Текст книги "На светлой стороне"

– В самом деле, спасла?.. А ещё мы своих спасли… Всё хорошо, что хорошо кончается!

Настя положила ладонь на руку Натыкина и слегка её пожала.

Глава 2
Иные времена

1

– Орест Сергеевич, вы пишете меня в четвёртый раз, – говорила Лариса Дмитриевна, позируя художнику. – Уже статьи появились, будто у вас была некая муза. Всё пытаются установить её личность. Правда, связывают поиски с московским периодом вашей жизни. А до Зуевска, – засмеялась она, – никак не доберутся!

– Но вы же знаете: здесь я только родился и окончил гимназию, ну, помер ещё в последний приезд, а писал-то я в Петербурге и Москве… Голову немного правее… Нет, не так…

Он отложил кисть, подошёл к Ларисе Дмитриевне, тронув её подбородок, повернул лицо к окну, но пальцы не убрал.

– А муза… – обвёл он взглядом светлый лик счастливо улыбающейся женщины. – Она у меня есть!

К Ларисе Дмитриевне склонился неловкий большой человек, но его неуклюжести она не замечала, видела только безмерно добрые, любящие глаза, а потом почувствовала пухлые, пахнущие табаком губы…

Вот так: нежданно-негаданно развеялся морок её отношений с Ениколоповым. Самообман, прикрывавший неприкаянность, пустоцветие уходящих лет, пригибал тяжёлой ношей, не давал взору оторваться от земли, тогда как над головой было ликующее голубое небо. Теперь она не отводила от этого неба глаз, а с него склонялось к ней чудесное толстое лицо.

Лариса Дмитриевна любила и была любима. Фраза банальна, но такова она именно потому, что в ней заключена формула счастья. Да, да, есть и другие формулы: про то, как «с удовольствием идти на работу, и с радостью возвращаться домой», про «понимание», про «заниматься любимым делом»… Счастье многолико. Но для Ларисы Дмитриевны главной формулой была про любовь (а только ли для неё?).

Чего не сказать о Савойском. Ну, а если и сказать, то непременно ещё добавить: «заниматься любимым делом». Для творческого человека это не только счастье, но и условие выживания.

И как любой творческий человек Орест Сергеевич, а был он выдающийся художник, конечно же, не мог стоять на месте.

Ранее уже упоминалось, что у него появился интерес к жанровой живописи. Картина, с которой он хотел начать своё возвращение в искусство и от написания которой его отговорили, должна была называться «Выход». На ней предполагалось изобразить сцену кабацкого кутежа, что было, видимо, навеяно его последним прижизненным загулом или, согласно терминологии «Очарованного странника» Н. С. Лескова, – «выходом». Следующее обращение к этому жанру состоялось уже позже, когда был запущен процесс написания портретов и пейзажей. Полотно отражало насущную действительность и называлось: «Сотрудник ДПС оштрафовывает невиновного водителя». Разумеется, это произведение не подлежало обнародованию в авторстве Савойского. Прибегли к псевдониму Зуев, что оказалось совершенно бесполезно, ибо полотно было оценено специалистами как малохудожественное.

Савойский рвал и метал!

– А какое у них высоко художественное?! Это вот?! – кричал он, потрясая репродукцией картины Энди Уорхола «Тридцать две банки супа». – Или это?! (досталось «Плачущей женщине» Пабло Пикассо).

– Орест Сергеевич, вы художник другой эпохи! Ничего удивительного, что вы не настроены на новое искусство! – пыталась успокоить его здравыми рассуждениями Лариса Дмитриевна.

– Какое же это, к чёрту, искусство? Чем может откликнуться душа на эти консервы или эту… с какого боку-то смотреть? абрукадабру?! Зуев им плох!

Буря стала утихать по мере опустошения бутылки коньяка.

– Нет, ну я же воспринимаю, например, Дали, – успокаиваясь, говорил Савойский и снова заводился. – Но мазню! Абстракцию! Нет уж, увольте!

Он хватал очередной буклет с репродукциями картин современных художников и зачитывал:

– «Этим талантливейшим художником выстроена уникальная система, где цвет и линия выражают существующие экзистенциальные и социальные проблемы человечества. Его жёстко структурированные картины наполнены тончайшими вибрациями смыслов и переживаний»… Каково?! Обыкновенные коврики в полоску! Вибрациями они наполнены! Мир сошёл с ума!

