная авиация, развивалась радиосвязь. Геологические экспедиции успешно вели разведку полезных ископаемых, на новых месторождениях вырастали рудники и заводы.

Через полгода, когда О.Ю. Шмидту предъявили обвинение в вынужденной зимовке во льдах Арктики многих пароходов и ледоколов, Папанина утвердили вместо него начальником Главка. Шмидт ушёл на работу в Академию наук.

Конечно, и по уровню образования, и по стилю работы, и по характеру Папанин был полной противоположностью Шмидту. Но в то время для становления новой мощной организации требовался именно такой человек: с большим жизненным и боевым опытом, энергией, пробивной способностью, умением «открывать двери ногой».

Именно в Главсевморпути по-настоящему развернулся организаторский талант И.Д. Папанина. Он отдал много сил делу освоения Севера, устройству нормальной жизни и плодотворной работы людей, трудившихся на колоссальном пространстве Советского Заполярья. Арктический флот в те годы пополнялся новыми ледоколами и судами. Была необходима своя ремонтная база. Собственно, судоремонтный завод в Мурманске был заложен, но сооружение его шло медленно и грозило затянуться на долгие годы. Вопрос о ходе строительства рассматривался в Кремле.

Вспоминает И.Д. Папанин:

«На другой день меня вызвали к И.В. Сталину. Лицо его выражало сильное недовольство. В кабинете были Молотов, Микоян, Ворошилов, секретарь ЦК ВЛКСМ Косарев.

– Строительство Мурманского завода идёт из рук вон плохо, – сказал Сталин. – Так дальше нельзя. Где мы будем ремонтировать ледоколы и корабли, работающие в Заполярье? ЦК и Совнарком не могут мириться с создавшимся положением. Необходимо принять самые решительные меры. Политбюро решило поручить товарищу Косареву и вам поднять на это дело молодёжь.

– Что я должен сделать? – спросил я.

– Вам необходимо выступить в печати с обращением к молодёжи, призвать юношей и девушек поехать на Север, на строительство завода, а ЦК комсомола проведёт соответствующую организационную работу.

Тут же мы – Александр Косарев и я – поехали из Кремля в ЦК ВЛКСМ и составили текст обращения. На другой день оно было напечатано на первой полосе «Комсомольской правды» и в других газетах. И очень скоро на нас обрушился шквал заявлений с просьбами направить на комсомольскую стройку… За короткое время было получено 30 тысяч заявлений. В Мурманск пошли эшелоны – 20 тысяч молодых энтузиастов ехали строить завод». (Папанин, 1977).

Готовясь к навигации 1939 года, руководство Главсевморпути занялось в первую очередь упорядочением схемы проводки судов. Было создано два оперативных района: Западный и Восточный. Граница между ними проходила по 140-му меридиану, пересекающему Новосибирские острова. В Западный район входили моря Баренцево, Карское и Лаптевых, а в Восточный – Берингово, Чукотское и Восточно-Сибирское. Навигацией в каждом районе командовал начальник морских операций, находившийся на борту линейного ледокола, указания он получал по радио из Морского управления ГУСМП.

Если раньше практически единственным советником начальника операций был капитан ледокола, то теперь в его распоряжение поступил аппарат штаба и оперативная группа. Ледовая разведка стала проводиться на постоянной основе, а не от случая к случаю. Начальники морских операций Западного и Восточного районов стали полноправными хозяевами на своих участках трассы, а не просто передаточной инстанцией между Москвой и капитанами судов.

В 1939 году операциями в Западном районе руководил по совместительству И.Д. Папанин, а в Восточном – опытный ледовый капитан А.П. Мелехов. Афанасий Павлович ещё в 1935 году прошёл на пароходе «Сталинград» от Владивостока до Мурманска в одну навигацию, а позднее командовал ледокольным пароходом «Дежнёв», ледоколами «Ермак» и «Красин».

