Текст книги "Танго с прошлым"

Все изменилось во время последней перевозки груза соли и чая из Казани до Кукарки в середине апреля. Тогда вместе с обозом направился в дорогу и сам нанявший Платона казанский купец второй гильдии Желонкин Сергей Георгиевич, у которого появились какие-то недоразумения с неким кукаркинским купцом, и требовалось срочно разобраться в разночтениях общего контракта. Когда выезжали утром из Казани, зима, казалось, даже не собиралась отступать, но буквально к середине дня все заволокло тучами, и началась настоящая гроза с ливнем. Прямо на глазах овраги и небольшие балки-лощинки стали наполняться вешними водами от тающего под воздействием теплого дождя снега. Платон, одетый в сермяжный армяк, в заячьей шапке и в самодельных просмоленных бахилках на ногах, промокший за день, к вечеру почувствовал легкое недомогание. Переночевали в татарском селе Параньга, хотя должны были к ночи доехать до села Сернур. Контракт требовал сдачу груза вечером следующего дня, иначе можно было потерять на связке из пяти лошадей двенадцать рублей. Возглавлявший обоз Желонкин торопил людей, и поэтому выехали затемно. Дождь продолжал лить даже ночью. Заминка произошла к полудню возле небольшой речушки, которая превратилась в настоящий горный поток. Небольшой деревянный мост был довольно крепок, но, к несчастью, куски льда разломали отмосток с одной его стороны, а вода моментально размыла кусок насыпи, и образовалась яма между настилом и берегом шириной с два метра. Подошедшие из ближайшей деревни мужики за определенную плату натаскали бревна, закрепили их между собой железными скобами на скорую руку, а сверху положили несколько досок для пущей надежности. Потеряв час, обоз начал двигаться через мост. Первые две связки подвод прошли благополучно. Кибитка Желонкина ехала вслед за ними. И тут злую шутку сыграла двойка лошадей в упряжке купца: для одноконных саней все было просто, но пара, двигаясь по краю хлипкой конструкции, стала толкаться, почуяв под ногами вибрацию потока. Все произошло в мгновение ока: одна из лошадей дернулась назад, а вторая – вперед, и кибитку перевернуло так, словно кто-то невидимой рукой выплеснул из ковша находившегося там человека. Кучер бросился вперед, чтобы удержать животных, совершенно забыв про своего пассажира. Все застыли от неожиданного поворота событий. Платон ехал четвертым со своей связкой в обозе, но среагировал моментально, когда понял, что произошло. Он скинул свой мокрый кафтан, быстро выдернул ноги из бахилок вместе с носками и портянками и, босиком, в рубахе, но зато с шапкой на голове, побежал перпендикулярно дороге в сторону поворота реки вниз по течению, намереваясь перехватить попавшего в беду пассажира кибитки. Опоздай хотя бы на секунду – и купец Желонкин сгинул бы под водой безымянной речушки. Когда Платон, с трудом добежав до берега реки по ставшему свинцовым, мокрому, глубокому снегу, увидел, что недвижимое тело купца проплывает перед ним, он, не задумываясь, прыгнул в холодный черный поток, расцарапав при этом лицо о кусок плывущей льдины. Сделав отчаянный рывок и чувствуя при этом, что все мышцы неумолимо схватывает судорога, Платон зубами схватил полы утепленной поддевки Желонкина, а руками стал из последних сил пытаться грести к берегу. Ему казалось, что прошла целая вечность, пока невесть откуда взявшиеся силы пробудились от отчаянной борьбы со смертью – ноги почувствовали что-то твердое, и он, схватив за шиворот почти бездыханного купца, вылез из последних сил на берег и свалился в снег, хватая ртом воздух и не ощущая его. В это время подбежали мужики из обоза и на руках понесли обоих к саням.

