Текст книги "Солнце светит одинаково"

Глава 5

С чего начать?

Добравшись до дома, Сомов плюхнулся в кресло и сидел в нём уже с четверть часа, а ощущение растерянности не проходило.

«стало быть, всё, что я написал, – сочинение на вольную тему! А чему я, собственно, удивляюсь? Семейство однозначно определило цель: запечатлеть в литературной форме благородный образ родственника! То есть сочинить сказку по мотивам жизни… А я… Никак не пойму себя: похоже, дурак! Давно пора уже жить без иллюзий и других заморочек! Бери, Арсений, пример с Мишки Улётова!»

Сомов опустил взгляд и увидел, что сидит в туфлях, держа на коленях портфель.

«Надо бы пойти обувь снять», – отвлёкся он на секунду от своих мыслей, но так и остался сидеть.

«А с другой стороны, разве Неретин не учёный? Не доктор наук? Не выдающаяся личность? И потом: ну не любила его жена – эка невидаль! А он ей что-то там про любовника наврал – ну и что?! Скелеты в шкафу есть у каждого! Да!.. Только здесь, похоже, какой-то особенный скелет. Вон как на Елену этот рапорт подействовал! Как будто у неё вся прошлая жизнь перевернулась! Однако как властно отправила она меня докапываться до истины! И ведь знает же, что не откажу! И деньги тут ни при чём! Что правда, то правда: мы за это время по-человечески сблизились, можно сказать, подружились. И не надо бы мне влезать в эту историю, да деваться некуда!»

Сомов достал из портфеля рапорт. В который раз принялся читать его текст. За что зацепиться? Хорошо бы найти этого «капитана милиции Завьялова Н. А.»… Ага, как же! Больше пятидесяти лет прошло!

Стоп! Завьялов?!

Друг Неретина – Гена – тоже был Завьялов! Однофамильцы или родственники? Так-так-так… Елена рассказывала о его судьбе… В 90-е, после того как институт закрылся, он куда-то уехал из Москвы и связь с ним оборвалась! И что дальше? Искать Гену Завьялова? (Тогда надо Елене позвонить, узнать его отчество и всё остальное.) Но зачем? Чтобы с его помощью выйти на родственника? Как-то это сложно. К тому же не факт, что они родственники… Нет, Гена – лишнее звено в цепочке. Надо искать самого Завьялова Н. А. Если он, конечно, ещё здравствует! Ко всему он бывший мент – тут без связей в МВД не обойтись! А где их взять? Где… Но есть же Мишка Улётов! У этого пройдохи и жук, и жаба в приятелях! Неужто у него в органах никого нет?!

Сомов взялся за телефон. «Главное, чтобы Мишка сейчас был не в запое!»

Улётов тяжело дышал в трубку. И так же тяжело соображал. Но нет, был он не в запое, а после разового, относительно умеренного употребления алкоголя, случившегося ещё днём на каком-то деловом обеде.

– Спасибо, что разбудил, а то опохмел проспал бы… Вещай свою проблему!

Арсений Ильич осторожно, памятуя о конфиденциальности миссии, изложил суть вопроса.

– Тебе зачем адрес этого мента?

– Он персонаж моей повести о Неретине, сам же сосватал меня его родственникам!

– Да помню! И про «поляну», между прочим, тоже!

– Вот и постарайся! И ещё один адресок нужно найти. – Сомов не удержался, его будто что-то подтолкнуло: – Завьялова Геннадия, отчество позже сообщу.

– Они родственники что ли?

– Ну да… Может…

– Задачу понял, на связи…

Улётов позвонил через день.

– Значит, так. С ментом всё непросто, нужно подождать. А с Завьяловым, который Геннадий Валентинович, – лови, высылаю адрес.

Телефон звякнул оповещением.

– Ничего себе! – протянул Сомов, высветив на экране адрес. – Где это?

Ничто человеческое…

Между тем это оказалось не так уж и далеко – в соседней с Московской области.

В посёлок городского типа под названием Мичуринский Сомов въехал на своём авто ровно в полдень.

Навигатор доставил его до улицы Центральной и умыл руки, льстиво возвестив: «Спасибо! С тобой было здорово! Ты классный водитель!». Найти нужную улицу навигатор был бессилен, ибо она лежала где-то на карте, как и остальные улицы, в виде безымянной линии.

