Текст книги "Танго с прошлым"

Глава вторая

Василий выехал из Неукена на следующее утро довольно поздно с тем расчетом, чтобы доехать до Чос-Малаля через Сапалу к вечеру и, переночевав там у родственника жены брата отца, поехать к деду уже утром на другой день. Этот маршрут был длиннее, чем трасса номер семь, которая соединяла столицу провинции с Чос-Малалем напрямую, но тетя Фрэн поставила условие: ехать до него только через Сапалу. То ли у нее сохранились какие-либо неприятные воспоминания с местностью, по которой пролегала трасса, то ли она решила, что так будет лучше для ее «Понтиака» – это осталось загадкой, но, впрочем, Василия это условие нисколько не смутило. Шоссе № 22 и № 40 были скоростными трассами, и «Понтиак Каталина», простоявший долгие десятилетия в комфортном гараже, своим радостным ревом мотора как будто бы хотел сказать молодому водителю, что это он упросил свою хозяйку поставить это условие. Василий, не особо понимающий в вопросах ретро-автомобилей в силу своего молодого возраста, даже не мог подозревать, что такая старая машина способна на такую пассионарность. По пути многие, знающие толк в автомобилях 60-х и 70-х годов, во время коротких вынужденных остановок, просили фотографироваться на фоне этого красавца, и каждый раз удивлялись безупречной сохранности всех родных деталей машины. Не было ничего удивительного в том, что эти люди, немного стыдясь не Василия, а самого «Понтиака», спрашивали полушепотом: не продается ли автомобиль?

К вечеру Василий, почти отошедший от событий вчерашнего дня, подъехал к усадьбе старой Руты Кирвас. Она, кроме того, что была двоюродной тетей матери, была близкой подругой бабушки, которую Василий не помнил, так как она умерла, когда ему было всего полтора года. И именно тетя Рута познакомила свою племянницу с отцом Василия тридцать лет назад. Увидев строгий подтянутый силуэт пожилой полячки, Василий почему-то решил, что, скорее всего, этот длинный маршрут тетя Фрэн выбрала именно по просьбе тети Руты.

– Ах, ты, Васька, неблагодарный мальчишка, – услышал Василий, как только вышел из кабины и стал разминать отекшие ноги, – соизволил-таки заехать ко мне! Как ты дорогу-то нашел, а? Долго, видимо, искал? Шесть лет ездил мимо моего дома и даже не заглянул! А раньше ты с моим Петром целое лето у меня проводил было – забыл?

– Прости меня, тетя Рута, – смеясь, заключил Василий старую женщину в свои объятия. – А Петя еще не стал адмиралом?

Внук тети Руты, Педро Кирвас, друг детства, служил офицером в военно-морском флоте Аргентины, и Василий с ним не виделся почти пять лет, поддерживая тонкую связь редкими звонками по праздникам.

– Пока не адмирал, но уже капитан боевого катера! – отрапортовала тетя Рута. – А ты когда собираешься окончить свой университет, вечный наш студент? Пора бы и тебе уже выйти «в люди», как говорят у вас, у русских.

У тети Руты уже вошло в привычку при каждом случае задевать русских, хотя у самой отец, которого она почитала чуть ли наравне со святыми, был чистокровным потомком русского офицера из Киева, а мать – наполовину русская, наполовину полька.

– Осталось еще полгода, и стану дипломированным специалистом, – ответил Василий.

– И зачем вас, русских, тянет вечно учиться? Овцам твоего отца, думаю, совершенно без разницы: кто будет их пасти, лишь бы охранял их от пум. Стоило тебе вытягивать из семьи такие бешеные деньги на никому не нужное образование в университете. Было бы лучше, если бы вы вложили их на покупку земли и укрупнили свои сады: на яблоках и персиках проще делать деньги, чем на овцах. Твой дед, сеньор Пабло, и твой отец слишком тебя любят, Васька, и оттого у тебя в голове кавардак. Эх, была бы жива тетя Эрнеста! Мы с тобой, Вася, одного ее волоска не стоим – что за женщина была, боже мой!

