Текст книги "Дар речи"

– Ы-ы-ы, – замычал вдруг Дидим, не поворачиваясь ко мне, – ди опу лочь! Нехлеб! Ди он! Нехлеб!

По спине моей пробежали мурашки.

Я быстро вышел, спустился во двор, закурил и замер, пытаясь понять, правильно ли я поступил, растормошив Дидима, и был ли у меня выбор, – но меня трясло, я еще не остыл от разговора, поэтому мог только с наслаждением вдыхать табачный дым.

Кукла-шмукла

2020

Нехлеб – что за странное слово!

Что он имел в виду?

Baker’s dozen…

Когда-то английских торговцев хлебом начали штрафовать за недостаточный вес буханки, и они стали добавлять к каждой дюжине одну булку, поэтому чертова дюжина по-английски – дюжина булочника, baker’s dozen, а дополнительную буханку называли unbread – нехлеб…

Или он подразумевал что-то другое?

Чертова дюжина потому и чертова, что тринадцатый всегда – дьявол, Иуда, Каин.

Наверное, всё это надо было бы обдумать получше, но мешала шумная соседка.

От этого шума я и проснулся раньше обычного: он время от времени врывался в мой монолог, когда я пытался достучаться до Дидима, и вот сейчас – опять.

Мне показалось, что Джульетта вскрикнула.

Я подошел к забору и увидел яркий свет на веранде, где хранились ее куклы. Через мгновение понял, что этот пульсирующий, мечущийся свет – пожар, и, перемахнув через забор, бросился по глубокому снегу к веранде, лихорадочно соображая, чем буду тушить огонь. Локтем выбил стекло в двери, сунул руку, освободил замок, вбежал, прикрывая локтем лицо, увидел горящий чехол, попытался сорвать его с куклы, но из другого угла донесся голос Джульетты, и я бросился на помощь.

На нее упала одна из кукол, Джульетта барахталась, сучила тонкими ножками, я откинул тяжелую фигуру – она показалась мне мягкой – и поднял старуху на ноги.

– Где вода? Вода – где?

Я побежал на кухню, с двумя ведрами в руках вернулся на веранду, вылил одно на горящий чехол, сорвал его с фигуры, потом опорожнил второе ведро на разбитую керосиновую лампу, вокруг которой расплылось пятно огня. Понадобилось еще трижды сбегать в кухню и назад, чтобы полностью погасить огонь.

– Я не хотела никому мешать, – сказала старуха, опускаясь в кресло. – Виновата только я сама – подумала, что керосинка лучше…

Я включил свет и огляделся.

Пожар не успел распространиться, поэтому пострадали только две куклы – одна сидела в кресле у стены в шляпке, лихо заломленной набекрень, другая валялась на полу в углу. Я наклонился к шляпке, щелкнул зажигалкой, чтобы удостовериться, что не ошибся, и повернулся к Джульетте.

Она смотрела на меня не мигая.

– Черт, – с дрожью в голосе прошептал я. – Значит, двадцать пять лет Марго сидела тут, а ее искали где угодно, только не здесь…

– И здесь искали, – сказала Джульетта, – но не нашли. Сняли чехлы с двух кукол – на том и успокоились.

– А это кто? Не ваш ли юный любовник? А еще мумии тут у вас есть? Юлия Александровна… Вы что, серийная убийца?

– Нет, – спокойно ответила Джульетта. – А он – он мне надоел. Лучше б не хвалился теми гадостями, которые писал обо мне в этих своих блогах!

– Мне уже пора беспокоиться? – спросил я, не трогаясь с места. – Спасаться бегством? Звать на помощь?

