Текст книги "Отцы и дети. 2.0"

Александр Феденко
ГРОБ

Адаму Ивановичу на день рождения подарили гроб.

– Что за шутки? – удивился он.

Но гости ушли, а гроб остался. Адам Иванович осторожно, на цыпочках, приблизился – от подарка пахло древесной сыростью и фиалками: гробовщик спрыскивал плоды ремесла своего дешевеньким парфюмом.

Адам Иванович сдвинул крышку и заглянул. Протянул руку и потрогал. Мягкий, горчичного цвета глазет приятно ласкал.

Осмелев, Адам Иванович забрался внутрь и лег.

– А тут уютно, – блаженно выдохнул он.

Прямоугольник потолка выглядел унылым, тускло-серым. Высунув голову наружу, Адам Иванович осмотрел комнату и скривился – стол, стулья, вся мебель и утварь сделались нелепыми, несуразными. В их мертвенной неподвижности проступила сиротливая оставленность, даже потерянность и безысходность. Сам же Адам Иванович – напротив – наблюдал в себе новое биение, эйфорию. До этого он только искал и не находил. А теперь – нашел.

Блаженство захватило его, понесло сквозь время, он увидел ничтожность жизни и безмерность и величие смерти. Вечный покой манил, ласкал глазетовым подбоем. Глаза Адама Ивановича закрылись.

…

В дверь постучали. Адам Иванович от неожиданности подскочил, выбрался из колыбели небытия и пошел открывать. Воображение рисовало образ старухи с косой. Видение казалось анекдотическим, и это злило Адама Ивановича. Он пытался отмахнуться от карикатурной старушки, отчего коса из ее рук вылетала, но та подбирала ее вновь и вновь, театрально хохоча и все настойчивее колотя в дверь.

На пороге стояли друзья Адама Ивановича. Они нетрезво смеялись и неустойчиво клонились.

– Пошутили мы! Пошутили! Долгих лет тебе, дорогой Адам Иванович.

Они ввалились в квартиру и вынесли гроб. Адам Иванович стоял, горько озираясь, в опустевшей комнате.

– Как так? – бормотал он. – Как же так? Опять?.. Живи… Мучайся…

Евгений Сулес
ИВАН-ДА-МАРЬЯ

Жили-были в одной деревне Марья-Дурнушка да Иван-Красавец.

Не знаю уж чем, да только приглянулась Марья-Дурнушка Ивану-Красавцу, и стал он с ней жить-поживать. Живут ладно. Ивану нравится, и Марья не надивуется, за что ей такое счастье привалило.

Да только через некоторое время задумалась Марья: я девка совсем никудышная, самая некрасивая на деревне, да и ума особенного Бог не дал, стало быть, недолго моему счастию быть – рано или поздно начнет Иван-Красавец гулять, а потом и совсем уйдет к какой другой девке!

И задумала Марья-Дурнушка покалечить Ивана-Красавца. И так состроила, что зашел Иван-Красавец в сарай, о черпачок споткнулся, растянулся, уткнувшись лицом в пахучее сено, а сверху на него наконечник новый для косы упал и обе ноги оттяпал.

Вся деревня затужила, одна Марья тайком радуется, думает – ну, чаво, голубчик, без ног-то по бабам теперь много находишь?

Но недолго счастье ее длилось. Через некоторое время она опять закручинилась пуще прежнего: без ног-то без ног, а все равно Красавец! В общем, так она состроила, что упал Иван со своих костылей да на все лицо шрам себе посадил.

Но просчиталась Марья-Дурнушка. Получилось вроде как еще лучше прежнего. Лицо у Ивана мужественней стало, и некая смазливость, до того присутствовавшая, исчезла напрочь. В общем, как говорится: шрам украшает мужчину, но не укрощает его! Так и видит Марья-Дурнушка, как девки на Ивана заглядываются да отнять хочут. А он еще, антихрист, на гармонике играть выучился. Как сядет перед избой, костыли свои разложит да заиграет (а петь и до этого умел хорошо), так вся деревня собирается.