В Западном районе штаб моропераций при Папанине возглавил Н.А. Еремеев, его главными помощниками стали гидролог М.М. Сомов и синоптик Д.А. Дрогайцев. В состав штаба входили также диспетчерская служба, радисты, лётчики и синоптическое бюро во главе с Н.В. Шацилло. На востоке штабом морских операций при Мелехове ведал Л.В. Розанов, ему помогали гидрологи Д.Б. Карелин и Н.А. Волков, синоптическое бюро возглавляли Е.И. Толстиков и К.А. Развилович.

Москва теперь только планировала грузоперевозки, а за осуществление их отвечали начальники морских операций со своими штабами. За два месяца до навигации самолёты Полярной авиации провели по всем морям стратегическую ледовую разведку, на основе которой учёные Арктического института составили долгосрочный прогноз. В ходе навигации ледовая обстановка уточнялась с помощью оперативной воздушной разведки. Для этого в состав лётных экипажей стали включать гидрологов. Дежурные самолёты по первому требованию капитанов или штаба проводили разведку нужного участка трассы.

Была введена патрульная служба: небольшие мотопарусные гидрографические боты ходили вдоль кромки основных ледовых массивов и сообщали штабам о положении, структуре и движении ледяных полей. По-новому действовала и коммерческая служба: были введены прямые коносаментные перевозки грузов и билеты для пассажиров.

Накануне открытия навигации в Главсевморпути была проведена морская конференция с участием начальников всех морских и речных пароходств, морских портов, контор Арктикснаба. Участвовали также капитаны, старпомы и стармехи всех грузовых судов и ледоколов. Эта рациональная схема организации арктической навигации, внедрённая в 1939 году, успешно действовала многие годы.

В конце июля Папанин приехал в Мурманск и разместился вместе со штабом морских операций Западного района на борту флагманского ледокола «Сталин». Капитаном ледокола незадолго до этого был назначен М.П. Белоусов, имевший трёхлетний опыт командования ледоколом «Красин». Через неделю «Сталин» подошёл к мысу Челюскина, где принял участие в проводке каравана по проливу Вилькицкого.

Всего за эту навигацию Северный морской путь преодолели с запада на восток десять судов, и одно – в обратном направлении. Флагманский ледокол «Сталин» прошёл по всей трассе до бухты Угольной в Беринговом море, а затем вернулся в Мурманск. Двойной сквозной рейс – такого ещё не было в истории арктического мореплавания.

И.Д. Папанин вспоминал:

«Мы вышли из Мурманска 23 июля, а 28 августа были уже в бухте Угольной. Обратно в Мурманск вернулись 28 сентября. За два месяца и пять дней ледокол прошёл около 12 тыс. км, причём с работой во льдах по проводке судов и с заходами в порты. Мы посетили основные арктические порты и некоторые полярные станции, и я получил возможность на месте познакомиться с кадрами полярников, увидеть состояние портов, арктических предприятий, полярных станций и радиоцентров. Этот рейс для меня был поистине бесценным: я теперь знал не с чужих слов и не из бумаг положение дел у полярников и, что считаю самым важным, получил полное представление о мореплавании в Арктике». (Папанин, 1977).

По мнению руководства ГУСМП, именно тогда началась плановая коммерческая эксплуатация Северного морского пути. Была поставлена задача перехода к двойным сквозным рейсам судов. Но помешала война.

Завершив навигацию 1939 года, Папанин уехал отдыхать на юг. Однако вскоре его отозвали в Москву и поручили лично заняться дрейфующим ледокольным пароходом «Седов», организовать смену его экипажа, уставшего от длительного дрейфа и напряжённой работы. Подготовка этой операции к тому времени уже велась, работала авторитетная комиссия, подготовлены самолёты и экипажи, которые должны были лететь к «Седову». Но против авиационного варианта резко выступил Е.К. Фёдоров. Действительно, посылать лётчиков в высокие широты в полярную ночь было довольно опасно. Малочисленный экипаж дрейфующего парохода не мог при свете фонарей построить надёжный аэродром для приёма тяжёлых машин.

