Текст книги "Римские каникулы"

– Лидия, почему у вас такой грозный взгляд? – Чезаре, опершись на локоть, старался подтянуться повыше, но закашлялся и упал на подушки.

– Дайте, я помогу вам! Вот так… ну, теперь удобно?

– Прекрасно… Так почему же вы, синьора, хмурились?

– Думала о тех мерзавцах, которые чуть не убили вас… Хорошо, что на месте оказались свидетели. Иначе этих бандитов не арестовали бы. Надо, чтобы в суде…

– Вы наивная женщина, Лидия. Суд если и будет, то скорый и не справедливый…

– Надо не ждать, пока они набросятся, а стрелять самим.

– Вы хороши в гневе, похожи на амазонку.

– Вот и буду воевать. Уверяю вас, я обязательно поеду в суд!

– И Рамони узнает, кто вы?

Если раньше Чезаре говорил полушутя, то теперь глаза его сердито поблескивали.

Лидия в замешательстве некоторое время молчала.

– Тогда надо отправить в суд других, – заговорила она, не сдаваясь. – Целую делегацию. Чему вы так иронически улыбаетесь?

– Чего они стоят, эти три головореза! Целиться надо в другую мишень. И целиться не из ружья, а… – он схватил со столика, придвинутого к кровати, стопку густо исписанных листочков, – а из этой дальнобойной пушки.

– Они пулями, кастетами, а мы их пером? Вы говорите, три негодяя, покушавшиеся на вас, ничего не весят? А если они убьют и изувечат одного, второго, третьего?

Заметив, что спор утомил Чезаре, Лидия заговорила о другом, о различных жизненных мелочах…

Ей очень хотелось рассказать о своей встрече с Джузеппе, но она боялась волновать больного.

A тем временем троица, над которой Лидия только что учинила суд, чувствовала себя превосходно. И находились они вовсе не в тюрьме, как следовало ожидать, а за много кварталов от дома Чезаре, в квартире Джованны, любовницы одного из арестованных – Паоло.

Джованна собиралась уходить и, сидя у туалетного столика, прихорашивалась, укладывая волосы то так, то этак.

– Слишком уж долго ты вертишься перед зеркалом, – буркнул Паоло. Его злило, что он не может побыть один на один с девушкой, что она уходит, что намерена заняться делом, которое ему не по душе.

– На одно место собирается поступать чуть ли не десять человек. И учти, отбирать будут не только по голосу. А тебе хочется, чтобы я выглядела неряхой.

– Ты знаешь, чего я хочу: порядочной девушке не место в баре.

– Хватит. Говорено-переговорено! Мне все равно, где петь, хоть в аду. Только бы выбиться в люди. Осточертело выколупывать грязь из-под чужих ногтей.

– A там ты сама с руками и ногами увязнешь в грязи.

– Ну знаешь, не тебе читать мне мораль… Я еще в тюрьме не сидела.

– Попридержи язык. А то я так разукрашу тебя… – Паоло, сжимая кулаки, вскочил с места.

– Только посмей! Я приютила их, а он…

– Паоло! Джованна! Вы что, взбесились? Хорошее прощание перед разлукой. – Пьетро встал между девушкой и приятелем. – Эрнесто, налей им вина, пусть пьют мировую!

– Она выпила десяток сырых яиц, а ты – вино, – насмешливо хмыкнул Эрнесто, показывая на тарелку, полную яичной скорлупы, стоящую на подоконнике.

– И представьте, мальчики, ни одной сигареты сегодня. Так сосет, сосет… Перед тем как идти, одну все же выкурю. У тебя какие, Пьетро?

– С виа дель Гамберо, от дядюшки Сэма, «Кэмел». Устраивает?

– Еще бы!

Присев к столу, Джованна ждала, пока ей дадут прикурить. Паоло неохотно вытащил из кармана зажигалку, вспыхнул желтый огонек.

– Уже не сердишься? – прикуривая, Джованна подняла на Паоло черные глаза, удлиненные косметическим карандашом. В них было все: страх и неуверенность, вызов судьбе и покорная готовность примириться с поражением. – Я нервничаю, я так нервничаю, – призналась она.