– Мне машину здесь припарковать или заехать во двор, тетя Рута, – перебил аккуратно пожилую хозяйку Василий, зная, что когда она начинает вспоминать прабабушку Эрнесту, то ее очень сложно вернуть в настоящее время.

– Меня Фрэн со свету сживет, если узнает, что ее машина простояла всю ночь на обочине, – сделав продолжительную паузу, ответила тетя Рута. – Адам! Адам! Где тебя черти носят? Адам!

Из-за угла забора показалась сгорбленная фигурка худого старика в вязанной в форме чепчика шапчонке – это был супруг тети Руты Адам Кирвас. Лет семь назад во время охоты в горах он неудачно упал и разбил голову. Врачи успели вовремя сделать трепанацию черепа, а затем поставить титановую пластину вместо удаленных костных осколков: неудачливый охотник остался жив, но с тех пор Адам стал совсем другим человеком – он невнятно, глотая окончания слов, говорил, плохо узнавал людей, быстро уставал. Тетя Рута бесконечно жалела своего мужа, но на людях этого никогда не показывала, а, наоборот, ругала при чужих и припоминала ему каждый раз его прошлое увлечение охотой, которое довело его до такого состояния.

– Руточка, ты звала меня? – с детской сияющей улыбкой спросил Адам, подойдя к своей жене. – А я тут пичеса отгонял от сада…

– Эх ты, пичес ты мой! – вздохнула тетя Рута и горестно взглянула на Василия. – Все от своей охоты не отойдет: где он тут броненосца мог увидеть, а?

– Ты на меня опять сердишься, дорогая моя? – все так же с улыбкой спросил Адам, заглядывая в глаза супруги.

– Адам, ты хоть узнаешь нашего гостя? – спросила тетя Рута, подталкивая мужа и поворачивая его к Василию.

– А, Василий, здравствуй, – сказал Адам, – а наш Петр куда-то вышел из дома. Что-то я его с утра не видел. Вот возьми пока, погрызи.

Адам достал из своего кармана куртки пригоршню поджаренных семян араукарии и протянул с просительным взглядом Василию.

– Ты путаешь Василия со своим другом-арауканцем, – одернула тетя Рута мужа легонько за плечо.

– Ну почему же, тетя Рута, – улыбаясь в ответ старику, Василий подставил ладони, – я с детства люблю грызть семечки араукарии.

Пожилая женщина махнула рукой и сама направилась открывать ворота.

Во время ужина и после него, а также на следующий день вплоть до того момента, как Василий, попрощавшись, сел за руль «Понтиака», тетя Рута ни разу не упомянула имени деда Павла. Пожилая женщина, всю жизнь проработавшая в клинике Чос-Малаля хирургической медсестрой, чувствовала приближение неминуемого трагического события и поэтому не знала, или даже боялась, как и в какой момент, – да и зачем? – стоит упомянуть имя своего друга юности. И только когда ее гость завел нетерпеливый мотор «Понтиака Каталины», тетя Рута глубоко вздохнула и попросила выключить двигатель. Василий понял, что она хочет передать что-то важное его деду.

– Передай Пабло, что мы все его очень любим, – совсем несвойственным ей тоном тихо сказала тетя Рута и положила свою морщинистую ладонь на плечо сидящего за рулем Василия. – Жаль, что мы в погоне за пустой суетой оказались в старости разобщены. Передай еще… а, впрочем, все это пустое и ненужное. Скажи деду, чтобы он нас простил за все, а мы будем молиться за него.