Ну и Марья, воспользовавшись тем, что Иван-Красавец как-то стер себе, на гармонике играючи, руки в кровь, в темную ноченьку, когда ветер гуляет в степи да гудит в проводах, ему в ранки грязи и подсыпала. И началась у Ивана гангрена, и местный колдун ему обе руки ампутировал да на ушко чего-то пошептал.

А Марья радуется: ну, что, красавец, без рук без ног, попробуй-ка теперь на бабу скок!

Иван же Красавец с горя такие стихи сердешные стал писать, хоть душа вон! Как из окошка за-горлопанит:

 
Эх, гармонь моя!..
 А кони, кони!
Вечером синим, вечером лунным,
Был я когда-то красивым и юным!
Но не жалею, не зову, не плачу!
Я за все когда-то заплачу! —
 

вся деревня в слезы!

Опять, значит, Марья-Дурнушка боится Ивана потерять: стихи, вид жалостливый (а русская баба кого жалеет, того и любит!) да речи зажигательные, а Марья лучше всех знает, как умеет Иван бабе сказать да языком приятно сделать. Не выдержала Марья и в одну из ночей отрезала Ивану язык. А люди подумали, что Иван с горя замолчал, мол, говорить ни с кем не хочет.

Так и сидел Иван целыми днями у окошка и молчал. А глаза большие-большие, печальные-печальные, и лицо столько всего выражает, что за одно это полюбить можно. А Марья знает, как Иван посмотреть может на бабу, все равно что раздеть. Поняла Марья, что, пока с глазами Иван, девки и такого возьмут, не погнушаются. И подговорила кошку свою верную, и та ночью Ивану глаза выцарапала вместе с остатками былой красоты.

Осталась у Ивана одна лишь мужская сила. Жаль было Марье расставаться с нею, да ничего не поделаешь, потому что сила у Ивана была могучая: и размерами вышла, и стойкостью. А Марья понимала, что редкость это в наше время великая и девки за одно это Ивана себе заберут. И отрезала ее безропотному Ивану.

И Марья-Дурнушка успокоилась. Думает, теперь уж никому Иван-Красавец не нужен!

А через некоторое время посмотрела на себя в зеркало, глядь: а я ничего стала! И действительно, как Марья-Дурнушка Ивана-Красавца чаво лишала, так сразу чуть-чуть хорошела. И в конце концов превратилась в красавицу неписаную и вышла замуж за Петра-Силача.

А Иван затосковал по ней и к зиме умер.

В ночь после похорон снится Марье сон. В полночь приходит на кладбище к Ивановой могиле молодая монахиня из Макарьева монастыря, что на горе, выкапывает Ивана из земли, поцелуями да слезами омывает, телом бесстыжим о него трется… Проснулась Марья вся мокрая. Тихо. Петр слева, как камень застыл. Раньше такому сну она подивилась бы, и все, да только прошлой осенью купец Яков Смородинный привозил и всей деревне читал заморский журнал, где про таких людей, которые покойников любят, рассказывалось подробно.

Вышла Марья во двор. Ночь лунная была. И пошла в одной белой, развевающейся ночной рубашке на кладбище. Дошла до Ивановой могилы, выкопала его и сожгла. А пепел по оврагу, под горой, разметала.

Весной же весь овраг покрылся желто-сиреневыми цветами. И на Николу Майского пришел из леса колдун и назвал эти цветы Иван-да-Марья. Собрал букет и сплел из него венок. Принес его Марье и надел на нее. И потекли по ее лицу темно-вишневые капли. И сказал колдун, что если нарвать в ясную лунную ночь этих цветов в овраге и сделать из них вино, то сердце того, кто выпьет это вино, исполнится такой любовью, какую ни железом, ни злом не выжечь во веки веков.

