Текст книги "На светлой стороне"

4

В избиркоме Козличенко чуть было не дал обратный ход, ознакомившись с бумагами, которые требовалось оформить кандидату. Уведомления, заявления, копии различных документов – это куда ни шло, но сообщать о своём банковском счёте ему совершенно не хотелось.

– А ты, конечно, пять процентов на «книжку» кладёшь, – догадался Натыкин, озадаченный не меньше Козличенко.

– Ну, положим, не всё, но… много.

– Ладно, срочно переводи деньги «под подушку». Пока все документы оформишь-соберёшь, пара дней пройдёт, а там можно будет и справку о состоянии счёта взять, авось прокатит. И, заметь, времени у нас в обрез!

В следующем походе в избирком их сопровождали Вероника Витальевна и Настя.

– Вы, я смотрю, в сопровождении доверенных лиц пришли! – приветливо улыбнулась миловидная блондинка с бледно-фиалковыми губами. – Меня зовут Елизавета Михайловна. Присаживайтесь.

Она углубилась в изучение предоставленных документов, время от времени взглядывая почему-то на Натыкина, а не на Козличенко.

– Было бы всё хорошо, если б не одно замечание, – огорчила дама.

Все напряглись. Натыкин понимал: единственное слабое место – это справка из банка, которая содержала сведения о текущем счёте, тогда как требовалась информация о вкладах в течение года. И точно:

– В справке из банка должны быть указаны поступления за год.

– Да? – удивился Козличенко. – Я этот момент как-то упустил. Но на всякий случай взял ещё одну справку.

Со сдержанной улыбкой он полез в портфель.

– По-моему, это то, что требуется…

Елизавета Михайловна пробежала глазами по справке.

– Да, она самая… А вы меня совсем не помните?

Этот вопрос застал Натыкина в раздумье над тем, как Козличенко удалось заполучить «чистую» справку о доходах. Скорее всего, взял он её в банке, через который получал зарплату, а свои «пять процентов» этот жучила складывал в другом. Пронесёт, конечно, если не начнут рассылать запросы во все банки. Хотя, с чего бы…

– А вы меня совсем не помните? – столкнулся он с обращёнными к нему глазами Елизаветы Михайловны.

Антон всмотрелся в её лицо, и взгляд, узнавший разлёт бровей в сочетании с голубеющей на виске жилкой, спровоцировал всплеск памяти, так что лишними уже оказались слова Елизаветы:

– Москва, ресторан, свадьба…

* * *

В то лето москвичи изнывали от жары. Мужская половина ходила только что не в «семейках», женская – в платьицах на голое тело, ибо стринги бесследны, а, значит, их как бы и нет.

Перспектива сидеть в ресторане и пить водку представлялась садистской казнью! Но случилось неожиданное: ресторан под названием «Колесо времени» оказался прохладным оазисом (слава мощи кондиционера!) с живительно-холодными напитками и вкусной едой.

Друг Натыкина Олег Данилин женился на Ксюше. Невеста была, как в песне, «ослепительно молода», то есть очаровательно свежа. Впрочем, иные срезанные цветы долго не увядают, так что свежесть и молодость не всегда синонимы. В данном случае это было именно так, поскольку у девушки уже имелся пятилетний сынишка.

Вообще-то пара смотрелась! Олег высок, плечист, мужественен лицом, Ксюша – хрупка и женственна.

Начало мероприятия было заполнено дурацкими шутками-прибаутками нанятого тамады, который старался скрасить течение времени, пока оно не приплывёт к той минуте, когда гости окончательно раскрепостятся. Натыкин всё недоумевал, почему виновников торжества тот упорно называл женихом и невестой, как будто прибыли они сюда не из ЗАГСа.

Натыкин решил провозгласить тост:

– Хочу пожелать новоявленным мужу и жене долгой жизненной дороги, которую они пройдут в одном направлении, не разнимая рук! – коротко сказал он, и его ненадолго овеяла тишина зала, в которой к нему устремлялось множество взоров.

Один даже поманил окунуться в голубизну глаз, которая была нежнейшего, как у чаши бассейна, оттенка.

Притяженье шло от края противоположного стола, где некая жена сидела рядом со своим мужем (то, что это супруги, определялось сразу же – так иной раз в непохожих женщинах без труда угадываются мать и дочь). У жены были маленький носик и крылатый изгиб тонких бровей, из-за чего главным впечатлением от её лица было ощущение изящества. А на рассмотрение мужа в мимолётном взгляде уже не осталось времени.