Проехав Андакольо, затем Лас-Овьехас, перед городком Варварко, где река Варварко втекает в Неукен, Василий повернул налево, на северо-запад, в сторону Чили, и по грунтовой дороге поехал к небольшой усадьбе деда под громким названием Арагон. Доехав до того места, где ручей Курамилеу втекает в Неукен, он завернул на почти незаметную серпантинную дорогу на запад: там, в той стороне, в десяти километрах, на юго-восточном склоне холма находилось небольшое родовое гнездо Сушковых, если можно так назвать это место. Василий никогда особо не прислушивался к рассказам своего деда о прошлом: ему было все это не интересно, и поэтому все истории, которые дед периодически рассказывал, он никак не откладывал в памяти и имел довольно смутное представление о том, как и когда был построен дом, как покупалась скудная каменистая земля, от которой до ручья было довольно далеко и потому кроме винограда да нескольких грецких орехов, если не считать нескольких араукарий и лиственниц, да колючих мулинумов, которые были тут с самого начала, ничего там не могло расти. Он только знал, что первой на земле Аргентины появилась его прабабушка Эрнеста: еще до начала Второй мировой войны совершенно одна, почти без денег и вдобавок будучи беременной дедом. Даже дед Павел имел довольно туманные представления о том, что ей стоили первые годы жизни на этой бесплодной земле: только тут она ничего не стоила, хотя если спуститься чуть вниз, то вдоль рек и ручьев, в долинах, находились самые плодородные земли Аргентины, но они стоили уже больших денег. Уже в начале шестидесятых годов семья накопила некоторую сумму и приобрела на севере, рядом с рекой Неукен, приличный небольшой участок, где были заложены персиковые и яблоневые сады. Потом, уже в конце семидесятых, в сторону гор добавили к нему пастбища для разведения овец. Старший брат отца в то время выучился на инженера и стал работать в нефтяной компании, оставив все хозяйство на деда и своего младшего брата. Прабабушка Эрнеста, будучи чистокровной испанкой, к тому же каталонкой, почему-то страстно хотела, чтобы его внуки знали русский язык, чтобы женились исключительно на русских девушках, или, по крайней мере, знающих русский язык, а самое главное, чтобы всегда любили и поддерживали друг друга, пресекая жестко любые поползновения своих жен вбивать клинья между братьями. И это Эрнесте за свою долгую жизнь удалось совершенно: Василий умилялся тому, как его отец и дядя Константин, трогательно относились друг к другу. Брат отца при случае, когда он мог выкраивать из семейного бюджета какие-либо финансы, постоянно помогал то в ремонте дома и построек, то в приобретении племенного поголовья овец, то в расширении земельного участка. После смерти прабабушки Эрнесты в возрасте 95 лет в 2006 году, дед Павел переехал в старый дом своей матери в горах, который она ни под каким видом не хотела продавать и где она прожила всю свою жизнь после переезда в Аргентину.

Проехав последний поворот перед усадьбой деда, перед Василием раскрылась великолепная панорама, которая, впрочем, была еще грандиозней, если доехать до дома и, поднявшись на импровизированный бельведер, – на крышу каменной постройки, примыкавшей к деревянному бревенчатому дому, – не спеша поворачиваться на все 360 градусов, смакуя медленно меняющиеся виды. Прабабушка Эрнеста, по словам деда, впервые попав сюда, была как раз заворожена этим сумасшедшим пейзажем: сам дом был построен почти на самой вершине пологого обширного каменистого холма; влево и вправо, в сторону реки Неукен и горного ручья, протянулись плодородные долины; а уже за ними, если смотреть на восток, – высилась над горизонтом белая шапка стратовулкана Домуйо, от которой расходились по бокам пики поменьше, а на запад – фантастические Анды. Особенно красиво смотрелся здесь, если не лениться и вставать рано, восход солнца именно в зимнее июньское время: наша Желтая звезда по имени Солнце в это время показывалась непосредственно из-за вершины Домуйо, а когда еще от вулкана поднимались небольшие свечи облаков пара от гейзеров, то это было просто нечто! Может быть, арагонке Эрнесте эти виды напомнили о той Родине, которую она любила, но которая ее оттолкнула от себя в далекую Аргентину, – этого Василий не знал. Для него этот дом, в котором он родился и провел свое детство до семи лет, эти красоты особо уже не волновали душу, так как они уже были у него внутри постоянно. И только если очень надолго отлучиться от них, то какая-то сила начинает свербить и проситься увидеть все это, чтобы снова потом успокоиться.