Роман Сенчин
ИНАКОМЫСЛИЕ

1

История этой страны состояла из нашествий завоевателей, угнетения местных жителей, войн завоевателей между собой за право обладать этой землей и ее жителями, вспышками борьбы за освобождение, которые заканчивались страшной резней и ужесточением ига.

В эпоху последнего передела мира, когда империи теряли свои владения на всех континентах, страна стала свободной и впервые получила на политической карте свой особый цвет. Международное сообщество придумало для нее государственный флаг и герб, а молодые национальные поэты и музыканты сочинили гимн.

Страну оставили в покое, уверенные, что теперь народ, веками унижаемый, истребляемый, забитый, стал хозяином, может сам выбирать путь, каким развиваться; сам изберет себе главу государства, сам построит систему управления.

На первых порах страна словно бы оцепенела. В ней было тихо, странно тихо, как после бешеной бури. Или как перед бурей… Люди сидели в своих лачугах, глядя на темные витрины магазинов, куда входить имели право лишь иноземцы, на опустевшие отели и пансионаты, где иноземцы больше не жили, на опустевший дворец иноземного управителя. Люди не могли поверить, что теперь все это – их.

Но вот один, другой, третий, осмелев, сначала прикоснулись к стенам, потом вошли внутрь, сели в мягкие кресла, осторожно отпробовали дорогого вина, закурили сигары. И вот тысячи, как муравьи, получившие сигнал, что неподалеку делят гусеницу, ринулись в отели, магазины, дворцы, захватили автомобили, учреждения, склады с оружием… Началась борьба за имущество. Сначала боролись мелкие отряды, потом организовались армии, армиями командовали вожди. Чтобы легче было командовать, один вождь объявил себя и своих подчиненных республиканцами, другой – коммунистами, третий – демократами, четвертый вспомнил о древних национальных богах и защищал веру в них, сражаясь с остальными армиями.

Сражения были непрерывны и жестоки, а страна – маленькой, расположенной на полуострове. Бежать народу от пожара истребления было некуда – единственным соседом являлась бывшая грозная империя, проигравшая в последней большой войне, и, чтобы спасти людей, сильные государства объявили вождям армий, что введут в страну свои армии, если сражения не прекратятся.

Вожди заключили мир, по примеру сильных написали законы, выбрали президента на семь лет и парламент на четыре, в котором заседали представители бывших армий-партий.

Парламент быстро сделался источником возможной смуты, и президент распорядился арестовать большую часть депутатов. Нескольких казнили, остальных заключили в тюрьму. Новый парламент был уже более послушным президенту, но и в нем появились смутьяны. Их тоже лишили свободы… Иногда в стране происходили стихийные демонстрации и митинги, даже беспорядки, которые сурово подавлялись – зачинщиков прилюдно вешали на крюках. Но до настоящей войны не доходило, и сильные государства, обеспокоенные соблюдением прав человека, свободой волеизъявления, не вмешивались. Наблюдали.

Прошло семь лет управления страной президентом. Его переизбрали на новый срок. Оппозиционеры стали утверждать, что выборы были нечестными, призвали своих сторонников выйти на улицу. На это президент ответил новыми арестами, ужесточением политической жизни. «Пора стать едиными, как сжатые в кулак пальцы!» – провозгласил он.

Каждая волна недовольства политическую жизнь все ужесточала. Ужесточение коснулось общественной, а затем и личной сфер. В конце концов откровенно недовольных не осталось, но спецслужбы находили скрытых и лишали свободы. Заключенных было так много, что не хватало тюрем и были созданы трудовые лагеря. Заключенные добывали серебро – главное природное богатство страны, – собирали автоматы, рыли оросительные каналы, строили заводы.

Первый президент старел, и политические аналитики сильных государств предрекали стране грядущие потрясения. Одна часть сильных государств ждала потрясений с радостным нетерпением, надеясь получить нового сателлита, другая – с опаской потерять стабильного покупателя новых видов оружия, станков, автомобилей.