Опустив окошко, Арсений Ильич окликнул молоденькую блондинку:

– Девушка! Не подскажете, как мне проехать на улицу Энгельса?

– Фридриха?

– Да… – в некотором замешательстве подтвердил Сомов (как будто в этой стране известны другие Энгельсы).

– Там вон повернёте направо, потом через две улицы налево и до конца, а там опять налево. Мне как раз туда, могу показать.

– Сделайте одолжение! Прошу, садитесь!

Салон наполнился запахом жвачки и духов. У девушки была зелёная прядь в волосах и золотистая горошина в ноздре.

– А вам какой дом на Фридриха Энгельса?

– Дом номер семь.

«Кажется, я понял: для неё «Фридрих Энгельс» – это устойчивое словосочетание, что-то типа «Леди Гага».

– Значит, вы к бабе Зое?

– К Завьяловым.

– Ну я и говорю. – Девушка помолчала. – Вы из Москвы?

«Глазастая! Разглядела номера!»

– Из Москвы.

– Тоже на поминки?

– На поминки?

– Так сорок дней, как дядя Гена умер!

«Вот это оборот! – растерялся Сомов. – И что теперь?!»

– Значит, вы по другому делу? – продолжила интересоваться девушка.

– По другому, – задумчиво отвечал он, решая, то ли не солоно хлебавши отправиться назад, то ли, рискуя быть выставленным за порог, хоть что-нибудь вызнать у «бабы Зои» (это же наверняка Зоя Терёхина!).

Но в любом случае нужно было довезти девушку до места.

– Что же вы сидите? – она уже вышла из машины, а Сомов всё ещё раздумывал, хватит ли у него духа приступать с расспросами к вдове.

У Завьяловых был старенький сельский дом за штакетным заборчиком – с палисадником, с почерневшими от времени и дождей хозяйственными постройками, придвигавшимися к нему слева и справа.

На окнах серели некогда белые наличники, крыльцо украшал козырёк с таким же посеревшим «восходящим солнцем» – полукруг-светило, испускающее тонкие конусы лучей.

Когда Сомов поднимался в дом, одна из ступенек со скрипом качнулась, и ему показалось это символичным: всё здесь говорило о какой-то неустроенности, подступающем запустении.

В прихожей витал дух сушёных трав, из которого выделялся запах укропа.

Пришедшие помянуть сидели за длинным столом, вытянувшимся в сторону простенка между двумя небольшими окнами. Сомов догадался, что пожилая женщина в торце стола и есть вдова. Именно догадался – по её особому месту, а не по внешности, на что он, видевший много раз её «молодые» фотографии, мог бы рассчитывать. В ней просто невозможно было узнать Зою Терёхину! На почерневшем лице не осталось ни единой прежней чёрточки, всё преобразило время, и только в глазах, которые вылиняли до жидкой голубизны, замечалась косинка.

Сомов остановился у порога, а его спутница прошла вперёд.

– Здравствуй, баба Зой! К тебе тут из Москвы… – она обернулась. – По делу.

– Вы садитесь, молодой человек! – сказала постаревшая Зоя Терёхина. – Сначала помянем. Дела потом…

Всё-таки атмосфера на сороковинах не столь драматична, как на поминках после похорон. Нет той внутренней скованности, от которой слово громко не говорится, взгляд не поднимается от тарелки и мысли глупо топчутся вокруг того, как бы не звякнуть вилкой.

На сороковинах после первых же поминальных тостов поднимается гул, который то и дело перекрывают отдельные голоса, а потом и смех.

Сомов занял скромное место в конце стола, на блюдечке у него лежали шпротина и немного салата оливье. От стены напротив, где стояла этажерка, смотрел на него Гена Завьялов, заключённый в беловатое пространство с чёрным уголком. Гена был молод и невесел.

– Картошечки? – остановилась рядом с Сомовым женщина-распорядительница, уносившая-приносившая закуски.

У него чаще забилось сердце, но одновременно ему стало неловко: куда же это годится – заглядываться на женщину во время поминок?! Хотя, похоже, это не более чем дурацкая условность собственного сочинения! Вон другие мужики тоже на неё посматривают. И вообще чего ты, Сомов, застеснялся?! Ты же собрался терзать расспросами вдову!