Подъехав к старому дому, который был построен еще до рождения отца Василия из крепких крупных стволов лиственницы, молодой Сушков увидел фигуру своего деда на крыше этого самого «бельведера». Павел Сушков сидел на каменном продолжении стены и неподвижно смотрел в сторону подъезжающего автомобиля. Василий остановился рядом с двумя каменными столбами, которые играли роль некоего подобия ворот во двор усадьбы, вышел из кабины и замахал рукой деду – Павел в ответ закивал головой и, встав, зашел в дом, чтобы спуститься вниз к внуку.

Василий, ожидая деда, медленно окинул взглядом знакомые до боли родные места. Вот дом, срубленный из лиственницы и поставленный на каменном цоколе. К нему симметрично с обеих сторон примыкали построенные из собранных с участка камней одноэтажные хозяйственные постройки. За домом, чуть выше по склону, расположилось еще одно здание, также сложенное из камней и скрепленных цементным раствором, которое размером превосходило дом и которое служило цехом для виноделия. Оно было построено прямо над небольшой естественной пещерой, которая с самого начала углублялась и расширялась каждый год в течение семидесяти лет, и сейчас представляла собой довольно большой подвал, где выдерживались вина. Каменистая почва на участке не позволяла получать большой урожай, и прибыль от вина была небольшой. Реализацией вин у деда занимался некто Марио Каморра, сын его знакомого приятеля. Этот потомок итальянских эмигрантов каждый раз, когда забирал всю партию готового товара, жаловался, что цены на вино падают, что качество вина у Павла Сушкова низкое, но при этом никого из людей, которые занимались таким же, как и он бизнесом, близко не подпускал к хозяйству Павла Сушкова, что вызывало справедливые подозрения к словам агента о низком качестве вина. Правда, это самого деда Василия мало смущало, и цена, которую давал Каморра за его вино, его вполне устраивала.

– Васенька, что-то ты выглядишь тускло, – сказал дед Павел, подойдя к внуку, обнял его и затем внимательно посмотрел ему в глаза. – Хотелось бы надеяться, что в этом виновата дорога, но, по-моему, это не так, да?

– Грустно, дед, что мне тоже приходится повторить то же самое про тебя, – выдержав пронзительный взгляд Павла Сушкова, ответил Василий, кивая головой на правую руку деда, которую он держал под мышкой левой руки.

– Я не про здоровье, Вася, – серьезным тоном сказал старик. – Посмотри на меня: я знаю, что мне осталось мало, но попробуй найти во мне унылость. А ты перестал чувствовать радость жизни. Не говори ничего, – дед заключил снова внука в свои объятья, – я все вижу! Все пройдет, Васенька. Ты думаешь, что ты влюбился раз и навсегда в этой жизни, и другой женщины у тебя не будет уже никогда…. Но это – ты уж извини старика за прямолинейность – несусветная глупость! Любовь только тогда любовь, если она – не пустоцвет. Когда она – не эта, а настоящая – придет, то ты почувствуешь в себе не бессилие, как сейчас, а вулкан энергии внутри себя. Тогда ты сможешь ворочать горы, строить города, поворачивать вспять такие реки, как Неукен и Лимай. Вот твоя прабабушка Эрнеста всю жизнь любила твоего прадеда, моего отца, и благодаря ей она смогла вырастить меня, заложить вот этот небольшой виноградник…. И это при том, что она приехала в Аргентину в 1939 году почти без денег.

Василий глубоко вздохнул и стыдливо повернул голову в сторону Анд, как будто бы впервые увидел величественную горную цепь.

– Василий, – дед задорно толкнул внука и тихо засмеялся, – как, получается у меня поучать тебя, а?

Василий мучительно улыбнулся и ничего не ответил.