Но со смертью президента потрясений не произошло – власть как-то естественно перешла к его сыну, который объявил отца вечно живым вождем народа, а себя – его вечным наследником…

Сильные государства следили за тем, что происходит в этой стране все менее пристально. Да и ничего особенного не происходило – единение народа упрочилось до однородности, стабильность окаменела.

Доходили слухи, что большая часть народа живет впроголодь, но от голода массово не умирают, что ученые вроде бы создают ядерное оружие, но до создания еще десятки лет, что периодически происходят репрессии, но не столь массовые, чтобы потребовалось вмешательство мирового сообщества.

Дипломатические отношения страна имела почти со всеми государствами планеты, иностранные послы, правда, кроме министерства иностранных дел и центральных улиц столицы, почти нигде не бывали, ничего не видели, а послы страны в других государствах вели себя так, что их называли живыми роботами – ни одного лишнего слова, ни одного двусмысленного жеста, никаких намеков.

Поразительно, что и редкие граждане страны, сумевшие убежать с родины, внятно о происходящем там рассказать не могли. Они тоже очень походили на роботов, но роботов сломавшихся, зараженных каким-то вирусом… Из сбивчивых свидетельств создавалась картина реализованного на практике государства из известной антиутопии англичанина Оруэлла.

Журналистов эта страна – фактически белое пятно на современной карте мира – интересовала много больше политиков. Материалы оттуда ценились высоко, хотя все они, как правило, ничем серьезно не отличались от официальных статей и телероликов, распространяемых отделом внешней информации: все спокойно, граждане сдержанны, на улицах порядок, на спортивных площадках – подвижные игры. Правда, нет привычной пестроты рекламных щитов, но без этого даже лучше, люди, как один, сухощавы, но от истощения не падают, на удачные удары волейболистов болельщики реагируют короткими аплодисментами, зато нет заливающих мировые стадионы агрессивных фанатов и полуголых девиц, танцующих в проходах.

Журналисты, которым удавалось побывать в стране, возвращались чаще всего восторженными, некоторые становились пропагандистами увиденного порядка, а в узком кругу подолгу и подробно рассказывали об обедах, которые давались в их честь, о вкуснейших блюдах, тихих санаториях на побережье океана… Когда же им задавали вопросы: а вы беседовали с простыми людьми, бывали в их жилищах? – журналисты пожимали плечами: там это не принято. На вопрос: встречали ли вы местных инакомыслящих? – утвердительно кивали: конечно. И добавляли: но там инакомыслие не имеет смысла, так как весь народ уверен, что создал идеальное общество. И это было, кажется, недалеко от истины…

Иногда инакомыслящие выступали на международных конференциях и очень смущали борцов за демократию, обличавших президента-наследника за репрессии и прочие преступления против своих граждан.

2

Борис давно добивался командировки в эту страну.

Дело в том, что его отец, историк, занимался Дальним Востоком и много внимания уделял именно этой стране на полуострове. О ее далеком прошлом почти ничего не было известно. В некоторых источниках сообщалось, что именно там находилась столица империи, владевшей более четырех тысяч лет назад четвертью евроазиатского континента, но название и самой империи, и ее столицы не сохранились. Отец Бориса пытался отыскать документы, установить историческую справедливость.

С детства Борис помнил толстенькие журналы об этой стране, которые выписывал отец. Иллюстрации были в основном красного цвета от обилия флагов и транспарантов: на каждой странице помещалось фото парада, праздничного шествия, юбилейного митинга. И так из номера в номер, из года в год. Отец все искал статей о древности, исследований и фактов, но находил лишь фразы о том, что у страны «великая история». Без подробностей и документальных подтверждений. Так он и умер, не собрав сколько-нибудь достоверных сведений о том, что же было на полуострове четыре тысячи лет назад.

В Борисе жило, не давало ему покоя это несбывшееся желание отца. Не желание, точнее, а нереализованная цель. И хотелось или доказать, что существование империи со столицей на полуострове обман, или все же найти хоть какое-то достоверное подтверждение…

Тянуло съездить и любопытство. Повсюду красный цвет менялся на другие цвета, повсюду открывались границы, происходили послабления и реформы, а на полуострове все оставалось как и полвека назад, словно мир нисколько не изменился. Но действительно ли оставалось? Может, все же и там есть перемены? Да и так ли суров в действительности режим?