Дебаты на эту тему заставили правительство склониться к варианту посылки на помощь флагманского ледокола «Сталин». Перед ним поставили задачу не только вывезти экипаж, но и спасти сам корабль. Был срочно завершен ремонт ледокола и 15 декабря 1939 года флагман вышел из Мурманского порта. Капитан М.П. Белоусов сутками не уходил с мостика. Весь экипаж, 187 человек, работали в условиях непрекращающегося аврала.

Вот содержание радиограммы, посланной с борта ледокола в штаб экспедиции 21 декабря:

«Около шести суток ледокол шёл в сильном шторме… Громадные волны необычайной силы обрушивались на судно и разбивали всё, что попадало под их удары. Шквалы унесли катер, трапы, бочки с горючим, сорвали оба стальных фальшборта, повредили капитанский мостик. Волны гуляли по палубе, накрывали палубные грузы, лебёдки. Вода проникла даже во внутренние помещения и залила машинное отделение, кочегарки и каюты. Иногда корабль зарывался носом в воду, и казалось, что нет такой силы, которая подняла бы его снова наверх…

Бесстрашные матросы работали на палубе, их сбивали с ног резкий ветер и порывистые шквалы, они падали, поднимались и снова делали свою тяжёлую работу. Бывали секунды, когда только верёвки, которыми они были привязаны, спасали матросов от гибели. Кочегары и машинисты с огромным напряжением несли свои тяжёлые вахты: топки пожирали за сутки столько угля, сколько полярной станции требуется на целый год. Капитан ежеминутно требовал перемены режима работы машин. Вахтенные работали под непрерывными ударами волн. Промокшие насквозь, они вынуждены были каждый час менять одежду». (Папанин, 1977).

Новый год «Сталин» встретил на Шпицбергене, куда зашёл за углем. Но уже 4 января ледокол попал в тяжёлые льды, в зону сильного сжатия. Папанин и Белоусов решили подождать до перемены обстановки, чтобы не тратить топливо зря. До «Седова» оставалось около 25 км.

Ждать пришлось неделю. Напор льдин на корпус ледокола «Сталин» был таким сильным, что затрещали шпангоуты, и Папанин приказал вынести аварийный запас на палубу. А «Седов» в это время находился в разреженном льду. Как только сжатие прекратилось, ледокол поспешил к «Седову», пользуясь малозаметными трещинами-лазейками. Встреча произошла в полдень 12 января. Тьма стояла – хоть глаз выколи. Её разрывали только лучи прожекторов, да долгие гудки.

Специальная комиссия несколько дней тщательно обследовала аварийный пароход. Выводы были удовлетворительными: основные узлы в целости. Но предстояла тяжёлая работа по освобождению «Седова» ото льда, которым обросли винты и руль, команды с обоих судов, сменяя друг друга, занимались околкой. Другие перегружали воду и продовольствие. С ледокола в состав команды «Седова» выделили дополнительно 10 человек, чтобы нести вахты круглосуточно.

Наконец все авральные работы были завершены, ледокол взял пароход на буксир и повёл его к кромке льдов. 1 февраля 1940 года участники экспедиции ступили на родную землю. Экспресс, на котором они возвращались в Москву, пришёл на Белорусский вокзал, где состоялся грандиозный митинг. Последовал приём полярников в Кремле, а на следующий день газеты опубликовали указы о присвоении звания Героя Советского Союза всем 15-ти участникам дрейфа «Седова», а также капитану «Сталина» М.П. Белоусову. Папанин стал дважды Героем.

Орденами Ленина были награждены ледокол «Сталин» и пароход «Седов». Правительственными наградами отметили также труд многих членов экипажа ледокола. Вскоре Белоусов был назначен начальником Морского управления и членом коллегии Главсевморпути.

«На фоне огромной работы, проводимой Папаниным в Главном управлении Северного морского пути, не столь уж заметной представляется возглавлявшаяся им экспедиция на ледоколе «И. Сталин» зимой 1939-40 года. Она была предпринята для того, чтобы вывести ледокольный пароход «Г. Седов» из ледового плена.