Имя у женщины было редкое – Ася. На вид – лет тридцать. Назвать её полноватой не повернулся бы язык, а вот сказать «в самом соку»… Да и как ещё сказать о теле, где и в меру всё, и лакомо. Сомов даже подумал в первый момент: не тело, а провокация! Как она с таким ходит?!

Но более всего Сомова поражали её большие глаза. Какие-то чёрные бутоны! Сколько бы ни смотрел он ей в лицо, виделась ему именно эта причуда!

– Картошечки? – переспросил он. – Пожалуй…

– Знаете что, – она наклонилась к Сомову, вызывая у того трепет ноздрей. – Давайте я вам нормальную тарелку принесу, картошки положу, мяса…

– А давайте! – улыбнулся Сомов.

Блюдечко со шпротиной уплыло.

Он, конечно, понимал, что ничего особенного в Асиной заботе не было. Просто Ася, добрая душа, решила поухаживать за одиноко сидящим гостем, но у Сомова всё равно потеплело на душе. Он даже пригубил рюмку водки («сто раз успеет выветриться!»).

Вскоре Сомов получил полноценную тарелку, где лежали сочный кусок мяса, несколько картофелин, посыпанных зеленью, пара небольших и крепких маринованных помидоров.

– Спасибо! – сказал он Асе, а она, не задерживаясь, только улыбнулась на лету.

Подошло время, когда народ начал расходиться. Сомов с самого начала понял, что все, кто пришёл, – хорошо знакомые друг другу люди, местные. Также было очевидно, что к Завьялову они относились с искренним уважением.

– Хороший мужик был Генка! – шумел в дверях подвыпивший мужчина, которого пыталась увести жена.

– Ты, Зой, если что, обращайся! – крикнул он уже с порога. – Всегда поможем!

К Сомову подошла девушка с зелёной прядью.

– Вы остаётесь?

– Остаётся! – громко, через стол, ответила за него Зоя и показала Сомову на место рядом с собой. – Давайте поговорим.

Первым делом она придвинула Сомову рюмку, наполнила водкой её и свою. Арсений понял, что не выпить нельзя.

– Светлая память Геннадию Валентиновичу! – сказал он и опустошил рюмку.

– Закусите, – Зоя подала миску с солёными огурцами. – Руками берите!

И позвала:

– Ася, Асенька! Дай нам, пожалуйста, тарелку и приборы!

В комнате их было двое, да ещё Ася, убирая со стола, ходила на кухню и из кухни.

– Ну рассказывайте, какое у вас дело?

Сомов представился, сказал, что пишет биографическую повесть о Леониде Васильевиче Неретине.

– Это вас Ленка… Елена Тихоновна прислала?

– Нет, нет, не Елена Тихоновна, это моя собственная инициатива. Просто я занимаюсь архивом Неретина, и среди бумаг нашёл некий документ, подписанный Завьяловым Н. А. Это случайно не родственник Геннадия Валентиновича?

– Николай? Который в милиции служил? Это его двоюродный брат!

Незаметно их общение перетекло в посиделки втроём: закончив наводить порядок, присоединилась к ним и Ася.

Вскоре Завьялова уже говорила Арсению «ты». Было душевно, никто не лукавил, в речах звучала истинная правда. Да и то сказать, справедливость изречения «in vino veritas»[3]3
  С латинского – истина в вине.


[Закрыть] ещё никто не оспаривал!

– Асенька, что б я без тебя делала?! – говорила с посыревшими глазами Зоя. – Повезло мне с соседкой! Смотри, какая красавица!

– Вижу! – радостно соглашался Сомов, исследуя Асино смущение и поражаясь, что какое-то оно озорное, а не застенчивое. Щёки порозовели и хрустальные лучики из глаз, будто на бархатных бутонах – брызги.

– Красивая, а с мужиками не везёт!

– Баба Зой!.. – она смутилась по-настоящему. – Это-то тут причём?

– Притом! Я вон тоже хорошенькая была… Где оно, бабское счастье?!

Завьялова наполнила рюмки.

– Я Гену в постель к себе уложила, думала, всё, теперь мой! Любить будет! А не любил… Дуры мы, бабы!

Никого не дожидаясь, она выпила, повернулась лицом к Сомову.