«У тебя для этого есть все основания», – подумал Паоло, но ничего не сказал, только успокаивающе погладил девушку по руке.

Когда Джованна ушла, все почувствовали облегчение. Озабоченная своими делами, она не очень-то расспрашивала, куда они едут, ее удовлетворил короткий ответ: «На север». Но в любую минуту в ней могло проснуться женское любопытство, и пришлось бы изворачиваться, а они толком даже не договорились, что отвечать. Их самих ошеломил внезапный ход событий, неожиданное освобождение из тюрьмы. А еще больше – задание, которое они получили. Теперь, без посторонних свидетелей, можно было со всех сторон обсудить то, что сказал им Батисто.

– Ну так что, ребята? – брови Эрнесто высоко поднялись и, словно два вопросительных знака, замерли на изборожденном морщинами лбу.

– A то, что нас не спросили, куда отправить, и не станут спрашивать в дальнейшем. Приказано – выполняй! – Пьетро зевнул, потянулся до хруста в суставах и улегся на диван, перебросив через валик длинные ноги. – Впрочем, я даже не возражаю! Место курортное, обязанности не столь уж сложные…

– «Приказано – выполняй!» – передразнил Эрнесто. – Дурак! Что, если нам самим пошарить на вилле Петаччи? Не может быть, чтобы Кларетта вместе со своим братцем Марчелло не припрятали что-нибудь понадежней. Они ведь гребли деньги лопатами. А драгоценности? Не так уж Кларетта была глупа, чтобы надеяться на вечную любовь дуче. Вот и надо…

– Так, так, продолжай, что же ты замолчал? – глаза Паоло сузились, в глубине вспыхнули злые искорки. – Ну?

– Какая муха тебя укусила? Я же еще ничего не сказал, а только высказал предположение… В конце концов, я забочусь не только о себе!

– Ты позаботься именно о собственной персоне! А то может так случиться, что и костей не соберешь… Думаешь, один ты умный, а все остальные дураки? Да на этой вилле каждый камушек ощупан и обнюхан.

– На кой черт тогда ее охранять?

– Ты с рождения дурак или только притворяешься? Батисто полчаса болтал всякий вздор, словно кол забивал нам в голову, а ты, выходит, только глазами хлопал… Пьетро, объясни ему, я ведь нетерпелив и как только начинаю вдалбливать науку, у меня сразу же чешутся кулаки…

– Миленький мой, послушай и запомни: Кларетта до конца была с дуче. Их вместе расстреляли, вместе выставили для глумления на миланской площади. Какая она была в жизни, нас не касается. Смерть возвеличила ее. Она навеки и всенародно поставила ее рядом с дуче.

– Пусть так, но при чем тут вилла? Какого черта ее надо охранять.

– Ты не догадываешься?

– Представь себе, нет! Для меня это слишком мудрено.

– Значит, память дуче для тебя ничто? Пусть ноги туристов топчут землю, по которой он ступал, пусть каждый, кому не лень, грязными башмаками лезет в его интимную жизнь, пусть по камешку растаскивают уютный уголок, где он так любил отдыхать… Тебе это безразлично?

– Демагогия. Громкие слова. Виллу охраняют не для этого. Батисто заморочил вам голову сказочкой для младенцев. Здесь кроется другое. Помяните мое слово, и дураки мы будем…

– Прикуси язык, пока тебе его не укоротили, – вскипел Пьетро. – Нам дано определенное задание, и это задание мы обязаны выполнить. А всякие домыслы – не нашего ума дело.

– Не знай я этого Батисто, как облупленного…

– Батисто, Батисто… неужели ты думаешь, что он что-то решает? – вмешался Паоло. – Такая же пешка, как мы, только рангом повыше. За ним стоят другие. Тебе же впредь советую: прекрати эти разговоры.

– Ого! Командир нашелся! – огрызнулся Эрнесто, но, увидев, как наливается кровью лицо Паоло, сразу же стушевался. – Я же с вами по-дружески, а ты…

– Хватит, ребята! Сцепились, словно петухи. – Пьетро встал с дивана. – Давайте лучше допьем, что осталось, и сразимся в карты.