А между тем это была очень трудная и серьёзная задача. Шёл двадцать седьмой месяц дрейфа корабля, захваченного льдами в море Лаптевых… Папанин должен был на наиболее мощном ледоколе того времени, врубившись во льды, подойти к «Г. Седову» и вместе с ним выйти на чистую воду. Это и было сделано. Тогда правительство наградило Ивана Дмитриевича второй Золотой звездой Героя Советского Союза». (Фёдоров,1979).

Конечно, И.Д. Папанин являлся рьяным сторонником Советской власти. Выступая в марте 1939 года на ХУШ съезде ВКП(б), он так отозвался о периоде массовых репрессий:

«Враги народа, пробравшиеся к нам в Главсевморпуть и его учреждения, старались заморозить дело освоения Севера, пытались преступно разбазаривать средства, старались дискредитировать северные магистрали.

Наша любимая советская разведка под руководством нашей партии распознала и разгромила врагов, пролезшиx даже в самые отдалённые, так называемые «медвежьи» уголки Севера». (Каминский, 2006).

…Между тем прожитые годы уже начинали напоминать о себе. Оставаясь в глазах товарищей по-прежнему энергичным и не знающим усталости, Иван Дмитриевич всё чаще стал чувствовать сбои в организме:

«Я сделал неприятное открытие: у меня, оказывается, есть сердце, которого я до этого ни разу в жизни не замечал. После того, как я помогал Петровичу делать гидрологическую станцию (глубина – четыре тысячи метров), вдруг почувствовал в груди неприятные уколы. Тайком от товарищей выпил капли, расстроился: не хватало только, чтобы я стал обузой. Нужен был отдых, но не мог же я сделать себе послабление…

Однажды в Главсевморпути я до того заработался, что упал в обморок прямо в кабинете. И попал в больницу к профессору Юдину. Он внимательно меня осмотрел, прослушал, спросил, курю ли.

– Пачки две в день.

Он попросил меня надеть белый халат и повёл длинным коридором и переходами. Наконец ввёл меня в какую-то комнату, в ней два топчана, покрытые простынями.

– Смотрите! – профессор снял одну простыню.

Я человек не робкого десятка, много видел, а тут отпрянул: лежит покойник, грудная клетка вскрыта, лёгкие красные-красные, с прожилками.

– Это лёгкие здорового человека. Подчёркиваю – здорового, некурящего, – сказал Юдин.

Поняв мой немой вопрос, профессор ответил:

– Попал под машину. А это, – он снял простыню с другого топчан, – лёгкие курящего человека.

У покойника лёгкие были просмолённые, словно вымазанные дёгтем или сапожной ваксой.

– Ну как?

Я достал из кармана коробку «Казбека», смял её, бросил в урну и сказал:

– От неожиданности инфаркт можно схватить.

– А вы из тех, на кого слова не действуют. Мне же нужно, чтобы вы бросили курить.

Так отучили меня от папирос – в один миг. Больше не курил!..

…Не мне судить, надо ли было нам, зимовщикам «СП-1», присуждать тогда учёные степени. Во всяком случае, где бы я впоследствии не выступал – и в Академии наук, и оппонентом на защитах докторских и кандидатских диссертаций, – профаном себя не чувствовал. Помогли книги. Я не пропускал ни одной публикации – газетной или журнальной – по своему арктическому профилю, непременно участвовал в работе симпозиумов, конференций, выступал с докладами. Готовился к докладам, наверное, раз в десять дольше, чем кто-либо другой. Спрос-то с меня особый: льдина принесла шумную славу. А слава – тяжёлая ноша». (Папанин, 1977).

Занимая ответственный наркомовский пост, Иван Дмитриевич оставался близким к простым людям, не гнушался и не стеснялся общаться с ними. Вот что пишет в своих мемуарах тогдашний начальник Дальневосточного морского пароходства А.А. Афанасьев:

«В предвоенные годы мне часто приходилось встречаться с Иваном Дмитриевичем Папаниным, в том числе и по работе. Ведь для перевозки грузов в Арктику морские суда в то время Главсевморпуть арендовал у Наркомата морского флота. Перевозки из года в год значительно росли, судов не хватало.