Потом их по очереди парили в бане в деревне, что находилась рядом, местные мужики – сам обоз поехал дальше, так как соль и чай могли испортиться в санях. В Казань же скорым ходом полетел кучер Сорокина за доктором – на всякий случай. У Платона началось воспаление легких, а у купца появились почечные колики и стали отекать ноги. Через три дня с Божьей помощью они оказались-таки в Казани, где за них взялись опытные доктора, и недели через две оба уже чувствовали себя довольно сносно.

– Чем я могу отплатить тебе, Платон, за мое спасение? – прозвучал ожидаемый от купца вопрос, когда они встретились впервые после выхода из больницы.

– Сергей Георгиевич, я не знаю, на сколько вы оцениваете свою жизнь, но у меня есть мечта – построить небольшой кирпичный дом в своей деревне и жениться на девушке, которая мне нравится с десяти лет.

Желонкин, видимо, решил, что его жизнь все же стоит дороже любого дома, тем более небольшого, и к концу сентября на окраине Лаптева, через дом от родительского подворья, Платон справил новоселье. А еще через некоторое время, на Покров, он пришел к Малинину просить выдать Катю за него замуж.

Старый купец Желонкин к тому времени сильно стал сдавать из-за обострившейся почечной болезни. Имевший трех дочерей, выдавший всех с хорошим приданым, Сергей Георгиевич не любил с какой-то даже дикостью своих зятьев. Почему он их ненавидел – для Платона так и осталось тайной. Исполнив его желание, Желонкин не то что позабыл Платона, а наоборот – сделал его своим помощником, заметив, как он усваивает все с необыкновенной живостью и радением. Платон разрывался между Лаптево и Казанью. Каждый раз, приезжая к Кате, он по нескольку раз выспрашивал – не сердится ли она за то, что ему постоянно приходится разлучаться на долгое время. Жена же с такой же искренностью отвечала, что все это пустое и что он должен заниматься своим делом не оглядываясь на нее. На осторожное предложение переехать в Казань, всегда соглашавшаяся с мужем, Катя решительно ответила отказом, и это было вполне понятно Платону: затаившаяся чахотка очень медленно подтачивала ее здоровье, и оставлять все так, как есть – было лучшим решением. Платон же вошел во вкус в торговых делах, и поэтому отцу Кати, Петру Кирилловичу, волей-неволей приходилось в периоды долгого отсутствия своего зятя заниматься сразу двумя хозяйствами, с чем он вполне сносно справлялся.

Желонкин же, заметив сразу при близком знакомстве с Платоном, какой алмаз попал ему в руки, и всю жизнь мечтавший о сыне, полюбил его отеческой любовью, хотя старался никоим образом эту любовь внешне не показывать. Сергей Георгиевич всерьез занялся образованием своего молодого помощника с первых дней совместной работы: за два года Платон усвоил такое количество знаний, что на третий стал уже посещать лекции в Казанском университете. Учеба, как и торговые дела, увлекли его с одинаковой страстью, и он почти играючи получил за немыслимо короткий срок в два года выпускное свидетельство на историко-филологическом факультете, продолжая посещать лекции и на других факультетах. За это время Платон уже знал и мог спокойно разговаривать на английском, французском и китайском, чем приводил в полный восторг своего благодетеля. За пять лет Платон весь осунулся от немыслимой нагрузки, что на самом деле для него было только в радость, но Катя стала бояться, что ее чахотка передалась мужу и страшно из-за этого переживала. Платону стоило многих трудов доказать бессмысленность ее тревог. Вообще же, со стороны, Петр Малинин дивился каким-то неземным, почти ангельским отношениям между своей дочерью и Платоном, которые завязались между ними еще в детстве: они мало между собой разговаривали, и при этом могли часами сидеть рядом, взявшись за руки. Зная состояние здоровья Кати, он никоим образом не надеялся на внуков: единственное желание его было – как можно дольше продлить ее дни земной жизни.