– Я же его у Ленки увела, у Нащёкиной! У них с Геной любовь была…

– Да? – удивился Арсений. – Я был в полной уверенности, что у Елены Тихоновны был роман с Неретиным.

– Был, но после… Да и как роман? – Она усмехнулась, пожав плечами. – Наверно, как у нас с Геной: один любил, другой позволял себя любить… Ленка-то хорошая была, а Неретин – дрянь человек!

– Как дрянь?!

– Подлец, значит. Это же он меня надоумил Гену к себе в постель уложить. Да ещё и подыграл. Очень уж хотелось ему Ленку заполучить… Что вы оба на меня так смотрите? Я тоже стерва! Знаю! И расплатилась за это сполна!

Из глаз её потекли слёзы.

– И пусть бы мой Гена меня не любил! Так он ещё взял да умер! И как мне без него? Сорок дней прошло, а я места себе не найду!.. Для чего теперь жить?

– Что ты такое говоришь, баба Зоя? – Ася мягко накрыла ладонью её руку. – У тебя дочь, внучка…

Зоя утёрла платочком слёзы.

– Да где они, дочь, внучка? На сороковины даже не приехали…

– Ну так от них до нас путь неблизкий…

– Неблизкий… Если б не Неретин, жили бы в Москве все вместе… А так – сельскими жителями стали! Когда учились, и в голову не могло прийти, что будем дядей Геной и бабой Зоей! «Одеревенились», как Гена говорил.

– В чём же вина Неретина?

– Подставил он Гену! Втянул в авантюру! Пришлось нам срочно продавать квартиру и драпать из Москвы!

– Погодите, Зоя Петровна, какая авантюра? Неретин был учёный, директор НИИ…

– Ага. Он в девяностые этот НИИ приватизировал… Здание, конечно. Потом решил его продать, а Гену уговорил выступить продавцом. Он и стал крайним, когда сделка сорвалась. Надо было деньги возвращать, а Неретин говорит: извини, друг, денег сейчас нет, в дело вложился… Проходимцы всегда одну и ту же песню поют. Короче, выкручивайся, как знаешь! Ну, мы в бега! Повезло, что этих «покупателей» вскоре в бандитской разборке поубивали. Тогда бандюки регулярно друг друга на тот свет отправляли. А толку-то? Квартиры нет, деньги растворились… Тут и осели. Неретин – это наша с Геной большая беда! Если б только судьба не свела с ним! Знаешь, я, когда прочитала, что Неретин умер, позлорадствовала: уж пожарят его черти на сковородке!

– Да, всё это как-то неожиданно…

– А ты думал? Замечательный учёный, выдающийся общественный деятель! Может, как учёный он чего-то и стоил. Так это по молодости, а потом… Как и все они – деятели эти – баблом карманы себе набивал…

– Зоя Петровна, может, у вас сохранились адрес или телефон Николая Завьялова?

– Не-е-т, мы давно с ним связь потеряли…

Разговор начал стихать, паузы растягиваться. Наконец, Зоя поднялась из-за стола.

– Ты, Арсений, оставайся. Ася, постели ему в маленькой комнате… А я всё, спать…

Ася хотела её поддержать, но та отстранилась:

– Сама… Я сама…

И она пошла довольно уверенно, качнувшись лишь раз – минуя дверной проём в соседнюю комнату.

Теперь Сомов разглядел её окончательно. По осанке, по движениям это была настоящая старушка – сухонькая, прихрамывающая, сутуловатая. А ведь они с Еленой Тихоновной были сверстницы!

Ася глубоко вздохнула.

– Я её помню молодой и красивой… Чуть старше, чем я сейчас…

– Может, выйдем на свежий воздух? Вы не торопитесь?

– Не тороплюсь. Я в соседнем доме живу, а сын у меня уже взрослый, самостоятельный.

– Взрослый?

– Какой же ещё? Восемь лет!

На крыльце они остановились: в свете уличных фонарей повсюду виднелись лужи.

Было тепло и тихо. Эта тишина, казалось, выросла из прошедшего дождя и захватила весь мир, в котором было слышно только, как с крыш и листьев падают капли.

– Хорошо как! – подняв к затылку руки, потянулась Ася.

Сомов алчно посмотрел на её выгнувшуюся грудь.