Можно смело предположить, что жанровая живопись Савойского-Зуева не получала доступа к зрителю не потому, что ей не хватало мастерства, а вследствие её острой социально-политической направленности. Одни только названия полотен чего стоили! «Депутат областного совета в бане», «Члены избиркома вбрасывают фальшивые бюллетени»… Ну, и какой аукционист возьмется выставлять подобную картину, не подумав о возможных последствиях? Тут уж, как говорится, бережёного бог бережёт…

– Орест Сергеевич, я вам удивляюсь, – признался однажды Натыкин, настроенный, впрочем, не вполне серьёзно. – Как это быстро вошли вы в проблемы нашего общества! И знаете, что? Любой чиновник может сказать, что вы в своём творчестве клевещете на действительность и воспеваете её тёмные стороны.

– Оставьте, мы живём в демократическом обществе! Между прочим, даже при царизме художники писали картины на остро-социальные темы. Вспомните Маковского, Савицкого… А «Торг» Неврева!

– М-да, – попытался вспомнить Натыкин. – Но всё равно: как бы чего не вышло…

Впрочем, жанровой живописью Савойский занимался только в промежутках между основным занятием: написанием портретов и пейзажей. А такие передышки приходилось делать во избежание падения спроса на творения мастера вследствие наводнения ими рынка. Как и следовало ожидать, появление неизвестных картин Савойского стало событием, в результате чего всколыхнулся интерес к жизни и творчеству этого замечательного, но полузабытого художника. Если бы публика знала истину!..

После очередного аукциона, на котором картина Савойского была продана за очень крупную сумму, казна их «Закрытого акционерного общества», как шутливо выражался Иванцов, озолотилась. Теперь стало возможным осуществить давно задуманную покупку загородного дома, где поселились бы все «гости».

Иванцову и Натыкину, а именно они занимались реализацией замысла, приглянулся двухэтажный коттедж на окраине Зуевска. Был он современной постройки и довольно необычной архитектуры. Высокие узкие окна, грубоватая фактура серых стен и никаких изысков, кроме купола, скромно венчающего сооружение. С тыльной стороны строгая вертикаль фасада изламывалась, прирастая выступом с зимним садом, где, между прочим, можно было бы устроить для Савойского мастерскую. Внутри поражал простор. В центре – зал, уходящий ввысь до свода купола. От зала расходились лучами комнаты обоих этажей, число которых Натыкин так и не установил: сбился со счёта. Роскошная люстра, большой камин, длинный овальный стол. Всё тут было крупно, но и уютно, и это поражало: какая-то неожиданная деликатность «огромности», как если бы крик вдруг не прогнал тишину.

Этот особняк стоял и в самом деле особняком, то есть в удалении от жилого массива, что являлось несомненным плюсом в ситуации, когда следовало избегать посторонних глаз. А избегать их следовало хотя бы по причине того, что у «гостей» до сих пор не было документов и, как их оформить, не знал никто.

В конце концов коттедж был куплен на имя Иванцова, но дело с его заселением встало, потому что к безоговорочному переезду готовы были только Настя и профессор Вележаев. Штабс-капитан метался между сестрой и Жанной, которая не хотела его от себя отпускать, как и Лариса Дмитриевна Савойского. На фоне этой неопределённости Иванцов как-то сказал:

– Антон, сколько можно жить в музее?! В доме полно места, не дом, а замок! Тем более, что наши гости не очень-то торопятся его заселять. Переезжай!

Уговаривать Натыкина не пришлось.

Впоследствии перебрался туда и Савойский, прельщённый возможностью оборудовать в зимнем саду мастерскую, но дорогу к Ларисе Дмитриевне не забывал, да и она регулярно навещала его.

И только штабс-капитан оставался неразлучен с Жанной.

2

Небо на закате нависало причудливым рельефом из облаков, застывших сизыми, а кое-где розовыми клубами. Оно посылало тревожный свет, но не свинцово-серый, как перед грозой, а с чахлым, больным румянцем.

Завтра Николаша уезжал после летних вакаций в кадетский корпус. Весь день он искал случая, чтобы остаться с Асей наедине, но без всякой удачи. Ася не хотела… Верно, они совершенно разные. Она – горничная его маменьки, взрослая девушка, он – барчук и юнец. Но она так ему нравится! Он, пожалуй, даже влюблён в неё.

Лицо улыбчивое, носик уточкой, чёрные глаза серебрятся. И вся она такая ладная, горячая! Зачем она позволяла себя трогать?

Тогда ночью он варварски вторгся в её комнату после посиделок с кузеном, который угощал его пуншем. Поначалу она испугалась, но потом могла же и прогнать! Уж наверняка могла, когда он, отбросив с неё одеяло, застыл, сражённый видом голых женских ног. Собственно, он впервые видел их воочию – все дамы ходили в длинных платьях, – но он безотчётно понимал, что эти длинные, сухие, с какой-то кобыльей статью ноги красивее многих.