Иван Дмитриевич обычно обращался о выделении дополнительного тоннажа, особенно перед арктической навигацией. Получив отказ, он немедленно приезжал сам в наркомат. Начинал не с руководства, а с младшего сотрудника, готовившего предложения для доклада руководству наркомата. Обращался к последним не иначе, как «браток» или «сестричка», ласково, дружески, отпуская острое словечко или шутку и называя каждого по имени и отчеству. Это срабатывало безотказно, вызывая у исполнителя искреннее желание помочь, найти необходимое решение, поддержать просьбу и даже доказывать целесообразность её своему начальству». (Афанасьев, 2003).

С такой же энергией Папанин руководил перевозками на Севере в годы Великой Отечественной войны. В горящем Мурманске, под непрерывными бомбёжками гитлеровской авиации, с десятков кораблей выгружалась военная техника и снаряжение, полученные по ленд-лизу. Иван Дмитриевич, имевший статус уполномоченного Государственного комитета обороны и звание контр-адмирала, сутками не уходил из порта. И здесь, и в Архангельске он, как всегда, умел находить смелые и удачные решения, брал на себя всю полноту ответственности, стремясь наилучшим образом выполнить порученное дело.

Очевидцы вспоминают такой эпизод. Несколько десятков танков было выгружено с кораблей в Архангельске на правом берегу Северной Двины, для доставки по железной дороге на фронт их следовало переправить на левый берег. Река уже стала, паром не ходит, а для тяжёлого танка лёд пока слаб, хотя трактор пройти может. Как быть? Ждать нарастания льда, но на фронте дорога каждая неделя.

Папанин приказывает соорудить из брёвен платформу, тщательно промеряет толщину льда и даёт команду тащить платформу с танками на прицепе у тракторов через реку. Лёд гнётся и потрескивает, военные специалисты отказываются участвовать в этом деле и уходят. Вся ответственность на Папанине. Танки переправлены и пошли на фронт.

Из воспоминаний А.А. Афанасьева, к тому времени наркома Морского флота:

«Неоднократно приходилось мне вдвоём с Иваном Дмитриевичем отчитываться в правительстве во время войны о ходе выполнения перевозок по ленд-лизу. В приёмной в ожидании вызова для доклада обычно находились руководители многих ведомств, работники Госплана и другие приглашённые.

Среднего роста, плотный, как говорят – литой, Иван Дмитриевич входил всегда с улыбкой и острой шуткой. Этакий русский мужичок с весёлыми, хитренькими глазками. Обойдёт всех в приёмной, пожмёт руку каждому, скажет проникновенно-тёплые слова, отпустит каламбур, который обычно вызывал общий смех, и легко, первым, войдёт в кабинет правительства.

Докладывая о ходе перевозок, обязательно проявит заботу о людях, о портовых рабочих, солдатах и матросах, попросит или увеличить питание, или заменить спецодежду, или выдвинет предложение наградить группу работников Крайнего Севера за успешное выполнение заданий». (Афанасьев, 2003).

А вот ещё одно воспоминание:

«В приёмной у Посрёбышева встретил Ивана Дмитриевича Папанина, который был уполномоченным Государственного Комитета Обороны СССР по разгрузке прибывающих судов союзных конвоев. Папанин для всех нас, конечно, был национальным героем, но держался просто и уверенно. Он был остёр на язык, как говорится, в карман за словом не лазил, любил шутки и гордился своей популярностью в народе. Разве что одно: стоило ему открыть рот – и сразу чувствовалось, что он не очень в ладах с русским языком.

Матрос революции, контр-адмирал, доктор географических наук. Всё ему легко давалось. Каждый юбилейный год рождения правительство награждало Папанина орденом Ленина. Он был в фаворе, любим. Но к образованию не стремился, упивался славой.