То государство, в котором жил Борис, никогда не числилось ни в друзьях, ни во врагах этой страны. Находились они далеко друг от друга, торговых связей не имели, общих политических интересов тоже; дипломатические отношения хоть и были, но незаметные, формальные, как и с полусотней других стран, о существовании которых рядовой гражданин может даже не знать.

Теперь, когда командировка стала реальностью, Борису казалось, что учиться на журналиста-международника он пошел именно затем, чтобы в конце концов побывать на полуострове. И сейчас, собираясь, жалел, что совершенно не знал языка, а без него по-настоящему понять, что происходит там, где находишься, невозможно.

«Это моя ошибка», – признался-успокоил себя в итоге Борис и за оставшиеся дни попытался больше узнать об этой стране. Правда, ничего нового не обнаружилось, даже Всемирная информационная сеть не помогла – все было то же, что и многие годы назад: географическое положение, животный мир, численность населения, государственный строй и государственные праздники, те же три политические партии, две из которых названы оппозиционными, но признаки их оппозиционности, как и многие годы назад, не были обозначены. Об империи: существовала, но следов практически не сохранилось…

Перелет был долгим. Точнее, их было несколько – прямого авиасообщения между их странами не существовало. Сначала Борис добрался до столицы одного из ближневосточных государств, затем до столицы одного из юго-восточных, а уж затем небольшой моторный самолет доставил его к цели.

3

Каждый прибывающий иностранец вызывал у спецслужб не то чтобы тревогу, но подозрение. Слишком долго их землей владели чужаки, слишком жестоко общались с народом, и об этом отдел информации не уставал напоминать. Раз в неделю каждому сотруднику спецслужб показывали старую кинохронику, где были запечатлены издевательства иноземцев над местными жителями, пытки, сцены телесных наказаний. Какой-то жандарм-кинолюбитель отснял лет семьдесят назад несколько катушек пленки в центральной городской тюрьме, и теперь этот документ являлся лучшим агитматериалом, доказывающим, что каждый иностранец – потенциальный враг их народа.

Понимая это, иностранцы сюда не очень рвались – дипломаты расценивали службу на полуострове как ссылку; торговые представители скучали в офисах, так как торговля происходила вяло, была скована многочисленными ограничениями; корреспонденты нескольких СМИ, имеющих здесь свои пункты, проводили дни в гостиницах, понимая, что, кроме официально разрешенного, им увидеть ничего не позволят. Оживление возникало редко – когда в страну прибывали делегации зарубежных стран: парламентарии, министры иностранных дел, министры внешнеэкономических связей. Вот тогда и корреспонденты, и торговые представители, и дипломаты поднимались «в ружье»…

Сегодня в страну прилетел необычный иностранец. Это был журналист из малозначительной, с точки зрения межгосударственного партнерства, страны, журнал, где он работал, был почти неизвестен, и внешним агентам пришлось поработать, чтобы отыскать десятка два – для создания общей картины – его номеров, доставить в страну. Аналитики из отдела пропаганды тщательно изучили каждую страницу и ничего крамольного не обнаружили.

Долго выяснялось, зачем журналист по имени Борис так настойчиво добивается приезда в страну. Провели целое расследование и в итоге установили, что отец его занимался историей Дальнего Востока, выпустил несколько известных в узких кругах книг, пытался написать о древней империи, центром которой была эта страна. И сейчас сын, по всей вероятности, решил закончить дело отца.