Все уселись за стол. У них были разные характеры и внешности, но выражение лиц было схожим: высокомерие и настороженность, жестокость и трусость.

Еще с утра наэлектризованные неожиданной перспективой освобождения из камеры предварительного заключения, они представляли себе свой выход на свободу совсем иначе. Каждый мечтал как можно скорее окунуться в обычный мир личных интересов и привычек. Поэтому заявление Батисто о том, что они должны покинуть Рим, неприятно всех поразило. И весь день друзья злились, придирались друг к другу, нервничали.

Приход посланца от Батисто положил конец очередной ссоре, а присланные деньги окончательно утихомирили страсти. Паоло, Эрнесто и Пьетро, поглубже нахлобучив шляпы, стали осторожно спускаться по лестнице, оставив на столе пустые бутылки, огрызки сыра, пепельницы, полные окурков. Во дворе было прохладно и пусто. Все с облегчением вздохнули. Никто не обратил внимания на женщину, с которой они столкнулись у двери. Возможно, потому, что она смущенно посторонилась. Знакомая покорность забитого жизнью существа при виде представителей могущественного сословия, молодости и силы. Не им же уступать ей дорогу!

Не оглянувшись, они вышли на улицу и уселись в машину. Та сразу тронулась.

– Ну вот, все хорошо получилось! – весело воскликнул Паоло. – Теперь гони!

Он не сказал бы так, если бы поглядел в заднее стекло: женщина, мимо которой они так беззаботно прошли, не поднялась к себе в квартиру, а вышла на улицу и внимательно глядела вслед машине.

Одного из пассажиров она узнала, хоть и не верила своим глазам.

«Этого не может быть… Он же арестован… Я обозналась…» – убеждала себя Лидия, глядя на опустевшую мостовую. А перед глазами во всех подробностях возникала отвратительная сцена, свидетелями которой они с Куртом стали вскоре после переезда в этот дом: пьяный Паоло, который ошибся этажом, стал звонить к ним в квартиру. Напрасные старания Курта выдворить его за дверь, слезы и вопли Джованны, прибежавшей за своим дружком, головы соседей, торчавшие над пролетом лестницы…

Нет, ошибиться она не могла – это был Паоло, а двое, которые шли следом за ним…

При мысли о том, кто были эти двое, у Лидии перехватило дыхание.

3
Журавль в небе

В полдень, когда асфальт стал мягким, словно воск, и собственную тень можно было измерить одним шагом, в небольшой траттории за отделанным под мрамор столиком сидели Григорий и Вайс. Перед ними стояли оплетенная лозой бутылка «Кьянти» и графин, наполненный ледяной водой. В помещении было пусто. Только хозяин, стоя за длинной оцинкованной стойкой, лениво переставлял бутылки с напитками. В конце стойки отчаянно размахивал резиновыми крыльями вентилятор, стараясь разрядить плотную массу спертого воздуха.

– Все же здесь прохладнее, чем на улице, – вяло заметил Вайс, и его красноватые глаза из-под белесых бровей скользнули по лицу Григория.

Тот не ответил. Рассматривая незатейливый узор на вспотевшем графине, Григорий думал об одном: как ему избавиться от Вайса хоть на два-три дня. За это время он успел бы съездить в Анкони, куда, по словам Лидии, поехал Матини, и посоветоваться с ним, как устроить Агнессу. Пока Вайс рядом, это невозможно. Приехав в Италию, он под разными предлогами все время липнет к Григорию, старается ни на минуту не оставлять его одного. Понятно, радист поступает так не по собственной инициативе, здесь чувствуется чья-то указующая рука, очевидно, Шлитсена. Еще в Испании, в школе «Рыцарей благородного духа», после того как был запеленгован радиопередатчик и установлено тщательное наблюдение за каждым, Григорий все время чувствовал на себе настороженный взгляд Вайса. Привлекает внимание еще одно: за какие заслуги Вайс переведен из радистов в преподаватели радиотехники? Чем он выслужился?