– Зачем мне вас-то убивать, Илья! – Она покачала головой. – Я впервые в жизни убила человека – и знаете, с меня хватит…

– Но как вам удалось украсть тело Марго? Там же постоянно толклись люди…

– Ну что вы, никто там вокруг нее не толкался. Ко мне в очередной раз приехала тетка. Она инвалидка, но еще бодра… была бодра… Обычно, если ей становилось плохо, я усаживала ее в инвалидное кресло, чтобы она могла самостоятельно передвигаться, а вечерами катала ее по поселку. В тот раз я уложила тетку в постель, набила ее пальто тряпьем – получилась человеческая фигура, если смотреть издали. А кому охота смотреть на инвалида вблизи? Никому. Вошла, надела пальто на мертвое тело, усадила в кресло и вывезла. А потом устроила ее в кресле на веранде. Времени прошло слишком мало, чтобы она запахла, поэтому никто не обратил внимания на одну из кукол. Чехлы одинаковые. Ноги торчали наружу, так я на ноги ей надела бальные туфли с бантами – таких уже лет двести никто не носит. Кукла удалась. Мне не пришлось ее убивать – Марго сдохла без моей помощи…

– Значит, ваши родители…

– И мой первый муж. Он был очень талантливым художником, скульптором, но когда выпивал, становился невоздержан на язык – Марго этим и воспользовалась…

– Какая-то, простите, совсем не русская история. Месть – это англосаксонская забава. Вообще европейская. А у нас это как-то… то есть я вас, конечно, понимаю, но… А правда, что вы были любовницей сначала старшего, а потом младшего Шкуратова?

– Правда, – она заулыбалась. – Это было упоительное приключение, доставившее мне бездну удовольствия. Оба были хороши, особенно старший…

– И что теперь? Что вы будете делать?

– Соберусь с силами, поднимусь к себе, позвоню в полицию – я же законопослушная гражданка. И обязательно доживу до суда… А на суде я выступлю с речью и всё-всё-всё расскажу об этих мерзких людях… об этой мерзкой Марго…

– Но Марго умерла давным-давно, в прошлом столетии…

– Ее смерть должна быть завершена, Илья. Смерть – это не просто мгновение, это процесс, это другие люди, это память – длинный-длинный хвост памяти. И я хочу, чтобы люди узнали ее лучше и запомнили такой – мерзкой, подлой гадиной, которой брезговал даже родной сын…

– Я этого не замечал.

– Он сам мне это однажды сказал… когда мы лежали после соития, он сказал, что не любит свою мать. Она напоминала ему чудовище с длинным-длинным хвостом, и этот хвост и был самым отвратительным ее атрибутом. Тайная тварь, живущая на дне заброшенного колодца и ждущая своего часа, чтобы наброситься и укусить, укусить…

Старуха поникла.

– Могу я вам чем-нибудь помочь, Джульетта?

Она покачала головой.

До сих пор не знаю, почему я так поступил, – но я подошел к ней и поцеловал в лоб, а потом ушел, не оборачиваясь.

Увидев свет в окне кухни, я обрадовался.

После разговора с Джульеттой меня пробирал озноб, хотелось либо забиться в какую-нибудь щель, чтобы никого не видеть и не слышать, либо напиться и что-нибудь сломать, разбить, растоптать к чертям собачьим.

Я понимал чувства этой несчастной старухи, родителей и мужа которой Марго уничтожила своими доносами, – но столько лет жить со Шкуратовыми рядом, почти каждый день встречая старуху, играть роль ее подруги, с удовольствием трахаться с ее сыном и внуком, и при этом копить, копить в душе страшное это вещество для мести, и не сломаться, не взорваться, ничем себя не выдать, – на что же ушла ее жизнь!.. А ведь это была долгая жизнь – с радостями, горестями, рассветами и закатами, приключениями, мужчинами, со всеми теми мелочами, которые, в общем, и составляют плоть этой жизни, и всё это – и радости, и рассветы, и приключения – всё было отравлено страшным ядом, который просто каким-то чудом не убил ее саму и даже, похоже, прибавлял ей сил, чтобы иссякнуть на суде, когда она в своей речи обличит зло и откажется от прощения, даже если бы оно было ей даровано…

Правда, был в этой истории пунктик, который мог свести на нет все ее усилия, все ее жертвы: судить-то ее будут прежде всего за убийство любовника, а уж потом, возможно, за кражу мертвого тела.