Натыкин опустился на место.

– Гладко изложил! Спиши слова, – улыбнулся сидевший рядом Игорь Самойлов, с которым они, как и с Олегом, вместе работали. – Слушай, а сёмга тут!.. Возьми, под стопочку!

Но всем своим вниманием Антон уже тянулся к краю противоположного стола. И это мгновенно уловила голубоглазая жена. Между осторожными касаниями их взглядов он всё же разглядел и мужа.

Был он явно старше её, с постной чиновничьей физиономией. Такие в должности живут, а не пребывают отведённое работой время, потому и сейчас он имел приличествующий начальнику строгий, недовольный вид. Потом Натыкин узнал, что трудится он в системе Роспотребнадзора (это которые в красных мундирах ходят) и довольно продуктивно, вследствие чего и был переведён из провинции с повышением. Время от времени муж наклонялся к супруге с репликами, – разумеется, не увеселительного, а информативно-делового характера. Та заведённо кивала и с призрачной, как у Джоконды, улыбкой смотрела на Натыкина.

Когда тамада объявил перерыв, никто из гостей спускаться вниз, на улицу, в пекло, не стал. Место для курения было удобно расположено здесь же, на втором этаже, на площадке, примыкающей к лестнице, а некурящие либо остались разминаться на месте, либо отправились прогуляться по коридору.

А в стороне от шума, в глубине этажа, за драпировкой из тяжёлых занавесей скрывалась тихая заводь: пустовавший в тот вечер просторный зал с зеркальными колоннами.

Сам бог, нет, чёрт вывел их к этому месту!

Но сначала они покурили на лестнице, познакомились (Лиза приходилась Ксюше троюродной сестрой), перемолвились парой фраз о московской жаре, удачно выбранном ресторане, да и разошлись, потому что тамада объявил «третий звонок».

Муж, как заметил Натыкин, на перерыв не выходил. Оно и понятно: такие люди бесцельно не слоняются и, уж тем более, не курят.

Случилось всё во втором перерыве. Они, как и раньше, покурили, потом вроде бы отправились на свои места, и вдруг Лиза, замедлила шаг, увидев в конце пустынного коридорчика слева тёмно-синие бархатные гардины.

– Посмотрим, что там?

Едва они задёрнули за собой занавеси, как накинулись друг на друга, замерев в безумно сладком поцелуе и жадном соприкосновении тел, бывшим, по сути, обоюдным впечатыванием плоти.

– Третий звонок! Третий звонок!

Призыв тамады застал пальцы Натыкина на горячем Лизином животе под спускаемой ниткой стрингов.

Лиза сделала усилие, отстранилась… Конец безумию.

– Пошли. Сначала я, потом ты. Ещё скандала не хватало.

Незадолго до очередного перерыва поднялся Лизин муж, а за ним, бросив на Натыкина сожалеющий взгляд, поднялась и Лиза. Они подошли к молодожёнам, муж поклонился Ксюше, пожал руку Олегу, Лиза расцеловалась с обоими. От дверей она обернулась и слабо помахала рукой – не сказать, что Антону, а как бы вообще, гостям…

В перерыве же к Натыкину подошёл официант и передал сложенную в маленький квадратик салфетку.

Так благодаря Лизиной изобретательности у Антона появился номер её телефона, которым он и воспользовался в понедельник.

Это было классическое любовное приключение: жена принимает любовника пока мужа нет дома; время действия – «рабочий полдень».

– Только не вздумай покупать цветы! – засмеялась Лиза, заканчивая телефонный разговор.

Натыкин впервые предавался греху подобного рода и по пути в Кузьминки завидовал средневековым людям, для которых, если верить произведениям литературы и кинематографа, оброгатить какого-нибудь чванливого глупца являлось не только весёлой забавой, но и благородным делом.

Для Елизаветы же, похоже, это был не первый опыт. Во всяком случае, она была спокойна, знающе-уверенна, умело обольстительна. Лёгкий халатик, под которым, как тела рыбин, неуступчиво тяжелы, лежали груди; рыжеватые волосы в косе, похожей на длинный толстый колос, тонко очерченный взмах бровей, трогательная жилка на виске… От созерцания всего этого посторонние мысли быстро покинули Антона.