– Что ж ты так взволновался, барчонок? – потянула она его к себе, одёргивая сорочку. – На-ко, присядь!

Она и сама села, освобождая ему место. А он, плюхнувшись на кровать, неловко обнял её одной рукой за шею, а другую положил ей на грудь. Истомная волна вошла в ладонь и побежала дальше по телу. Прикасание к нежно-упругому чуду под тканью сорочки посылало одну волну за другой.

– Да ты пьяненький! – подняла она на него смеющиеся глаза.

Николаша увидел, как она потянулась к нему – и на губах стало сладко и ещё истомнее в груди.

– Ну, будет, будет, ступай… – освободилась она от его объятий.

– Ася, это невозможно… Я останусь.

– Нельзя, барин. Никак нельзя! Я девушка на выданье, а вы гимназист.

– Я кадет! Я через год поступлю в юнкера и стану офицером!

– Тю… Это ж ещё когда случится! А пока что вы гимназист, только погоны военные носите… Ступайте, барин!

– Тогда я завтра приду!

– Я запрусь на ключ и вы не войдёте!.. Ну, идите же, – мягко подтолкнула она его к двери.

Весь следующий день Николай ходил сам не свой. Встречаясь с Асей, отводил глаза. И она тоже, только с улыбкой – тихой, как улыбаются проказнику, вспоминая недавнюю его шалость. К вечеру Николай перестал смущаться. Теперь он смотрел на Асю прямо, даже с вызовом, а она больше не улыбалась, и в глазах её появилась растерянность. Или это был испуг?

Скорее всего – перед открывшимся ей близким будущим: не запрётся она на ключ!

А Николай уже и не сомневался в этом, потому смело толкнул ночью её дверь.

Ася сидела за столиком с лампой в своём коричневом, под горлышко, платье, которое честно повторяло все манящие крутизны и впадины, но при этом оберегало прекрасное тело от поползновений любого захватчика, а он-то как раз и стоял перед ней.

– Ну, садитесь, Николай Алексеич! Заждалась уж. Чай, наверно, остыл.

Тут только он заметил на столике пузатый фарфоровый чайник и вазочку с пряниками и сушками.

Хотелось ему, конечно, не чаю, но так мила была эта её затея, что не откликнуться на неё он не мог.

Николай сел. Ася наполнила чашки, придвинула к нему вазочку.

– Мне ваша маменька обещала хорошего жениха сыскать.

– А ты выходи за меня! – совершенно искренне предложил Николай. – Погоди только, пока я стану офицером.

Ася с улыбкой мечтательно остановилась глазами на чём-то в пустоте.

– А вот возьму и выйду! Не испугаетесь?

Николаша подскочил со стула.

– Да нет же! Ни за что!

Он обнял её гладко убранную головку, поднёс губы к шее, туда, где нависал пучок чёрных её волос, вдохнул телесный запах, струившийся единственной тонкой, сладостной нотой. А она вдруг повернула к нему лицо. Перед тем, как утонуть в её поцелуе, он видел только глаза, которые стали огромными и, погасив россыпь серебристых блесков, сделались чёрными омутами.

Руки Николая скользнули по её груди, талии – ни одной щёлочки, всюду материя! Когда же, остановившись на бедре, он начал кверху тянуть подол её платья, Ася отпрянула.

– Нет, барин! Я пошутила! Сядьте!

У обоих сердце готово было выскочить из груди.

– Но, Ася, почему? – переведя дух, с отчаянием спросил Николай.

– Нельзя нам. Барин не может жениться на холопке.

– Да какая же ты холопка?! Уж четверть века, как отменили крепостное право!

– А что с того? Мы как были Батищевскими так и остались! Куда нам идти? От добра добра не ищут! Полно, Николай Алексеич! Пейте чай и ступайте! У вас своя жизнь, у нас своя.

– А что же ты со мной целуешься?

– Неужто не ясно? Нравитесь вы мне, по бабьи… Малец ещё, а уж как обнимете! Только грех это. И знайте: я себя для мужа сберегу!

– Ну, это мы ещё посмотрим! – воскликнул в сердцах Николаша. – Я к тебе завтра опять приду!

Но завтра дверь оказалась заперта. И послезавтра тоже. А вот на третью ночь…

Николай толкнул дверь, и рука провалилась в пустоту. Ася сидела, как в прошлый раз, в своём строгом платье и ждала, когда он придёт и обнимет её. Это выдавал её опущенный взгляд. Он взял её за плечи и заставил встать. Горячо дыша, Ася уткнулась ему в грудь. Он провёл рукой по её щеке, отстранился, заглянул в её глаза. Там была мольба…

– Я на всё согласная. Только знайте: вы погубите меня! Пожалейте, барин!