Я не хотел рассказывать Шаше о разговоре с Джульеттой, о полуобгоревшей старухе Марго, которая восседает там, на веранде, близ безобразной герцогини, рядом с дамами и кавалерами далеких времен… Не хотел, потому что тогда разговор неизбежно привел бы к causa causalis[49]49
  Причина причин. (лат.)


[Закрыть] – к отношениям Шкуратовых и Шаро, к украденным письмам, etc.

Можно было бы рассказать только о Джульетте и ее мести – но у Шаши был богатый опыт находить начала там, где другие прятали концы.

В кухне Шаша была не одна – за столом напротив нее сидела Грушенька, которая была взволнована и не скрывала этого.

Грушенька при моем появлении замолчала, но Шаша сказала:

– От Ильи Борисовича у меня нет секретов, ты же знаешь. – Повернулась ко мне. – Грушенька хочет, чтобы мы отдали ей Бобиньку.

– Но он ведь, по сути, и так ваш, – сказал я, пристраиваясь за столом ближе к Шаше. – Вы двадцать четыре часа рядом с ним, заботитесь о нем, холите и лелеете. Или я чего-то не понимаю? Отдать в собственность? Но мы далековато ушли от тех времен, когда такое было законно…

– Не морочь ей голову, – без тени раздражения сказала Шаша. – Грушенька хотела бы забрать Роберта, увезти его к себе – у нее однушка в Бибирево – и жить с ним душа в душу, как муж и жена. Я правильно говорю?

Грушенька кивнула.

– Значит, речь идет о смене опекуна, – сказал я. – Значит, Александра Петровна должна отказаться от прав и обязанностей опекуна и передать их тебе?

– Вам же он всё равно чужой, – тихо проговорила Грушенька. – А мне он как родной.

– Помнишь, – сказала Шаша, – как-то я показывала смету расходов? Во что нам обходится содержание больного?

Грушенька кивнула.

– Ну, вы мне можете переводить средства на карточку, – сказала она. – А если не верите, как я их трачу, – приезжайте ко мне, своими глазами убедиться, что всё в порядке…

– Это немаленькие деньги, Грушенька, – сказала Шаша.

– Он же вам всё равно не нужен…

– Был бы не нужен – не стали бы и тратиться.

– Грушенька, – сказал я, – а с чего ты взяла, что он нам не нужен?

– Ну… – Она явно не хотела отвечать на вопрос. – Ну, он сам так думает…

– У него поражены голосовые связки, – сказала Шаша, – говорить ему трудно, а то, что он говорит, почти невозможно разобрать. И он рассказал тебе, что он думает?

– Говорю же, он мне как родной. Я ж за девять лет привыкла к его голосу, разбираю даже его мысли…

– Ага, – сказала Шаша. – Мысли.

– А что? Муж и жена понимают друг дружку с одного взгляда! И родители – детей… – Она встрепенулась. – Вас-то он любит, а вот Каната – нет. Говорит, Канат сделал его таким, каким он стал…

Мы переглянулись: похоже, Бобинька считает Конрада виноватым во всех своих бедах.

– Канат… – Шаша вздохнула. – А нас, значит, любит…

– Он всех любит, – сказала Грушенька, – а мне он как отец, муж, брат и сын… а я ему жена, мать и сестра… Он же добрый, доверчивый, вот через свою доверчивость и доброту и пострадал. Как Иисус Христос. А меня он, можно честно сказать, вообще от смерти спас. Я же какая была? Я была не просто шалава, а настоящая бэ. Вы не смотрите, что я такая сейчас, тогда я была как животное, настоящая зверюга – каждый день только и думала, где б мне мужика подхватить, и подхватывала, и радовалась каждой случке, как свинья немытая… и это было для меня важнее денег… мужик мог и не платить – лишь бы сделал дело… блудница безумная, вот кто я была… а он меня спас… – Грушенька приложила к глазам бумажную салфетку. – Он светится – и этим светом меня освещает, в душу проникает. Каждый день спрашивает, как я там, не соскучилась ли по блядству, а я говорю: «Нет»… Каждый день я его благодарю, ласкаю, а он меня ласкает. Мы с ним – одно тело, одна душа. Мы никому не причиняем зла. Он обижается – я прошу прощения. Он обижает – я снова прошу прощения. Никогда прежде не думала, что просить прощения, когда не виноват, так приятно. Аж душа светится. Он хочет меня наказать, но не может, и тогда я сама себя наказываю. Сниму с себя всё и бью себя плеткой, бью – как же хорошо, аж мороз по коже! До крови! А он меня жалеет, я ему подставлю спину в крови – и он мою спину лижет, лижет, пока кровь не остановится…