Так это или не так, а от Вайса надо избавиться. В крайнем случае, придется устроить так, чтобы Рамони отправил его куда-нибудь, конечно, под благовидным предлогом. Но это может вызвать подозрение у такого проныры, как Вайс. Лучше всего повернуть дело так, чтобы он сам отбыл куда-либо на несколько дней. А если придумать нечто, связанное с поисками падре Антонио и Агнессы?

– Мне вреден климат Италии, – прервал размышления Григория Вайс. – Слишком уж жарко.

– В России вы тоже, наверно, жаловались на климат, только по другой причине…

– Ну, Россия… Россия – вообще не место для цивилизованного человека… Там могут жить только азиаты…

– Что же тогда потянуло немцев в Россию?

– Мне кажется, вы знаете это не хуже меня, – бросил Вайс и, помолчав, добавил: – Честно говоря, в России я пробыл очень недолго.

– Где же вы были?

Вайс на миг поднял полупьяные глаза на собеседника, потом взгляд его расфокусировался, и вот он уже глядит сквозь Григория, сквозь стены, в пространство, в пустоту, в свое прошлое.

– Где я был?.. Где я был? – в каком-то трансе повторяет Вайс, сжимая в кулаке недокуренную сигарету. – Я был в Заксенхаузене…

Его тусклые глаза вдруг ожили. Вайс прилег грудью на стол и, дыша перегаром в лицо Григорию, заговорил:

– Да, я был в Заксенхаузене… Но я не имел ничего общего с лагерем. Ничего общего! У нас была фабрика. Прекрасно организованная фабрика! Я служил с оберштурмбанфюрером СС Бернгардом Клюгером и Меркусом Пельцем. Вам что-нибудь говорит последняя фамилия? Вы о нем слышали? О, это человек с ясной головой и золотыми руками. Стоило ему только взглянуть на любую купюру, скажем турецкую лиру или аргентинское песо, и он мог изготовить точнехонькое клише, слышите, абсолютно точнехонькое!.. Да, Фред, по приказу руководящих органов рейха мы печатали деньги. Конечно, не лиры и песо, а доллары и фунты стерлингов. Поглядите! – он вытянул над столом руки. – Через эти щупальца прошли миллионы фунтов стерлингов! Вы даже не можете себе представить, какая это масса денег… А доллары! За неделю мы изготовляли их полмиллиона! Я считал и упаковывал деньги! Я бы мог соорудить из них постель, лечь и зарыться в них головой! Я бы мог… Эх, да что там говорить! Все уплыло сквозь эти пальцы…

Вайс замолчал. Лицо его покрылось обильным потом. Он уставился на свои длинные растопыренные пальцы, словно чувствуя, как хрустят в них новенькие банкноты, еще пахнущие типографской краской.

– И вам ничего не перепало?

Вайс опомнился. Потом, насупившись, неохотно бросил:

– Я был слишком мелкой сошкой по сравнению с другими. Боссы, заправлявшие делом, сбывали за границу фальшивую валюту и там обменивали ее на настоящую… Это они называли подрывом экономики враждебных стран и, почти не таясь, умножали свои доходы. А нам, мелкоте, ничего не перепало…

Григорий взглянул на Вайса. Серый, весьма скромный костюм, не очень свежая рубашка, замасленный галстук – все говорило о том, что владелец такого гардероба и впрямь не роскошествует. Не было это ни маскировкой, ни желанием остаться незамеченным в чужой стране. Тот же плохонький костюм он носил в Испании.

«Да, Вайс, с деньгами у тебя туговато. А жадность после Заксенхаузена возросла непомерно. Тебе, возможно, до сих пор снятся колоссальные пачки долларов и фунтов стерлингов, они душат тебя во время ночных кошмаров… И ты протянешь руку за лакомым кусочком, если тебе такой подсунуть. Еще бы! По крайней мере одну науку ты освоил превосходно: в мире, где ты живешь, главное – деньги!»

Григорий напряженно размышлял о том, как избавиться от своего опостылевшего спутника, выбирал один вариант, отклонял его, хватался за другой, тщетно стараясь убедить себя, что наконец-то он нащупал то, что нужно. Но трезвый ум предостерегал: не то, не так, этим его не заманить.