Была разработана программа пятидневного пребывания журналиста в стране – расконсервированы раскопки на севере полуострова, где, судя по преданиям, несколько тысяч лет назад находилась столица, из запасников центрального музея были извлечены памятники древности, подлинность которых, правда, вызывала сомнение, виднейшие историки подготовили доклады, где доказывалось, что империя действительно существовала, и объяснялось, почему следы о ней стерты из исторических скрижалей…

Визит Бориса в страну до поры до времени шел хорошо. Его свозили на раскопки и предъявили остатки глиняных стен (на самом деле стены были сделаны лет двадцать назад, в полной секретности); музейные экспонаты – осколки месопотамских сосудов, индийские и китайские монеты второго тысячелетия до новой эры, глиняные таблички с клинописью, фрагменты оружия и украшений из разных территорий Восточной Азии, якобы найденные на полуострове, – произвели на гостя впечатление, и он что-то увлеченно записывал у себя в блокноте. И доклады Борис выслушал с огромным вниманием, сочувственно кивая, когда профессора рассказывали, как иноземные завоеватели из поколения в поколение вытравляли память о великой империи, которая зародилась здесь, в этих местах, как уничтожали любые материальные свидетельства ее существования.

Каждый вечер в честь Бориса устраивался ужин; хозяева не жалели морских деликатесов, национальной, сложного приготовления, водки, которую производили путем долгой перегонки сока особого вида груш. Перед гостем выступали лучшие танцовщицы и музыканты, блюда подавали самые умелые официанты. И журналист, кажется, был полностью удовлетворен – приставленные к нему сотрудники спецслужб, по легенде, кандидаты исторических наук, уже собирались прощупать, в какой тональности планирует он писать статьи об увиденном, – но в последний день Борис стал интересоваться тем, чем интересоваться было нежелательно.

Он вдруг попросил показать ему продуктовый магазин, дав понять, что ему известно о трудностях с продовольствием… После коротких переговоров по рации с управлением получив согласие, приставленные сотрудники подвезли Бориса к ближайшему магазину (а их в столице было около двадцати). На прилавках и в стеклянных холодильных камерах лежали крабы, рыба, устрицы, свинина; на полках – пакеты с рисом, кукурузой, чечевицей.

– А где же покупатели? – удивился Борис.

– Сейчас рабочее время, граждане трудятся, – спокойно ответил один из сопровождающих. – Вечером они зайдут сюда и приобретут продукты питания.

– Логично.

На самом деле в этих магазинах происходила не торговля, а обмен продуктов на специальные талоны, обладателями которых становились особенно заслуженные люди. Большинство же питались в столовых; в домашних условиях приготовление пищи не приветствовалось, да и было практически невозможно – газовые и электроплиты были запрещены. И даже если какой смельчак решил бы нарушить запрет и установить плиту, воспользоваться ею он бы не смог: газ в дома не подавался, а электричество…

– Скажите, – как раз задал новый вопрос Борис, – я видел по вечерам, что люди читают книги под фонарями прямо на улице. Это удивительно. Чем это объясняется?

– Наши граждане очень любят книги. Некоторые не могут дотерпеть до своего дома и читают на улицах. Мы очень долго были лишены права наслаждаться чтением.

– М-м! – Борис понимающе покачал головой.

Но причиной чтения под фонарями было слишком слабое электрическое освещение в квартирах. Его хватало лишь на то, чтобы раздеться и повесить одежду на спинку стула, различить унитаз в туалете, не натыкаться на стены. Воду при таком напряжении было не вскипятить.

– Я слышал, – не унимался журналист, – что в вашей стране существует несколько партий.

– У нас многопартийная система, – подтвердил один из сопровождающих, – в парламенте представлены три политические партии.

– Да, да. И… – Борис запнулся, – и есть противники действующей власти. Правда ли это?

Сопровождающие переглянулись, и один стал рассказывать иностранцу о трудном процессе политической стабилизации, а другой в это время связался с управлением и попросил проинструктировать, что делать в данной ситуации. В управлении разрешили не только озвучить легенду о сегодняшней оппозиции, но и, если понадобится, свозить Бориса к одному из ее лидеров.

– К лидеру демократов, – уточнили. – Мы его подготовим.