Цветов он, конечно, покупать не стал, но бутылку шампанского прихватил. У Лизы, уверенной, что все мужчины думают одинаково, уже стояли на кухонном столике пара бокалов и ваза с фруктами. К ним, не теряя времени, она и повела Натыкина.

Подступая к миру наслаждений, они с удовольствием выпили остуженного в холодильнике ближайшего магазина вина, после чего Натыкин нацелился отщипнуть от грозди толстую золотистую виноградину. Но Лиза вдруг вздрогнула, напряглась и кинулась к окну. Через мгновенье Натыкин осознал: так она отреагировала на долетевший с улицы автомобильный гудок! Это было феноменально: из великого множества звуков суметь различить сигнал машины супруга!

Антон бросился в коридор, к двери.

– Не успеешь: он уже припарковался! У нас второй этаж!

– Тогда куда?

– На балкон!

Она схватила его под локоть и, сунув в руку бутылку шампанского, толкнула в спальню.

Преодолев в три прыжка пространство до балконной двери, Антон мимолётно, но ярко ощутил огорчение от того, что не судьба ему блаженствовать в этой кондиционированной, полной свежести и ароматов, сумеречно-таинственной атмосфере.

После прохлады спальни на балконе был ад. Знойный, пыльный ад. Натыкин занял позицию в простенке между перилами и дверью, бутылку с шампанским вставил в пустой цветочный горшок.

Через открытую форточку на кухне слышались голоса супругов.

– Лиза?! Почему ты не на работе?

– Отпросилась. Эти дни начались…

– А… – удовлетворился ответом муж. – А у меня сегодня в кабинете новый линолеум стелят. Вот – документы взял, дома поработаю.

«Совсем беда! – подумал Антон и посмотрел вниз. – Хоть и второй этаж, а высоковато… Что же делать?»

Взгляд его упал на соседний балкон с распахнутой дверью, и… Он решительно перемахнул через перила на чужую территорию.

Малыш лет трёх-четырёх играл у порожка с роботом-трансформером, у стены слева сидела на диване пожилая женщина и дремала, а прострелом взгляда через комнату выявлялись коридорчик и спасительная дверь из квартиры.

Ребёнок почти никак не отреагировал на появление Натыкина: робот, всецело занимавший внимание, лишь на секунду отпустил его взглянуть на незнакомца.

Натыкин закрыл за собой балкон. Бабушка размежила веки и застыла в оцепенении.

– Спокойно, полиция! Что же вы, гражданочка (сами собой пришли интонации Остапа Бендера в исполнении Гомиашвили), ребёнка без присмотра оставляете! Безобразие! А если, не дай бог, выпадет?! Хорошо, мы вовремя получили сигнал!

Проследовав с гневным видом до выходной двери, Натыкин был таков.

Когда же он оказался за углом дома, явственно возникло ощущение, будто довелось ему побывать в какой-то фантасмагории. Антон привалился к стене, провёл рукою по горящему лицу, словно пытаясь смахнуть это ощущение, а заодно и жар.

«Ну, дела! Вот так живёшь, живёшь, пока не найдёшь себе приключение!»

Если б он тогда знал, что ещё предстоит пережить!

А пока… Через несколько дней Олег сказал Антону, что сестра Ксюши интересуется им.

– Ну, помнишь её на нашей свадьбе? Симпатичная, голубоглазая… Муж у неё ещё хмырь такой, недовольный… Шишка из Роспотребнадзора, недавно перевели откуда-то из Поволжья на полковничью должность. По их, понятно, табели о рангах…

– Помню, помню…

– Так вот: не советую!

– А я и не собираюсь!

Антон как никогда был искренен в эту минуту!

5

У Натыкина распахнулись глаза:

– Лиза! Прости! Я сегодня с утра рассеянный! Конечно, узнал! Как ты тут очутилась?

– Долгая история… Если коротко: мужа перевели…

– Неужели? – У Натыкина чуть не вырвалось: с понижением? – Но он вовремя остановился.

– Да, да, – тихо покивала Лиза, подтверждая то ли перевод, то ли (если уловила его мысль) понижение. – Ну а ты здесь какими судьбами?