– Грушенька, – мягко сказала Шаша, – давай-ка я подумаю, ладно? Ты же понимаешь, что это непростое решение. Есть юридические сложности… – Посмотрела на меня, я кивнул. – Финансовые и другие. Денек-другой надо подумать. Как ты?

– Хорошо, – сказала Грушенька. – Я подожду. А насчет денег вы не беспокойтесь – все до копейки только на него уйдут…

Когда за ней закрылась дверь, Шаша перекрестилась – при мне такое было впервые.

– Как чёрта живьем увидела… слушай, Шрамм, а если она прочитает в его голове, что он ее разлюбил…

– Она его убьет, – сказал я. – А потом за три дня съест ложкой.

– Что-то у нас тут атмосфера сгущается…

– Я хорошо всё обдумал и решил позвонить Югу.

Шаша молчала.

– Я не хочу, чтобы ты отвечала за то, что сделал он… у нас будет ребенок, и я не могу допустить, чтобы ты…

– Звони, – перебила меня Шаша. – Что ты ему скажешь?

– Пока не знаю, – сказал я, набирая в телефоне номер Юга. – Да и неизвестно, где он сейчас – в Москве, Будапеште или Париже…

– А если не в Москве?

– Наверняка здесь у него есть человечек, который нам поможет.

– Слушаю, – сказал телефон голосом Юга Савы.

– Привет, это Шрамм. Ты в Москве?

– Да. Привет, Илья.

– Нужна помощь, Юг, дело очень важное и, как бы помягче выразиться…

– Деликатное, – подсказал Юг.

– И очень срочное. Мы на даче…

– Через час, от силы через два приеду. Сколько людей требуется?

– Предмет весом килограммов сорок нужно вынести и надежно спрятать.

– Понял. A bientôt.[50]50
  До скорого свидания. (фр.)


[Закрыть]

Я посмотрел на Шашу.

Но не успела она и слова вымолвить, как в кухню ворвалась Грушенька.

– Где он? – закричала она. – Пропал Бобинька! Пропал! Он у вас? У вас?

– Что значит пропал? – Шаша поднялась из-за стола. – Объясни!

– Я пришла, а его нету. Я весь флигель обыскала – нету. Я к соседке, а у нее полиция. Полиция могла его забрать?

– Да погоди ты! Он в коляске? Коляска на месте?

– И коляски нету…

Накинув куртку, я выбежал за ворота, но дорога в обе стороны была пуста.

Куда мог подеваться рано утром человек, который без инвалидной коляски передвигается еле-еле, а в инвалидной коляске с электроприводом – со скоростью десять-пятнадцать километров в час? Этого, впрочем, достаточно, чтобы за час добраться до станции пригородной электрички. Запаса аккумулятора хватит часа на четыре. Почти наверняка первый же полицейский заподозрит неладное, увидев замотанного с ног до головы в бинты инвалида, который катит в потоке машин.

Я вернулся в сад, проследил, куда ведут следы коляски – они обрывались у задней калитки соседнего участка.

Во дворе у Джульетты курили двое полицейских.

– Вы родственник? – спросил лейтанант.

– Нет, я ищу кое-кого…

– Тогда вам сюда нельзя.

– Вы не видели инвалида в бинтах на коляске? Следы ведут к калитке, а дальше…

Полицейские переглянулись.

– Такого мы б точно заметили, – сказал сержант. – И часто он у вас сбегает?

– Иногда на него накатывает, – сказал я. – Сегодня сиделка недоглядела…

Полицейские утратили ко мне интерес.

Шаша ждала меня на крыльце.