– Как это старушка Фрэн дала тебе свой «Понтиак»?! – воскликнул дед, только сейчас обратив внимание на автомобиль, на котором приехал внук. – Не ожидал с ее стороны такого смелого шага! Если мне не изменяет память, то последний раз пределы Неукена этот лимузин покидал во время свадьбы твоих родителей. Да, так и было! Боже мой, как время летит…. Пойдем, Василий, в дом: у меня до этого времени к тебе имелась одна просьба, а теперь их две. Пойдем, я тебя угощу вкусной свежей бараниной, которую привез твой отец вчера утром. У них, кстати, сейчас напряженное время по перегону части стада на продажу, хотя это ты и сам, пожалуй, знаешь. Твой отец сможет приехать сюда только послезавтра. Надеюсь, тебя мы не оторвали от важных дел? – Дед Павел снова немного лукаво посмотрел в глаза своему внуку.

– Нет, дед, – спокойно ответил Василий и уже сам снова обнял старика. – Я очень рад, что приехал к тебе. Жаль, что повод только не слишком оптимистичный.

– Василий, – начал Павел, когда Василий съел немного баранины с овощами и вопросительно уставился на своего деда, – коль тебе Фрэн доверила свою машину, то надо воспользоваться ею по полной программе. Как думаешь?

– О чем ты, дед?

– Прокатимся до Андакольо… или даже до Чос-Малаля: я хочу увидеть, как ты танцуешь танго. Это моя первая просьба к тебе.

– А вторая, – округлил глаза Василий от странного предложения деда.

– Вторая будет потом, когда мы вернемся домой…. Василий, случайно у тебя в машине не завалялась кока-кола? Почему-то с самого утра мне страшно хочется выпить баночку газировки. Странно, что сорок лет я видеть не мог ее, а сегодня мне вспомнилось, как моя мама впервые купила мне две банки кока-колы, и я выпил все за один присест….

– Нет, дед, – рассмеялся неожиданно для самого себя Василий. – Вот чего нет – того нет. Вы же меня все и отучили с самого детства пить эту «гадость», как мне говорили родители и ты.

Дед и внук Сушковы вернулись домой уже после полуночи.

– Дед, – спросил Павла Василий, когда тот включил свет на терраске возле входа в дом, – что-то я не вижу твоего друга.

– Ты про моего котика Жору? – Печально вздохнул дед. – Нет больше его – помер от старости дней десять тому назад. Вначале я думал он убежал, как приключалось с ним не раз, а потом, прогуливаясь вдоль старой дамбы в низине, смотрю, из-под куста мулинума виднеется хвост – это был мой котик…. Прожил Жора славную и долгую жизнь по меркам кошек Жоффруа…. А славно мы с тобой провели этот вечер, Василий? Сейчас я достану Мальбек десятилетней выдержки из своего неприкосновенного запаса – помянем нашего кота.