Натыкин усмехнулся:

– Тоже долгая история… И тоже, так сказать, перевели. Точнее, сам перевёлся… Видишь, теперь вот… доверенное лицо…

– Я извиняюсь, – вмешался в разговор Козличенко, – каковы наши дальнейшие шаги?

– Агитация, сбор подписей граждан в свою поддержку… Скажу, между нами, нелегко вам придётся. Вы же понимаете, когда баллотируется действующий мэр…

– А кто ещё баллотируется? – задала вдруг вопрос Вероника Витальевна.

Натыкин и все остальные посмотрели на неё, непроизвольно отмечая, сколь убедительно будет выглядеть она в качестве мэрши. Да и сама Вероника Витальевна, судя по сосредоточенности взгляда, не прочь была бы, в случае чего, принять подарок судьбы.

– Ещё баллотируется Мелентьев, начальник водоканала, но это так, – Елизавета понизила голос. – Для видимости, чтобы был выбор. К сожалению, я вам, Антон, (почему-то она обратилась к Натыкину, а не к претенденту в кандидаты) ничем помочь не смогу. Но очень хотела бы.

Она улыбнулась какой-то нездешней мысли, которая тут же и прояснилась:

– Помнится, у нас с тобой было незаконченное дело. Может вечером встретимся, обсудим?

И в эту минуту словно что-то подтолкнуло его повернуть голову в сторону, где немного поодаль сидела на стуле Настя и смотрела почерневшими, с зелёным переливом глазами. Он уже знал, что предвещает эта метаморфоза, случающаяся с её мягким оливковым взглядом.

– Настя! – негромко позвал Натыкин, но опоздал: Елизавета застыла с выражением мраморной скульптуры.

Козличенко и Вероника Витальевна удивлённо переглянулись: что это с ней?

Но Натыкин уже всех поднимал: пора идти, больше здесь ничего не высидим, и так всё ясно!

У порога он попросил Настю: расколдуй!

– Ладно, однако она не будет больше изменять мужу!

– Но ты же не знаешь его! У женщины это, может, последняя радость в жизни!

* * *

Не сразу, а по некоторому размышлению, Настин поступок заставил удивиться Натыкина.

– Ты меня ревнуешь?

Она улыбнулась холодноватой, какой-то царственной улыбкой:

– Да.

– Но ревнуют, когда любят, а ты не можешь, ты же…

– Ведьма? Ну и что? Ты мой мужчина!

– Зачем я тебе?

– Зачем? Раньше я не давала себе в этом отчёта, а теперь знаю: мы с тобой каким-то непостижимым образом связаны! Именно от тебя исходит что-то, отчего я становлюсь колдуньей… А ты же знаешь, мне нравится ею быть! Значит, в тебе моё счастье! И разве это не любовь?

– Нет, это расчёт… В любви есть страсть, влечение.

– Неужто ты забыл? Мы с тобою целовались…

– Когда?! – изумился Антон и сразу же вспомнил. – А, тогда… Но это же был сон!

– Сон наяву! И потом, ревность – это ли не страсть? Вот скажи, – Настя приблизилась к Натыкину, обвила его шею рукой, – чем эта Лиза лучше меня?! Она красивее лицом? Стройней фигурой? Посмотри-ка?

Она немного отстранилась и, полонив его взгляд, опустила вместе со своим оба взора. Натыкин увидел её совершенно голой и прекрасной, как богиня, стоявшей, правда, на одной ноге, к голени которой жалась маленькая ступня другой, видимо, по-земному приозябшая.

– А ещё, знаешь, Лиза тебе обязательно наскучила бы, как и все женщины, которых ты раньше знал. А я тебе никогда не надоем…

Она снова обняла его за шею, переступила с ноги на ногу…

«Мёрзнет… А ещё ведьма…» – пронеслось в голове у Натыкина.

– Ну, что же ты, – прошептала она.

Он взял её на руки и… начал озираться, будто выпал из какого-то небытия. По счастью, это была всё та же Настина комната, в которой кровать стояла всего в двух шагах от него.

Душа, опьянённая желанием плоти, плоть, вознесённая душою к блаженству… Живя по соседству, так тесно сходятся они только по воле любви.

И не имело отношения к делу, какая у Насти любовь: женская или ведьминская, как и то, что Натыкин любил эту колдунью земной любовью.