Через семь лет купец Желонкин умер от почечной болезни, которая обострилась вследствие падения с моста и переохлаждения в бурном потоке вешних вод. Оставив наличный капитал в банках своим дочерям, все свое дело и недвижимый капитал Сергей Георгиевич завещал Платону. Прозорливый купец не прогадал: уже через три года Платон имел больше миллиона капитала, был акционером золотодобывающих предприятий и железнодорожных концессий, стал открывать в Москве и в столице универсальные магазины на манер иностранных. С делами было все отлично, только вот здоровье жены стало резко ухудшаться. Платон, переложив свои обязанности на плечи управляющих, решил поехать на год с Катей в Ниццу. Супруга снова на его предложение стала отказываться, но на этот раз с помощью Петра Кирилловича все же уговорили-таки ее решиться на поездку. Провожая свою дочь, Малинин не сомневался, что больше ее не увидит никогда в этой жизни: состояние ее было до такой степени тяжелым, что доктор, нанятый Платоном для сопровождения до Ниццы, давал довольно низкие шансы довезти Катю до Лазурного берега. Но Катя, боясь огорчить своего любимого человека, выдержала дорогу, и там, в Ницце, они провели райские полгода вплоть до самой ее кончины, как бы это ни звучало странно.

Похоронив свою первую любовь на Николаевском кладбище в Ницце, Платон вернулся в Россию совсем другим человеком. Договорившись с отцом Кати на предмет того, что он будет ухаживать за домом, где они прожили с женой десять лет, Платон полностью переключился на свои коммерческие дела с какой-то ужасающей страстью. Многие старые купцы вначале даже решили, что их молодой компаньон сходит с ума от горя, выбрасывая свои капиталы на непонятные и очень рисковые предприятия, но когда увидели, какими неимоверными барышами стали оборачиваться эти смелые шаги, – стали брать осторожно с него пример. Платону везло во всем! Даже играя в карты, мог любого обобрать до нитки, и даже опытные шулера боялись порой с ним садиться за игровой стол. И это было не слепое везение, а результат его проницательного ума и знание психологии человека.

Во время его пребывания в Ницце, у Платона умерла мать: она, посчитав, что все дела в этой жизни она сделала, как-то угасла тихо и незаметно. Занимаясь своими делами и беспокоясь постоянно за здоровье своей жены, Платон подзабыл о своей родительнице и о своем младшем брате. Колька, будучи на десять лет младше Платона, был абсолютно непохожим на своего брата. После Платона в семье Сушковых родилось четверо детей, но все они умирали в младенческом возрасте, и когда появился Николай, то родители забыли о существовании Платона и всю свою любовь и заботу отдали ему. Когда старший сын стал работать у Желонкина, младшему исполнилось двенадцать. Заработав первые приличные деньги, Платон захотел было заняться образованием своего брата, но, хотя учеба давалась легко Кольке, он принял заботу своего брата очень холодно. Также он ответил отказом переехать в новый каменный дом и отговорил от этого и мать. Платон не понимал, что происходит с братом, и в какой-то момент махнул рукой, имея и без него много забот. Через два года, правда, через мать, он попросил денег на то, чтобы поехать учиться в Уржум в городское училище. Якобы сделать это посоветовал ссыльный из Москвы учитель из Шумкина, который за плату занимался обучением, неграмотного до двенадцати лет, Кольки. После этого Платон и вовсе потерял связь с братом. Для него стала полной неожиданностью после возвращения в Россию весть о том, что Колька служит в армии, к тому же где-то на Дальнем Востоке. Опустошенный в чувствах после смерти Кати, он не стал искать его, зная, что брат отлично знает его адрес и при этом ни разу не написал даже единой строчки. Также он был весьма удивлен словам купца Сорокина из Уржума (который приехал специально в Казань просить у него денег под векселя) о том, что его брат стал марксистом. Также его старый знакомый поведал еще про то, что Николай был активным членом кружка социал-демократов в уездном центре, и что в армию он ушел из-за того, что его могли сослать в лучшем случае в Сибирь. Когда началась война с Японией, у Платона возникали порой мысли, чтобы разузнать о брате: жив ли, не ранен ли, но всякий раз в последний момент останавливался и не предпринимал никаких шагов.