Обоих нас одновременно Поскрёбышев пригласил в кабинет Сталина. За столом сидели Ворошилов и Микоян, Сталин по привычке ходил по кабинету.

Папанин громко приветствовал Сталина и всех присутствующих, поздравил с наступающим Новым годом, пожелав доброго здоровья.

Добродушно улыбался, но без приглашения продолжал, как и я, стоять на месте. Улыбаясь, Сталин жестом пригласил нас к столу. Папанин незаметно толкнул меня в бок – уступил дорогу, предпочитая под возможный удар первым себя не подставлять…

Тут Микоян передал Сталину какую-то бумагу. Мы почувствовали, что это, видно, какая-то информация, компрометирующая докладчика. Так обычно бывало в конце личного доклада. «Жди сейчас бурю», – подумал я. Сталин молча прочёл информацию и, хитро улыбаясь, сказал Папанину:

– Ты, северный король, говорят, там, на Севере, гарем завёл?

Все громко засмеялись. Маленький толстый Иван Дмитриевич аж подпрыгнул и воскликнул:

– Что вы, что вы, товарищ Сталин! Да когда ещё на Северном полюсе был, тогда уже всё «хозяйство» было отморожено.

Всеобщий смех стал ещё громче. Искренне смеялся и Сталин.

– Говоришь, всё отморожено? – продолжал смеяться Сталин и, в сердцах порвав бумагу, бросил её на пол». (Афанасьев, 2003).

1946 год внёс неприятные перемены в судьбу И.Д. Папанина. Вот как он сам описал тот период:

«Я стал часто болеть. Тяжело сказывалась на здоровье, не только моём, но и многих товарищей, система работы по ночам. На рассвете ехал я домой, а уже в десять утра снова надо было ехать в Главсевморпуть.

Арктическая навигация 1946 года выдалась тяжёлой. В это самое ответственное для меня время я свалился с приступами стенокардии. Врачи настаивали на длительном лечении. В июле я уехал с Галиной Кирилловной в санаторий «Кемери» на Рижском взморье, поручив ГУСМП своим заместителям В.Д. Новикову и А.Е. Каминову. Оценив реально свои возможности, я решил просить правительство освободить меня от должности начальника Главсевморпути». (Папанин, 1977).

В начале 1946 года на даче Афанасьева раздался звонок по телефону «ВЧ». Звонил заместитель Председателя Совнаркома А.Н. Косыгин, предложивший Александру Александровичу незамедлительно прибыть в Москву. В Кремле они вместе зашли в кабинет К.Е. Ворошилова, курировавшего Главное управление Северного морского пути. Здесь Афанасьеву было объявлено, что И.Д. Папанин освобождён от должности начальника Главка.

Это было неожиданно. Папанин, кумир народа, герой Арктики, дважды Герой Советского Союза, здоровяк, вхожий к членам правительства, считал себя неуязвимым и не раз рассказывал, что бывал гостем у Сталина на семейных торжествах в узком кругу.

Мнение М.И. Шевелёва:

«Бывает так: человек силой обстоятельств оказывается вознесённым высоко, и у него, естественно, возникает психологическая установка, возможно, им самим до конца не осознанная, что дело не в том, что создались объективные условия, которые помогли вывести его на гребень волны, а что в этом только его заслуга. И некоторые люди теряют к себе критическое отношение. Я наблюдал это не раз. Такой же процесс произошел и с Папаниным». (Шевелёв, 1999).

И ещё одно воспоминание А.А. Афанасьева:

«Приезжал Папанин, который привёз целый мешок замороженных, отлично сохранившихся фазанов.

– На Кавказе охотился, шесть колхозов моего имени стреляли фазанов, вот привёз и развожу своим друзьям, товарищам… Прицепили к пассажирскому поезду рефрижераторный вагон, погрузили, заморозили и доставили в Москву…

– А Мехлиса ты не боишься? Он тебе как следует всыплет, – шутя сказал я.