Всё перевернулось внутри у Николая. Острое чувство любви толкнулось в самое сердце. «Боже мой! Мыслимо ли причинить ей страдание! – проплыло в мозгу. – Каков же я мерзавец!»

Он наклонился к ней, поцеловал в дрогнувшие губы и вышел. Он слышал, как через секунду в замке повернулся ключ.

Ночь Николаша провёл, словно в бреду. Незамедлительно явилось раскаяние в благородном поступке, он даже пару раз порывался к ней пойти, но не осмелился. Обругав себя «дураком», он забылся сном лишь на рассвете.

Весь следующий день Ася избегала его, и это было невыносимо.

За ужином маменька сказала:

– Я Асе жениха присмотрела. Из Калиновки, работящий, не пьёт, будет за ним, как за каменной стеной. На святки, наверно, и свадьбу сыграем.

У Николаши часто забилось сердце и заухало в ушах. Он ненавидел этого «работящего и непьющего», а её… он овладеет ею сей же час!

– Благодарю, маменька, – встал он из-за стола.

– Что с тобой, Николаша? Ты какой-то бледный…

– Голова с утра болит.

Он вышел быстрым шагом, ощущая подёргивание щеки, и, вбежав в свою комнату… разрыдался.

Вечером, он сидел на скамейке в саду. С неба сеялся лиловатый свет, добавлявший в душу тоски. Больше он не искал встречи с Асей. Он понимал: всё кончено. Да ничего и быть не могло!

Она сама нашла его в саду, присела рядом.

Они молчали.

Наконец, Николай сказал:

– Маменька говорила, ты замуж собралась?

– Собралась.

– А ты его хоть видела, этого, из Калиновки?

– Третьего дня.

– Понравился?

– Мне никто, кроме вас, не люб… Только не властны мы над судьбой.

– Это верно. – Николай поднялся. – Ну, будь же счастлива!

– И вы… пожалуйста, будьте… Мне вас никогда не забыть!

Она сидела, подняв на него влажно мерцавшие глаза, горькая, потерянная.

Чтобы не дать волю чувствам, Николай сухо сказал «прощай» и пошёл прочь.

Если б он знал, что всю жизнь будет искать женщину, похожую на неё. И ведь не красавица, и, наверно, особыми талантами не одарена, но отчего-то её образ не покидал ни память его, ни душу. Была ли это первая любовь? Или наваждение, в которое обратилась та давняя неутолённая страсть? Он никогда не пытался разобраться в этом, но во всякую минуту чувствовал обращённое к нему нежное, любящее её сердце. Скорее всего, он себе это напридумывал, и Ася давно не помнила о нём, но он уже не мог не обманываться.

Сколь же был поражён штабс-капитан, когда в разгар тех невероятнейших событий в музейную комнату вошла… Ася!

Но звали её Жанна!

Позже Настя ему шепнула:

– Помнишь, у нас горничная была? Они с Жанной как две капли воды!

Чего стоило ему не показывать своих чувств, ведь он прекрасно понимал, что Жанна не Ася! Изо всех сил штабс-капитан старался быть сдержанным, выглядеть невозмутимым.

– А вы, Жанна, родом из Зуевска? – как-то спросил он.

– Да. Дед и бабка перебрались сюда из Калиновки, знаете деревушку в пригороде?

– Как же, как же, – дрогнув сердцем, спокойно ответил штабс-капитан. – Стало быть, ваши корни там… У нас служила горничной одна девушка…

– А, Ася! – перебила его Жанна. – Мне ваша сестра о ней говорила! Но я знаю только имена моих бабушек, а она, если и моя, то, наверняка какая-нибудь пра-пра…

– Всё так, сударыня, – он взял её руку и учтиво поцеловал.

Непривычная к подобным знакам внимания, Жанна растроганно улыбнулась, и, будто внезапно вырвавшимся светом, глаза её вдруг наполнились обожанием.

Не сейчас, потом она ему призналась:

– Я в тебя с самого начала влюбилась…

3

Нежданно-негаданно возник вопрос о дальнейшей судьбе коттеджа, точнее земельного участка, который он занимал.

Место оказалось очень заманчиво для строительства торгово-развлекательного центра: близость к городу, наличие подъездных путей, возможность организации парковочного пространства. И вот вам – горький цукат на куске торта: частная территория посреди широкого поля, по недогляду не прибранного ещё к рукам рачительного хозяина.