Ася заметила это.

Они оба смутились.

Но Арсений тут же подумал: какого чёрта?! Это что, тайна, что она соблазнительна? А я что, монах? Да, я испытываю к ней влечение – и это естественно!

– Пройдёмся или постоим? – нарушил он наконец паузу.

– Давайте пройдёмся, авось ноги не промочим!

Пока бродили по улицам, Сомов многое узнал.

Ну, например.

Посёлок называется Мичуринский, потому что в советское время здесь была селекционная станция и большое хозяйство по выращиванию плодовых культур. Ничего этого давным-давно нет, осталось только название. А люди живут, как могут, потому что работать негде, кроме нескольких магазинов и небольшой лесопилки, где места давно заняты. В основном все мотаются в соседний городок за 50 километров. Но ей повезло: она работает фармацевтом в местном аптечном пункте.

Или, например, он узнал, что Ася рано вышла замуж, ещё в институте. Брак с одногруппником вскоре распался. Нет, отец её сына другой человек…

– А вы, Арсений, что же вы ничего не расскажете о себе?

Сомов начал рассказывать о себе и вдруг обнаружил, что у него совсем неинтересная биография: учился, занимался журналистикой, писал, семьи и детей никогда не имел.

– Всё как-то ровно, гладко, пресно… В запои не впадал, за красавицами не волочился, безумств не свершал…

– Ну что вы! – возразила Ася. – Уже одно то, что вы писатель, делает вашу жизнь интересной!

Сомову припомнилась книжная фраза: «И хотя впервые они увиделись всего несколько часов назад, им казалось, будто они знали друг друга всю жизнь!» Штамп, конечно, но как это верно! Штампы вообще очень точны в передачи сути – оттого их и тиражируют! Да, кроме того что Ася хороша собой, ему с ней легко, просто, он расслаблен, естественен…

Он недоперечислил, но был уже в самом начале той мысли, которая некогда излилась песенной строкой: «Ах, какая женщина! Мне б такую!»

Над головой хлестнула молния, опалив рельеф из серых облаков, похожий на нагромождение волн. Сотрясая ночь, покатился гром. Затем зловеще юркнула ещё одна молния, и всей своей тяжестью на землю обрушился ливень-водопад.

Они стояли посреди улицы – ни деревца, ни навеса, ни какого-нибудь другого укрытия, и до дома не добежать – далеко! А хоть бы и близко! Под ливнем вымокаешь до нитки в счита-ные секунды!

– И ведь ничто не предвещало конца света! – театрально развёл руками Сомов, подставляя себя струям.

Ася рассмеялась и, оперевшись на его руку, сняла туфли.

– Теперь уж нам не спастись! Идём?

Она неторопливо шла, беспечно улыбаясь, словно бы голая в своём мокром платье, словно бы играя с рассерженной природой. Чтобы не утратить ясности рассудка, Сомов старался не смотреть на Асю, только взгляд его не слушался и то и дело норовил упереться в чаши грудей, скатиться по овалу бедра, скользнуть по гладкой коленке, обежать упруго проступивший холмик живота.

Когда они подошли к дому Завьяловых, оба были мокрые, словно искупались в одежде.

– А теперь срочно сушиться! – скомандовала Ася. – Разденетесь и укутаетесь в плед – он там на диване лежит, а я забегу позже, постель вам постелю!

Она взглянула на наручные часики:

– Господи, уже половина первого!

Сомов сбросил в прихожей обувь, прошлёпал к столу и налил рюмку водки, которую тут же и выпил, запрокинув голову. Постояв, он снял одежду и развесил её на стульях. Потом, как велела Ася, укутался в плед, но продолжил стоять… Снова подошёл к столу и снова выпил водки. Наконец сел и уставился на вилку, умозрительно останавливая брожение мысли.

А бродила она от Николая Завьялова, который всё же оказался родственником Гены, к Асе, которая обещала прийти.

– Какой к чёрту Николай?! – удивился Сомов. – Где Ася?!

Теперь он думал только о ней – с восхищением, надеждой, томлением… К моменту, когда Ася появилась, в голове у него плескалось море пьяного счастья.

– Знала бы ты, как я рад! – признался Сомов, нетрезво улыбаясь.

– У-у-у, да ты пьяненький!