Оставшись один, Платон стал все реже наведываться в родную деревню. Небольшой участок земли он передал в полное распоряжение своему бывшему тестю. Также и сам дом, по взаимной договоренности, Петр Кириллович обещал содержать в полном порядке, чтобы в любой момент, если Платон Никитич того пожелает, мог приехать и пожить в свое удовольствие, обрадовав старого одинокого человека. Платон старался по возможности хотя бы раз в год навещать Лаптево: за домом покойная жена сразу после свадьбы посадила несколько шиповников и вишен, и он старался угадывать такое время, когда что-то из них бывало в цвету. Особенно Платону нравилось, когда распускались кусты шиповника: он мог сидеть среди них целый день, и ему при этом казалось, что из каждого цветка за ним, как встарь, молча смотрит на него его любимая Катя. В такие минуты к нему даже Петр Кириллович боялся подходить: он молча, вытирая время от времени свою скупую мужскую слезу, ждал, когда его «сын» – он всегда так называл Платона – вспомнит о нем, чтобы вместе поворошить прошлое.

В это же время Платон, все так же посещая несколько раз в месяц лекции в Казанском университете на разных факультетах по своему выработанному плану, увлекся со свойственной ему страстью минералогией, а именно – геммологией, как потом ее чуть позже назвали. Он всегда был несколько равнодушен к деньгам в численном выражении и к золоту, но блеск камней его пленил живым внутренним огнем. Платон почти не тратил свои огромные, все увеличивающиеся капиталы на себя. Он даже продолжал жить в Казани все в том же доме купца Желонкина, спал и вовсе на деревянной самодельной кровати, порой укутываясь в тулуп вместо одеяла. Ему было все равно, что думают о нем такие же, как он, купцы, прожигающие свои деньги на разные кутежи и баловство. Поэтому люди его сословия сильно удивились, когда узнали, что Сушков приобрел огромный александрит за довольно внушительную сумму – для них это показалось непонятным баловством. Платон буквально стал охотиться за редкими камнями, наладив некоторые связи среди владельцев шахт по всему миру, чтобы успеть перехватить необработанный камень первым по сходной цене, никак не афишируя свое приобретение. Знание языков для этого предприятия подходило очень даже кстати! Интересная история получилась с редким красным алмазом. Платон узнал, что один из великих князей, так же как и он, страстно влюбленный в блеск драгоценных камней, сумел тайно раздобыть этот необычайный камень редкой величины. За деньги было бессмысленно даже мечтать купить у такого человека этот раритет. Платону очень везло во время игры в карты, и он ради приобретения этого красного алмаза придумал целый сценарий с использованием этого своего навыка. Чтобы действовать наверняка, он даже познакомился с одним известным столичным карточным шулером, чтобы научиться всем фокусам в дополнение к своей удаче. Но это было только малой частью его хитроумного плана. Дальше Платон в течение полугода пробивался в ближний круг этого великого князя. Его Высочество, хотя и конфликтовал со своей семьей из-за того, что отбил жену у одного из офицеров Лейб-гвардии Преображенского полка и жил с ней в гражданском браке, но все же он оставался Романовым, а Платон был сыном бедного крестьянина. Тем не менее, встреча за карточным столом состоялась! Тогда Платон, делая вид, – как учил его шулер, – что он плохо понимает толк в картах, проиграл за полчаса двести тысяч обладателю красного алмаза. Великий князь обрадовался и попался на психологический крючок: через полтора часа уже он был должен почти миллион и продолжал играть, надеясь все вернуть и увеличивая ставки. Наступил критический момент – так как Великий князь был в опале перед Императорской четой, а оплатить свой долг не мог, то дело приобретало очень скандальный оборот. Тогда Платон кивком головы пригласил своего визави в соседнюю комнату для разговора с глазу на глаз. «Ваше Высочество, – доверительно и дружески обратился Платон к Великому князю, – я знаю, что у вас есть красный алмаз, приобретенный Вами тайно и инкогнито. Если вы передадите его мне, то я посчитаю ваш долг аннулированным. В знак своего уважения к вам, Ваше Высочество, я обязуюсь выплатить двести тысяч, которые я вам проигрывал до того момента, как удача повернулась ко мне лицом». Так Платон получил то, что хотел. В итоге в течение пяти лет он собрал чуть ли не лучшие образцы всех видов необработанных драгоценных камней внушительных размеров, и про его коллекцию не знал почти что никто – это было, можно даже так сказать, абсолютно интимным хобби.