Василий, вспомнив свою первую встречу с этим постоянным спутником деда за последние семнадцать лет, грустно вздохнул: ему было тогда неполных десять лет, когда, приехав на летние каникулы вместе с отцом к деду, он зашел в дом и увидел ангельскую мордочку малюсенького котенка. Дед Павел работал на своем винограднике, и в доме кроме этого милого существа никого не было. Василий, завороженный зелеными с синим оттенком глазками котенка, быстро подбежал к картонной коробочке, у которой была вырезана передняя стенка и, в предвкушении прижать к груди этого котенка-ангелочка, протянул свою руку к нему. Он даже не понял, что произошло в следующую секунду: дикая боль прошла волной через все тело, и он выдернул ладонь из чрева коробки – на руке, вцепившись когтями, висел этот «ангелочек», причем большой палец был у него в пасти: своими, словно маленькие острые иглы, клыками котенок, как оказалось, прокусил ногти, и оттого была эта адская боль. Василий дико закричал в испуге и попытался было отцепить котенка, схватив его за шею левой рукой, но зверек резко вывернулся и в следующее мгновение уже висел точь-в-точь также уже на левой ладони, только на этот раз прокусив вторую фалангу указательного пальца. На крик прибежали дед с отцом и, общими усилиями отцепив котенка от левой руки, посадили его обратно в коробку. Василий заливался слезами боли и обиды, а котик, оказавшись в своем домике, снова глядел на него ангельскими глазками, словно прося повторить предыдущую сцену. Как оказалось, дед за неделю до этого ставил ловушки на патагонских зайцев мару, чтобы поймав, выпустить их подальше от своего виноградника, или же продать для зоопарка, лишь бы оградить от них свои насаждения. На склоне соседней горы с северной стороны старик случайно обнаружил следы отчаянной борьбы и кровавые пятна: сомнений быть не могло – это была пума. Осмотрев арену битвы, Павел обнаружил довольно много клоков шерсти самого охотника, что было довольно странно. Он, снедаемый любопытством, решил внимательней осмотреть местность вокруг. Старик уже сообразил, что так яростно мог сопротивляться против пумы только кошка-рыболов, как прозвали этого зверька местные индейцы, притом защищая своего детеныша, а иначе бы пума попросту не выследила бы эту дикую кошку. Через час упорных поисков Павел в неглубокой расщелине между двух больших валунов нашел, что искал, – полуслепого котенка, который, как ему показалось, уже был мертв от истощения. Человек положил еще теплый комок в свою широкую шляпу, и тут на него уставился голубовато-зеленый глаз – второй еще не успел прорезаться, – а затем, вздрагивая всем телом, котенок благодарно, как показалось деду, мяукнул. Так этот котик Жоффруа, как его зовут по-научному, оказался в усадьбе деда Павла. Только из-за него, через три месяца, пришлось срочно перевозить старого пса деда на участок отца, и это было отнюдь не из-за опасения за жизнь молодого котика. Встав взрослым красивым котом Жорой, он все эти долгие годы признавал за своего только деда Павла. Если же кто-нибудь подходил к нему ближе, чем на два шага, друг и спутник хозяина дома издавал характерное рычание – и все знали, чем грозит дальнейшее игнорирование в соблюдении статус-кво, раз и навсегда установленного котом с момента его появления. И вот теперь его не стало…. «Не из-за него ли у деда приключился инфаркт?» – мелькнула мысль у Василия, когда Павел появился из двери, ведущей в цокольный этаж, с запечатанной сургучом бутылкой в руках.

– Дед, может, стоило нам пригласить тетю Руту на вечеринку, а? – отгоняя грустные мысли, сказал внук старику.

– Ну ты скажешь, Василий? – лукаво подмигнул Павел и начал отколупывать сургуч над решеткой камина. – Какое удовольствие танцевать танго со старушками? Если это ты хотел с нею танцевать, то надо было сказать раньше – заехали бы и забрали ее. Только пришлось бы еще и Адама брать с собой, так как его одного нельзя оставлять с его болезнью.

Это при том, что Рута Кирвас была моложе Павла на тридцать лет.

– Как тебе моя шведка, с которой я танцевал два раза подряд, а? – сказал дед, ставя открытую бутылку на стол. – Вижу, что хочешь сказать: что так себе танцевала танго, но все же она успела в Буэнос-Айресе взять несколько уроков у хорошего учителя, как я почувствовал…. Василий, подкинь дров в камин – угли совсем догорают, видишь? А у тебя, внучек, глаз наметанный – откуда была твоя партнерша, ты не спросил?

– Это та, с которой я в самом конце танцевал?

– Ну, да. Это было чудо, как хорошо! Тебе бы в Буэнос-Айрес в театр танго с твоим талантом….

– Вот, дед, до чего ты договорился, – перебил его Василий и рассмеялся. – Как это я, Сушков, стану кривляться в театре. Услышала бы тебя бабушка Эрнеста!

– Да, ты прав, Василий, – ответил Павел, наливая в бокалы темное тягучее вино. – Притащи из печки глиняную посудину с мясом и садись – надо поговорить. Речь как раз пойдет о том, что мне наказала моя мама, а я, дав ей обещание, не исполнил его.