«Я тебе никогда не надоем…» – с этой фразой в голове очнулся он и увидел Настю, стоявшую перед зеркалом. Одетая по-новому, в тёмно-бордовое платье, она закалывала выпавшие из причёски завитки.

– Проснулся? – сказала Настя очень обыденным тоном, так что у Натыкина закрались сомнения в реальности недавнего происшествия.

«Вот уж точно – с ней не соскучишься!»

– Знаешь, меня Фёдор Леонидович очень беспокоит, – начала она.

– Настя, – перебил её Антон, – а у нас…

– Было, – улыбнулась она ему в зеркале мягкой, совсем не царственной улыбкой. – Тебе не приснилось…

И сразу посерьёзнела:

– Так вот, Фёдор Леонидович в последнее время…

6

Действительно, в последнее время профессор захандрил. А причиной всему – казалось бы, мелочь, маленький толчок, но с него-то и начинается всякое движение.

Стоял ясный зимний день. Фёдор Леонидович, расположившись за письменным столом в своём кабинете (для которого он выбрал небольшую комнату на втором этаже особняка), увлечённо изучал доказательство Великой теоремы Ферма, найденное в 1995 году англичанином Эндрю Уайлсом. Совершенно случайно Вележаев узнал, что задача, над которой бились математики, начиная с 17 века, решена! Ещё бы, он прекрасно помнил эту формулу: a^n+b^n≠c^n и пометку Ферма, оставленную им на полях во время чтения трактата «Арифметика» Диофанта:

«Невозможно разложить куб на два куба, биквадрат на два биквадрата и вообще никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем».

Солнце тоже трудилось. Словно искупая вину, что не может согреть, оно раззолачивало воздух, землю, поджигая белизну снегов, и казалось, будто всё вокруг светлее света! Это сияние стояло в окне, но не проникало вовнутрь, пока солнце не прошло необходимый путь и не упало лучом на профессорский стол.

Вележаев оторвался от чтения: ему почудилось, что его приподняло на волне света! Подобное и с тем же замиранием сердца случалось с ним в детстве. Ему даже представилось, будто сейчас и есть его детство… В существование которого, ему уже давно не верилось! Глупо, конечно… Всё было.

И точно такой же зимний день, и он, сидящий за столом, а в комнате – высокий дубовый книжный шкаф и остальная мебель – тоже громоздкая, тёмная, которую солнце преображало в вишнёвую. Маленькому Феде казалось, будто в ней живёт добрая душа. И вообще, все эти диваны, комоды, кресла и буфеты – его охранники, его верная, как и сам дом, защита. А ещё родные: маменька, папенька, няня Фрося, горничная Катя… И так надёжно, покойно… Вспомнилась строчка из песни, которую он услышал уже здесь, то есть в нынешней жизни: «и всё как будто под рукою, и всё как будто на века». Точней не скажешь. С этой иллюзией многие живут до преклонных лет, хотя уже после первых потерь от неё, казалось бы, должно отказаться. Но… Обманываться тем, будто заведённый порядок вещей вечен и ничего не стоит «вернуть вчера», всё переиграть, исправить – разве это не спасительная иллюзия?! Он и сам с нею счастливо жил! Да, счастливо!

Захотелось побродить по Зуевску. Но не с целью изучения новой реальности, как это делал он прежде, а чтобы вернуться в своё прошлое.

В сущности, он и раньше, блуждая по городу, отмечал про себя: «А вот здесь, помнится…» Но отмечал как-то мимолётно, на бегу. А теперь вдруг ужаснулся самому себе: да как же это?! Меня настолько захватила новая жизнь, что я даже не попытался, нет, не подумал! прикоснуться к собственному прошлому! Да и какое же это прошлое, когда не минуло, кажется, и недели, как по пути в Университет потерялась калоша, а ещё на днях состоялся пренеприятнейший разговор с приват-доцентом Куличенко, у которого были красные с похмелья глаза и криво повязанный галстук. А мягкие, тёплые руки его Женечки, подающие ему отвар…

Сердце собралось в кулак, едва давая дышать. Потом разжалось, он пошёл дальше и вскоре уже был у дома, в котором оставил самых дорогих людей.