Так бы шла бы и шла спокойно жизнь Платона, если бы не случайная поездка в Уржум. Навещая очередной раз своего бывшего тестя, он переночевал в своем старом доме в начале июня 1908 года. Из-за бурных событий Платон до этого три года никак не мог вырваться в свою родную деревню в пору цветения шиповников, чтобы в молчании повспоминать свою Катю. Сделав все дела, оставив Малинину сверх меры деньги на содержание своей «родовой усадьбы», он поехал в Уржум уладить некоторые не слишком важные дела, которые требовали его личного участия. Лет семь назад Платон у местного помещика, крупного землевладельца, Таубе выиграл в карты огромный лесной массив, и затем волей-неволей пришлось заняться лесным промыслом со свойственной ему энергией. Нанятый новый управляющий справлялся очень хорошо со своими обязанностями, сберегая новоприобретенную собственность и приумножая его капиталы. Но весной во время сплава случился некий казус: местные крестьяне, имевшие луга в пойме Вятки, были недовольны тем, что его работники подпортили якобы их наделы. Спор был улажен, но Платон решил все же выделить деньги, чтобы компенсировать своим землякам порчу лугов. Находясь в здании Общественного банка, он случайно встретился с тем самым помещиком Таубе, у которого в свое время выиграл в карты лес. Старый дворянин знал цену игре в карты и не держал никаких обид на купца. Наоборот, увидев Платона, он кинулся его обнимать словно какого-нибудь близкого родственника, невзирая на свою старую дворянскую фамилию. «Платон Никитич, я тебя никуда не отпущу из нашего уезда, пока ты не погостишь у меня хотя бы денек, – схватив его за рукав, безапелляционно заявил старый помещик, сделав шутливо-строгое лицо. – Сейчас пойду к исправнику и заявлю в письменном виде: как это так – меня, понимаете ли, обыграл и ободрал как липку, а теперь и знать не хочет?! Никакие возражения не принимаются».

Так к вечеру они в удобном ландо прикатили в утопающую среди роз небольшую усадьбу Таубе на берегу Вятки. Видимо, слухи о его знакомстве с опальным великим князем дошли и до этих мест: до этого, даже после своего проигрыша порядочного куска от своих владений, Виктор Алексеевич, хозяин усадьбы, все же брезговал близко общаться с крестьянским сыном. А тут, увидев почти на улице, привез его домой, словно абсолютного ровню в сословном плане. Первым делом, выяснив, не утомился ли гость, Таубе потащил показывать свои ухоженные владения. Дела у него шли не ахти как, но все же на форс, видимо, денег помещик наскребал. После недолгой экскурсии, так как постепенно начинала донимать мошкара, они зашли в дом. Платон только начал было осматривать интерьер первого этажа каменного, хорошо оштукатуренного, особняка, как перед ним возникло некое сказочное воздушное создание в белом «эллинистического стиля» платье, что тогда только входило в моду в столице. Светло-русые длинные волосы создания были собраны аккуратно с помощью золотой сетки, а в правой руке оно держало букет из распустившихся бледно-розовых роз.

– Познакомься, душа моя, – обратился Таубе к девушке, лет семнадцати на вид, с шутливым тоном, – со страшным разбойником, который отнял у нас лес. Это – Сушков Платон Никитич. А этот ангел «во плоти», – повернул голову он в сторону своего гостя, – моя племянница, княжна Ксения Сонцова, дочь младшей сестры моей супруги.