– Нет, не боюсь. Папанину ещё никто не всыпал!

Забегая вперёд, скажу, что «номер» этот дорого ему обошёлся – «всыпали», да ещё как!». (Афанасьев, 2003).

Далее Афанасьев описывает свою встречу со Сталиным и Косыгиным:

«Считая, что вопрос решён, он (Сталин) неожиданно обратился к Косыгину:

– Зачем Папанин строит такую большую дачу? Спросите его, в чём он нуждается?

Косыгин подтвердил, что всё будет исполнено. Мы вышли из кабинета Сталина и направились к нему. Алексей Николаевич приказал соединить его с Папаниным, который отдыхал в Риге. Косыгин сообщил Ивану Дмитриевичу о решении Сталина и передал мне трубку.

По голосу Папанина можно было почувствовать всю глубину его переживаний. Внезапность решения Сталина, в которого он верил, как в бога, гордился его поддержкой, ошеломила Ивана Дмитриевича. Он был крайне растерян.

– Иван Дмитриевич! – кричал я в трубку, думая, что он не слышит меня. – Что тебе сохранить? Говори, я запишу!

В ответ – молчание. Тогда я взял инициативу на себя и сказал громко:

– Пишем: сохранить зарплату начальника Главсевморпути, государственную дачу, на которой живёшь, лечебное питание и поликлинику, которой пользуешься. Что ещё?

– Пользование автомашиной Главсевморпути, – услышал я наконец. Дальше говорить он отказался, и это мне было понятно.

Кого освобождали в те времена, тем персональную пенсию не давали. Но Папанину и такую пенсию оформили. Сталин приказал». (Афанасьев, 2003).

В своих мемуарах академик Е.К. Фёдоров вспоминал:

«Победа. Может быть, теперь отдохнуть? Да, Папанин, уже пожилой человек, с часто возобновляющимися сердечными приступами, уходит с поста начальника Главного управления Северного морского пути. На заслуженный отдых». (Фёдоров, 1979).

Так пишет наиболее близкий к Папанину член прославленной «четвёрки». Наверное, в то время писать по-другому было нельзя, хотя уже завершились 70-е годы.

Два последующих года Иван Дмитриевич называл самыми унылыми в своей жизни. Большой радостью он считал приезды в гости своих товарищей по «СП-1» – Ширшова, Фёдорова и Кренкеля. Осенью 1948 года Ширшов посетил Папанина вместе с видным биологом В.Г. Богоровым. Ширшов рассказал, что перегружен делами – он был не только министром морского флота, но и директором Института океанологии АН СССР. Без долгой дипломатии Пётр Петрович предложил Папанину стать его заместителем в институте, возглавив экспедиционную деятельность.

Так начался новый этап в жизни Папанина. В его функции входили заказ и контроль за ходом строительства научно-исследовательских судов, комплектование экспедиционных коллективов, обеспечение их необходимым научным оборудованием и снаряжением.

Коллектив Института океанологии понимал, что ему позарез нужен большой научный корабль, с которым можно было выйти в Мировой океан. Проектирование и постройка такого корабля заняла бы шесть-семь лет. Выход был в переоборудовании обычного транспортного судна из числа трофейных. Ширшов, как морской министр, выделил такое судно.

Вот как описывает решение этой проблемы И.Д. Папанин:

«Подобрать корабль он поручил В.Г. Богорову и капитану дальнего плавания С.И. Ушакову. Осмотрев несколько десятков судов, они остановили выбор на грузовом теплоходе постройки 1939 года. Ушаков составил техническое задание, на основе которого Ленинградское СПКБ разработало проект переоборудования судна в научно-исследовательское. Проект утвердили, и судно отправили в Висмар (ГДР) на судоверфь. После перестройки на нём могли длительное время плавать 135 человек – экипаж и научные сотрудники – при полном обеспечении их всем необходимым. Новый корабль назвали «Витязем». (Папанин, 1977).