– Оставайся здесь, – сказал я, открывая дверь машины. – Попробую его поискать. Найду, если он где-нибудь в лесу не спрятался. Или не уехал на попутке.

Мои поиски и расспросы ничего не дали – Бобинька каким-то волшебным образом испарился, пропал. Грушенька, как ни отговаривала ее Шаша, отправилась на поиски пешком. Да Шаше было и не до нее – в мое отсутствие приехал Юг.

Юг

2020

Первым делом Юг попросил «ввести в курс дела», и Шаше снова пришлось вернуться к Дидиму, который поднял ее среди ночи, чтобы съездить в круглосуточный магазин за выпивкой, и она не сказала ни слова против. И промолчала, когда он перед выездом со стоянки у магазина хлебнул из горлышка, а когда на повороте смутная фигурка возникла перед капотом, и Дидим попытался остановить двухтонную машину, которая проползла метров десять и встала, – Шаша лишь откинулась на спинку сиденья и замерла, глядя на струи желтого мокрого снега, сползавшие по ветровому стеклу. Дидим шепотом чертыхался. Прежде чем выйти из машины, надел перчатки. Обошел машину спереди, по обочине, дошел до тела – семнадцать шагов – и опустился на корточки. Это была девочка, одетая в куртку с капюшоном, рваные джинсы и ботинки на толстой подошве. Она лежала на боку, уткнувшись лицом в снег. Худенькая, невысокая, крашеные волосы с темными корнями. Неподалеку на обочине валялись ее костыли. Они засунули тело в багажник, но потом Дидим передумал, взял тело на руки и двинулся в глубину леса. Шаша шла сзади, ступая след в след. Метров через пятьдесят он остановился, опустил тело на снег, в яму, оставленную вывороченной с корнем сосной. Шаша помогла ему закидать тело палой листвой, после чего они вернулись к машине. Но тут Дидим снова передумал. Не сказав ни слова, выпрыгнул из машины, сделал семнадцать шагов, повернул в лес, через пятьдесят шагов встал на колени – снег они разгребали в четыре руки, – поднял девочку, облепленную палой листвой, и зашагал к дороге. Тело уместилось на заднем сиденье. Минут через десять-пятнадцать они были в Правой Жизни. Во дворе Дидим поставил машину к дому вплотную, вытащил из машины тело, облепленное листьями, и они отнесли его в подвал. Шаша проверила пульс. Похоже, девочка была мертва. Дидим спросил: «Ну что?» Шаша пожала плечами. Тогда он вдруг вытащил из кармана пистолет и дважды выстрелил в девочку. Худенькое тело содрогнулось и замерло. Заперев подвал, они поднялись в прихожую, Дидим бросил ключ в миску с фасолью, стоявшую под зеркалом, и отчетливо проговорил: «Фа-соль». Шаша спросила: «Зачем?» Он не ответил. И до сих пор ничего об этом не говорит.

– Ты считала шаги, – сказал Юг. – Зачем?

– Чтобы не забывать, на каком я свете.

– А фасоль – почему фасоль?

– Миска с фасолью в прихожей – в нее бросают ключи, монеты, зажигалки… Как думаешь, Юг, почему он в нее выстрелил?

– Инстинкт охотника. Жертва не должна мучиться, поэтому – finissez-la[51]51
  Прикончи ее. (фр.)


[Закрыть].

– Дидим не охотник.

– Каждый мужчина – охотник. Если не убийца, значит, охотник. Одно из двух. Третье – псих. Если он добился успеха, как Дидим, – точно охотник, разве что охотится не на оленей и не на людей. Из тех охотников, которые мечтают погибнуть на поле боя, но умирают в постели.

– Он не псих, – сказала Шаша.

– А почему он сам об этом не говорит? – спросил Юг.

– Он вообще не говорит с той ночи. Паралич речи…

– А что врачи говорят?

– Пока ничего.

Юг покачал головой.

– Значит, ее надо похоронить, – сказал он. – Где-нибудь закопать. Думаю, проблем не будет. Пошли в подвал.

Шаша сунула руку в миску с фасолью, достала ключ, отперла дверь.