Васильково-голубые глаза княжны с первого взгляда пронзили сердце Платона – по крайней мере, так ему показалось, – и ему стало впервые за долгие годы неимоверно страшно, что завтра он уедет отсюда и больше никогда не увидит эту девушку. Нет, он не забыл свою Катю, но та любовь была и осталась у него в душе как вечное рассветное утро, оживляющее его жизнь ожиданием дня. И тут он понял, что сейчас полдень – зной страстной любви прорвал все плотины внутри него; и только выработанное опытом жизни купеческое умение невозмутимо встречать любые перипетии позволило ему не показать свое резко изменившееся состояние.

Княжна с любопытством оглядела дорожный костюм богатого купца и, немного равнодушно поздоровавшись и кивнув при этом головой, поднялась по лестнице на второй этаж.

Через час Платон снова увидел ее за столом во время, довольно роскошного по уездным меркам, ужина. Ксения почти не обращала никакого внимания на гостя, беседуя по-французски со своей двоюродной сестрой, дочерью Таубе, которая была старше ее лет на семь и была замужем за майором из корпуса пограничной стражи. В какой-то момент дочь и племянница Таубе стали осторожно обсуждать гостя, думая, что он не понимает по-французски, на предмет того, что от него довольно сильно пахнет потом. Виктор Алексеевич, услышав, о чем стали беседовать за столом, стушевался и, бросив взгляд на Платона, со смехом развел руки:

– Платон Никитич, ты уж нас извини, – сказал он и обратился к барышням. – Ангелочки мои, а наш гость знает ваш французский лучше родного русского, а заодно почти все европейские языки. Также, я не советую пытаться секретничать на китайском, тем более говорить о Платоне Никитиче.

Теперь пришла очередь смутиться дочери и племяннице Виктора Алексеевича. Ксения снова взглянула своими васильковыми глазами на Платона, но уже с интересом, отчего у него перехватило дыхание – он понял, что пропал и пропал безвозвратно и совершенно. После ужина, сославшись на усталость и головную боль, Платон ушел в приготовленную для него комнату. Он провалялся до трех утра без сна, а потом, когда первые лучи солнца постучались в запыленное стекло окна, и услышав тихий голос Таубе во дворе, вышел к нему на улицу. Старик помещик, как показалось Платону, почувствовал, что приключилось с гостем: он даже особо не удивился тому, что гость решил без завтрака срочно вернуться в уездный центр, и спокойно распорядился закладывать вчерашнюю коляску.

Пока ландо плавно плыло под лучами утреннего июньского солнца по широким просторам вятских заполий, – некогда щедрых, а теперь тощих и плохо обрабатываемых, – Платон пытался в потоке бурных мыслей ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку и вернуться в то спокойное состояние духа, в котором пребывал еще вчера утром. Но все было тщетно: васильковые глаза княжны Ксении не отпускали его ни на мгновение. Мир перевернулся для него и почти перестал существовать – была только Ксения Сонцова, и он плавал где-то в черной глубине бездонного пространства по орбите под воздействием центростремительной силы влечения к ней и не замечаемый ею. Да, его состояние было огромным, но еще более глубокая и обширная пропасть пролегала между ним и семьей Сонцовых в сословном понимании: она – княжна, дочь титулованного «столбового» дворянина, а он – сын бедного крестьянина, и деньги тут ничего не решали.

Приехав в Казань, Платон первым делом разузнал о родителях Ксении. Ее отец принадлежал к очень древнему княжескому роду. Правда, от некогда обширных владений к началу двадцатого века в распоряжении князя Павла Сонцова, отца Ксении, осталось заложенное-перезаложенное небольшое поместье в Воронежской губернии, да трехэтажный особняк в Москве. Платону нравилось ставить перед собой почти невозможные цели и упорно их добиваться, но сейчас он оказался перед каменной стеной до небес. И эта стена была только малой частью между ним и княжной Сонцовой: надо было еще учитывать различие в возрасте, а самое главное – сможет ли он расположить сердце юной красавицы к себе?