В исправлении этой оплошности самое активное участие приняли городские власти. Савойский готов уже был приступить к написанию картины «Занос в горадминистрацию взятки от авторитетного бизнесмена», когда во время очередного заседания «ЗАО» Натыкин высказал неожиданную мысль: выдвинуть на предстоящих выборах мэра кандидатуру… Козличенко!

– Прошу извинить, – заговорил Вележаев, – я, понимаю неуместность вопроса, но не могу не спросить: почему вы говорите «выборы мэра»?

– В смысле? – опешил Натыкин.

– В российской традиции называть руководителей органов самоуправления «городской голова», «градоначальник»… И почему именно «мэр», то есть на французский манер, а не «алькальд», как в Испании? А ещё лучше, как в Шотландии – «лорд-провост»?

– Фёдор Леонидович, вопрос правомерный, но мы его после обсудим, – пообещал Иванцов и кивнул Натыкину, чтобы тот продолжал.

– Итак, обосновываю. Валера – коренной житель, не олигарх и не чиновник, представитель, так сказать, менеджерских масс, а если победит, – будет крепким хозяйственником, все задатки у него имеются.

Следует заметить, что получаемые Козличенко пять процентов в совокупности с тем, что отношения с Вероникой Витальевной приобрели желаемую теплоту, делали его абсолютно счастливым человеком. Да и отношения с членами их «закрытого общества» после известных событий изменились в лучшую сторону. И такой поворот! Козличенко сидел с лицом человека, который недослышал, его ли имя было произнесено, и надеющегося, что всё-таки не его.

– Опять же, став мэром, он надёжно оградит наш «замок» от всяких посягательств.

– Ну и как ты себе это представляешь? – спросил Ениколопов.

После расставания с Ларисой Дмитриевной он сделался особенно желчен. Его присутствие распространяло на всех нервозность, а в Ларисе Дмитриевне пробуждало ещё и ощущение вины. Но взгляд, брошенный на возлюбленную Савойским, напоминал ей сказанные им же справедливые слова: Ениколопов сам во всём виноват! Уж коли обременён семьёй, так и нечего блудить! А уж если полюбил, – решайся на шаг, тем более, когда речь идёт о такой женщине!

И она ободрялась с улыбкой на душе…

В довершение к сказанному следует заметить, что в полном соответствии со здравым смыслом Ениколопов и Савойский никак друг с другом не общались, но и открытого противостояния между ними не было.

– Как себе представляю? – переспросил Натыкин. – Без заморочек! Подаём в избирком документы и вперёд – на агитацию масс!

– Антон, противостоять действующему мэру нереально! – попытался возразить Иванцов. – За Корточкиным партия власти, административный ресурс…

– Даниил Викторович, а с чего вы взяли, что народ любит партию власти? Если массы захотят, никакой административный ресурс не поможет!

– Вот пришлют нам разнарядку, – ядовито предрёк Ениколопов. – И отправимся мы все на митинг в поддержку Корточкина! Пойдём ведь, Даниил Викторович?

– Даже не сомневайтесь! Хотите, чтобы отопление отключили или авария случилась в электросетях?

– Неужели они способны на такую низость?! – воскликнул профессор.

Все глубокомысленно замолкли. И тут подал голос Козличенко:

– Вообще-то я не согласен, если кого-то интересует моё мнение.

Натыкин взглянул на него с удивлением:

– А чем ты рискуешь, Валера? Что тебя из твоего магазина попросят? Ты состоятельный человек! Работаешь там по инерции! И совсем ещё не факт, что тебя уволят, если выборы проиграешь. А так… Представляешь, какие возможности перед тобой откроются?! И не забывай главного: будут у Ореста Сергеевича условия для плодотворной работы, будет у тебя стабильный доход. А между этим и нашей частной собственностью, которую требуется защитить, существует прямая связь!

– А по-другому эту частную собственность никак нельзя защитить?

– Конечно, можно: через суд! – с какой-то иезуитской радостью сообщил Антон. – Забыл, чему учит телевизор? Как будто все эти убедительные дяди не знают, что если схлестнуться с государственной машиной, хрен чего отсудишь!.. Прошу прощения у дам…

Лариса Дмитриевна потупилась, а на Настино лицо на секунду выглянуло, как пробежавший зверёк, озорство.

– Соглашайтесь, – вдруг сказала она, – мы будем вам помогать…

Её слова воодушевили Натыкина.

– Можешь не сомневаться, Валера! Завтра же идём в избирательную комиссию!