Василий сходил на кухню, где имелась небольшая кирпичная печь, сооруженная на манер русской печи, которая служила в первую очередь для обогрева дома зимой и во вторую – для приготовления еды во время семейных застолий, когда собирались все Сушковы, и притащил на керамическом блюде пряную баранину, запеченную с сухофруктами и со сладкой картошкой.

– Ну, выпьем в память о тех временах, когда Жора был с нами, – сказал Павел и поднял свой бокал. – Это вино сделано в тот год, когда он появился у нас….

Минут через двадцать, разлив вино по бокалам и разложив остатки баранины из блюда по тарелкам, Павел сел на свое место и замолк, то ли глубоко задумавшись, то ли превозмогая боль.

– Василий, – обратился он минут через пять к внуку, который уже начал беспокоиться: не начался ли новый приступ? – вот о чем я хотел тебя попросить, да вот не знаю с чего начать?

Внук удивленно посмотрел на своего деда, как бы задавая вопрос: неужели просьба до такой степени необычна, что сложно даже сформулировать и озвучить?

– Ты знаешь, Василий, что мой отец был русский, – начал тихо Павел, – но кроме этого факта, о нем почти ничего не известно. Вот разве что только это.

Павел достал из шкафа возле камина старую расписанную эмалью жестяную коробку и поставил ее на стол. Затем, порывшись среди бумаг, которыми всегда был наполнен этот старый металлический ящичек, положил на стол, запаянную в полиэтилен, старую, местами протертую до дыр, бумажку.

– Что это? – удивленно уставился Василий на нее, пытаясь прочесть странные печатные буквы по верхнему краю то ли какого-то бланка, то ли какой-то страницы книги.

– Это выписка из метрической книги о рождении твоего прадеда Матвея Сушкова.

– Не могу разобрать эти странные буквы – это по-русски написано?

– Это церковнославянский шрифт. Тут написано, что июня числа третьего, в 1912 году родился сын Матвей у купца Платона Никитича Сушкова и законной его жены Ксении Павловны, православных, и крещен ребенок на пятый день от рождения в Церкви Воскресения на Остоженке – это такой район в Москве или улица, точно не припомню. Дальше – кто крестил и восприемники. Ты, Василий, слышал много раз и от меня, и от своей прабабушки разные истории о моем отце. От меня всего лишь то, что я слышал в свое время от своей матери, – но, скорей всего, целостного понимания всего того, что происходило между моими родителями, и как они познакомились в самый разгар гражданской войны в Испании, у тебя нет, так?

– М-м-м, – промычал Василий, не зная, что ответить.

– В твоем возрасте все это неинтересно – я знаю. Вот поэтому я и записал все на бумагу.

Павел снова подошел к шкафу и достал оттуда черную папку.

– Вот, – сказал он и раскрыл ее перед своим внуком, показывая на толстую тетрадь в ней, – почитаешь потом на досуге. Эту выписку я тоже кладу сюда – не потеряй ее, смотри!

Старик закрыл папку и пододвинул ее на край стола к Василию.

– А вот это, – сказал Павел, доставая из жестяного ящичка конверт, – деньги, которые я собрал для того, чтобы исполнить волю своей матери. Я собирался, но не успел, видишь? Так что, Васенька, придется отдуваться вместо меня тебе: ты у нас единственный продолжатель рода Сушковых по мужской линии – тебе и исполнять данное мной слово. У дяди твоего, Константина – две дочери, у твоего отца – ты и твоя сестра….

– Что за такое важное поручение, дед, ты хочешь озвучить, но никак не решаешься? – перебил его Василий.

– Тут полмиллиона песо и две тысячи долларов США, – сказал дед Павел. – Ты должен полететь в Москву, в Россию, и разузнать, насколько это возможно, все о моем отце Матвее и о его родителях.

– Но прошло целых сто лет с тех пор, дед! – удивленно воскликнул Василий и рассмеялся, посчитав слова деда за шутку, до такой степени они показались ему забавными и фантастическими.

– Да, все верно, и даже этого храма, где крестили моего отца, давно уже нет – вот так, Василий. Но ты дай мне слово, что исполнишь мою просьбу….