Помучавшись все лето и не найдя никаких способов приблизиться к семье Сонцовых, Платон решил поехать в конце августа снова в Уржум к помещику Таубе и попробовать поговорить с ним тет-а-тет о своих шансах познакомиться с родителями Ксении Павловны. Невозможно описать удивление уржумского помещика, когда, долго не решаясь открыться, все же Платон озвучил цель своего визита. Таубе просто застыл со своей старой раскуренной трубкой и, уставившись на своего гостя, смотрел на него не мигая глазами, пожалуй, минут пять, пока не нашел, что сказать:

– Ну ты, душа моя, задал мне вопросик, – выдохнул слова наконец Виктор Алексеевич, кладя потухшую длинную трубку на бронзовый держатель в виде Сатира. – Если сейчас начну озвучивать примитивные истины нашего сословного строя, то могу тебя ненароком обидеть. Да, ты и сам все это лучше меня знаешь, не правда ли? Я сам придерживаюсь либеральных взглядов, и все эти «Бархатные» книги, столбовые дворяне, титулы – нельзя сказать, что пустой звук, но все же – не они красят человека. Это – что касается меня, чтобы ты знал мое мировоззрение. Что же до князя Павла Сонцова – моего свояка, как говорится, – то он кичится своей фамилией так, что – Боже мой! Поэтому я и задумался основательно над твоим вопросом. Если бы ты спросил, что я думаю о твоих чувствах к своей племяннице, то я скажу: лучшего мужа для Ксении вряд ли можно найти во всей империи, несмотря на разницу в возрасте. И это не красное словцо, поверь мне. Мы с тобой знакомы мало, и я вроде бы только за то, что ты у меня выиграл мои леса, должен как минимум не любить тебя, но странное дело – ты мне, Платон Никитич, нравишься; и я безмерно рад, что ты доверяешь мне свои сердечные дела.

– Виктор Алексеевич, – чуть прокашлявшись, нарушил молчание Платон после недолгой паузы, кладя на стол сафьяновую папку с золотым узорчатым тиснением, – здесь бумаги на управление и получение всей прибыли от лесного промысла в ваших лесах. Формально я буду владельцем, но фактически вы будете распоряжаться «Сушковским», как прозвали уже в народе, лесом. Я боюсь, что вы превратно рассудите этот мой жест, но так, думаю, будет вполне справедливо. Также я аннулирую ваши долги передо мной. Только, умоляю вас, не посчитайте это как некий подкуп: я и сам на грани умопомешательства. Да, суровый Платон Сушков, который держит чуть ли не половину российского купечества в ежовых рукавицах своих долговых векселей, влюбился в сорок лет, словно мальчик-гимназист, в красивую княжну, которая годится ему в дочери….

Платон замолк. Он облокотился руками о свои колени и схватился за голову, словно боялся, что сейчас она может взорваться.

– Платон Никитич, – неуверенным голосом произнес Таубе и замолк, обдумывая свои слова. – Платон Никитич, я не могу не принять твои великодушные и щедрые подарки. Видишь ли, мои дела расстроены так, что хуже некуда! Но я понимаю так: за эти пожертвования ты ждешь от меня неких действий – будем честны между собой – так?

Платон приподнял голову и бросил на своего собеседника умоляющий взгляд.

– Видит Бог, я готов сделать все, что от меня зависит, но я не знаю: с чего начать? – продолжил неуверенно Таубе и, не выдержав взгляд гостя, стал рассматривать свою трубку, словно впервые ее увидел. – Как бы результат не оказался отрицательным. Я свою племянницу знаю довольно плохо. Пожалуй, дай Бог памяти, я до этого лета видел ее лет десять назад, когда на Рождество гостили в Москве с супругой. Князь Павел даже меня считает за неровню и разговаривал со мной с большой неохотой. Я был весьма удивлен тем фактом, что он позволил своей любимой дочери приехать в наши дремучие места.