С будущей своей женой Вележаев познакомился в купе поезда, идущего из Москвы в Зуевск. Сердце повлекло к ней с первого же взгляда, при том, что она не отличалась особой красотой, но, будучи девушкой крупной, выделялась статью – высокая грудь, величавый разворот плеч, царственно-прямая спина. А ещё, как увенчание стати, тёмно-рыжее золото волос. Но всего примечательнее были лучистые глаза и очень живой рот. Свет и улыбка так неотлучно жили на её лице, что казались природной частью её облика, как брови или нос, и без этой озарённости никогда не возникал в памяти Фёдора Леонидовича её образ.

После слов приветствия легко завязался разговор. Они болтали, угощали друг друга снедью и даже выпили по рюмке ликёра. С каждым проведенным вместе часом Фёдор Леонидович всё яснее осознавал, что она – его родной человек, о котором он по какому-то недоразумению до сих пор ничего не знал.

На одной из станций место в их первом классе занял грузный полковник. Поздоровавшись и снявши фуражку, он продемонстрировал лысину, распластанную до висков и макушки. Полковник ехал в соседнем купе (между обоими купе имелась дверь) и, занятый чтением газет, никак не отвлекал молодых людей от общения друг с другом. Затем его соседом стал ещё один военный – в чине капитана. Они негромко о чём-то поговорили, и в их купе наступила тишина. А Женечка тем временем рассказывала о своей классной даме из пансиона (по окончании которого она и возвращалась домой) – женщине педантичной до потери здравомыслия, по причине чего возникало множество комических ситуаций.

Потом офицеры вышли покурить, а когда вернулись, из их купе долетели слова капитана, произнесённые негромко, но строгим тоном:

– Надеюсь, вы сдержите слово и снимете армейские погоны.

Вележаев не сумел скрыть удивления.

– Господину полковнику положены другие погоны… – начала объяснять Женечка. – А, впрочем, вам это будет неинтересно… Дело касается правил ношения формы. Казуистика…

– Но вы-то! Вы-то почему в этом разбираетесь?!

– Я дочка военного. Мой папенька командует полком, расквартированным в Зуевске.

– Так вот оно что! – уважительно протянул Фёдор Леонидович. – А я, признаться, ничего в этом не смыслю.

– Да зачем вам?! Вы же человек штатский! Расскажите лучше про университет.

Они о многом ещё успели поговорить, и так не хотелось расставаться!

А в соседнем купе до конца поездки стояла холодная тишина.

Удивительно, но та история с офицерами потом напомнила о себе.

В один из визитов Фёдора Леонидовича, а он постоянно стал бывать в доме Балашовых, Женечка вынесла военный журнал «Разведчик», который выписывал её отец-полковник, и велела читать заметку.

«Был я в отпуску, – писал автор, – и в один прекрасный жаркий день вхожу в вагон и первым, что бросилось мне в глаза, это сидящий весьма представительный полковник в погонах армейской пехоты. Понятно, я сейчас отдал ему честь, а он очень любезно, за неимением на голове фуражки, кивком головы ответил на моё приветствие и предложил мне место рядом с собой. Просидев некоторое время, я вышел на площадку, чтобы закурить папиросу, и вслед за мною появляется полковник. Но, о ужас! На нём фуражка полицейского чиновника! Признаюсь, меня это сильно покоробило, и я тут же предложил ему вопрос, понятно, в очень вежливой форме, в каком полку он изволит служить, на что и получил такой ответ: „Я становой пристав С-го уезда“. – „Почему же вы разрешили себе носить погоны полковника армейской пехоты?“ – „Это, извольте видеть, у нас многие носят, и снабжает нас ими московский магазин Капустина, которому, я думаю, хорошо известны правила формы“. На такой наивный ответ я предложил самозванцу-полковнику пожаловать со мною в комендантское. Тут-то мой представительный самозванец взял меня за руку и очень вежливо сказал: „Оставьте, господин капитан, меня в покое, я даю вам честное слово, что сегодня же куплю форменные погоны и никогда не стану носить военных, а мерзавцу Капустину пошлю нахлобучку за неправильное снабжение неустановленными погонами“».

– Узнаёте наших попутчиков? Поняли вы, в чём было дело? И заметьте, теперь наша первая встреча увековечена! Статье не хватает только маленькой приписки: «а в соседнем купе ехали молодой человек и девица, болтавшие без умолку».

«Какая же она милая!», – подумал Вележаев и на следующий день явился просить её руки.