4

Борис выказал желание встретиться с инакомыслящим, и его повезли.

Инакомыслящий, которого звали Рю, жил почти в центре города. Не в бетонной пятиэтажке, как большинство граждан, а в отдельном доме – симпатичном двухэтажном коттедже, окруженном высоким глухим забором, окрашенным в оранжевый цвет.

Ворота открыли молодые люди в черной униформе без знаков различия, и машина въехала в просторный двор.

Справа от коттеджа в тени грушевых деревьев располагалась беседка, за ней – теннисный стол и волейбольная площадка. Слева был гараж с черепичной крышей.

Рю оказался человеком высокого роста, лет пятидесяти, в темном костюме, при галстуке. С улыбкой спустился с невысокого крыльца, тепло, как с давним приятелем, поздоровался с Борисом, кивнул сопровождающим его «кандидатам». Пригласил в дом.

– Не в наших традициях, – заметил, – пускать в жилище неродственников. Обычно мы встречаемся в общественных местах… Но в исключительных случаях позволяется нарушить покой домашних духов.

– Есть поверье, что гости тревожат духов и те разрушают уют, – добавил один из сопровождающих.

Уселись в глубокие кресла. Жена инакомыслящего, немолодая, но очень миловидная женщина, одетая, как светская англичанка, подала зеленый чай, поставила на столик вазу с фруктами и тоже устроилась в кресле.

– Я – руководитель Демократической партии. – Рю очень хорошо говорил по-английски. – Наша партия была создана в год провозглашения независимости страны и с тех пор находится в жесткой оппозиции к правящему режиму.

Он посмотрел на Бориса. Тот покачивал головой, судя по всему, ошарашенный столь неожиданной встречей, и не мог собраться с мыслями. Чтобы как-то его поддержать, хозяин спросил:

– Какие вопросы вас интересуют? Задавайте любые, даже самые острые.

– Гм… – Взгляд журналиста нашел хрустальную пепельницу. – Простите, можно ли закурить?

По закону курение в стране было строго ограничено. Иностранцам разрешалось курить в специально отведенных местах, а гражданам не разрешалось вовсе – табак приравнивался к наркотикам.

Хозяин неожиданно обрадовался просьбе Бориса:

– О! С удовольствием! Я и сам подымлю. Дорогая…

Жена поднялась и сняла с полки коробку с сигарами. Лидер демократов умело откусил конец сигары щипчиками и раскурил ее от красивой зажигалки.

– Но ведь курение запрещено, – напомнил Борис.

– Мы не признаем этот запрет, – мужественно ответил Рю. – Меня могут упрятать за решетку, могут отправить в трудовой лагерь… Наша партия с тревогой следит за ущемлением прав курильщиков в Америке, Франции. Это – бесчеловечно… Впрочем, здоровье нации оправдывает любые запреты…

– Товарищ, – перебил Борис, и хозяин от этого слова подскочил в кресле:

– Господин! Требую называть меня «господин»!

– Простите, но ведь в вашей стране все должны называть друг друга «товарищ»…

Рю сморщился:

– Это отвратительно. Я не переношу это слово. Оно ассоциируется у меня с теми ужасными процессами, которые происходили в мире. Социализм, коммунизм – страшные эксперименты.

Борис поерзал в кресле, глубоко затянулся сигаретой и затушил ее. Он наконец был готов к серьезному и откровенному разговору.

– Видите ли, господин Рю, в мире давно утвердилось мнение, что в вашей стране отсутствует демократия. Что ваш президент… Гм… Думаю, вам известно, что его считают диктатором. И для меня откровением стало, что здесь действительно существует многопартийная система, есть люди, открыто высказывающиеся против… Я очень рад нашей встрече. Но почему о вас ничего не известно в Европе?