Тут Таубе замахал рукой, словно вспомнил что-то важное.

– Совсем забыл. Вместо «дремучие» хотел сказать «смутные места» и всплыло в памяти, – сказал он и дотронулся кончиками пальцев до плеча Платона. – Мне зять написал, что якобы твой брат, находясь в госпитале после тяжелого ранения, еще три года назад, подрался с офицером. Затем, хотя и военно-уголовное дело у нас довольно хаотичное, но, по справедливости, хотели наказать его каторжными работами, но, учитывая тяжелое ранение, заменили принудительным поселением в Сибири на семь лет. Узнал он это случайно: почти похожая сцена приключилась и у них в корпусе, и во время расследования один из следователей рассказал про случай с твоим братом. Он, конечно, не знал, что он – это он, но, когда услышал фамилию «Сушков», заинтересовался и навел справки. Все сошлось: фамилия, имя, чей сын, откуда родом.

– Я его не видел уже очень давно, – немного равнодушно ответил Платон, – да и почти чужой он мне стал. Не понимаю я его, если говорить честно. Когда я стал работать у купца Желонкина и захотел взять к себе – он категорически отказался. А потом, когда стал учиться в училище, так вовсе стал каким-то странным. По его понятиям: я – чуждый элемент, «кровопийца», как он один раз выразился. Хочет таким считать своего брата – его право, и Бог ему судья.

– Так вот, с твоего позволения, я вернусь к князю Павлу Сонцову, – сказал Таубе и начал набивать табак в трубку. – Несмотря на свой древний род, дела у него обстоят, мягко выражаясь, не лучшим образом. Поместье, как я сказал уже, заложено-перезаложено, как и полагается у нас, у помещиков-дворян, и не сегодня, так завтра могут все пустить с молотка. Я не помню, сказал тебе или нет: у Павла Сонцова кроме Ксении есть еще сын, который старше ее на семь лет. Служит брат Ксении в Лейб-гвардии Кирасирском полку Его величества, а это – очень тягостно в финансовом плане для старого князя, так как гвардейский офицер не имеет права жить экономно. Так что, сам понимаешь, семья Сонцова сейчас в больших долгах. Я тут вижу такой путь: все долги выкупить у него и потом посвататься. Конечно, князь будет в ярости от таких шагов и будет страшно оскорблен, но куда же он денется? Шансы не так велики, но они вполне реальны, так как мы живем в реальной жизни, и времена Екатерины Великой уже давно прошли. И вот еще какая мысль меня осенила: помню, мой свояк стал не мне, а большей частью обращаясь к моей супруге, чуть перебрав шампанское, показывать свою коллекцию всяких камней и булыжников. Тогда мы еле отбились от него, а сейчас я вспомнил, что и ты, Платон, большой знаток в разных минералах. А что если как-нибудь тебе сойтись с ним на этой почве, как думаешь? Я вот приготовил было некоторую сумму, чтобы начать погашать свои долги перед тобой, но, так как обстоятельства изменились, то я посему поеду под благовидным предлогом в Москву и погощу у Сонцовых. Тем более, племянница оставила мне письмо с сердечным приглашением от князя приехать к ним в гости и погостить в Воронежской губернии в сентябре. Я разведаю все, что могу, и, конечно же, никоим образом не буду сам упоминать о тебе. Только если племянница спросит что-нибудь о необычном госте-купце, который к тому же невообразимый полиглот, позволю себе самые лестные эпитеты в твой адрес – и все. Ты же, Платон Никитич, разузнай про эту блажь старого князя с камнями: если он действительно коллекционер, то вдруг найдутся общие знакомые и вы так, как бы ненароком, и познакомитесь. А дальше уже ты сам больше меня знаешь, что нужно делать.