– Дед, ты говоришь так, как будто собрался помирать, а не далее, как сегодня вечером, выбирал для танго самых молодых туристок в Чос-Малале.

– Всему свое время, Васенька. Не я же должен ждать смерти, а она меня – вот пусть и ждет. Ты даешь мне слово, что выполнишь то, что должен был сделать я?

– Конечно, дед, – серьезно ответил Василий и, подойдя к деду, обнял его. – Ты только держись, дед, не сдавайся.

– С чего это ты взял, что твой дед хочет сдаваться? – шутя, отстранил Павел от себя внука и вытер выступившие на его глазах слезы. – Что-что, а это мы никогда себе не позволяли, учти, Василий! Деньги положи себе в свой рюкзак. Кстати, их начала копить еще моя мама, и потому они не просто деньги, а нечто большее – не забывай про это.

Василий проснулся от ярких солнечных лучей. Он встал со своей кровати и выглянул на улицу: было как-то странно тихо и безветренно, что случалось в зимнее время довольно редко в здешних местах. Вчерашняя бутылка вина, а перед этим поездка в Чос-Малаль с дедом и долгие беседы возле камина после, а потом крепкий сон – все это привело Василия в более или менее нормальное чувство. И сейчас, глядя на восток, где очертания вулкана Домуйо, словно маяк, звали во исполнение обещания слетать в Россию, он, вспомнив, что хотел сделать с собой после разговора с Глоу, досадно поморщился от стыда и, приоткрыв створку окна, вдохнул полной грудью пряный холодный утренний воздух.

На втором этаже дома Сушковых было четыре спальни: две с окнами на восток, две – на запад, между ними шел коридор, который заканчивался в виде буквы «Т» небольшим холлом с двумя окнами на север. В этом холле с правой стороны начиналась лестница вниз, а с левой стороны – на запад – вела дверь на крышу каменной пристройки. Василий вышел из своей комнаты, которая располагалась в дальнем углу с восточной стороны, и направился с намерением позавтракать и выпить кофе: после вина, выпитого на ночь, чуть ныла голова и чашечка крепкого кофе, как он решил, приободрит его. Пройдя через холл и спускаясь на первый этаж, Василий через стеклянную дверь, которая вела в бельведер, заметил деда, который сидел на кресле-качалке спиной к нему. Ежась от прохлады в коридоре, Василий побежал в туалет и, сделав все свои необходимые дела, на газовой плите стал готовить кофе для себя и для деда. Между делом он заметил, что дровяной подтопок под печью, от которого в первую очередь зависела температура в доме в зимнее время, еле теплый и угольные брикеты в нем почти все выгорели. Пока кофе готовился в гейзере, Василий ради интереса приоткрыл дверцу и посмотрел внутрь – из-под кучи золы вспыхивали, время от времени, языки голубого пламени. Он, чтобы занялся огонь, кинул в горнило подтопка несколько поленьев и занялся наблюдением за кофе. «Что это дед выстудил так дом?» – подумал он, нарезая бекон для яичницы.

Приготовив завтрак на двоих, Василий пошел звать деда. Поднявшись на второй этаж, он в испуге застыл перед стеклянной дверью: дед сидел все в том же положении. На улице было довольно холодно, а на старике не было даже пледа, который лежал почему-то возле ног.

– Дед! Дед! – Василий начал стучать в дверь, так как она была закрыта на маленький шпингалет.

Павел не отвечал, оставаясь все в том же положении. Тогда Василий, приложив не такое уж большое усилие – шпингалетик на двери служил лишь против сквозняков – выдавил хлипкий засов и выбежал на крышу пристройки-флигеля в одних шортах и футболке. Подойдя к деду, он чуть не вскрикнул, когда его взгляд остановился на его лице: дед с еле заметной улыбкой смотрел куда-то вдаль в сторону Анд, но глаза его при этом не моргали. Василий в нерешительности приблизился к старику и положил опасливо руку на ладонь деда: морщинистая кожа уже стала почти восковой, холодной на ощупь….