Первая квартира, которую они наняли, находилась на Владимирской улице. Дома того теперь не узнать, так основательно его перестроили. А отчего дома Фёдора Леонидовича и вовсе нет: он был разрушен во время бомбёжки в последнюю войну, наименование которой – Великая Отечественная – Вележаев считал единственно верным и не понимал тех, кто называл её Второй мировой.

А в этот, последний дом они переехали, когда уже родился Павлуша.

Господи! Какие благословенные времена! Вспомнишь – и чем-то сладостным наполняется душа… И не сказать, что происходило что-нибудь особенное. Обычная жизнь… Университетская кафедра, лекции, уютные зимние вечера, когда абажур над столом, Женечка, разливающая чай, Павлуша с его уроками в папином кабинете (он их делал непременно там!) и сказками на сон грядущий, чёрное окно с проносящимися клубами метели, снова Женечка в кресле за рукоделием в час умиротворённого безмолвия… А летом – дача. Они снимали её рядом с Батищевыми.

Вот ведь как связала их судьба! Да и немудрено. Тесть Фёдора Леонидовича полковник Балашов и генерал Батищев дружили семьями. Поэтому Вележаев прекрасно знал и Николая, и Настю. Кстати, то же можно было сказать и о Савойском, с которым ему довелось учиться в гимназии, где они сблизились и в дальнейшем уж не теряли дружбы.

Да, летом – дача. Прогулки, пикники, вечера с лаково-апельсиновыми закатами, с таянием неба в звёздную тишину, которая всплескивалась то женским смехом, то лязгом колодезной цепи, то скрипом калитки…

Такая обычная, прекрасная жизнь! «И всё как будто под рукою, и всё как будто на века…»

Да нет же, конечно! Мыслимо ли полагаться на крепость нити, которая чаще рвётся, чем разматывается до конца!

Сначала ушли Николай с Настей, потом Савойский (он как будто нарочно приехал из Петербурга, чтобы умереть на родине!), а через год случилось у Вележаева воспаление лёгких. Сейчас его, наверное, вылечили бы, даже несмотря на то, что болезнь оказалась запущенной. Но в 1913-м… Кстати, последний мирный год… Судьба уберегла его от потрясений. Тем, наверно и утешалась Женечка… Узнать бы, как сложилась её жизнь и жизнь Павлуши!

Вележаев обошёл кругом дом, отмечая, что не успел развыкнуться с ним: все черты знакомы, обыденны, а те немногие, что внове, оставляют его спокойным.

Он поднял голову, нашёл родные окна на третьем этаже, и ему нестерпимо захотелось туда – в свою квартиру… и в ту жизнь.

Вележаеву показались смешными недавние намерения заняться преподаванием математики.

«Какую цель я хотел бы этим достигнуть? Чего вообще я хочу обрести в новой жизни? Знания о ней? Но в той или иной мере я их уже получил. К сожалению, они не всегда вызывают гордость за человечество. Будь по-другому, может, и не иссяк бы мой оптимизм.

А, главное… Савойский, Николай, да и, похоже, Настя, обрели то, чего у них никогда прежде не было – любовь. Она будет их здесь держать. А я… Всё самое дорогое осталось в прошлой жизни…»

С такими невесёлыми мыслями Вележаев возвращался в особняк.

Повстречавшаяся ему на лестнице Настя озабоченно спросила:

– Что с вами, Фёдор Леонидович, на вас лица нет?!

– Это солнце! Представь, Настя, случилась аллергийная реакция!

– Как это?

– Если помнишь, мы пожаловали в этот мир солнечным днём. Не скажу обо всех, но я однозначно «солнцезависим». Ему я обязан своим приходом, возможно, и уход мой будет связан с ним…

– Да что вы такое говорите?! Какой уход!

– Успокойся, Настенька, это гипотеза, а гипотезы не всегда совпадают с истинами.

С того дня профессор всё чаще бывал рассеянно-задумчив и не источал уж прежнего жизнелюбия. В один из таких моментов он попросил Иванцова:

– Даниил Викторович, сделайте одолжение! Сам-то я без паспорта обратиться в архив не могу. А судьба жены и сына не дают мне покоя. Разузнайте хоть что-нибудь.

Директор посмотрел сочувственно дрогнувшим взглядом.

– Постараюсь в ближайшее время.