– Ничего не известно? – удивился лидер демократов. – Я часто бываю за рубежом, выступаю на конференциях, симпозиумах. У меня есть книги, изданные в Париже. Впрочем… – Он задумался и горестно покачал головой, и Борис заметил, как напряглись сопровождающие его молодые люди. – Да, вы правы, мой друг, обо мне и моей партии и о партии Небесного пути, которая отстаивает интересы верующих в национальных богов, – о нас знают очень немногие. Во-первых, западным демократиям невыгодно представлять нашу страну как страну с твердой демократической основой – им выгодно иметь пугало, которым можно останавливать укрепление какого-либо государственного руководителя. Выгодно поддерживать страх скатывания к тоталитаризму… А во-вторых, мы, как это ни грустно признать, не пользуемся поддержкой народа. Даже самой малой его части. Мы, – господин Рю качнулся к столику, бережно сбил с сигары пепел, – мы принимаем участие в выборах, имеем возможность свободно агитировать, озвучивать свою программу, мы, никого не боясь, критикуем действующий режим, но все бесполезно. Народ не желает идти за нами. В предыдущем парламенте мы имели трех депутатов, в этой – всего одного… Это я. У партии Небесного пути положение чуть лучше… Надо признать, народ не с нами.

– Но ведь народ, – попытался поспорить Борис, – как говорят, да и я сам это заметил, живет очень… – Он не смог подобрать нужное слово. – Люди даже одеты, как солдаты.

– Да, люди живут сурово. Сурово… Рабочий день составляет двенадцать часов, один выходной день, досуг не очень разнообразен. У нас нет ночных клубов, казино, рестораны закрываются в восемь часов вечера… Но, с другой стороны, у нас нет проституции, нет блудоманов, пьяных хулиганов, спекулянтов. Мы – маленькая страна, мы живем за счет собственных сил, без чужих капиталов. Мы должны неустанно работать. Наш народ любит работать. Труд всегда был у нас не обязанностью, а почетным долгом. Так повелось издревле… Конечно, существуют недостатки, имеются даже факты преступной деятельности, мешающей народу идти по прямому пути побед, но с ними борются, виновных сурово наказывает суд.

Борис кивнул:

– Я слышал, что у вас очень много заключенных.

– Заключенные есть, – горестно покачал головой господин Рю. – В любом государстве есть те, кто нарушает закон.

– И, как пишут в западной прессе, их используют как рабскую силу.

– М-м? Рабскую силу?.. Я знаю, что заключенные действительно трудятся, и они рады тому, что им позволяют трудиться. Пребывание в тюремной камере – это намного страшнее, чем трудовой лагерь. Отбыв срок, человек получает не только права гражданина, но и сумму денег… Понимаете, – встрепенулся инакомыслящий, – о нашей стране распространяется много лжи. Я читал чудовищные вещи – что у нас запрещена всякая оппозиция, что народ голодает!..

– Я тоже об этом читал.

– Эта ложь опутала весь мир. Но вот я перед вами. Я самый радикальный диссидент в стране. И я на свободе, я могу говорить. А что касается голода… Вы были в продуктовых магазинах?

– Да, мне показали…

– И что? Есть в них еда?

– О, даже крабы! Но я не видел, чтобы кто-либо делал покупки.

– Когда вы посетили магазин?

– Часа три назад.

Господин Рю иронически усмехнулся:

– В это время все находятся на рабочих местах. У нашего народа органически стальная дисциплина… Да и разве, – он вставил потухшую сигару в ложбинку пепельницы, – разве, если бы люди голодали, они могли бы совершать такие подвиги?! Вот пример: один рабочий из южной провинции проработал без сна и отдыха двадцать девять часов, перетаскал пятьсот восемьдесят мешков с песком, чтобы уложить дамбу, и справился с задачей за пять дней, а не за двадцать, как предполагалось планом. Это поразительно!.. И разве бы вообще наш свободолюбивый народ стал терпеть какую-либо несправедливость со стороны руководства?! Тем более голод! Наш народ, который сотни лет держали впроголодь иноземные изверги! Да он бы в едином порыве смел такое руководство. Вы разделяете мою убежденность, мой друг?