Мы спустились в подвал, прошли в помещение, где было заперто тело девочки, Шаша подняла простыню, Юг замер на несколько мгновений, потом оперся руками на стол и обыденным голосом проговорил, стоя к нам спиной:

– Это моя дочь. Ничего у нас не вышло с Маринкой, ее матерью, только вот дочь осталась.

– Юг…

– Мне надо тут постоять, а вы идите.

– Юг…

– Потом поговорим, – не повышая голоса, сказал он. – Не бойтесь ничего.

В дверях я оглянулся.

Юг стоял в той же позе – опустив голову и опершись руками о стол, на котором под простыней лежала его дочь. Может быть, всё дело в освещении, но его фигура показалась мне черной, как уголь.

Несколько минут мы с Шашей не могли вымолвить ни слова, а первым словом, которое с трудом выдавила из себя Шаша, было слово «дочь».

– Дочь, – сказала она.

– Ты не стреляла, ты не была за рулем, – сказал я. – Юг – человек неглупый… мудрый человек он…

– Это ничего не меняет.

Мы сидели в гостиной на диване, освещенные торшером.

Я взял Шашу за руку.

– Не паникуй, ладно? Давай рассуждать здраво. Что может произойти? Сейчас Юг поднимется к нам и начнет стрелять? Вряд ли. Он убьет Дидима? Но он наверняка понимает, что Дидим сбил ее случайно, а стрелял на нервах. Если он никого не тронет – а он не тронет, – то просто заберет тело дочери и похоронит на кладбище. Не сомневаюсь, что среди его друзей есть врачи, которые выпишут бумагу о естественной смерти девочки, не заметив ни ушибов, ни пулевых ранений…

– Ты так говоришь, словно так оно всё действительно и случится. Допустим, что он не считает Дидима убийцей. А меня? Я – изолгавшаяся, ненадежная свидетельница, которая пытается умалить свою роль в этом деле!

– Юг нам не чужой человек, – сказал я. – Он – Шкуратов.

– Sinister[52]52
  Здесь: незаконнорожденный. (англ.)


[Закрыть], как и ты…

– В данном случае это не важно. Он не похож на человека, который действует на нервах, необдуманно. Значит, сейчас он поднимется к нам – и мы всё обсудим…

– Надеюсь.

– А может, притащить сюда Дидима?

– Не уверена…

– Нет-нет, в самом деле, надо привести сюда Дидима. Мне показалось, что вечером он не пил, – тем лучше. А вдруг само присутствие Юга вернет его к речи? Да еще Юг скажет ему, кого Дидим убил… Неужели и это не подействует?

– Можно попробовать, – сказала Шаша. – Кто это там? Наверху?

Где-то послышался звук шагов, но нельзя было разобрать: наверху или в прихожей.

Дидим показался на лестнице в тот момент, когда в гостиную вошел Юг. Выглядел он свежим, отдохнувшим, но напряженным.

Я вздохнул с облегчением, когда увидел, что в руках у Юга не было пистолета.

– Добрый день, – сказала Шаша.

– А вы говорите, болен. – Юг протянул руку Дидиму. – Привет, брат.

Дидим прошел мимо него, словно не заметив, и ничего не ответил Шаше.

Он сел напротив дивана, который занимали мы с Шашей, и откинулся на спинку кресла.

Юг занял кресло, стоявшее между нами и Дидимом.

– А что тут у вас делала полиция? – спросил Юг. – Когда я приехал, они собирались уезжать: три полицейских машины, скорая… Что там натворила Джульетта?

– Кажется, убила своего любовника, – сказал я.

– Круто, – сказал Юг.

– Должен тебе открыть маленькую тайну, – сказал я, обращаясь к Дидиму. – Девочка, которая… которая в подвале… она – дочь Юга. Ольга – так ее зовут.

– Оль, – с трудом выдавил из себя Дидим, не меняясь в лице. – Соль…

– Фасоль, – сказала Шаша. – Он хотел сказать – Фасоль. Как ты себя чувствуешь?

Дидим мотнул головой.

Юг смотрел на нас в задумчивости.