Они и не заметили, как перешли на «ты».

Дома Ася переоделась в кофточку с юбкой и перевязала красной лентой чёрные волосы, до того распущенные по плечам. Высохшие после дождя, они стали немного виться.

Арсений смотрел на неё с нескрываемым любованием.

Вдруг вскочил и, неуклюже обхватив Асю, потянулся к ней губами. Она не стала уворачиваться, однако и поцелуя не получилось, потому что Сомов уткнулся в смеющийся рот.

– Да погоди ты! Еле на ногах держишься! – голос её звучал приглушённо, но звонкие нотки всё равно вырывались весело наружу. – Сейчас оба завалимся!

Она усадила его на стул, сказала «жди!» и исчезла.

«Ну да, стелить постель», – подсказало ещё теплившееся в Сомове сознание.

«Постель?!» – встрепенулся он и встал.

А Ася уже входила в комнату.

– Ну всё, пошли…

Она повела Арсения, как раненого бойца, – его рука у неё на плече. Правда, «боец» всё время лез с поцелуями и тормозил движение. Пару раз она уступала, мимолётно подставляя губы, лишь бы он не останавливался. Наконец они достигли цели и плюхнулись на кровать. Тогда Сомов почувствовал, что Асины губы больше не ускользают; горячие, мнущиеся податливо и вкусно, они раскрылись, и в него толкнулся тугой язычок.

Сомов умер от счастья.

Или ему показалось, что он умер, а на самом деле уснул, очутился в сладкой грёзе… А может, ещё лучше – это была волшебная реальность?..

Определиться с этим ему было трудно, поскольку утром он проснулся в одиночестве.

Но постель пахла ею, а на подушке лежала красная лента…

В мозгу закружились пастернаковские строки: «И падали два башмачка со стуком на пол, и воск слезами с ночника на платье капал».

Однако ни за что поручиться он не мог; память отказывалась изображать что-либо внятное, всё оставалось на уровне чувств и впечатлений.

Он то верил им, то не верил, и в зависимости от этого его охватывали то упоение радостью, то разочарование и стыд. Это было настоящей пыткой!

А ещё он очень надеялся, что Зоя Петровна крепко спала всю минувшую ночь и продолжает спокойно почивать до сих пор!

Сердце у него упало, когда он увидел время на часах: И часов 40 минут! Разумеется, утра! Точнее, дня!

Он вскочил.

Его одежда аккуратно висела на спинке стула и была суха. Здесь же, под стулом, стояли его туфли, а на перекладине висели носки, тоже сухие. В этом нарочитом порядке нетрудно было распознать намёк: вы, сударь, полностью готовы к отбытию! Правда, с тем же успехом можно было увидеть и проявление заботы.

Одевшись, он на цыпочках вышел из своей комнатушки, прислушался. Из спальни Зои Петровны не долетало ни звука. Так тихо спит? Или там никого?

Сомов не удержался – заглянул в открытую дверь. Пусто…

Неприглядная картина вырисовывалась. Заявился незваный гость, да ещё на поминки, напился, заночевал, продрых барином до полудня… А если ещё ввёл во грех Асю?! Нет, об этом лучше не думать! Скорее прочь!

Его чёрная «Тойота-Камри» стояла на солнцепёке, и на её капоте белела пара птичьих отметин. В другое время Сомов не тронулся бы с места, не избавившись от них. Сейчас же он только до упора опустил все стёкла и дал по газам.

Хотелось, конечно, «втопить» педаль, но посёлок Мичуринский какой-никакой, а городского типа: народ ходил, перебегал улицы, сновал между луж, оставленных ночным ливнем…

Невольно он искал среди прохожих Асю. Сердце ныло, заходилось тоскою по ней…

«А ведь ещё позавчера я её не знал! И что же теперь? Хоть бы телефон у неё взял!»

Какая обидная недосказанность!

Дорога успокоила Сомова. Как всегда. И он взглянул на своё приключение по-другому. В конце концов, он достиг цели, а то, что ничто человеческое ему не чуждо, он знал и раньше.

В Москве Сомов остановился возле супермаркета и купил продукты.

Дома с наслаждением выпил пива и прямо в кресле уснул.

Большие чёрные глаза, как бархатные бутоны, и змейка алой ленты увели его в чудесный сон.