Нелегко было снарядить судно к выходу в море. Папанину часто приходилось обращаться к президенту АН СССР С.И. Вавилову, который охотно помогал океанологам, подключая многие управления и отделы Академии. Не оставались в стороне заинтересованные министерства и ведомства. Свой первый рейс корабль науки провёл весной 1949 года в Чёрном море, а затем был направлен на Дальний Восток. Забегая вперёд, скажем, что за 26 лет работы «Витязь» совершил 60 рейсов, пройдя более 700 тыс. миль. На нём прошли хорошую школу практически все известные советские океанологи.

Энергия и результативность работы Папанина были замечены. Вскоре его пригласили в Академию наук заведующим отделом морских экспедиционных работ. Задача отдела – обеспечивать работу кораблей Академии наук. А всего-то в Академии – один научно-исследовательский корабль дальнего плавания – всё тот же «Витязь», да около десятка малых судов для работы в прибрежных водах.

Заведование таким отделом, казалось, не может доставить больших хлопот. Однако через несколько лет в Академии наук, а затем в научно-исследовательских институтах Гидрометслужбы и других ведомств появляются океанские корабли, специально предназначенные для научных исследований. В 70–80 годы в нашей стране насчитывалось уже несколько десятков плавучих исследовательских институтов различных типов. Папанин, без всяких преувеличений, был инициатором и организатором создания наибольшего и ведущего в мире научно-исследовательского флота.

…В посёлке Борок Ярославской области, расположенном на берегу Рыбинского водохранилища, имеется два научных учреждения: Институт биологии внутренних вод имени И.Д. Папанина (ИБВВ РАН) и Геофизическая обсерватория «Борок» Объединённого института физики Земли имени О.Ю.Шмидта (ГО ОИФЗ РАН). Здесь проживает около двух тысяч человек.

Борок возник на месте помещичьей усадьбы, построенной в середине 19 века отцом революционера и учёного Н.А. Морозова. В 1938 году в бывшей усадьбе учреждается Верхневолжская база АН СССР, преобразованная позднее в биологическую станцию «Борок». В 1956 году на базе станции был образован Институт биологии водохранилищ, переименованный затем в Институт биологии внутренних вод АН СССР, которому в 1987 году присвоили имя И.Д. Папанина.

Уникальна судьба Н.А. Морозова. Отцом его был ярославский помещик, дворянин П.Г. Щепочкин, а матерью А.В. Морозова – простая новгородская крестьянка, бывшая дворовая крепостная. Родители жили невенчанными, поэтому пятеро детей носили фамилию матери, а отчество – крёстного отца А.И. Радожицкого.

До 15 лет Н.А. Морозов жил в Борке, занимаясь под руководством гувернёра, а затем поступил во Вторую Московскую классическую гимназию. Он участвовал в «хождении в народ», являлся членом исполкома партии «Народная воля». Дважды арестовывался и был осуждён вначале на три года, а затем приговорён к пожизненной каторге, заменённой одиночным заключением в Шлиссельбургской крепости. Отсидев 24 года, Н.А. Морозов самостоятельно выучил за это время 11 иностранных языков и написал 26 томов научных работ по химии, физике, математике, астрономии, философии, политэкономии, авиации. И это при том, что официально он не имел высшего образования. Книги были высоко оценены Д.И. Менделеевым, В.И. Вернадским, А.Л. Чижевским, К.А. Тимирязевым, К.З. Циолковским.

С 1918 года и до самой смерти Морозов возглавлял Естественнонаучный институт имени П.Ф. Лесгафта в Петрограде-Ленинграде. Был награждён двумя орденами Ленина и орденом Трудового Красного Знамени. В 1923 году «за заслуги перед революцией и наукой» Совнарком вернул учёному в пожизненное владение его же собственное имение. Большую часть последнего Морозов передал Академии наук и потому считался одним из основателей биологической станции в Борке. Скончался Н.А. Морозов, которого Тимирязев назвал «последним энциклопедистом ХХ века», в 1946 году, в возрасте 92 лет. Похоронен в Борке, где ему поставлен бронзовый памятник.