– Значит, он всё понимает, – сказал он, – но не может говорить. Пока не может.

Мы молчали.

– Если дойдет до суда, – продолжал Юг усталым голосом, – то, думаю, никто не станет усугублять ситуацию. Никто не станет утверждать, что водитель за рулем был в состоянии алкогольного опьянения… ну и, конечно, никто не скажет, что это он стрелял в тело пострадавшей…

Он не смотрел на Шашу, но я почувствовал, как она напряглась.

Дидим смотрел на Шашу с полуулыбкой, которую я назвал бы ироничной.

– Если дойдет до суда, – с трудом проговорила Шаша, – я не стану скрывать, что он был сильно пьян…

Дидим выпрямился, сунул руки за спину, подался вперед, не сводя глаз с Шаши.

Обычно движения Дидима отличались элегантностью, точностью, экономностью. Но сейчас части его тела двигались как будто каждая сама по себе и слишком размашисто. Было очевидно, что многодневный запой повлиял на ту часть его мозга, которая отвечает за координацию движений. Он попытался взять со стола стакан, но тотчас поймал левой рукой правую и опять спрятал обе за спину.

– Дидим, – сказал я, – послушай…

Но он резко двинул головой вбок, подняв плечо, и было в этом движении столько непривычной и нелепой внезапности, что я замолчал.

– …и что это он стрелял в тело – тоже не стану скрывать, – продолжала Шаша. – Уверена, он меня поймет, потому что его всегда раздражала российская практика вип-справедливости… и недосказанности… он не раз говорил: что не позволено быку – не позволено и Юпитеру…

Дидим привстал – в темноте я не сразу увидел пистолет в его руке, но курок они нажали одновременно: один раз Дидим и два раза Юг.

Шаша упала на меня, а Дидим рухнул в кресло, поежился, как будто хотел поудобнее сесть, и замер, склонившись набок.

Мне показалось, что Дидим целил не в Шашу – в Юга, а Юг выхватил пистолет на миг позже, чем Дидим.

– Свитер! – приказал Юг, подхватывая Шашу под мышки и усаживая поудобнее.

Я задрал свитер – ее живот слева был залит кровью.

– Сквозное сбоку. Кожу распороло. Бинт, вата!

– Где? – спросил я.

– В ванной, – сказала Шаша. – Это ведь самое глупое, что он мог сделать… он – всё?

Юг кивнул.

Я обыскал всю ванную, но ни бинта, ни ваты не нашел.

– Прокладки, – сказал Юг. – Женские прокладки!

– В спальне, – сказала Шаша. – В тумбочке.

Юг закрыл рану прокладками, сверху обмотал моим длинным тонким шарфом. Провел ладонью по Шашиному животу.

– Мальчик? Девочка? Если девочка, назовите Ольгой. Это последняя просьба.

– Девочка, – сказала Шаша. – Что с Дидимом?

– Ольга, – сказал Юг, словно не расслышав ее вопроса. – А теперь уезжайте. Тебе нужен врач. Рана неопасная, но все-таки лучше показать врачу. Чего ждем?

– Юг, что ты собираешься делать? – спросил я.

– Ничего, – сказал Юг. – Теперь – ничего.

– Позвонишь в полицию? – спросил я.

– Еще не решил. – Он посмотрел на Шашу. – И тебе советую пока никому не звонить. – С трудом улыбнулся. – Пожалуйста…

– До свидания, Юг, – сказала Шаша.

– Прощайте.

И тут я вспомнил о письмах.

– Письма! – вспомнил я, бегом поднялся в комнату Дидима, схватил флешку и спустился вниз.

– Я ничего не чувствую, – сказала Шаша, глядя на Дидима. – Должна, а нет. Только говорить больно…

Она сидела возле неподвижного тела на корточках, спрятав ладони под мышки: словно боялась, что Дидим вдруг очнется и схватит ее за руки.

– Он же не хотел в меня стрелять, – сказала она. – Это случайность… в кого угодно, только не в меня…

– Пойдем, Шаша. – Я взял ее за руку. – Прощай, Юг.

Он не ответил.